– Здесь всё запросто. Но я не видела её лица. Она сидела спиной ко мне на его коленях, в батистовом лёгком платьице. А что? Удобно, задрала при надобности подол и пошла себе. Она и трусов не носит для таких широких запросов местных обитателей. Она слышала прекрасно, что кто-то вошёл, но и не подумала остановить своей непотребной раскачки на коленях чужого мужа, не делая из подобных случек тайны. Это было настолько отвратительно! Как удар промеж глаз. Я вылетела со скоростью, превышающей скорость световую. Он потом извинился передо мной, мол, видишь, как живу, всё без отрыва от работы. Ему было стыдно, я поняла, но что можно было поделать? А у большинства ни малейшего стыда, ни в чём. А ты о любви. Какая тут любовь? Или у той из общепита к нему любовь, что ли? Попробуй не подчинись! Главному здесь. Так что не терзайся. Ты или другая, для него не проблема.

– Твой муж способен на такое? Артур?

– Нет, конечно. Он другой. Он верен мне всегда. Был рядом до самых моих родов, и потом ждал. Венд же вечный скиталец по чужим мирам. Он обречён, чтобы выжить, войти в режим биомашины. У космических странников все функции без нравственной настройки. У нас на Земле от повышенного комфорта мы имеем право на эту роскошь. Но тут…

Вика вглядывалась в лицо Ксении, уверенная, что сделала ей больно, по любому досадила, – Мне как профессиональному врачу было необходимо дать тебе облегчение, чтобы ты не изводила себя терзаниями по поводу недостойного человека. В конце концов, как муж он выбор Нэи, а не твой, к счастью. Ты же получила то, что хотела – зачатие по страсти от человека, которого любила в юности. Или любишь до сих пор?

– Не уверена, что ты вправе брать на себя функции психолога, если ты гинеколог.

– Гинеколог всегда женский психолог.

– Как же Нэя? Она знает, что он так может?

– Знает, не знает, это дело Нэи, а не нас с тобой. Думаю, она верит ему безоглядно. Тех женщин, которые у нас работают и являются по личной жизни свободными радикалами, Нэя не воспринимает как своих соперниц. Она считает, что статус её мужа слишком высок, чтобы нисходить до подобной низости. Она доверчива и наивна. Но я и сама была такой же, аквариумной рыбкой. Блаженствовала в своём ограниченном райском резервуаре, пока не открылась мне безграничная бездна Космоса, показавшаяся мне адом. Но я ко многому и привыкла.

Как Ксения разгадала Вику

– К предательству привыкнуть нельзя. Если привыкнешь, это конец любви.

– Как же твой Ксен? Привык.

– Он не привык. Но ему важно, чтобы я была рядом. Всё остальное он терпит, может, и зубами скрипит как грешник в аду. К тому же я не лгу ему никогда. И не изменяла никогда. Это впервые. Здесь. Ради ребёнка. Он не способен к репродукции. То есть, это я отчего-то не способна к ней с ним. А так, ты думаешь, я не родила бы ему детей? Если же честно, я не знаю, какими соблазнами его сюда заманили, но не удивлюсь тому, что и он, терпеливец, оставит меня на Земле. Не уверена, что простит.

– Сейчас многие женщины отказываются от материнства. Не желают быть страдательной функцией природы, хотя и не отказываются от функции усладительной. Для Нэи же важна лишь любовь Нэи. Она подобна твоему Ксену. Но ты должна очнуться от своего самогипноза. К кому? К этому коту?

– Кот – баюн, кот – колдун, а ещё он кот – б… дун. – Ксения старалась прочитать в тёмных глазах сердобольной врачевательницы её истинное отношение. Но в заметно-раскосых глазах, в скуластом лице тоже было что-то от маски Коломбины. Ровная сонная поверхность, скрывающая каменистое дно. И если сама Ксения скрывала своими масками свою беззащитность, ласковые бархатные пески лежали в её зелёных водах, то у Вики там таились острые заточенные рёбра подводных камней. Ксения испытала радостную удовлетворённость при мысли о том, как издевался над нею Рудольф, когда эта Вика прибыла сюда, пугая дуру участью всеобщей жены. Это произошло от того, что Вика ему не понравилась. Рудольф умел понимать женщин, сканировать их дно, сбрасывая их беспомощные маски. Она была уверена, что никакая нужда не заставила бы Рудольфа прикоснуться к такой Вике.

