– Я пойду не одна, а с Рут-Эном, я же говорю. Он хранит карты в тайнике в лесу. А так без карт, думаешь, туда найдёшь дорогу? Мы всё поделим пополам. Ключ у меня. Там есть одна особенность, без ключа карты ничто. И он знает, что отвечает за меня перед Тон-Атом, несмотря ни на что. Да и не способен он на зло. Проверенный человек. Мой муж умел читать в душах людей.

– Умел он! Что же не прочитал ничего в душе того, кто его предал?

– Если уж Тон-Ат слепнет во мраке человеческих сердец, то и он ошибся. Не забывай, что в моей юности Рут-Эн был ко мне добрее Тон-Ата. Я считала и считаю его родным человеком.

– Ой, – бабушка держалась за своё сердце, – Не ходи, Ксенэя! Болит моё сердце. Я наймусь куда-нибудь. Я много чего умею, в отличие от тебя. Я выросла там, где всему учат с детства, я же не белоручка-аристократка, как ты. Не ходи, Ксенэя, я чую беду.

– Ну тебя! Лучше бы я ничего и не говорила. Всё будет хорошо, мама. Молитесь обо мне и ждите. Только представьте, как хорошо будет нам всем потом. Ты откроешь школу для рукоделия, а Нэя будет учиться в Академии, любой из тех, куда есть доступ состоятельным людям. Мы ещё вернем себе прежнюю жизнь. Оставим этот ужасный дом с общим туалетом, с его ужасной лестницей и общим бассейном.

– Ой! – бабушка сидела бледная и расстроенная. Она стащила тюрбан с поседевших волос. Волосы поразили Нэю своей белизной как-то особенно, именно сейчас. Тоска бабушки передалась и ей. Она подошла и потрогала бабушкины пряди.

– Почему они такие белые у старых людей?

– Бывает и у молодых.

– От чего это?

– От переживаний, милая. Жизнь трудна, горька. Только в юности и поманит своей обманчивой красотой, а потом… Всю жизнь человек расплачивается за краткий миг своего скоротечного счастья.

– Бабушка, давай я пойду с мамой. Я буду охранять её. Со мной её не найдут демоны.

– Почему так думаешь?

– Потому что я буду мысленно создавать вокруг мамы спасительное облако, и её никто не увидит.

– Смешная ты. Вроде и большая уже девочка, а в голове одни бредни.

– Тон-Ат рассказывал, что горные демоны не трогают детей.

– Тон-Ат? Тебе?

– Ну, если честно, то рассказывал Нэиль. Он подслушал как-то разговор папы и Тон-Ата, вот и запомнил. Демоны не демоны, а некие пришельцы из неведомых мест. Они никогда не трогают детей. И если люди попадали к ним с детьми, они их всегда отпускали. Дети дают защиту.

– Да нет там никого. Выдумки, – отмахнулась от Нэи мама. Нэя ей не поверила. Мама считала её малышкой, от которой проще отвязаться, чем что-то объяснить.

– Нет? – встрепенулась вдруг бабушка, опровергая сама себя. Или она не знала, как отговорить маму от её опасной затеи, – Как их ни называй, но кто-то же летает над горами? Я от того и перестала ходить к предгорьям за травами и плодами с тех самых пор, как Ниадор запретил мне… а потом уж я и отвыкла… А сколько там целебных трав, сколько чудесных цветов… Прекрасные эти существа, оборотни ли они, демоны ли, там обитают. Ведь я и сама… в общем, каталась на небесной колеснице! – вдруг заявила она.

– Бабушка, расскажи! – Нэя вытаращила глаза от страха и любопытства.

– У него было точёное и завораживающее лицо, чудесные золотистые волосы спускались ниже ушей, а глаза сияли невероятной синевой, как глаза нашей Нэи! Небесное существо! Он возник внезапно и сказал мне, что я лишь чудом не перешла некую запретную черту. А в противном случае могло случиться что-то нехорошее для меня. А что это за черта, он не пояснил. Глаза его блестели невероятно, он смеялся и скалил нереально-белые зубы. «Красавица ты моя»! – обратился он ко мне, – «Ты настоящая или ты богиня цветов»? А я как раз держала охапку цветов, которые росли лишь в предгорьях…

– Бабушка, он сказал тебе «красавица»? – удивилась Нэя, разглядывая милое, но всё же пожилое лицо бабушки. – Или и сам он был старый?

