Планета по имени Ксения

– Столько лет прошло… А ты всё помнишь? Так ты ради него сюда прибыла? – Вику переполняла благодарность, будто Ксения только что вернула ей уже потерянного мысленно Артура. Она прижала маленькие, но крепкие ручки к своей всё ещё привлекательной и пышной естественной груди. Сердце – вещун успокоилось, поняв, что тревога ложная. Пристыженная Вика была готова обнять и расцеловать Ксению. Она прощала ей непростительную красоту.

– Сколько я тут живу, Нэя вечно ходит то беременная, то кормящая, то, как кенгуру с сумкой впереди, где сидит её ребёнок. Представляю, как жадно он на тебя накинулся. Что ни говори, старая любовь не ржавеет. Истина древняя, но тоже не ржавеет. А вот ещё есть поговорка, мой папа же был искусствовед по профилю образования, хотя и не работал никогда в сфере культуры. Он был специалист по нанотехнологиям в подземных заводах. Но много знал древних острот. Да вот. Ночная кукушка дневную перекукует. Это для такого случая, как твой. Но ГОР Венд, мне так кажется, с любой готов.

– Тебя что ли хотел? – лениво усмехнулась Ксения.

– До этого не дошло, конечно. Но думаю, он не был против, когда я только что тут возникла. Я отказалась. Это же было до тебя. А до твоего появления я тоже была для них всех заманчивой, потому и выбрала лучшего из них.

– У него была лишь игра. Глаза всюду лезут, но он привереда. Лишь бы с кем не будет никогда. Я тоже такая. Люблю дразнить глазами, но не буду с кем попало. Могла прежде и годами жить в одиночестве, если не любила. А я…

– «С кем попало» – это я? – обиделась Вика.

– Я обобщаю мысль. Причём же ты? Если тебя выбрал первый красавец на спутнике, какая же ты «с кем попало»? Эта Нэя, она какая? На вид сущая дурочка.

– Конечно, дурочка, – согласилась печально Вика, – если не понимает и не видит, каков её муж.

– А ты видела и понимала, пока я не открылась?

Вика промолчала. Нет. Ей и в голову не приходило заподозрить Рудольфа и Ксению.

– Это не измена. Он не нужен мне как муж. И её место мне без надобности. Мне нужно только одно. Родить ребёнка. И ты дала слово, свою эту клятву Гиппократа.

– Причем тут «Клятва Гиппократа»? Но я всё понимаю, Ксюша. Никто и ничего не узнает. Здесь у меня, вообще, всё перевернулось в голове, все прежние представления, и я научилась хранить чужие тайны ещё в молодости, как врач.

– Первое время мне было настолько плохо, что я решила, – пришла моя погибель, и я рассыпаюсь. Проснусь однажды на том свете. Я боюсь врачей, ты понимаешь? Это вроде невроза. Легче умереть, чем к ним сунуться. Но, к счастью, быстро всё нормализовалось, даже тошнота прошла. Утром я просыпаюсь, как в своей юности. Лёгкая, не отягощённая ничем, словно позади ничего и нет. Впереди только счастье. И я упиваюсь этим утренним счастьем. Что это?

– Ты счастлива тем, что станешь матерью. Лёгкая беременность, и роды будут легкими, так и бывает, как правило. Видимо, у вас с ним столь полное слияние, столь гармоничное, или же ты столько жаждала своего материнства, что твой организм ликует.

– Но это длится только миг. Когда ты знаешь, что уже не спишь, а плавать во сне так сладостно. Но надо вставать, отринув сон. Так и я. Миг счастья и реальность как наказание за него. Давит и гнетёт, не дает удержать это счастье в себе, как незаслуженное мною. Но я хочу счастья и хочу ребёнка. Я преступница?

– Нет. Успокойся. Никто и ничего не узнает. И будь счастлива подаренным тебе шансом. У тебя к тому же заботливый муж, хотя, если честно, он чудак, так считают все, он больше отец тебе, чем муж, и это даже по виду так. И отец довольно беспечный, настолько и распустивший свою доченьку… Ой!

