«Горные демоны»! – подумала Ксенэя, теряя сознание от пережитого шока, так и не увидев, не поняв, что машина, куда её заключили, взмыла вверх, а горы косо пошли вниз. Туда же упало и её сознание.

В плену у служителя Чёрного Владыки?

Очнулась она, лежа на стеклянной, но мягкой постели. В полутёмном помещении она была одна. Она так и лежала в тунике, но ботинки с неё кто-то снял. Они стояли рядом на безупречно гладком сером полу. Было прохладно, в голове легко и страха не было. Во рту был вкус чего-то фруктового и приятного, будто она что-то разжевала. Она боялась пошевелиться. Одной стены не было, и оттуда шёл свет, приглушённый, как перед вечером на улице. В проёме возник силуэт, это был тот, что без волос и зеленоглазый.

– Выспалась? – спросил он опять добродушно. – Вставай, будем с тобой ужинать и разговаривать. Ты голодная? Не бойся, – и сел рядом на стеклянную, но мягкую, упругую поверхность. – У нас, как в старой сказке, сначала гостя накормим, в баньке вымоем, а уж потом расспросы. Кстати, о баньке. Хочешь принять душ? – Ксенэя замотала головой, боясь этой неведомой «баньки» как своей погибели.

– Ну ладно, – согласился он, – хотя бы руки и лицо умой, – и протянул ей свою руку, как сделал и в горах. Она протянула свою. Его рука была твердая и тёплая, мужская. Сколько времени уже её не касалась мужская рука, не считая подонка Чапоса или Ал-Физа, которых не хотелось считать мужчинами. Словно устыдившись своих мыслей, она выдернула ладонь.

– Ты служитель Чёрного Владыки? Ты отнимешь мою душу? Ты питаешься душами людей?

– У тебя есть душа? – спросил он, но как-то неожиданно утратив и доброту, и весёлость. – Боишься умереть?

– Боюсь, – призналась она. – Не ешь мою душу. Пощади.

– Вообще-то я не пробовал ещё ничьей души и не знаю, какая она на вкус? – и он засмеялся. Смех был прежний, весёлый.

– Тот мальчик, что был с тобой, чего он хотел?

– Он? Хотел забрать тебя к себе. Потому что там была его зона контроля. Но я над ними тут главный.

Ксенэю опять затрясло. Неужели, она уже попала в подземелья Чёрного Владыки!?

– Он почти подросток. Новичок у нас и никогда ещё не видел местных женщин настолько близко. Он и ему подобные, они сидят тут по два года без впечатлений и без женщин. Здесь, понимаешь, вроде вашей тюрьмы. Только это наша тюрьма. Для тех, кто наказан. Я же ничего не понимал тогда, когда дал согласие. По сути, меня провели и замуровали здесь на вашей планете.

– Кто? Старшие демоны?

– Ну да. Именно старшие. Но насколько они были демоны, не берусь судить.

Он показал ей, где умыться. Когда Ксенэя хотела зашнуровать свои ботинки, он задержал её руку: – Не стоит. Здесь тепло и чисто. Оставайся босиком.

Ксенэя поджала пальцы, будто можно было их спрятать, уловив его интерес к собственным ногам.

– Красивые ноги, – сказал он, – босиком ты выглядишь как святая.

Распустил её причёску, делая это очень мягко. От прикосновений к волосам, от их поглаживания её потянуло в сон. Так было в детстве, когда любящий отчим гладил ей на ночь волосы. Она невольно закрыла глаза. У демона были нежные руки. В другом помещении стоял красивый большой кристалл, и она поняла, что это стол. Стол светился изнутри. Сверху на нём стоял шар и тоже светился. Вокруг стояли белые сидения, тоже круглые. И от прозрачных блюд на столе-кристалле шёл вкусный запах, Ксенэя почувствовала сильный голод.

– Пока ты спала, я приготовил для тебя ужин.

– Ты странный, и тот твой рослый помощник-мальчик тоже. Он большой как зрелый мужчина, а глаза ребёнка, и кожа у него нежная и белая как у девушки. Наверное, он очень одинок тут. Мне так показалось.

– Мы все тут одинокие, – произнёс он печально.