– Я разве сказала: красавица? – бабушка запнулась. – Нет! Он сказал: Матушка!

– А-а! Он хотел сказать, что ты очень красивая матушка, да? Ведь ты самая красивая бабушка из всех, каких я видела.

Бабушка покивала головой, принимая комплимент внучки. А Нэя подумала, хорошо, что рядом не оказалось Нэиля. Он бы точно осмеял бы бабушку, и та не стала бы ничего рассказывать. Так и происходило обычно, когда Нэиль своими насмешками способствовал тому, что бабушка замолкала и замыкалась в себе, не доведя повествование до завершения. Но Нэиля бабушка никогда не ругала. Ругала только Нэю.

– Он мне сказал: «Ты чудом не попала в петлю, а то лежать бы тебе целую ночь без движения на камнях, и ещё неизвестно, какой хищник притащился бы к тебе ночью. Всякое бывает. Иногда наши не сразу торопятся на дальние точки просто потому, что в эти петли попадают жестокие убийцы, а их урон мало тревожит нас. И это не наша злая воля, а наш закон. Иначе нам тут у вас не выжить. Вы же постоянно нас убиваете». «Кто? Я?»– представь моё удивление и ужас. «Не вы в данном случае, что само по себе редкость. Слишком уж далеко в горы ты забрела, отважная путешественница. Как ни грустно, но придётся вам забыть прежние увлекательные путешествия по вашему древнему метро». Да, это словечко «метро» я отлично запомнила. Не зря меня развивали с детства по особым и засекреченным методикам. Моя память не такая, конечно, как у тебя, Ксенэя, но тоже отменная, – тут бабушка умолкла, но Нэя не стала уточнять, кто и чему обучал бабушку в детстве, и где. Иначе она свернула бы рассказ. – Он смеялся и казался добрым духом больше, чем подлинным человеком: Красавица моя! – тут бабушка опять запнулась и поправилась, – Матушка, ты столь хороша, как было бы жаль, если бы ты пострадала. А сам-то всё смеется, всё зубы-то скалит. И речь человеческая, хотя и странная, с выговором каким-то непонятным. «Забудь о своих путешествиях сюда. Здесь война». «Кого и с кем?»– спрашиваю. «Не понять тебе этого», – отвечает. Потом он посадил меня в свою прозрачную и странную штуку и отвёз по небу до самого края столицы. Там в леске и выгрузил. Умчался, ну есть дух, а я вдруг ногами двинуть не могу! Сразу-то вроде не испугалась, как в сон провалилась, а шок, видимо, дал о себе знать. Не каждый же день с духами по небесам раскатываешь…

– Да и возраст сказывается, да, бабушка? – подсказала Нэя, заглядывая бабушке в лицо. Бабушка отмахнулась, – Без твоих напоминаний не забываю я о своём возрасте. Вот ведь! Обязательно надо ткнуть и задеть! Не буду я ничего тебе рассказывать!

– Ласкира, – вкрадчиво начала мама, – ты уже не раз и не два рассказывала эту историю и прежде, так расскажи же и внучке.

Бабушка покосилась на Нэю, хмуря брови, – Побрела, ноги волоку… Вот доживёшь до моих лет, я посмотрю, как ты бегать будешь!

– Я не доживу! – уверенно ответила Нэя.

– С чего взяла? Или ты думаешь, что я настолько уж и стара?

– Да ты лучше всех в нашей округе среди своих сверстниц, – нашлась Нэя. – Ты дальше говори.

– Дальше? Ну, да. Бреду… а ведь я после наших бедствий лишь и отяжелела ногами. А прежде-то бегала, как летала, едва земли касаясь ступнями… Хорошо ещё, что постепенно отошла моя немощь, поправилась я. Ну, а что дальше-то тебе рассказать?

– Что было потом? Когда он тебя отпустил?