Как Вике хотелось утопить Ксению

Ксения не дрогнула ни единой жилкой, ни единым сантиметром мимической мускулатуры статичного чудесного лица. Вика даже не была уверенна, что услышана прелюбодейкой, присвоившей себе облик вечной девственницы Дианы с картины старинных художников. На мгновение ей захотелось ткнуть самозванку в упругий бок со всей возможной силой своим сильным профессионально натренированным кулачком. Чтобы она кубарем слетела в оскверненный общественный бассейн, где посмела заниматься по ночам сексом с чужим мужем и всеобщим владыкой. Чтобы захлебнулась, пусть и каждодневно очищаемой, а всё равно осквернённой водой. Назвать подобные отношения любовью? Вот уж нет! Будь у Вики сила Артура, да любого мужчины, она бы схватила Ксению за волосы и держала бы, пока та не…

Вика очнулась, подумав о системе слежения, пронизывающей всю территорию под куполом, а также вниз на несколько уровней. Она ненавидела эту женщину уже вдвойне за собственные недостойные мысли, за опрокидывание своих чувств куда-то в агрессивную взлохмаченную дикость, откуда та и зарычала настолько неожиданно для тихой, всегда безукоризненно причёсанной Вики. Она судорожно пригладила свои мокрые, тёмные и густые волосы с модным серебристым отливом. Такой их цвет сотворила ей одна из женщин, бывшая в молодости дизайнером по причёскам, а Вика, никогда прежде не экспериментировавшая над своей внешностью, живущая с собою в ладу, на спутнике превзошла и самых молодых, всё свободное время посвящая своему украшательству и возможному тут улучшению. Слишком много женских глаз было устремлено на её Артура, и ей нельзя было опускаться и почивать на лаврах. Даже при количественном превосходстве мужчин женское соперничество никуда не исчезло. Да и прошлый земной опыт подстёгивал Вику держать форму и, опять же по возможности, фасон. Она жадно впитывала советы мастериц женского соблазна, осваивала мастерство собственного украшательства и, живя в скудной отдалённой космической среде, давно уже превзошла ту простенькую незатейливую Вику, каковой была на благоденствующей изобильной Земле. Скуластое лицо и восточный разрез глаз – такой вот облик унаследован был из неких глубин неоглядного родового котла, не иначе. Родители были классическими жителями среднерусской равнины, русоволосые и светлоглазые, а дочка ни в мать, ни в отца, что называется. А и тут Вика стала ценить в себе оригинальное сочетание черт, уверенно считая себя неповторимо-очаровательной, и многие мужчины этого не опровергали своим поведением. Мнение же тайных соперниц, а они были, были! ей было без надобности, поскольку такое мнение не бывает справедливым.

Вика отпрянула от прохладной, хрустально-зелёной воды бассейна, будто вода эта стала кипятком и ошпарила не существующим паром. Ксения лукаво следила за выражением лица ласковой по виду собеседницы проницательным, изумрудным и искристым глазом, скосив его вбок в сторону Вики. И Вике стало жутковато от проницательной этой искорки, от всей ведьмовской сути той, кого она свысока считала нереализованной неудачницей, ставшей космической бродяжкой.

– На Земле ты и забудешь, скажем так, не совсем честные обстоятельства приобретения своего счастья, – продолжила она сладкозвучно и мягко, как и положено опытному профессионалу своего целительного ремесла – врачу. – Но само счастье останется с тобой. Ты станешь матерью. Без материнства женщина не раскрывается полностью, оставаясь по жизни как бы недоделанной в чём-то. Многие зоны мозга, потенции женского существа так и остаются в летаргическом сне. Увидишь, ты станешь другой. Мир откроет тебе новые необычные грани. Тебе скажет это любая мать.

– Ты добрая. Спасибо тебе. – Ксения погладила Вику по бедру столь ласково и шелковисто, что Вика вздрогнула от её колдовской ласки. И отодвинулась, как от источника неведомой опасности. Не смотря на её усилия принять и понять эту Ксению, она не внушала Вике доверия, и в глубине, почти не осознаваемой, что-то мучительно стонало от предчувствия беды, заключённой в бесподобной женщине. Для них для всех. Для Нэи, для Вики, для Артура и для Рудольфа.

Как Вика разгадала Ксению

Сегодня ночью они купались в бассейне, и Ксения точно так же сидела на его краю. Он подплывал и хватал за ноги, прижимаясь к тому, что цинично изучала нестройная и тупая врачиха. Казалось, его губы способны только на ласку, только на любовь, и было странно думать, сколько жестокостей и грязных ругательств изрыгали они за всю свою жизнь. Ксения прыгала в воду и с визгом висла на его шее, задыхаясь от поднятых брызг, от своей любви. Даже прохладная вода не могла остудить её раскалённого влечения, и она обвивала его, как подводная змея, желая жалить и обладать и не желая отпускать свою сильную, но и беспомощную жертву. Вода растворяла её вес, хотя для него её вес мало что значил. Вода была соучастницей их близости, она всё ещё хранила в себе память об их новых и таких старых играх. Вода продолжала напоминать Ксении о ночной встрече, отдавая остаточную ласку, когда она сидела и болтала с Викой, лизала её ноги своим подвижным хрустальным языком, – специальное устройство создавало движение воды, её обманчивое течение, как в живом озере, где бьют подводные родники.