– Одна женщина, моя родственница, рассказывала, как её схватил в горах прекрасный дух гор, но он её отпустил. А ты отпустишь меня?

– Родственница? У вас, у островитян, похоже родовая тяга к опасным путешествиям. Ты же из Архипелага? – огорошил он её неожиданным вопросом.

– Нет. Я всю свою сознательную жизнь прожила в Паралее, не считая детства и юности. А у вас? Под землёй? Нет тяги к путешествиям? Почему вы все белые и красивые, если вы подземные?

– Подземные? Но мы вовсе не живём тут вечно. Мы пришли сюда со звёзд.

– Как? Из чертогов Надмирного Света?

– Чертоги Надмирного Света? Забавно. Я думаю, эти чертоги располагаются где-то ещё, не у нас это точно. Но у нас тоже хорошо, светло, вполне себе комфортабельно. Живи и спи себе, не отделяя одно от другого. Многие там так и живут, как цветы в садово-парковой симфонии, каждый на своём месте. Но я вывалился оттуда, как сорняк что ли. Садовники решили, что мне там не место. Там было трудно представить, что у мира есть изнанка. Сядь! – вдруг рявкнул он, – ты действуешь мне на нервы! Не топчись, садись и ешь. Ясно же, что на этот вечер тебе нечего бояться. И где же ты обитала в своём детстве? Где тут можно обитать ещё?

Ксенэя села, и сидение даже подкинуло её, так оно было упруго, и тело сразу утратило вес.

– Я плохо помню. Где-то в прекрасном месте. Там тоже были горы, и был океан. Потом меня отдали замуж. Что будет со мною потом?

– Потом? Ты думаешь, я знаю своё «потом»? Откуда мне и знать, что бывает потом? Ешь и не думай ни о каком «потом». Будем сегодня с тобой весь вечер дружить, разговаривать. – сказал он, разглядывая её. – Как же это ловко я тебя перехватил у охраны.

– Я аристократка, хотя и обедневшая. Я неприкосновенна для тех, у кого на уме грязные намерения.

– Думаешь, мне важны ваши условности? Раз ты сюда попала, ты уже вышла за границы своего мира и его правил. У нас свои правила. Те, кто бродит по секретным объектам, подлежат уничтожению. – Он передёрнулся и оскалился, – я же буду тебя допрашивать о том, кто ты и зачем здесь. И вообще, я ещё не научился обижать женщин, но думаю здесь такой опыт дело наживное. Ну не бледней. Ешь. Мне приятно на тебя смотреть.

Ксенэя решила не паниковать раньше времени.

«Ты не ребёнок», – сказала она себе, – «держись соответственно своему возрасту перед тем, кто лишь чуть и старше твоего сына». А он был просто очень большим мальчиком, играющим в повелителя горной страны. Кроме опасных речей ничего плохого с ней не происходило. Речи тоже могли быть его игрой. Игре же лучше подыгрывать, чтобы не злить опасного и такого большого мальчишку. Еда была знакомой, человеческой, и это поразило Ксенэю. Она поддела на три зубца кусочек жаркого в соусе из трав. Запах напомнил стряпню Ласкиры. И приборы столовые были те же, что и всюду. Обычные тарелки, бокалы. Ничего волшебного и сверхъестественного.

– Вкусно, – сказала она вежливо и отпила загадочный красный напиток. Терпкий, сладкий и с горчинкой.

– Что это? – она указала на прозрачный толстостенный бокал. Он тоже был не волшебный, а из тех, каких полно во всех заведениях для общественного приёма пищи.

– Сок земного граната, – ответил он натуральный. Наши ботаники всякого тут насажали в горах в опытных оранжереях. Я люблю, хотя ваши фрукты мне тоже нравятся. – Он следил, как она пьёт.

– Соус похож на тот, что делает мать моего мужа, но хуже, не все травы на месте. А мясо из горных оленей?

– Пробовала горных оленей? Где?

– Случайно. Знакомые мужа доставали, охотились в предгорьях. Муж был высокопоставленный военный.

– Был?

– Погиб. То есть его казнили за то, что посчитали его виновником утраты военных секретов и человеческих потерь при этом. Когда он был ещё жив, кто-то привёз однажды мясо экзотического зверя. Я запомнила вкус.

