Запись о Лоре закончилась, но Рудольф не нажал «стоп», и та стала прокручиваться заново. И они опять втроём застряли на изображении той, кто казалась маленькой игрушкой, всего лишь подобием живой девушки. Хотя это и была лишь виртуальная версия земной женщины. Глаза Бёрда, утратив тусклость, очищено мерцали как грань стеклянного стакана, на который упал неожиданно яркий пучок солнечного света. Маленькая голограмма землянки переливалась, как сказочное перо «Жар Птицы», плавя ледники на миг обожжённой его скитальческой души. Лора произвела на него впечатление. Настолько явно, насколько и бесполезно.

Но причина его пристального внимания заключалась не только в том, о чём презрительно помыслил Рудольф.

– Я знал одного русского коллегу, – начал пояснение Робин, проницательно уловив чужую эмоцию, – Совсем молодой и начинающий астроинженер. У него я по чистой случайности, как и теперь, увидел изображение этой же девушки с необычной русой косой. Да и как было не заметить, если девушка во весь рост украшала собою целую стену его личного отсека. И поверьте мне, Рудольф, ваша жизнь уже никогда не будет прежней, даже после вашего возврата. В отрыве от Земли мы необратимо меняемся, и редко кому удаётся сохранить прежние привязанности… – он запнулся. Или мысль потерял, или не знал, о чём говорить, – Не так ли?

– Знал? – зачем-то спросил Рудольф, – А теперь что же? Дружба врозь?

– Парень тот пропал, как многие и многие… – Робин долго следил за изображением Лоры, а поскольку Рудольф отключил озвучку записи, Лора была безмолвна. Она крутилась, смеялась, переплетала свою разлохмаченную косу, а потом обвила её вокруг головы, вроде короны, и замерла, вглядываясь в своё будущее глубокими печально-провидческими глазами. Как будто знала, чем оно всё и завершится. Но почему-то тогда он этого не увидел, не понял, что она действительно стала чудесным подобием, но не секс, а «Сикстинской мадонны». Такой женщине можно было простить всё. При условии, – любя её…

– Ты заметно удивлён моей реакцией на твою жену, – продолжил Робин. – Поэтому, чтобы ты не подумал что-то неправильное обо мне и о ней, я и рассказал тебе о том парне. Поскольку сам я никогда не знал её…

Рудольф фыркнул. И в бреду он не представил бы себе такого, что Лора могла бы подарить даже каплю внимания линялому Птичу. В отличие от трепетной и кружевной Ксении, кстати…

– Тот парень дорожил памятью о той, кто стала твоей женой, как я вдруг узнал. Где-то она выступала, он увидел, потерял сон, ориентацию в пространстве, как там бывает ещё? Хотел расстаться с профессией, лишь бы не расставаться с ней. Так он рассказывал… Кто она? Актриса? Моя мать тоже актриса, но как хобби. Серьёзным содержанием жизни актёрство могло быть лишь прежде…

Изображение Лоры у какого-то друга Робина украшало стену личного отсека? А почему Лоре не быть украшением чьих-то стен? – И что он вам говорил о ней? Любопытно просто… хотя помнить всякие мелочи невозможно даже о себе.

– Я запомнил. Я своего рода коллекционер чужих историй. Тоже хобби. Тренирую воображение тем, что пишу иногда вымыслы о жизни, которая и сама по себе часто похожа на вымысел. Развитое воображение в иных ситуациях спасает, тогда как вроде бы и здравая мысль заводит в тупик. Но я отвлёкся. Там была реальная житейская драма. Не знаю, имею ли я право, но в данный миг, здесь, у всех наших прошлых тайн уже истёк срок давности. Он пытался потом найти её, но его лишили этой возможности. Она начала жизнь с чистого листа, так ему сообщили.

– Надо было думать, прежде чем лезть к девушке- подростку! – выдал он Робину, щуря на него яростные глаза, будто сам Робин и виноват. – Вовремя удрал герой! А то бы привлекли за педофилию! И прощай галактические и прочие великие проекты! Ориентацию он потерял! Вот именно! В какую-то глушь её затащил, в декоративную деревню. Оставленную после съёмок на исторические темы для школьников. Чтобы никто ничего не прознал, не привлёк за совращение несовершеннолетней! Он доверчивой дурёхе поломал всю дальнейшую жизнь!