В том его рабочем отсеке, где всё произошло у них впервые, Ксения почувствовала, что он давно голоден и был наполнен этой своей мужской нуждой. То, что увидела когда-то Вика, мало ли. Сорвался случайно. Но на Вику он не сорвался бы никогда. Он любил свою, загадочную для Ксении, Нэю, непонятно отчего утратившую свою женскую страстность. Может, и от усталости, от исчерпанности деторождением и личной телесной слабости. Эта его любовь к жене и была причиной страдания Ксении, а не муки совести, как уверяла она Вику, и только ли Вику? Горький осадок своей ненужности тому, кому она отдавалась в бассейне ночью. Он был разборчив, да, но на её месте могла быть и та неизвестная в батистовом платье, кто бы она ни была, а на месте Нэи всегда будет Нэя. Никакого возврата в прошлое не произошло. Вещая Ворона чего-то не просчитала в нём. Или в Нэе.

Нет, в первую встречу он не узнал её. Подойдя, обнюхивал, как добычу. Даже недогадливый Ксен, поскольку мало интересовался другими, и тот что-то почуял. И Ксения видела, как он примерял её мысленно на себя, как долгожданную обновку, изучал, не скрывая, и помрачнел, когда Ксен сказал: «Мы Зотовы». Потом он делал вид, что не замечает её, умышленно попадаясь ей вечерами на одиноких траекториях, будто знал куда, когда и где она появится. Но безразлично отстранялся, пропуская её, и молчал. Ни слова, ни приветствия. И Ксения ни гу-гу, как тень пробегала с бьющимся сердцем, делая вид, что они друг другу просто померещились. В этом был его почерк, его стиль отношений с женщинами. Он ждал первой инициативы с её стороны, он всегда так делал, ждал, когда женщина первая упадёт ему на его мужественную грудь, и только тогда затевал с ними свои игры. В чём потом они могли обвинять его, если хотели того сами?

А там, у скалы фонтана ранним утром, что означал тот взгляд из прошлого, зовущий, увлекающий в ничем не сдерживаемую любовь, как в подмосковном лесу на весенней и влажной поляне? Она не подошла, и он не захотел повторить этого взгляда.

– Не надо было этого делать, – сказала она себе, но вслух. – Никогда…

– Чего уж теперь, – поддержала её Вика и вздохнула.

– А ведь он ждал. Будто кто обещал ему долгожданную обновку. Конечно, обещала. Вот сука же каменная.

– Кто? – Вика горела любопытством, сузив и без того узкие глаза, тая их жадный блеск.

– Да так. Договорились между собой. Та и выслала меня, как посылку. Правда, скрыла, что я из прошлого. Но он начисто меня забыл. Понимаешь, начисто? Будто и не было меня. Ты знаешь эту теорию, что чем бездарнее человек, тем мельче его память? Память, её объем это и есть эквивалент личности, её обширности или напротив узости. Вот мой отец, он знал в лицо всех курсантов, не говоря уже о том, что помнил сотрудников своего управления по именам. Ты понимаешь, он давно хныкал, жаловался своей второй мамочке из ГРОЗ, – настоящая его мама плевать хотела на его нужды всю жизнь, – что здесь на спутнике ему тяжко, жена вечно на сносях, вот «мамочка» и постаралась. Слепила ему куколку – высший сорт. Да ещё с начинкой, с сюрпризом внутри. Первая юношеская страсть. Он был в моей юности сущий маньяк, гонялся за мною, как с торпедой в штанах. Хватал, находил всюду – «лес, поляна, бугор, яма», – цинизм давал Ксении возможность снизить градус внутреннего страдания.

– Что же вам не хватало тогда?

– Экспериментировали, проверяли любовь на прочность, будто любовь резиновая, но она нежнейшая субстанция, легко рвётся.

– У кого как, – Вика насмешливо хлопнула её по ляжке, – у тебя растянулась на тридцать с лишком лет. Чем не испытание?