– Муж тоже охотился?

– Нет. Он не любил убивать зверей. Он был такой…– она задумалась. – Добрый. И не ел мяса млекопитающих зверей. Только птицу, рыбу и всё остальное конечно. Он был как юноша, хотя был старше, чем я. – Зеленоглазый слушал внимательно и следил пристально за выражением её погрустневшего вмиг лица.

– Кто вам готовит? – спросила она.

– Роботы.

– Кто это?

– Машины.

– Как это машины могут готовить? Чем?

– Ты не поймёшь. Да и зачем тебе это?

Он вовсе не служитель Чёрного Владыки!

Ксенэя уже не чувствовала никакого страха перед ним. Он был очень молод и казался понятным в своих проявлениях. Несколько нервным по типу своего лица. Он не мог быть демоном, обладая настолько человеческой внешностью. А кто он был? Ресницы у него были густые, губы яркие и мужественные. Он был хорош! Она вспыхнула, впервые после гибели мужа поддавшись воздействию на себя со стороны незнакомого мужчины, рядом с которым находилась настолько близко. И эта гладкая голова без волос его не портила, а даже придавала усиленную мужественность всему облику. Прекрасный мужественный мальчик! И плечи – она даже таких не видела, вся фигура и рост всё было прекрасно в нём. Она давно поняла, что он не из металла, и что одежда была из особой ткани. Хотя как сшит его костюм, было непонятно. Ни одного шва она не увидела. Хороши были и его руки, – красивые и крупные руки очень молодого, очень сильного мужчины. Розовые чистые ногти овальной формы удивляли идеальным видом. И опять эта подчёркнутая мужественность во всём. Она вдруг представила, как эти руки к ней прикасаются, и вздрогнула, почувствовав то, что так давно запрещала себе ощущать, приговорив тело к бесчувственности.

Наверное, люди способны передавать свои ощущения друг другу на нейро энергетическом уровне, так как он понял её тотчас же. Вначале он напрягся, а потом его глаза засияли ей навстречу ответным чувством. И если до этого он мило шутил, захваченный собственной игрой во взрослого и мудрого повелителя чужими судьбами и, хваля её внешность, держал заметную прохладную дистанцию, то сейчас он захотел её. И она это уловила. Он подался вперёд, взял бокал из её рук, из которого она пила сок, и тронул край бокала губами, глядя ей в глаза. Выразительное лицо играло радостью, и это была радость предвкушения того, о чём она боялась думать. Ксенэя вспыхнула и, не выдержав, опустила глаза, будто была юной девушкой. А ведь была она гораздо старше этого юноши.

– Какой хороший вечер выпал мне, – сказал он тихо. – А утром я встал до того в угнетённом настроении. Да, это скверно – терять способность настраивать себя на нужный уровень активности, но тут со всеми так происходит. Упадок настроения происходит внезапно, и трудно это преодолевать в себе. Ты первая женщина, которую я выловил при выходе из тоннелей. Но разве я думал, что они могут быть настолько прекрасны?

Все рассказы о демонах выдумка невежественных людей, – решила она. Это что-то совсем другое, хотя и непонятное. Он живой, он такой же человек, как и они здесь живущие. К тому же он молодой… Её явное облегчение было раньше времени, по непонятной причине он неожиданно изменился, влюблённость сменила внезапная настороженность.

– Тебя неплохо этому обучили, – и голос и глаза стали неприязненными.

– Чему? – опешила Ксенэя.

– Твоему искусству. Шандор предупреждал, что местные жрицы весьма искусны в своём обольщении. Но это зря. Для тебя это же бесполезно. Твои женские игры не изменят твоей участи.

– Какой участи? – Ксения тронула немеющие от усталости губы. Даже на эмоцию страха сил не было. Слишком утомительный день, слишком длинный. Значит, это демоны? Только демоны, играющие и принимающие облик красавцев. Какую удивительно быструю и яркую живость имеют его глаза.

– Твоей смерти, – сказал он спокойно. – Мне, правда, не приходилось убивать женщин-шпионок. Но не думаю, что есть и разница, убиваешь ты мужчину или женщину. Хотя да! Женщин убивать это же высшая подлость из всех возможных. Но разве вся моя жизнь тут не следствие чужой подлости и мстительности того, кто не хотел простить мне мою уже подлость, личную. Я, видишь ли, обидел его дочь. Да я был с нею подл. А он уже со мною. Мой начальник.