– Я понятия не имел о том, какого возраста она была. Судя по её изображению, взрослая девушка. Не отличимая от её последних записей, раз уж я узнал… – Робин кивнул в сторону его стола. – Любовь зла, если полюбила козла. Разве я хоть кому адвокат? Я всего лишь упомянул, потому что лицо у неё очень запоминающееся. Не так ли?

Разумов щурился как кот, разомлевший в том же солнечном потоке. Но когда Лора, сбросив с себя образ непорочности, задрала подол алой экзотической туники из «коммунистического флага», Рудольф запаниковал как мальчишка-подросток. Она задрыгала загорелыми гладкими ногами, будто покрытыми золотым лаком, сверкнув белейшей полоской бёдер и отсутствием нижнего белья. Являя свою радостную готовность и открытость ему, а вовсе не потому, что истомил жаркий день…

Рудольф в панике выключил монитор. Запись была интимной. Шеф неловко закряхтел, а Бёрд тотчас же принял невозмутимый вид.

– Одиночество в Космосе и одиночество на Земле – не совсем сопоставимые состояния. Не так ли? – произнёс Бёрд весьма флегматично, или же устало.

Рудольф приказал себе остыть и сразу же остыл, поскольку отповедь была направлена не по адресу, – Простите, кажется, я допустил речевую распущенность в общении с человеком, ни к чему не причастным… – он обратился туда, где уже никто не стоял. Обращение, предназначенное Бёрду, вышло нелепым, поскольку Бёрд успел переместиться в сторону, словно демонстрировал свои способности к молниеносному передвижению. Чего он рыскал по отсеку и чего вынюхивал длинным носом, не Ксению же у него под узкой постелью? Оставалось лишь гадать. Да не было и нужды думать о нём и о его мыслях.

Бёрд снова возник перед ним, слепо глядя в угасший маленький монитор, как будто взывал к воплощению ту, кого ухватил осветившимся взором только что.

– Что вы, Рудольф. Я отлично вас понял и не намерен вас обрывать, если у вас возникла потребность высказаться о наболевшем. Но не надо терять надежды на то, что оставленные на Земле и не решённые проблемы не удастся счастливо разрешить в будущем. Не так ли? Хотя у меня, к несчастью, а может и к счастью? Таких упований давно уже нет.

Нет. Птич никогда не любил Ксению и спокойно, даже с нескрываемой брезгливостью расстался с ней. И хотя сейчас он и сам вызывал у Рудольфа нечто сродни брезгливости пополам с ошеломлением от внезапного визита, чувство сродни тому, как если бы Птич свалился вдруг с потолка, навязанный диалог надо было вежливо завершать.

– У вас много степеней свободы, в отличие от меня, например. Вы же не прикованы распоряжением руководства ГРОЗ, как я, к чётко определённому месту службы на чётко заданное время. Но вы правы, что для меня моя жена утрачена. Я дал ей полную свободу от себя и не думаю, что стал утратой для неё. Поскольку никогда не был её удачным приобретением.

– Удивительно, как синхронно мы с вами думаем о весьма похожих проблемах! – бодро, но с затаённым оттенком вызова, отозвался Бёрд. – А кстати, у вас жена какая по счёту? Исходя из вашей молодости, первая?

– Разумеется, – встрял Разумов. – Когда бы это он успел завести летопись о собственных жёнах, чтобы её тут изучать на досуге? Едва успел выйти из Космической альма-матер, как Воронов угнал его с глаз долой в глубокий Космос.

Едва заметная усмешка тронула узкие губы незваного гостя, который был хуже не только абстрактного и мало представимого «татарина» из старой поговорки, а хуже ожившего кошмара. И усмешка его не подлежала расшифровке, поскольку была обращена внутрь души англосакса – «татарина».