– У меня, да. А у него? Ничего нет ко мне, только бы нужду свою пристроить куда положено, жену ведь укатал совсем.

– Ксения это пошло. Это недостойно тебя.

– Но если так? А я, что за дрянь! Разыгралась! Улететь хочу. Скоро звездолёт прибудет. Забуду всё. Рожу себе ребёнка. Отмоюсь от постыдных следов этих игр. Забуду его, а как это трудно мне, знала бы ты.

Откровения бесстыжей шлюхи завораживали Вику. И в ней не было сочувствия к Ксении, которое она выражала в словах. Её радовали корчи Ксении. Любви ей подавай! Пустому и глупому вместилищу, но шеф умён, он не любит её, он любит добрую незаменимую Нэю. Вика улыбалась в потолок, ловя в его зеркальном отражении сгорбившуюся Диану на фоне туманной зелени. Сейчас на Диане был кремовый халат, и она казалась там, в отражении, бесформенной, спрятав в колени раскисшее лицо, утратившее безмятежную чёткость маски.

«Улетай, улетай!» И чем скорее, тем лучше.

Как Вика превратилась в безмозглую ревнивицу

Но Ксения не улетела. Осталась. Вика видела, как она стояла рядом с капитаном прибывшего звездолёта, не таким высокорослым, как Венд, но крупным, очевидно жилистым человеком с бесстрастным лицом. Чёткие и даже резкие черты этого лица показались Вике знакомыми. Но откуда бы? Не в студенческой ли юности он вместе с Вендом вёл у них семинары по освоению космических модулей для путешествий к околоземным спутникам? Точно он! Роскошные восточные, миндалевидные глаза… А Вика всегда любила восточные типажи. Тяга крови, не иначе. Он даже не особенно изменился. А запомнился потому, что Вика помнила, что у него было необычное имя. Какое-то литературно-историческое. Ратибор? Мирослав? Он о чём-то мягко говорил Ксении, а Ксения стояла в полупрозрачном батистовом платье, белом, с кремовыми и розовато-размытыми орхидеями, и этот рисунок был созвучен по цвету её телу, мерцающему из батиста, как цветок из вазы. Она была идеально стройна, срок был начальный, и он не отражался на её внешности.

«Ишь, напялила ради чужого мужика»!

Капитан, действительно, неосознанно ласкал глазами Ксению, о чем-то ей говоря. У Ксении от слёз были размыты её губы. И тут Вика увидела Артура. Он тоже подошёл к ним, и Вика скрылась за стену отсека, чтобы Артур не заметил её любопытства, её слежку за чужими тайнами. И Артур…

У Вики опять куда-то со стоном и жалобным внутренним писком поехало вниз сердце. Артур обнял Ксению, утешая. Они все вились вокруг неё и утешали. Кроме Рудольфа. Он стоял в стороне, и понять его Вике было сложно. Она только подумала о том, что Венд и в подмётки не годится, яркому до сих пор, красавцу капитану с пышной шевелюрой. Будь тогда вместо Венда ГОРом такой вот человек, и Вика бы уже не оказалась никогда женой Артура. Она сама бы обняла его, Ратибора, Радослава? оставшись наедине… «Зря я осуждала Ксению», – так подумала Вика. – «Я и сама нереализованная шлюха. Всякая женщина, дай ей настоящую дикую волю – шлюха и есть». Думать о подобном было неприятно, но перед собою Вика была честна. Капитан задел в ней нечто старое, неизжитое, неизведанное и навечно запечатанное. Он остановил на Вике глубокий взгляд, и Вика была уверена, тоже её признал. Даже не вспомнив, как следует, признал за давнюю знакомую, поскольку ласково ей улыбнулся одними глазами. И она приподняла свою ладонь в знак приветствия ему, улыбнулась и приоткрыла губы, чтобы нечто и сказать кокетливо. Вроде того: «Мы, кажется, были некогда знакомы»? Поскольку была задета Артуром до глубины души. Но знакомый незнакомец тут же от Вики невежливо отвернулся, полностью погрузившись в созерцание Ксении. Вика легонько, но всё же оскорбившись, лишила его своего внимания и опять переключилась на Венда. Тот щурил глаза и слегка скалил зубы, будто в усмешке. Он один знал и понимал все её штучки, думала Вика о Ксении, эти её прозрачные платьица, томные ужимки, как в театре старинных пьес, её маски и глицериновые слёзы. Он смотрел на Ксению, обнимаемую и утешаемую с двух сторон посторонними ей мужчинами, и знал, что всё разыграно для него.