– Дочь? – удивилась Ксенэя – У демонов есть дети? Дочери?

– Демоны? Мы? Ты это всерьёз? – и он засмеялся – Хотя ты и не далека от истины. Уж точно мы не ангелы. Он и я. Но вот она… Она была так светла, когда приходила к отцу, цокая своими туфельками по полу длинных холлов и коридоров, отражаясь в синей поверхности. Будто она бежала по воде. Пожалуй, в ней и не было того, что принято считать красотой в её классическом понимании. Было другое. Было чувство, что она судьба. Моя. Не тех, кто пялился на неё, а потом обсуждали её предполагаемые качества, говоря такие привычные пошлости о девушках, а именно моя. Я же делал вид, что один не замечаю её. Мало ли девчонок на свете. Что в ней? Веснушчатая даже. Щупленькая. Ей и было-то всего чуть больше семнадцати. Она не замечала никого, а меня замечала, хотя и не глядела. Но я чувствовал. Однажды мы столкнулись в очень узком пространстве, в лифте, и она вся вспыхнула, вот как ты сейчас. Мне хотелось обнять её, но я отвернулся, чтобы она не поняла меня, как понял её я. Почему возник тот страх? Может, как предчувствие? Как внутренний стоп-сигнал. Дальше опасно! Ведь до неё у меня была женщина старше меня, и потом были девчонки, хотя и случайные, в общем-то. Но никто не вызывал такого, ни на что не похожего трепета души. Именно души. Если бы ты знала, как мне было с ней хорошо потом, когда у нас всё началось. Я стал одержим ею. Хотел её всегда, всюду, и она тоже. Когда я стаскивал с неё её трусики, они были влажными от её желания… И что? Чем всё кончилось? Как думаешь?

– Она погибла? – Ксенэя ничего не понимала. Где это происходило? Плотные образы входили в неё извне, или она уже спала с открытыми глазами и раздваивалась сама в себе, поскольку в процессе рассказа она сама и была той девушкой, скользя по синему камню полов запутанного огромного здания. Пробегала мимо текучих и неуловимых пейзажей – подвижных живых декораций словно бы знакомого мира, в котором никогда не жила сама.

– Хуже. Она мне изменила. Смогла. А я, может, поставил эксперимент на её прочность и сам не ожидал, что так всё завершится. Я дурачил другую на её глазах, желая вызвать её ревность. Спрашивается: зачем? Чтобы вызвать в ней ещё больший накал чувства. Она вошла в пору своего цветения и одуряющей яркости. Я ревновал её ко всем. К прохожим и к дуракам студентам, к своим сокурсникам по Академии, к коллегам её отца. Её замечали все, хотя она, повторюсь, не была эталоном, она была как прозрачный сосуд, в котором мерцал талант уникальной женщины, каких мало рождается. Любой нормальный парень схватил бы её в охапку и молился бы Всевышнему за дар любви, ведь и не каждому это даётся. А я? Ставил опыты на её выносливость. Измывался, скрывая свою собственную неуверенность в себе. Боясь потерять, по сути, толкал её в спину прочь от себя… Я женился на другой. А та другая? В чем её вина, что ей попался я? С ней что было делать? Она родила сына Артура. А эта Ксения…

Ксенэя вздрогнула от созвучия имени неизвестной девушки со своим собственным. Он продолжал, желая высказать ей всё. Почему?

– Тогда на свадьбе, моей интрижке, моей игры с судьбою, за которую она никогда не прощает, та Ксения набилась в подруги к моей невесте, они вместе учились, и рыдала на моей свадьбе как на похоронах. Все всё понимали, кроме моей будущей жены. Ксения выманила меня из зала ресторана, она вела себя как потаскуха, действуя таким манером, что я побежал за нею в лес. Тот ресторанчик, ну это «дом яств», был в лесу. Я любил её, как безголовый богомол, которому самка во время соития отгрызает голову. А потом, именно что с чувством утраты собственной головы и полного непонимания самого себя, запихал её в аэролёт, как тряпку, всю смяв от злости. Она была хрупкой и нежной, а я был с нею груб. Было её жалко и было страшно, что я всё окончательно угробил. Вскоре после моего зверства в лесу она тоже оказалась беременной. И решила оставить ребёнка. Он уже стучался в ней, и она была счастлива даже в такой несчастливой ситуации. Но её отец, мой шеф, уничтожил этого ребёнка.