– Ваш земной шеф и мой русский друг Артём Воронов – любитель головоломных шуток. Да я не любитель их отгадывать. Не знал, что встречу вас тут. И вот Рудольф Горациевич вдруг объявляет, что к нему прислан один из лучших курсантов последнего выпуска русской Космической Академии. Его тёзка. Тоже Рудольф. Рудольф Ростиславович Венд. Почему вы не отказались и не обжаловали приказ Воронова, как не соответствующий человеческому праву? Я не говорю закону, а именно справедливости. Если бы я знал, вы были бы тотчас же востребованы в нашем западном секторе. Если русские коллеги настолько не ценят лучших выпускников, то мы это умеем. Вас отмечал сам Вайс, и если бы вы обратились к нему по поводу самодурства Воронова, то избежали бы такого несправедливого разворота в своей судьбе.

Это походило на скрытую ненависть к бывшему «русскому другу» Воронову, сосватавшему ему свою дочь-блудницу и тем самым запятнавшему безупречное лицо самого Бёрда. О семейном позоре Птича знали многие. Стало очевидно, что Воронов пополнил ряды своих врагов. Ледяное лицо без мимики вдруг покрылось воспалённым румянцем, до того и невозможным для подобного человека, что Бёрд опять показался ожившим сновидением. Но ведь кровь в его жилах текла человеческая, и он действительно был разбалансирован недавним космическим перелётом.

– Он посмел не только лишить выбора блестящего выпускника Академии, но и разрушить молодую семью! Это не пройдёт для него без последствий. Он вообразил, что поймал свою русскую «Жар Птицу», потому может позволить себе всё. Хотя Птица не совсем и русская, а только русскоязычная. Не так ли?

– Кто это? Я не знаю, о ком вы…

– Ты знаешь. Ты знаком с нею лично. Не надо прикидываться, как это? Простым Филей. Так? Я же говорю о Рите Бете.

Странно, что им одновременно пришла в голову мысль о Жар – Птице, хотя и по поводу разных женщин. Не исключено, что Бёрд практиковал некие секретные наработки, что считывал мысли, хотя и нечётко. Как многие иностранцы, желающие блестящего овладения чужим языком, Бёрд оказался и знатоком русского фольклора.

– Почему вы не обратились поверх его головы, куда следует? Почему Рита не сообщила о самовольстве Воронова в отношении вас, куда и положено?

– Рита? Она мне кто? Мать или сестра? Она была лишь штатным психологом нашей учебной группы… Куда же именно она могла бы обратиться?

– В Совет ГРОЗ, – ответил Птич. – Разве Рита не являлась тем человеком, кто больше, чем коллега, сестра или мать? Она, как никто из близких или далёких, была осведомлена о достоинствах и недостатках каждого в той группе. Не так ли?

– А я и не знал, что ты оставил на Земле свою семью, – опять встрял Разумов. – В твоей базе данных нет ничего о том, что ты семейный. Видимо, Воронов очень спешил, потому и не все данные занёс. Почему же ты не потребовал отправки в семейную колонию? – Разумов пытался разрядить взаимное напряжение, которое сразу учуял, хотя и не понимал причины. – А ты чего сюда пришёл-то? – обратился он к Бёрду, с запоздалым удивлением приподняв вверх пушистые брови над сине-фиолетовыми, но узкими глазами, словно бы пародировал гримасу самого Птича.

– Ты же сам сказал мне, что прибыл Рудольф Венд – один из лучших выпускников Космической Академии, а он как раз мой земной знакомый. Решил навестить.

– Ты был с ним разве знаком? А! Ну да. Ты же являешься другом Воронова. Как и Рудольф был. Так мне доложено. Семейный друг, невзирая на возрастную разницу. Нет, Рудольф? Не был?

Рудольф стоял безмолвным истуканом.

– Ты же и в дом его был вхож, – дополнил сведения Бёрд. – Воронов нередко приближал к себе наиболее талантливых учеников. Он был, как это? Патриархален. По-русски открыт домом для всех друзей. Не так ли? Как жаль его жену за столь ранний её уход. Она была удивительная. Она была живой и неповторимой душой его дома. У нас, к сожалению, так не принято. Личное пространство дома для посторонних всегда закрыто.