Вика не выдержала и подошла к Рудольфу, – Что за спектакль? – спросила она шутливо, – дама плачет, рыцари утешают.

Но наткнулась на холодный и ставящий её на место, жестокий и не принимающий шуток взгляд.

– Вы что-то здесь потеряли? – спросил он. И казалось Вике, когда она пошла прочь, незримая сила пихала её в спину, настолько физически ощутимым был гнев Венда. Он охранял блудную деву от насмешек, даже невинных. Нет, не была она для него просто примитивной нуждой, а была и ещё чем-то значимым. Но Артур? Он что тут потерял?

Вика долго обдумывала ситуацию, сидя в своем медотсеке. Она ждала Нэю. Нэя должна была прийти для очередного планового осмотра. И она придумала. Ведь рано или поздно эта залётная путешественница по чужим гнёздам, вынуждена будет проходить у неё все исследования, все должные процедуры, и она, хотя это, ух и подло! Слово же дала. Но как бы случайно откроет ничего не понимающей Нэе секретные данные о ребёнке Ксении. Она жалела Нэю и даже Ксению отчасти, но ненавидела Рудольфа. Ненавидела давно. С первых дней своей жизни на спутнике. Это будет месть ему. Человеку, который претил ей уже тем, что существовал.

С теми же раскисшими губами Ксения пришла к Вике сама. Села в кресло. Подобная и сама орхидее в этом своем белейшем тончайшем платье, портила её лишь гримаса плача.

– Оказывается, перелёт для беременных большой риск. Гибель эмбриона почти неизбежна.

– Капитан твой знакомый?

– Ратмир? Разве ты сама его не помнишь? Кажется, он замечал тебя в юности, а ты отвечала ему взаимной приязнью.

– Ещё чего! Я даже имени его не вспомнила. Кажется, он был твоим знакомым больше, чем моим.

– Лично я не общалась с ним прежде никогда. Он был любимым курсантом моего отца. Как и Рудольф. Они все там в своем Космодесантном корпусе знали меня, я часто приходила к папе. Боже, как давно это было! Я выбрала из них не самого лучшего, хотя и самого прекрасного.

– Кто это самый прекрасный? Венд, что ли? Да не смеши ты! Сроду он им не был. Волосы были светлые, а брови как сажей намазал, да и ресницы, будто глаза углём обводил. Контраст такого рода, надо сказать, говорит о том, что он носитель довольно редко встречающейся наследственной мутации. Внешне человек может выглядеть причудливо и привлекательно, но никогда не узнаешь, а какие там ещё спрятаны в нём ненормальности. Опять же глаза как из богемского стекла, – прозрачные, блестящие, полные надменного чувства превосходства над другими. Я так Лоре и говорила: «Он распутный и пустой! Это же по типажу сразу видно. Взгляни на его вампирский красный рот. Присосётся такой, от женщины останется одна шелуха. Душу выпьет как паук муху». А Лора? «Пусть! Зато будет что вспомнить в старости». Где она её старость? Как и её жизнь…

– Так уж и помнишь, что говорила Лора.

– Помню. А теперь он и вообще на истукана железного похож.

– Они и стояли как истуканы, выпучив глаза, когда я проходила мимо. И только Рудольф весело мне подмигивал. Он был супер! Мутация там или что иное, он был лучше всех. Такая природная красота не может быть от мутации. У него и мать с отцом были что надо. Мутация же всегда уродство, чтобы ты знала. А ещё врач. Он знал, что я буду его… – Ксения, не сдерживаясь, лила слёзы, в сущности, уже внутренне пожилой тётки, упакованной в волшебную кожу молодости. Вика ничуть не жалела её, старую потаскуху. В её возрасте женщины имеют внуков, совершают множество полезных человечеству дел и открытий, а эта? Сидит в своих лабораториях и оранжереях, бездарная ассистентка талантливого мужа, и плещется в бассейне, талантливая лишь тем, что у неё полыхает там между ног, открываясь, как бесстыжая орхидея, чужому мужу, подлому мужу прекрасной Нэи.