– Как уничтожил? Вместе с девушкой?

– Да нет же. Ей сделали операцию. Но насильно, накачав препаратами, подавляющими волю человека полностью. После этого она стала шляться, и не помогло то, что отец отдал её замуж за своего друга-вдовца. Но разве она могла уже стать тихой семейной женщиной? В ней сломались несущие конструкции. Он не была железобетонной глыбой, как иные, кому это ставят в заслугу. Она была фея-бабочка, хрупкая и прекрасная, но очень непрочная на воздействие грубых и несправедливых обстоятельств. В благоприятных условиях она бы окрепла и стала бы волшебной женщиной, но кто дал ей эти условия? Я? Другие? Она, по сути, стала психическим инвалидом. Потом она хотела всё вернуть и как знать, согласись я на это, ведь я и сам нёс перед ней свою вину, она стала бы прежней, исцелилась, но меня заколодило от моей ненависти к ней. И всё! Теперь сослали в Паралею, прекрасную и неповторимую, которую тоже наполовину угробили ваши уже экспериментаторы. Тоже думали, что всё вытерпит, куда и денется. А она взяла и стала уродом! Оставив вам в укор и назидание только часть своей былой красоты, её тень, чтобы вы корчились от своей вины перед ней. Но уже нельзя ничего вернуть. И то, что могло быть источником счастья, стало совсем другим, чем-то ему противоположным. И как вам не найти уже другую планету, кто вам её и даст? Так и человеку не найти повторного счастья, а только его суррогат или же наказание душе за её художества в прошлом. Думаешь, мне тебя не жалко? Но зачем ты влезла в шпионские игры?

– Игры? Разве я ребёнок? Или актриса? Как знакомы мне и эти слова, и эта обстановка! Разве может другой мир быть двойником нашего? Выходит, и вы там в тупике! А где же находятся миры светлые и гармоничные? Ясно, что они совсем в другом секторе той грандиозности, какую мой отчим называл «Вселенной», куда таким как мы доступа нет. А у вас есть бедные и богатые?

– Нет.

– Ну, и то отрадно. А у нас есть горькая бедность, и есть неправедное богатство. Я пришла за сокровищами, за кладом. Мне нечем жить. Поверь мне, я прошу, отпусти меня домой! – Ксенэя уже не находила в его лице и намёка на те чувства, что столь ярко вспыхнули в нём во время ужина. И доброты не было. Он был хмурым, хотя на его губах осталось выражение обиженное и вполне себе мальчишеское после рассказа о неизвестной девушке. Глаза стали тоскливыми и уже не смотрели на неё, уйдя в свои измерения, туда, где и жила та девушка. Но где он жил? Где происходило то, о чём он ей рассказал со столь шокирующей откровенностью. Его странный акцент при чистейшей речи без запинок. Он смотрел на неё без всякой симпатии, без жалости. Она понимала, что он жесток, как можно быть жестоким только в молодости, и ей не пробиться к его сочувствию, не войти в личностное соприкосновение, чтобы дать ему полное понимание всей ситуации, не убедить, ибо в этом человеке не было мягкости и сочувствия к другим. Такого можно обмануть, но нельзя разжалобить, а Ксенэя никогда не умела обманывать.

– Рассказывай всё. Какой у тебя и выбор?

И она рассказывала, но он не слушал её личных переживаний, не верил незатейливой истории её горькой жизни. Он упёрся на том, что она лгунья и шпионка, и это был человек, наделённый избыточной рассудочностью, склонностью к абстрагированию от анализируемого живого субъекта в ущерб всему прочему. В нём не было развитой интуиции, тонкости психологичного восприятия другого, что и позволяет этого другого понять. Он, это было очевидно, застрял в своём ошибочном мнении о ней точно так же, как это происходило у него где-то, где он так ничего и не понял в той несчастной девушке, хотя и жалел о ней.