– Так и есть. У вас там такая скука, в вашем быту даже в иноземных колониях! – резюмировал Разумов. – Ну ладно. Не моё дело. Что надумал? – обратился он уже к Рудольфу. – Пойдём смотреть твоё место Судии для тех, кто сам на это напросится.

– Почему вы всё время повторяете «была, была»? И о каком уходе Ники Анатольевны – жены Артёма Андреевича вы только что сказали? – спросил Рудольф у Бёрда, плохо его поняв.

– Как? Она умерла. Ты не знал?

– Откуда же… Как жаль. Отчего столь рано? Как же её дочь…

– Ника умерла внезапно. Природа её болезни так и осталась засекреченной. Воронов никому об этом не сообщал. Они некогда были вместе в одной экспедиции, это всё, что известно. А дочь молода, здорова, да и собою хороша. Что ей сделается. Поплакала и снова вышла замуж.

– За кого это? – Рудольф старался себя контролировать и не проявлять ни малейших эмоций, а вот как получалось, судить ему было трудно.

– Понятия не имею! – в радостной улыбке расплылся Птич. Всё он знал, всё он понимал. – За кого-то, кто и находился рядом на тот момент. Если к тому же учесть её способности в рекламе негодного товара…

– Ну, ты! Юмор свой англо-саксонский засунь себе в штаны, чтобы не высовывался! А то я так тебя разбалансирую, уже по-настоящему!

Лицо Бёрда стало белым и застылым как гипс, и в тот же миг Разумов заслонил его своей широкой спиной, – Тише, тише, – прошептал он Рудольфу как маленькому. – Он, к счастью, понимает русскую речь намного хуже, чем умеет её складно произносить.

– Нет. Не могла она так быстро… Чего врать-то?

– Да тебе-то что до неё? – спросил Разумов, – у тебя своя жена вот-вот замуж выскочит. Надо было тебе выбирать семейную колонию, – и он вздохнул тяжко и ничуть не наигранно. Здесь вдали от Земли не были уместны двусмысленности ни в чём, ни в печали, ни в радости.

– Что это с ним? – спросил Бёрд бесцветным голосом у Разумова, – чего он так зол?

– Он плохо тебя понял. Ты улыбаешься не совсем к месту, а он очень любил Нику Анатольевну.

– Я же ему сказал, что полностью разбалансирован. Я плохо управляю эмоциями. Мне тоже жаль Нику. Я знал её лично. Но на всё воля Божья, как говорят русские. Рудольф, почему ты выкипаешь, закипаешь? От всякого моего слова? – он встал перед Рудольфом, как стойкий солдатик с алюминиевым напылением в слишком светлых и холодных глазах. – Какой именно больной нерв твоей души я затронул? Я того не желал. Прости.

– Да он весь на нервах, – благодушно ответил за подчинённого Разумов. – Первая адаптация к чужому миру, чего же ты хочешь.

– Рудольф, может, я и обознался, и та девушка была лишь похожа на твою жену. Тогда получается, что я возвёл поклёп на неё, сказав о том, к чему она не причастна.

– У неё произошла в юности скандальная история именно с человеком из наших структур. Только её вины в том нет. Была, как вы выразились, житейская драма. У неё, у чистой девочки – драма! А не у того нечистого кобеля – кочевника! За что его и выгнали из ГРОЗ. Как я понимаю. Иначе, как бы он и оказался в вашем международном секторе космических исследований. А на стену её изображение вывесил как напоминание себе же, к чему приводит утрата человечности, даже на почве любви. У нас с нею не было тайн друг от друга.

– Если так, то ты счастливый человек, Рудольф! Может, она дождётся тебя. Ведь есть же ваш общий сын. Не так ли?

– Я запретил ей ждать у моря погоды. Она слишком молода и хороша. Чтобы ждать и с вероятностью не дождаться. Мой сын по любому будет окружён любовью и заботой.

– Рудольф, почему так говорят, у моря ждать погоды?