– Отпустил? Будь я молодой, разве он меня бы отпустил? Или ты думаешь, я сама его отпустила бы от себя? Теперь-то, такую-то, ещё и подтолкнул бы в спину, чтобы ушла с глаз долой… Но нет! Не такие эти духи гор по естеству своему, чтобы обиду нанести хоть какому путнику без причины, будь он стар, будь он молод… побрела я и думаю, да что же это? Присяду, где возможно, на дерево поваленное или на каменные валуны, опять бреду… А Ихэ-Ола так ярится в небе, что и цветы мои увяли, и котомка моя где же? У него осталась! Села и плачу. Целое утро собирала травы и всё напрасно. Так он вернулся! Котомочку-то вернул…

– А дальше?

– А что дальше. Побрела себе. Бреду, ноги устали, всё же не молодая я, как ты и заметила. Будто сама я о том не помню. Бреду себе… попить бы мне!

– А воды рядом не было? Бедняжка…

– Да я у тебя воды прошу, чтобы горло промочить! – прикрикнула бабушка. – Осипла уже от бесконечной болтовни.

Нэя пошла за водой. Дала бабушке. Та выпила и продолжила, – Бреду я…

Мама засмеялась, Нэя не выдержала, – Бабушка, если ты будешь опять в своём рассказе брести столько же времени, как тогда, то ты и к утру не добредёшь до конца.

– Неучтивая девочка! Не перебивай старших! – бабушка часто была груба с Нэей, так что возникало иногда чувство, что она любила только Нэиля и гораздо меньше любила младшую внучку. Однажды Нэя подслушала, как бабушка сказала маме, что гадательные таблицы выдали ей: Судьба Нэи живёт вовсе не в здешнем мире, а там, где для самой бабушки всё во мраке. Поскольку там невозможно ничего увидеть, кроме одного, что именно с Нэей связана угроза для существования старшего брата в будущем. И не только ему. Всякий мужчина обречён на насильственную гибель, соприкоснувшись чуть теснее с жизнью Нэи. «Не зря», – произнесла тогда бабушка, – «не радовалась я появлению этой девочки на свет, поскольку ей не выделено никакой доли, даже маленькой дольки счастья ни с одним из живущих здесь мужчин. Вся её жизнь будет связана с чем-то запредельным, объяснения чему в гадательных таблицах нет. И вопрос в том, что же это будет»?

Мама тогда закричала на бабушку и пригрозила уничтожить её жуткие таблицы…

Бабушка раздумывала, стоит ли продолжать свой сказ про светловолосого духа гор, не подозревая, какими жуткими тайнами она уже успела загрузить душу своей внучки, склонной к подслушиванию, как и все любопытные девчонки. – Чего нахмурилась? Вдруг я всё выдумываю? Не стоишь ты того, чтобы я баловала тебя своими историями. Лучше приберись на столе, приготовь посуду для таких-то яств, что принесла мама.

– Ты обращаешься с нею как с прислугой! – возмутилась мама. – За что ты не любишь её? Сиди, доченька, я сама потом приготовлю нам угощение. А ты, Ласкира, продолжай, раз уж начала.

Бабушка молчала. Нэя решила поделиться своими познаниями, – А ведь спорили ещё ребята с Нэилем, когда он говорил, что небо не твердь. Как же его штука катила по небу как по дороге?

– А как птицы там летают? Они же по небу не ходят, – ответила бабушка. – Птицы летали внизу, а он катил над ними.

– Если это не была твердь, то что? – спросила Нэя.

– Воздух! Точно такой же, какой и вокруг тебя. Только там наверху сильный ветер, и слышно сквозь прозрачную сферу, как он посвистывает или шелестит…

– Бабушка, это после того полёта ты и ходила на подкашивающихся ногах? Так это от пережитого. Ты боялась упасть вниз, с высоты? Какая же ты везучая, бабушка! Мне бы так, я бы не забоялась… Как он был одет, бабушка?

– Как одет? Будто в металл. Я незаметно пощупала, тронула его за рукав. Он был, как бы и телесный по-человечески, а одежда выглядела как мерцающий металл, но лишь по виду. По ощущениям сама ткань, как и кожа его рук была как шёлк… и голос… не услышу я впредь уже никогда такой голос! Он будто гладил меня, будто любил… Тогда не было рядом со мною Тон-Ата, чтобы он утишил боль моей памяти. А теперь-то к чему мне?