Женщина Пралеи, похожая на земную фею

Одежда на женщине была не той, в которой появлялись выползни женского пола с островов, а соответствующей стилю континентальной Паралеи, но что и стоило тем шпионам найти подобный маскарад. Её уровень соответствовал зоне ремесленного и мелко-бюрократического торгашеского люда. То есть довольно приличная одежда, но без излишеств и яркости. Невысокая фигурка женщины была стройна. Понять её возраст было трудно, тонкая талия, не у всякой девушки такая встречается, перетянута сплетённым из атласных по виду шнурков поясом радужных цветов. Хламида бледно-зелёного цвета открывала красивую шею и руки чуть выше локтей, а на запястье у неё был любопытный браслет в виде чёрной змеи с двумя жёлтыми и яркими камнями с эффектом астеризма, делающими их и впрямь похожими на глаза живой рептилии.

– Что это у тебя? – спросил он.

– Браслет – подарок отчима.

– У тебя есть дети?

– Свои родные – их двое. Дочка, ей десять лет, и сыну шестнадцать.

Бирюзовые глаза женщины, круглые и чистые, заискрились надеждой. – У мужа были ещё дети, один сын от первой жены, он погиб. Ещё две приёмные дочери, но они от нас отреклись, когда его не стало. Не захотели поддержать. Они уже взрослые и пристроены, что им до меня? Не убивай меня. Я не шпионка. Муж был военный. Пострадал из-за интриг других. Он был излишне благороден, и я осталась одна с его матерью и двумя детьми. У моих детей отняли всё, нас выгнали в бедные кварталы, вот я и хотела найти клад. Ещё при своей жизни муж открыл мне секрет подземелий, и я только хотела взять там золото. Он велел взять, когда будет туго, он будто предвидел свой конец, но я потерялась. Я взяла хитрого провожатого, который оказался подлецом и решил меня ограбить и, возможно, убить. Я побежала от него, когда он напал, и заблудилась. Как мне убедить тебя, чтобы ты поверил, я не знаю. И потом там что-то изменилось с тех пор, как мы были там с мужем. Я потеряла направление.

– Мы всё там взорвали. Эти туннели, – они появляются из ниоткуда, возникают, где их не было совсем недавно, но мы их уничтожаем. Ну, сознайся, ты из Архипелага?

– Нет.

– Как узнала о туннелях?

– У мужа были карты

– Откуда? Где они сейчас?

– Они остались у того негодяя.

– И как же ты намеревалась отыскать свои сокровища? Где?

– Эта тайна не только моя.

Он пожал плечами. – Со своими нераскрытыми тайнами тебе придётся отправиться в объятия Вашего Надмирного Света. У нас свой закон. Ты видела наши объекты. Как я отпущу тебя? А если ты лжёшь?

– Ты не умеешь отделить ложь от истины? Ты не понимаешь человека, который перед тобой? Не чувствуешь? – На её высоком лбу выступили прозрачные капельки. Пепельные волосы, распущенные его рукой, рассыпались по её плечам. Она не была подобна большинству. Но что в ней было? Что пыталось выбраться из него самого ей навстречу и объяснить ему её завораживающее лицо. Нет, это не была внезапная влюблённость, а что-то совсем иное.