– Есть версия, что это древняя русско-арабская билингва. Означает, ожидать ожиданием жизни. Никакого моря там и близко нет. Есть лишь созвучие.

– Рудольф, ты увлекался филологией? Ты разносторонний человек. У тебя развитая речь. Это похвально.

Рудольф слегка наклонил голову в знак признательности, скрывая своё пренебрежение похвалой Птича. Разумов сразу же это уловил и стрельнул в сторону Робина улыбающимися глазами. – И каково воспитание, внешняя подтянутость а, Робин? Одним словом, красавчик!

– Да. Он красавчик. Ему не хватает только сдержанности в проявлении эмоций. Но тут я не метатель камней в чужой огород. Я и сам не образец. Рудольф, ты привыкнешь к особенностям жизни в немыслимом отрыве от Отечества. Мы все открыты друг для друга. Всякий другому как святой отец – исповедник. За проступки каются, обиды прощают. Родное доверие, чистота отношений. Всякий день может быть последним. Не так ли?

– У вас отличная русская речь, мой друг Не так ли, – похвалил и посмеялся в ответ Рудольф.

– Моя первая жена была русская. Моя вторая жена… А! – он взмахнул рукой и не договорил. – Если же начистоту души, я иногда плохо воспринимаю нюансы русского языка. Поэтому я среди русских всегда вроде придурка, в лёгкой только форме. Не так ли? Вроде человека с немножко повреждённым слухом, пытающимся петь невпопад со всеми.

– Не напрашивайся на комплимент, Робин, – Разумов очень бережно обнял его свысока своего роста. – Ты изъясняешься намного лучше тех, кто меня окружает здесь. Кроме Рудольфа. У него мать полиглот, а также отец – редкий талантище.

– Тут вы загнули, шеф, – встрял Рудольф. – Мой отец сквернослов из тех, каких редко и встретишь.

– Ты Воронова не слушал там, где его учеников рядом не бывает. А также высочайших иерархов нашей ГРОЗ.

– Сквернословие вносит разлад в тончайшие настройки речевых зон мозга, а значит, и в сам процесс мышления, – важно произнёс Птич, как будто стоял перед школьниками младшего возраста.

– Вот что значит настоящий писатель – добрый инженер человеческих душ! – похвалил Разумов. – Жаль, что я не имею времени для прочтения твоих книг, Робин.

– Горацич, ты отлично знаешь, что я пишу книги для детей. А ты из детского возраста давно выбыл.

Они вышли и углубились в лабиринт, ведущий в нижний уровень подземной базы. Робин искоса поглядывал на него. Будучи невысок ростом рядом с мощным атлетом Рудольфом, а также рядом с двухметровой оглоблей Разумовым, Бёрд казался подростком. Возможно, стараясь снять с лица молодого коллеги мрачность и развеселить его, Робин, улыбнувшись холодным лицом, сказал, – Понятно, почему у тебя была такая кличка в школе Космодесантников. Забавная, но верная. – Слово «кличка» он произнёс с преувеличенным звуком «ч».

– Какая?

– Терминатор. Сказочный киборг, кажется. Ты очень здоров, – согласился он с кличкой с удовольствием.

– Откуда же и знаете? Придумал один малолетний придурок, а все и подхватили… Намёк был на то, что я вроде бездушной запрограммированной болванки и своего ума не имею. Прежде чем повторять, включили бы своё тренированное воображение, что такой обзывалкой мне умышленно причиняли обиду…

В разговор встрял Разумов, бывший начеку, – Детские обиды давно забыть пора, и не лучше ли улыбнуться, чего и добивался Робин, чтобы разрядить обстановку. Чего взъелся-то? Чего он ни скажет тебе, всё не так. Видишь, человек пришёл к тебе с визитом добросердечия, как к выпестованному и штучному ученику своего лучшего друга Воронова.

Рудольфу хотелось в отместку сказать Бёрду о его кличке, но к чему? Это была бы явная глупость и нарушение субординации. Разумов улыбнулся широчайшей, дружелюбной без притворства улыбкой, став симпатичным, задушевным. Чтобы снять возникшее напряжение в молодом подчинённом, он положил руку на плечо Рудольфа и едва кивнул при этом Бёрду, после чего тот отстал.