– Почему тебе было больно? Разве он ударил тебя? – плохо понимая бабушку, спросила Нэя.

– Нет, конечно! Дурочка… Это я так. Есть же такие вещи, которые больно помнить.

– Потому что ты сожалела, что не молодая и не можешь стать его невестой? – догадалась Нэя.

– Ксенэя, кажется, мы с тобою неправильно считаем её маленькой, – сказала бабушка на это.

– Поэтому ты и не ходишь больше в горы? Чтобы не расстраиваться? А прочие не ходят туда, поскольку боятся. Но детей горные демоны не трогают. Они боятся чистых душ, – тараторила Нэя. – И Тон-Ат так говорил. Дети как защита.

– Молчи уж, защита! – бабушка опять рассердилась.

– А ты злюка! Лучше бы тот демон уронил тебя вниз! У меня нет больше другого цветка. Нечего тебе и рвать!

– Я по попе тебя стукну, чтобы не дерзила!

– Догони сперва, растоптанная шлёпанца!

Бабушка покачала головой, но странно, ругань Нэи утихомирила её. Она задумчиво вглядывалась во внучку, будто та сидела в тумане, и её плохо видно, – Совсем недавно была я в предгорьях опять. И опять видела я того красавца, или очень похожего на того. Только я спряталась, и он меня не увидел. Он зачем-то состриг свои чудесные волосы… Он озирался по сторонам, будто учуял, что за ним наблюдают, но я хорошо запряталась. Нет, мне вовсе не было страшно. Он был настолько хорош, что всякая старая женщина, глядя на такого, заплачет душой об утраченной юности… А для властелина Времени слёзы не отличаются от воды, былинка растительная от девушки, зверь от человека… Время не щадит никого… Той же ночью снится мне сон. Пришёл он прежний, то есть тот, кто с золотыми своими завитками был, и сказал: «Не плачь, моя богиня цветов. Судьба подарит твоей внучке то, что злодеи отняли у тебя… и у меня…

Мама смотрела с изумлением, а Нэя спросила, злясь на бабушку, – Ты с ума-то не сошла окончательно? Перестань бормотать себе под нос, старая шептунья!

Рядом с мамой она была храброй. Бабушка сняла с ноги свою вовсе не растоптанную, а почти новую, атласно-кожаную туфельку и замахнулась на внучку. Несмотря на возраст, она любила наряжаться, и ступням её могла позавидовать и девушка, – так они были узки и изящны.

– Ласкира, нельзя девочек бить! – строго сказала мама. – Обижать нельзя. Нашу же девочку особенно…

– Почему же она особенная?

– Виснэй говорил, что наша девочка будет иметь особенную судьбу. Она… – мама задумалась – Ей написано на роду стать не как все. Она будет избранницей человека из других миров.

– Чего ты несёшь? Каких миров? Кто это говорил? Не мог Виснэй так говорить. Он был рационалист и презирал мистику.

– Но он так говорил, что её судьба будет исключением, она вернётся туда, откуда был родом мой отец. А мой отец был сыном Надмирного Света, о чём ему поведал Тон-Ат…

– Нет, но ты соображаешь, что ты несёшь? Какой сын и какого ещё Света? Ты сама-то веришь в эту ахинею?

– Ты сама несла ахинею про какого-то металлического духа, который называл тебя цветочной богиней! Он, наверное, был без глаз! Видишь, я буду невестой сына Надмирного Света! – возликовала Нэя, но бабушка перебила её без церемоний.

– Иди уж, гуляй, невеста сына Надмирного Света! Мама твоя тронулась от переживаний. Что же делать-то? Как нам жить? – привычно заголосила бабушка. – Где пределы наших несчастий? Я потеряла сына, ты мужа, дети отца! Мы вместе утратили всё, что имели, лишились своего привычного мира, изысканных людей, комфорта. И вдобавок ты ослабела головой! Ай-ай, где же конец моим страданиям? И в Храм я не могу пойти для облегчения души, поскольку за годы жизни с Ниадором утратила веру в Надмирный Свет. Да и деньги мне слишком трудно достаются, чтобы тащить их жрецам, – добавила она с уже чисто-практическим здравомыслием. – Пусть и мало они берут с простолюдинов за свои всеобщие молитвы обо всех нас, а любая трудовая деньга, даже и крошечная, это эквивалент капельки моей крови. Ниадор в своё время не один Храм воздвиг, а кто это помнит?