Вику переполнял гнев на Ксению, на Рудольфа, на Артура, на Ратмира, презревшего даже саму возможность беседы с нею. На несправедливость мироустройства.

– Почему тебя утешал Артур?

– Артур? – удивилась орхидея – поганка, – я и не заметила его. Наверное, мимо проходил. Он просто добрый.

– Что же твой, не Ксен, а этот ночной утешитель, не утешил?

– Ты злишься? Ты-то за что?

– Ещё чего. Жалею тебя. Таскаться тут тебе с беременным животом перед глазами этого. Страдать будешь. У него же своя семья.

– У меня своя семья. Я тоже не одна.

– На тебе работает давняя истина, что красота наказание, а не счастье, как думают. Красивая женщина, да и мужчина, уже рождаются как бы для общего употребления. Все их хотят, все рвут из чужих рук. И очень часто они, оказавшись между многих устремлений, или гибнут или падают в грязь. Сколько знала я печальных примеров. Но ты, Ксюша, добрая, хотя и не все это понимают. Я тебя жалею. И завидую несколько, по-бабьи. И в юности вам завидовала, тебе и Лоре. Но видишь, вы не были счастливы. А я – да. И с первым мужем мы жили очень мирно, а с Артуром так и вообще у нас полнейшее счастье. Если, конечно, забыть слякотный период моего женского межсезонья.

Если бы Вика повела себя иначе….

У себя в своей вотчине Вика была и значительна, и весома. Восточный разрез её глаз, экзотически расширенный примесью славянского отца, а может, и косметической нехитрой операцией, пухлые губы и высокий лоб показались Ксении почти красивыми. Она задумчиво смотрела на Ксению, став мудрее и строже, глазами старшего учителя, будто и не смешной Вике принадлежащими. Затем углубилась в свои, только ей доступные компьютерные графики и таблицы.

– Беременность первая? – спросила она сурово.

– Нет. Вторая.

– Что? Была неудачная беременность? Когда?

– Был аборт. В молодости.

– Что?! Кто же посмел тебя на это толкнуть? Какие причины? Или кто? Он? Рудольф?

– Нет, конечно. Вообще же, имело место преступление через насилие. Отец не хотел, чтобы я родила от Рудольфа ребёнка… Дали мне психотропный препарат… – и Ксения скорчилась, переломилась надвое, упав лицом в батистовый подол на глазах потрясённой Вики. Рыжие спиральки-завитушки рассыпались среди вытканных орхидей. Обнажилась родинка на её грациозной высокой шее сзади, глубокий вырез открывал верх белой нежнейшей спины, на неё не действовало искусственное ультрафиолетовое излучение под куполом. Кожа розовела, но опять приходила в свою сливочную, манящую «котов», норму.

В ней билась, содрогалась живая, но не живущая в обычном времени, а в своем загадочном, память. Она была распластана, как когда-то сама Ксения на сетке у военного космодрома, и так же, как Ксения тогда, не могла побежать и схватить за руки Рудольфа, чтобы никогда не отпускать от себя. Так и память, она билась рядом, но не имела сюда доступа и не могла схватить Рудольфа за руки, чтобы объяснить, что она, Ксения, всё так же стоит у этой сетки и ждёт его своим вневременным ожиданием, живая и трепещущая, ничуть не постаревшая.

Вика встала и, подойдя, стала гладить её густые рыжие завитушки, невольно прикасаясь к шее, от чего Ксения нервически вздрагивала.

– Эх ты, овца ты рыжая, шкурка ты податливая. Поплачь, это можно. Когда женщина беременна, у неё бинарная психика. Формирующиеся энерго – информационные поля ребёнка накладываются на поля матери, и женщина испытывает очень часто возмущения своей до этого спокойной психики, как бы помехи, идущие от другой, но уже живой отдельной, возможно и не только органической, сущности ребёнка. Как знать.