– Он чего тут? – пробурчал Рудольф.

– Да по линии сотрудничества навязали. Лезут, как и всегда, в чужой огород. А вдруг чего и присмотрят для себя? Ценное? Мы же русские – щедрые вселенские человеки! А я душа «нараспашку» – смотри, мол, какие тайны от друзей. Друзья! В чёрную дыру таких друзей! Даже сейчас, когда такие необъятные миры открыты людям, всё чего-то елозят сзади, по пятам следуют, всё рыщут, как бы чего мимо них ни пронесли! Миф о всечеловеческом братстве – сам понимаешь. А попробуй к ним сунься? Где они гоношатся? Кукиш наш русский – вот что я ему покажу! Да пусть шастает – турист! А тебе что, приходилось с ним сталкиваться? Нет? Да не дуйся!

Как любимая профессия трансформировалась в подневольную участь палача

Разумов увлекал его вглубь лабиринтов подземного города, – Шандор перед своей гибелью успел порекомендовать тебя наверх. Он говорил, Венд твёрд, в меру жесток, не склонен к прекраснодушию и бегству от реальности. Многие тут проваливаются в аутистическое мышление, более реликтовое, кстати. Но тебе, он считал, это не грозит.

– Когда же он успел настолько хорошо меня изучить? За столь короткий срок?

– Опыт, Рудольф, опыт и интуиция, которая обостряется в сложных неземных средах. Опять же развитый психологизм и понимание людей с первого взгляда, если хочешь. – Разумов отворил панель входа в сплошной стене лабиринта. Маленький отсек был почти пуст, – стол, на нём связь-сфера, кресла. В стене были спрятаны ниши с оружием. Следующая панель открыла ещё один отсек. Там, к удивлению Рудольфа, стояла широкая постель и душевая кабинка аквамаринового цвета. Всё. Больше там не было ничего. В следующем отделении был хозблок с роботами, выключенными и молчаливыми, а дальше уже особый отсек с выходом к тайному лифту, вывозящему наверх в ущелье тела тех, кого тут уничтожали – пойманных шпионов, диверсантов и просто опасных врагов, не исключая и тех, кто тут служил. Здесь царила беспощадная дисциплина, и случаев неповиновения ещё не было ни разу, при Разумове.

– Сколько они тут в горах уничтожили наших объектов и людей вначале.

– Как же опыт и развитая интуиция позволили Шандору столь глупо умереть?

– Да разве может смерть быть умной? Он посадил машину у границы пустынь, а там и вскрылся вход в тоннели, буквально в гладкой по виду скале. Внезапно открылся, лазутчики оттуда и выскочили. Шандору также мгновенно всадили пулю в голову, ещё несколько в тело, но бронированный костюм его защитил, а вот голова оказалась у него без защиты…

– Как же так? – изумился Рудольф, – где же был его защитный шлем?

– Да он прогуливался в обычном режиме, поскольку не было и близко никого из лазутчиков.

– Прогуливался?!

– Да, – спокойно ответил Разумов, – гулял, дышал. Мы тут не только воюем, но и гуляем, дышим, живём насыщенной жизнью, короче. А ты думал, что мы тут так и живём в броне, как только покидаем свою обитаемую зону? Та местность была проверена досконально, прежде чем он посадил машину, и никаких указаний даже на малейшую тревогу. А мне он перед тем сказал, что выходит на встречу в условленном месте с одним местным из числа континентальной военной верхушки Паралеи, а вовсе не из числа тех, с кем мы тут и бодаемся время от времени. Тот тролль вовсе не принадлежал к лазутчикам из Архипелага. Шандор был в этом убеждён стопроцентно. А что уж там произошло, не знаю я! Все записи оказались стёрты по причине вовсе не реальной, поскольку объяснений тому я тоже не знаю. Их нет! Кто именно вылез к нему на встречу вместо того, кого он ждал, почему так произошло, не знаю я! Без своего технического оснащения мы тут, не скажу, что беспомощны, но от местных ничем не отличаемся. Мы хрупки и уязвимы! Мы смертны, как и они. К тому же, не хотел я тебе говорить, а скажу. Не умер бы он от такого ранения даже и в голову. Тот удар не был смертельным. Наши врачи вылечили бы его легко. У местных вояк пульки маленькие, и своё гибельное воздействие не всегда проявляют сразу. Кто-то непонятным образом сумел разрезать его шейные позвонки и все нервные проводящие пути соответственно. Но чем и как? Ведь никаких следов внешнего воздействия на него типа удара или боевого приёма не выявили. Только внутреннее повреждение, возникшее как бы и само по себе. Как могло такое быть?