– Мама, я шучу. Я просто решила снять наше чрезмерное напряжение. Всё будет хорошо, мама. Не переживайте. – Она встала. Милая, лучшая мама на свете. Нэя повисла на ней, дыша её вкусным запахом сдобы и плодов. Волосы мамы осыпали её лицо, щекоча кожу, и Нэя тёрлась о маму, благодарная за то, что она у неё была лучшая, самая и ещё раз самая милая мама на свете!

Бабушка вытирала слёзы распущенным тюрбаном. Пожалуй, Нэя уже простила бабушку, испытывая к ней временами жалость. Она изучала красавицу на шкафчике, обдумывая, стоит ли прощать бабушку окончательно. Когда свет переставал освещать сказочную девушку, она переставала дышать, и улыбка её делалась нарисованной, какой она и была. Она сразу утрачивала часть своего волшебства, но не саму рукотворную красоту. Бабушка уверяла, что художник-мастер взял за образец её саму, бабушку. Это было даром ей от дедушки. Какой-то жестокосердный аристократ убил молодую самку оленя в предгорьях, чтобы закатить из оленьего нежного мяса званный обед для друзей. А детёныша взял с собой на случай повторения трапезы. Уже для ближнего интимного круга. Зверёк жил в клетке в его роще и плакал без матери. Бабушка упросила дедушку, хотя тогда они были молоды оба, выкупить детёныша. Но дедушка отказался, объясняя это нежелание невозможностью выкупить редкий трофей у соседа. Тогда бабушка пошла сама и предложила большую сумму за зверька. Ошалевший от неожиданного визита аристократ отдал оленёнка задаром. С тех пор олень гулял и жил в их роще, как один из любимых домочадцев. Ему даже построили павильон для ночлега и кормления. Потом, рассказывала бабушка, его кто-то похитил, когда он уже вырос во взрослого самца. Она подозревала, что некто из окружающих соседей, решивший похвастать горной добычей перед сослуживцами и друзьями. Но дедушка из сословной солидарности уверял, что это были простолюдины из обслуги или охраны элитного селения, продавшие оленя торгашам для их низкого обжорства. Аристократы не способны на воровство. Папа был тогда мальчиком, поэтому он плакал и дал обещание, никогда не есть убитую дичь и никогда не убивать живые существа. Но по стечению обстоятельств папа стал военным, то есть тем, кого учили убивать профессионально.

Мысли о папе, о его детстве нарушали её внутреннее табу не прикасаться к тому, чего нельзя понять, изменить или как-то одолеть. Нэя ощутила боль – от неё не существовало лекарства, это она понимала. И возникшая боль была быстро переведена ею в ту, которую она испытала утром от тяжёлой во время гнева руки бабушки. Вновь вспыхнувшая обида заставила её забыть о жалости. Она опять воззрилась на статуэтку. Не могла бабушка быть настолько прекрасной, иметь такие лилейные руки, ниспадающие волнами волосы, гибкость и тонкость, присущие только маме из всех, кто окружал Нэю в её теперешней жизни. Какими были те люди в той утраченной жизни? Этого Нэя помнить не хотела. Или не могла? Словно память о прошлом была привязана к папе, и он, уйдя куда-то, растворил вместе с собою и весь тот прежний мир, лишив его чётких форм и зримых деталей. Сознание девочки упорно крепилось к настоящему, отрицая то, в чём жила боль.

– Мама, дай я тебе пошепчу на ушко, – Нэя обняла маму, ища предлога наябедничать на бабушку, чтобы отомстить той за испорченный цветок и за трёпку.

– Пошепчи, – мама, поняв желание Нэи, под предлогом ласки обняла её, и вместе они вышли в другую комнатку, где спали мама и бабушка. У Нэи и Нэиля были собственные закутки для сна.