Он словно бы видел некогда это лицо, и оно плавало в смутной сиреневой и жемчужной дымке его собственного земного прошлого, и отчего-то связывалось с ароматом земного чая. Чья-то тонкая неуверенная рука протягивала ему чашечку со старинным рисунком в сеточку из-за охапки неряшливого веника сирени, а он боялся, что эта неуверенная рука непременно уронит чашку с горячим напитком. И поэтому женщина Паралеи казалась почти родной, но это могло быть и наваждением. А что было с чаем? Где это было? На открытой лоджии в доме у Воронова. Вот где это было. И жена Воронова, она же мать Ксении поила его чаем. И чашка действительно опрокинулась, и он так и не подставил своей руки под блюдце, потому что знал, что так оно и будет. Она тогда вскрикнула, глядя на горячую лужицу и виновато ширя бирюзовые глаза из-под полудетской пушистой чёлки. У женщины, имеющей взрослую дочь, были глаза не совсем адекватного миру человека. Улыбка дурочки почти никогда не сходила с её лица. Мать Ксении, конечно, не была дурочкой, но так казалось временами, поскольку она всегда пребывала где-то и ещё не просто неким фрагментом своего существа, а его самой главной частью. Женщина – сфинкс, сквозь банальную миловидность которой, тем ни менее, угадывалась некая загадка на грани тревожащей тайны. И даже сам Воронов не знал входа в те глубокие уровни, над которыми был поставлен декоративный постамент, на котором она и обитала, заключенная в свою социальную никчемность. В том смысле, что была практически всегда ограничена стенами своего дома и прилегающего к нему участка леса. Он готов был поклясться, что навсегда затерял где-то память именно о том чаепитии в ясное майское утро, как и о той огромной круглой и стеклянной ёмкости, вроде настольного аквариума, а в неё была втиснута невероятная охапка сирени. Белая, лиловая, ярко-голубая, – её одуряющий аромат просто оглушал, поскольку все прочие ощущения, в том числе и вкусовые, были подавлены. Выпуклый шар отражал в себе маленькую столовую, превращая её в фантастическую проекцию параллельной Вселенной, и озорная Ксения корчила рожицы тому, кто вглядывался в неё через прозрачную водную толщу сосуда, заполненного путаницей древесных стеблей и листьев, обведённых контуром из мерцающих пузырьков воздуха. Она физически разделяла его смущение и даже определённую угнетённость теми событиями, что предшествовали самому завтраку, и желала его развеселить. Тогда хотелось только одного – сбежать из этого дома и подальше, хотя причины скрывались не в хозяйке дома и даже не в кошмарном изобилии сирени. И если мать Ксении и была тайной, мало кому было до неё дела, в том числе и ему. Всё дело было в том, что папа Воронов, а его шеф, застиг его и Ксению ночью в своём доме во время несанкционированных им лично счастливых и безгрешных игр святой любви… Давно взрослый мальчик сразу почувствовал себя маленьким курсантом, поэтому-то унижение было изглажено дальнейшим беспамятством.

Сняв с её ног высокие и грубые ботинки, когда она спала, он был даже не в состоянии принять её сходство с тою, с кем у неё сходства быть и не могло. Он гладил её ступню, и она не чувствовала этого. Кожа была нежная, женщина явно не была из простонародья. Она была, очевидно, из их высокой касты, не привыкшая к грубой работе и к ходьбе в грубой дешёвой обуви. Но кто она была? Хотелось с ней поговорить и не думать о том, что с нею будет потом. Она была словоохотлива, имела развитую речь, или же страх сделал её разговорчивой.

– Давно без мужа?

– Два года уже.

– Не скучаешь одна?

– А как сам думаешь?

– Думаю, такой не дают скучать.

– Я же не падшая. Я вдова, – возмутилась она, – и у меня дети. Сын на пороге взросления и дочка… – у женщины затуманились глаза. – Уже подрастает, умница и искусница, ручки уникальные ей даны и вкус к пониманию красоты. А те приёмные дочери, что выросли, я их растила. И что? Теперь они говорят, ты нам никто. Но я их простила. Пусть и им Надмирный Отец даст счастья. А я не пропаду. Я ещё молодая и сильная. Я сумею выжить. Только отпусти меня к детям. А туннели взорви лучше все. И те, что остались, к чему они людям, не понимающим в них ничего.

– Взорви – легко сказать. Здесь вся планета червивая. Твой тоннель единственный разве? Кого ты тут дуришь? Ты же видела объекты в горах. Кто ты? Сказать можно всё. Нам нельзя проявлять к вам доверие. Подобное доверие стоило нам уже немереных жертв. Мы убиваем не из злодейства как вы, а чтобы в дальнейшем спасти вашу планету от людей, подобных вирусам, желающих её погибели. Или же не понимающих к чему ведут их захватнические цели. Что могут понимать вирусы? Они порождения другого измерения и им дела нет до любви и высших целей людей. Они зло, хотя и принимающее человекообразный облик.

– Спасти планету, убивая женщин?

– А ты женщина?

– Ты этого не видишь?

– Сможешь доказать это?

– Как? Не понимаю.