– Тогда откуда сведения, что открылся какой-то там хитро замаскированный тоннель? Может, его с воздуха атаковали?

– Тут ни у кого нет воздушных машин! И не было сроду, если только не брать в расчёт тот ископаемый хлам, который и находят иногда в зоне погибшей цивилизации на Хрустальном Плато. Но она исчезла настолько давно, что все её останки стали прахом, а для живущего ныне населения она даже и не миф, поскольку миф имеет хоть какое-то подобие существования, пусть и виртуального, а ноль, ничто. Подавляющее большинство и понятия не имеют ни о чём. А про тоннель Шандор успел мне сообщить по экстренной связи. Успел сказать отчётливо, что к нему, поскольку он потерял равновесие и упал от внезапного удара вследствие попадания пули в голову, направляется какой-то старый тролль… Не думаю, что он бредил…

Рудольф, поражаясь странным подробностям гибели Шандора, молчал и слушал, понимая, какое сильное страдание до сего времени доставляет шефу Разумову утрата друга. Да и времени-то прошло совсем мало. Разумов изобразил какой-то странный оскал на своём широком и выразительном лице, нечто вроде спазма плача, с усилием подавляемого. Он был добрым человеком, следовательно, обладал и развитой чувствительностью. Но такого явного выхода его личного переживания наружу Рудольф не ожидал и смутился. Он нагнулся, якобы для того, чтобы поправить застёжку у ботинка, чем дал возможность шефу прийти в себя.

– Выходит, тот военный и подставил Шандора? Но зачем? Или он решил, что Шандор является кем-то вроде главного управляющего мозга для всех прочих? И что с его гибелью все остальные уйдут туда, откуда и прибыли?

– Не знаю, – ответил Разумов.

– Почему он поверил тому троллю, к которому и прибыл в такое странное место? – не отставал Рудольф.

– Не знаю, – ответил Разумов.

– Зачем пошёл к нему на встречу без должной подстраховки? Сплошная же недальновидность, если не тупость! Хотя и трагическая…

– Не знаю! – закричал Разумов, сбросив маску своего спокойствия. – Мы все мудрецы, когда смотрим со стороны на уже свершившиеся события.

– У вас есть хотя бы предположения по поводу, как такое могло произойти?

– Предположения на то и предположения, что всегда мимо истины, как правило. А ведь сразу видно, что ты в нашей структуре человек со стороны. Если бы ты проходил свою выучку как прочие с детства в космическом ещё городке, не задавал бы ты мне подобных вопросов. Не потому, что они не правомочны, а потому что ты по уровню своему до меня ещё не дорос. А так, какой с тебя и спрос, как с человека наполовину светского, можно и так сказать, – Разумов говорил уже и без оттенка прежней добродушной иронии, – Тебе придётся здесь пройти через свою мужскую инициацию. Не ту, что с девочками на Земле, а воинскую, настоящую инициацию…

– Разве тут законы первобытного племени, где я обязан проходить дикие инициации? – Странная история гибели Шандора вызывала злость на того, кто не был к тому причастен. Да ведь был! Как можно настолько распускать собственных подчинённых, что они самочинно и без всякой подстраховки входят в непонятные контакты с теми, кто и становится причиной их гибели…

– Инициация понятие не только историческое, оно архетип. Переход в другую возрастную группу с другим уже уровнем возможностей, как и ответственности. Ты не воин и не мужчина, пока не пройдёшь свои положенные испытания, свою пробу на стойкость и выдержку. Знал бы ты, что тут творилось до того, как ты появился здесь. Тут вовсе не игрушечная война была! А я? Думаешь, не убивал? Столько нечисти пришлось устранить, прежде чем наладить здесь сносное функционирование военной базы. Мы сами никого тут и не трогали, пока к нам не полезли из этих червивых гор все эти ядовитые кусаки Паука…

– Так выходит, тот военный тролль был шпионом Паука!