– Мама, бабушка – лгунья. Она не могла быть такой же, как милая куколка на шкафу. У неё же руки как корявые и цеплючие ветки старого дерева во время осенней бури! Как начнёт махать ими, не укроешься! Она сочинила сказку про оленя, живущего в папиной роще? Оленя ей было жалко, а человека? Но это ещё ничего. Она согрешила перед Надмирным Светом. Теперь ей придётся нести жрецу выкуп в Храм Надмирного Света, а у нас и так нет денег.

– Что она сделала? – мама присела на узкую постель, покрытую мягким как птичий пух бабушкиным пледом, сохранившимся от прошлой ещё жизни. Бабушкины клиентки всегда восхищались их теперешним, «нищим» – по мнению мамы, жилищем. Говорили, что бабушка обитает в благолепии, и они впервые видят такое красочное убранство жилья. Мама при этом внутренне коробилась, но ощущала это только Нэя. Мама жалела бедняков с их убогими представлениями о роскоши. Бабушка же принимала все ахи и восторги с достоинством жреца из Храма Надмирного Света. И выполняя свою работу на заказ, бабушка никогда не халтурила, не брала лишнего, слишком уважая себя, своё творчество, и любя окружающих людей.

– Она опять раскрыла гадательные таблицы. Помнишь, она говорила, что сожгла их. Но нет! Она гадала на тебя. Когда тебя не было. Она стонала тут в спальне и причитала, сидя перед зеркалом и проговаривая вслух своему отражению то, что открывали ей её таблицы со страшными картинками. Их надо читать вслух своему отражению в зеркале. Она думала, что я гуляю, забыв о том, что наказала меня и никуда не пустила. А я подслушивала. Она сказала: «Ох! Ох! Ей выпадает смерть от вооруженного человека после посещения военного дома, после обеда и постели в этом военном доме. Ей выпадает дорога, не имеющая обратного направления»! Но ты же вернулась! А она согрешила перед Надмирным Светом. Знать будущее для несовершенных людей – это грех. Так говорит мама Эли. Так говорят многие. Разве бабушка настолько и приближена к миру чистых духов, как жрец из Храма Надмирного Света, чтобы вопрошать будущее? Её таблицы древних магов всё врут.

– Но ты же не расскажешь никому об этом? Как же жрец из Храма о том узнает?

– Я не расскажу никому. Но ты, мама, поругай её, хотя и не говори, что я сказала. Скажи, что сама догадалась о гадании. Она забыла убрать таблицы. Вон они валяются на комоде у твоих шкатулок. Спроси: что напророчили тебе твои древние маги исчезнувшей цивилизации? Всё это неправда, видишь, мама? Ты же пришла. А в какой военный дом ты ходила? Ты там обедала? Тогда я съем твою «сливочную бомбочку», а то бабушка не велит. Говорит, тебе тоже хочется. Можно съесть? Я только половину. А половину тебе.

– Другую половину оставь Нэилю. Я, правда, сыта. А сладкое необходимо детям, чтобы снились сладкие сны.

Нэя затаилась в своей комнатке, прислушиваясь к тому, как мама будет отчитывать бабушку.

– Ты расшифровывала таблицы, Ласкира? – спросила мама, шурша бабушкиным ветхим манускриптом. Бабушка вырвала листки из её рук и убрала в чёрно-синий перламутровый пенал. Нэя уже наблюдала через приоткрытую дверь. Сам пенал давно хотелось заполучить Нэе для её игр. Из него вышел бы отличный предмет мебели для кукол, нечто вроде шкафа для кукольных сокровищ. Но бабушка дорожила и футляром, и старыми таблицами с непонятными запутанными знаками, со страшными нелепыми картинками.

– Пока спутники сходятся вместе в середине ночи, гадание не утратило силы, – еле прошелестела бабушка, уличённая в своём грехе.

– Ну и где же тогда твоя постель в военном доме?

– Постель? – изумилась бабушка, – откуда узнала?