– У меня было шесть месяцев! Он толкался! И потом молоко лилось из груди. Блузка промокла. Всё было проделано с преступной поспешностью! А я, ты понимаешь, ничего не почуяла, я пришла в себя где-то в чужом помещении, лишённая памяти на предшествующие тому события… Рядом возник какой-то бледный как мертвец человек и отвёз меня домой. Он долго что-то нудел мне, требуя с палаческой какой-то свирепостью, чтобы я не выходила из дома целую неделю, лежала и принимала какие-то лекарства. А я, ты понимаешь, в тот же вечер пошла гулять! Я хотела умереть тогда…

– Твой отец был такой зверь?!

– Да. И зверь тоже. Хотя и не зверь совсем. Как Рудольф. Он может быть зверем, но не зверь. Нет. Он заставил какого-то бывшего врача-преступника сделать мне тот криминальный аборт… Где произошло? Я даже не поняла. Где-то в подземных уровнях самой ГРОЗ. А ты думаешь, там космическая вышина у них царит? Божественная гармония звёзд сияет? Там такие баобабы трёхсотлетние и бездушные всем управляют, Вика! Такие лианы ползучие и вечно цветущие у их корней устроились. Наивная ты моя, сколько ты прожила, а с такими «сверх», что называется, «растениями» ты никогда не сталкивалась!

– Ох! – Вика обняла её, прижав к своей жалостливой груди, – этого ребёнка мы сохраним. Будем вместе его защищать, ждать.

Она взирала на несчастную неудачницу-красотку с высоты своего женского благополучия и была великодушна. На Земле у неё взрослые дочери, здесь маленькие сыновья, молодой муж, а что есть у этой бедолаги? Каменный член её жестокого любовника – всё и сокровище, да и то он у них один на двоих с Нэей. Судя по тому, как часто Ксения оговаривается об этом его сокровище, видимо, он ей дорог и желанен. Вика и тут снизошла до её примитивной похоти, пожалела её убогую жизнь. Коли нет уж у женщины иных в жизни утех. И этот её Ксен. Господи, да Вике такой во сне бы приснился, за кошмар сочла. Как говорил её папа – знаток фольклора: «Во сне приснится – лопатой не отмашешься». А эта, орхидея придорожная, уцепилась и за этакого, лишь бы не затоптали, не заплевали разные бродяги. Каково это женщине бесприютно жить, в какую бы эпоху она и ни жила.

И Вика воспарила в своём безграничном вселенском порыве доброты ко всем обездоленным. Чем и подписала приговор своему, как ей мнилось, нерушимому женскому счастью. Тонкая и чувствительная Ксения, поняв в ней всё, не простила ей ничего, ни своего унижения, ни её воспарения над собой. И никогда впоследствии она не терзалась перед Викой угрызениями совести, как это было в случае с Нэей. И как казалось ей потом, её несерьезное отношение к Артуру вдруг совершило головокружительный разворот в сторону его синих, искрящихся, зовущих её в себя глаз. И она не была против этого прекрасного стройного, но доброго и молодого убежища. Но в будущем. Когда спокойно, главное, спокойно выносит своего ребёнка. Нормально и без осложнений родит его. Под страшным, всегда её пугающим куполом, в чужедальнем аду. И тогда… Что ей эта тунгуска? Пусть отпрянут в сторону, когда на их дороге, нестройных и грубо вытесанных, похожих на древних степных чурбанов, появляются богини, вышедшие из хрустальных и небесных мастерских тайного Творца, несущие на своих сосцах и коленях прикосновения Его гениального резца. «За все твои убогие десятилетия в объятиях неприхотливого мужа, я не отдам и одной ночи с моим Рудольфом». Так примерно могла бы оформить словесно свои мысли и замыслы Ксения. Но всё это она спрятала за своей живой и незримой маской Коломбины. А поскольку проницательная акушерка как-то подозрительно всматривалась в её, только что лившие горючие слёзы, покрасневшие и по счастью невнятные для прочтения глаза, Ксения спрятала лицо в подол платья, ожидая эффекта окончательного успокоения. Наконец подняв голову, энергично тряхнула каштановыми, избыточными для её головы завитками-спиральками, сбрасывая с себя позорное размокание на виду у неприязненной специалистки по митохондриальным ДНК. А уж после этого она улыбнулась одной из лучших своих лицедейских улыбок – улыбкой светлой и милосердной богини.