– Ты всё понимаешь…

– Но тебе разве это необходимо?

– Я не похож на живого человека?

– Ты одинок тут?

– Конечно. Хотя… это не имеет к тебе никакого отношения. Ты это одно, а то, что есть у меня, это уже совсем другое. Она, понимаешь, почти ребёнок, хотя и прекрасная девушка уже. Я не имею права прикасаться к ней. Пока. Но ведь я живой и в данный момент. И уже столько времени я здесь одинок. Ведь мы взрослые люди с тобой и всё понимаем. Ты тоже давно одинокая. Кто узнает о тебе, и кто обзовёт тебя падшей, как ты выражаешься? Здесь-то точно никто и ничего не узнает. – Он мерцал глазами, не скрывая уже ничего.

– Почему вы не заводите себе жён и детей? Кто запрещает вам это?

– Не с тобой обсуждать мне наши проблемы! Какая тебе-то разница, кто и как тут живёт и дышит. Сейчас мы с тобой вдвоём, и мы совсем тут одни. – Он нажал опять ту панель, где и осталась стеклянная постель. И женщина покорно за ним пошла.

Разве был у неё выбор? Так же покорно она разделась у него на глазах, чтобы совершить омовение. Она даже успокоилась. Это было лучше вдруг ощерившейся смерти. Это даже не назовёшь позором, если никто не узнает, а она зависит сейчас от человека, который один решает, жить ей или нет. Он объяснил ей все приспособления душевой комнаты, и она с наслаждением встала под упругий и тёплый поток, закрыв глаза, чтобы не видеть его глаз. Он прикасался к ней с уже нескрываемыми намерениями, но её ощущения были отключены, и сама она почти отключена от всего, пребывая в некоем провале, вдруг открывшемся перед ней и поглотившем привычную реальность. Впрочем, эта реальность так и осталась где-то за выходом из тоннеля в том лесу, где она повстречалась с Рут-Эном и его ужасным сыном, принесшим ей такой вот финал. Незнакомец, не назвавший своего имени и не спросивший у неё и её имени, не сводил с неё глаз. Что ему было и за дело до её имени, до её жизни, до её чувств? И то, что он моложе, какое это тоже имело значение для неё?

– Ты и вправду мать? – спросил он. – Выглядишь как девушка, и пригожая к тому же. Не каждая девушка является обладательницей такого чудесного тела… – Неумелые комплименты ничего ей не давали, ни радости, ни огорчения. Она не то, чтобы презирала его или очень-то боялась, уже не веря, что так называемые демоны способны убивать женщин, а вот стыда перед ним у неё не было. Что касается желания… Тут всё было сложнее. Молодой и загадочный пришелец не своими исповедями мальчишки, не лёгкими касаниями и мало им самим осознаваемой лаской, а чем-то глубинным и очень сильным внезапно растолкал, разбудил в ней то, что до этого момента спало нерушимым, как ей мнилось, сном. Она ощутила недостойно животную и такую же сильную жажду близости сродни той, какой облучал её Ал-Физ, так ничего и не добившись. Словно бы излучение Ал-Физа, напитав её поры, вдруг вырвалось наружу с временным опозданием. И она отдавала другому то, что так пытался заполучить ужасный, ненавистный и жалкий одновременно, стареющий, много лет в неё влюблённый начальник Департамента Безопасности. Насколько жаждал её пристроить к своему телу? На месяц, на всю жизнь, какая им там осталась? А и часа она ему не отдала. Разве мёртвые могут обижаться, уступи она Ал-Физу? И в туннели лезть бы не пришлось, и мучить старую Ласкиру страхом и трудами на износ. А тут вот сорвало со всех внутренних петель! Ксенэя льнула к незнакомцу точно так, как мечтал об этом Ал-Физ, изгибаясь в каком-то змеином экстазе. Собственное тело стало горячей воронкой, в которой вращалась её опьяневшая душа, куда-то падая и теряя чувство реальности. Да и какая тут была реальность? Какой страшный, какой прекрасный сон, и как же давно ей этого не хватало. И к любви это не имело ни малейшего отношения. Только муж был и остался её любовью, и без него ничего уже не имело и смысла, кроме их детей. – Почему у тебя нет волос на голове? Ты же молодой?