– Я случайно угадала. У тебя вечно – постель, совместный обед, семейный алтарь и поля захоронений. Это всё, что я слышу, когда ты гадаешь другим. Рано или поздно, Ласкира, кто-нибудь тебя выдаст. А тогда нам придётся платить штраф в пользу Храма Надмирного Света. Если Надмирный Свет закрыл от нас наше будущее, то Он сделал это для защиты жизни человека, поставив тем самым непроницаемую границу, куда не могут проникнуть злые духи. А тот, кто открывает самовольно закрытую дверь, подобен глупцу, впускающему в дом грабителя. Недобрые предсказания обладают воздействием на течение событий. Залезая в свои колдовские таблицы, ты играешь в опасные игры. Иначе, почему же и исчезли все эти великие маги, как не от того, что они уклонились совсем не в ту сторону. Они сами и по своей воле ушли от Надмирного Света во мрак, где и сгинули, утащив за собой всех тех, кто принял их водительство.

Бабушка, шурша таблицами, бережно складывала их в мерцающий переливами синего и золотого футляр. За гадания ей платили деньги, это был один из источников семейного дохода. – Я не служу злу. Я помогаю людям не из корысти. Те малые крохи, что мне дают, необходимы моим детям на пропитание. Ты же знаешь, что возжелай я корысти, мне не было бы нужды работать, не разгибаясь, над вышивками и шитьём. Наш дом превращён в швейную мастерскую именно потому, что я не пожелала выбрать себе славу чёрной знахарки. С моим именем и возможностями мы жили бы не хуже, чем прежде, если бы я пошла на подобный соблазн. Тогда бы ни один из жрецов не смел бы мне указывать, если бы моими клиентами были власть имущие. Но какой ценой пришлось бы платить за это преуспеяние? Не мне, так детям в будущем. Так что я всё понимаю, Ксенэя, и не занимаюсь никаким знахарством. Только изредка, как бы из баловства больше, я озвучиваю своим знакомым хорошие прогнозы, даря надежду и силы осуществить благое начинание. Если есть предупреждение о надвигающемся недобром событии, лучше принять меры защиты и подумать о том, как изменить своё поведение и замыслы на будущее. Маги служили Надмирному Свету и не были повинны в войнах, уничтоживших целые страны и их народы. Это сделали одержимые чёрные знахари, направившие путь развития людей к гибели по своему своеволию. Но разве и они хотели гибели? Они хотели только своего господства и могущества над всеми. А разумные Маги спасли ту часть нашего наследия, благодаря чему уцелели и существуем мы сами. Таблицы не зло. Зло это – всеобщее невежество, воцарившееся вокруг. Это неправедность жизни, её пусть и заторможенное, но не остановленное соскальзывание во тьму пасти извечного врага Надмирного Света. И пока он не захлопнул эту пасть, мы все ещё имеем возможность не провалиться в его чрево.

– Ты стала несдержанной, Ласкира! Ты стала распускать руки, как те, кто живут вокруг. Ты наказала девочку даже не за её шалости, а за её творчество. Тебе жалко тряпку и не жалко талантливого и уже травмированного жизнью ребёнка? Ты зачем сломала её работу? Она мастерила цветок, старалась, а ты? – мама называла бабушку на «ты» только тогда, когда злилась на неё. И бабушка не обижалась никогда.

– Она и без цветка хороша. В окно не ставь – украдут.

– Ласкира, как быстро ты наловчилась говорить языком простых людей. Как будто всю жизнь жила среди них. Тебе, у меня такое впечатление, комфортно жить среди этих людей.

– И что? Милые, искренние люди. Просты сердцем, доверчивы. А те благоуханные рукотворные рощи и сады мне осточертели давно! Я там задыхалась. Ни одного открытого дома, ни одной искренней улыбки. И рукоделие все презирали, и вечерние совместные беседы под деревьями никто не вёл. А тут у меня друзей полно. И клиентов тоже. Не успеваю травы собирать. Если бы не бедность, Ксенэя, с таким народом жить бы и жить! Побудь дома, пока спутники не разойдутся, милая. Над тобою нависла какая-то тень. И Тон-Ат мне говорил, не отпускай Ксенэю никуда одну. Только на ближайшее время, пока спутники Паралеи сходятся вместе в середине ночи…

– Тон-Ат? Когда это ты к нему ходила? Зачем?