– Не знаю, – ответил Разумов.

– Вы хотя бы вычислили, кто он был? Как выманил Шандора столь далеко от основной базы?

– Не знаю, – ответил Разумов.

– Какие же сведения Шандор надеялся от него получить?

– Не знаю, – повторил Разумов как заведённый.

– Я бы обязательно это узнал. Чтобы свести с ним счёты. Чтобы никто уже не думал, что убивать нас можно безнаказанно! Почему у Шандора была такая кличка «Чёрный Шандор»?

– Не знаю, – ответ уже смахивал на издевательство.

– Он же был светловолосым человеком и абсолютно не мрачным к тому же, – Рудольф, улыбаясь, играл в предложенную игру, а сам кипел от злости на нового шефа.

– Не было у него никакой клички, – тут Разумов солгал. Знал он всё.

– За то, что он возглавлял тёмную сторону нашей деятельности здесь? Понимаю, что необходимую, но ведь бесчеловечную.

– А как иначе уберечь нашу базу от посягательств островитян? Они же понимают только язык превосходящей силы. Они же не понимают, что мы вовсе не претендуем на планету в том смысле, что прибыли её захватить. Боишься, что коллеги и тебя будут обзывать «Чёрным Рудольфом»? Это чтобы со мною не путать.

– Почему бы всех прочих также не привлекать к ликвидации пусть и пленных, но однозначно агрессивных островитян, если есть в этом необходимость? Все поровну несли бы тяжёлую повинность…

– Потому, что у каждого свой сегмент деятельности и ответственности. К чему бы всем обучаться управлению роботом-ликвидатором? Это нелегко во всех смыслах. И весьма ответственно к тому же. Штрафников нельзя допускать к подобной деятельности в силу их определённой личностной ущербности, нестойкости характера, который и стал причиной их прежних проступков. А если бунт? Если непослушание проявит человек, владеющий страшным оружием? Ты серьёзно не понимаешь или просто боишься принять на себя такую нелёгкую функцию? Ты же будешь управляющим центром нашей охранной системы, разумным иммунитетом нашего коллективного организма.

– Ну что же, спасибо, что, наделяя функцией фагоцита – истребителя враждебного микроба, даёте ей столь высокопарное определение.

– Ты обучался-то где? Тебя Воронов не из университета ли гуманитарных наук к себе взял? Ты тут не ради прений по изящной словесности очутился. Тут фил-олухов и прочих благо-ведов нет.

– Я в Космической академии обучался больше шести лет, как вы и сами знаете. Я опередил многих из тех, кто обучались с детства в космических городках и по успеваемости, и по своим результатам на выходе из альма-матер, так сказать. Я входил в особую группу при Воронове, где каждого не только лично Воронов, а более высокие управленцы ГРОЗ считали штучным изделием высокой пробы без преувеличения и похвальбы. Ваша насмешка не по адресу.

– Я понял, передо мной высокий специалист по саморекламе, – Разумов совершенно искренне рассмеялся. Рудольф окончательно опешил, но обиды на весельчака ГОРа не ощутил. Перед ним стоял действительный добряк, каких и вообще-то мало бывает повсюду, а тут встретить такого, да ещё являющегося Главным ответственным руководителем – ГОРом инопланетной базы, уж точно он не ожидал. – Эта земная позолота быстро с тебя слезет, – добавил Разумов, – я же не осуждаю тебя, я только даю характеристику присланному штучному изделию из особой мастерской самой ГРОЗ, – и он опять засмеялся. – Знак качества проставлен самим В. В.