– А на что я кормлю детей пирожными и покупаю Нэе атласные туфельки? Ты бы хоть задумалась однажды, на что мы существуем? На снадобья от любовной тоски и шитьё – вышивки для бедняков шиковать не станешь. Да и зрение у меня давно не то, чтобы делать тончайшую вышивку. Хорошо ещё, что Нэю могу учить. Он просил тебе ничего не говорить. Не выдавай меня. В конце концов, это моё решение и моё унижение. Даже не знаю, зол он или добр. Как бы, не от мира сего. Полубезумен, скорее. Вроде, и любит тебя, а вроде и дела ему нет ни до тебя, ни до детей твоих. Увидел меня, вспомнил о вас. Ушла я – он и забыл о нашем существовании. И всегда знает обо всём, едва я рот открою, а он: знаю, знаю! Не трудись челюстями двигать. Я, говорит, и без слов знаю, о чём будет твоя речь, маленькая бабочка-однодневка. Я как-то проверила. Пришла, ни гу-гу. А он на мои вопросы дал ответы, хотя ни одного вопроса я не задала ему. Вот какая у меня мысль насчёт него. Не человек он. А вроде оборотня какого. Ты его каким по детству помнишь?

– Я не помню своего детства, – задумчиво отозвалась мама, – я помню себя с того момента, как вышла за Виснэя. Словно я родилась в его объятиях. Вот как может быть, мама. И где она, моя память о детстве и ранней юности, я не знаю.

– Не ходи. Если мне не веришь, ему поверь.

– Не погружай моё сердце в сумрачную тень суеверий, я прошу. И девочку не травмируй больше из-за пустяков. Всё наше барахло – пустяки, мама. Дети – это единственное, ради чего мы с тобой и барахтаемся в бытовой тине. Глядишь, и выплывем в чистые просторные воды, как тот океан, у которого не было берега, а только недостижимый горизонт.

– Океан? Да ты бредишь! Ты никогда его не видела.

– Не видела? Да я в нём купалась.

– Когда это?

– В детстве, наверное. Помню ещё горы в лесах и туманах, а на их вершинах башни под прозрачными куполами.

– А мать свою помнишь?

– Как во сне. Размыто. Она сидела у лесной реки, и я отчетливо помню её отражение в бегущей воде, но не помню её живого лица. Её светло-зелёное платье казалось таким же текучим и прозрачным как речная поверхность, а белые цветы на ткани не отличались от тех водяных бутонов, что колебались, потревоженные её рукой, когда она пыталась дотянуться до них. Она что-то пела, но слов я не помню, как и того, была ли она весела или печальна. Гораздо отчётливее я помню маленького, зелёного с отливом тритона, которого я тыкала прутом, отгоняя от мамы, боясь того, что он её укусит. «Не бойся, не бойся», – говорила она, – «я уже давно укушена неумолимым и незримым Энтропизатором». «Кто он»? «Он не кто и не что. Он не может определяться местоимением, как и имени его не знает никто. Поскольку он находится за пределами человеческого понимания, хотя и являет нам своё лицо в самые скорбные моменты жизни, когда мы теряем своих любимых и близких. Но лицо это всегда неподвижно, всегда страшит. Оскал его ужасен для любого, кто дышит и мыслит. Он это смерть». Но, возможно, я всё это придумала.

Возможно, думала впоследствии Нэя, став уже взрослой, когда видение матери было размыто потоком времени, и Ксенэя в бледно-зелёной тунике казалась отражением в текучем стекле зеленоватой воды, – я всё это придумала.

Появление незнакомца как знак того, что задуманное не осуществится

Ксенэя остановила водителя довольно далеко от столицы, у лесного посёлка. По-видимому, он был водителем у какого-то чиновника, так как был вышколен и чист. Но неразговорчив. Взяв у неё последние деньги, он пересчитал их и скривил губы от неудовольствия, но больше у женщины не было. Он хлопнул дверцей и укатил назад в столицу, видимо поняв, что большего не возьмёшь. Или просто ему не хотелось ронять лицо перед понравившейся ему женщиной. Всю дорогу он изучал её, она поняла, что произвела на него впечатление. Её красота пересилила его жадность. Обратно Ксенэе придётся идти пешком, но что это была за беда? Она углубилась в сторону леса, противоположную той, где была охрана богатого посёлка. Когда она вернётся, они купят дом в похожем посёлке. Не все скоробогачи имели право жить в поселениях аристократов. И поэтому строили свои уже роскошные оазисы, но более убогие по качеству насельников.