– Ты любил здесь хотя бы раз свою жену? – спросила у него Ксения, царапая ревнивым взглядом смеющиеся и зелёные, как вода, глаза, вонзая в его плечи игривые коготки.

– Нет, – лгали его зацелованные ею губы, – только тебя, рыжая бродячая киса.

И Ксения вонзила ногти глубже, мстя за ложь, но будто продолжая играть.

– Я уверена, что это и не бассейн у вас, а купель для блуда.

– Если смотреть на мир через зелёное стекло, что увидишь? – спросил он всё так же радостно.

– Что и увидишь, кроме всё той же пошлости, в которой рождаешься, живёшь, тешишь себя иллюзиями неземных прорывов куда-то, и пошло буднично умираешь старой рухлядью всё равно.

– Но ведь всё будет казаться зелёным, если смотреть через зелёное стекло.

– И что?

– А то, что блуднице всюду мерещится блуд.

– Я блудница?

– А кто? Забыла, как совратила меня на моей свадьбе?

– Что же ты, праведник, побежал за мною в лес?

– Потому что ты всегда била ниже пояса. Ты никогда не ведала приличий ни в чём.

– А ты?

– Я же мужчина. А чего хочет женщина, тому не противится и Бог.

– Всё извратил. Почему не устоял тогда, понятно. Мы были молоды, не успели ещё остыть друг к другу. Но сейчас? Тоже скажешь, чего хочет женщина? Сам ведь утащил меня к себе. Сам ведь хотел этого?

– Жизнь проходит, а моё влечение к тебе – нет.

– Почему не говоришь – любовь?

– Я люблю жену.

– Врёшь, не любишь! Уже.

– Уже?

– Уже! – и они хохотали от глупого слова «уже». Оторвавшись от смысла целого предложения, оно звучало нелепо…

…Ксения шумно и вслух вздохнула, освободив в себе ночные ощущения. Вика смотрела пристально, не отрывая взгляда от голой груди Ксении, будто примерялась, куда нанести удар острыми зубками, скрытыми за полными, всегда готовыми к улыбке губами. Она притворялась добрейшей, простейшей, но была хитрой и завистливой. И вероятнее всего, думала о ней Ксения, она и сама искренне верит в свою душевную пригожесть, в свою вселенскую отзывчивость, не обладая тонкой способностью к самоанализу. Широкоскулая маска фольклорной азиатской куколки срослась с нею с молодых лет. Такой она была и в студенчестве. Всем родная, всем своя, и никому никогда не интересная.

Ксения прикрыла тончайшими лепестками век туман своих глаз, медные ресницы затрепетали на белом нефрите влажных щёк. Если присмотреться, можно было рассмотреть и глубинные прожилки под тонкой, и скорее всего очень уязвимой кожей. Вика изучала её с неуместным профессиональным интересом, а вовсе не с завистью, как решила Ксения. Зависть кольнула, но быстро ушла. Вика понимала то насмешливое и лёгкое презрение, которым было напитано отношение Ксении к ней, да и ко всем тоже. Но интерес к этой женщине был сильнее в ней желания отторгнуть её, как и все прочие женщины на спутнике. Ей словно передалась чувственная расслабленность Ксении. И Вика неожиданно, вот также захотела раскинуться на обманно-нефритовом полу, как эта женская обманка, девочка на вид. Шлюха, накопившая в себе яд многолетнего порока. Стареющая змея, сбросившая свою поношенную тусклую шкуру, нарядилась в блестящую и юную. Но не сменила ни свои ядовитые железы, ни свои привычки. И взбудораженное воображение нарисовало Вике, как бродит вокруг Ксении её муж-красавец, как сужает он свои круги, а она, нескладная и неопытная в подобных играх Вика, никогда не уводившая чужих мужей, не имевшая любовников, ничего не сможет запретить ему или отменить его влечение.

Ксения закинула руки за голову, открыв нежные подмышки, и засмеялась.

– Ты думаешь, – спросила она у Вики, продолжающей всасываться взглядом в её грудь, – что красоту можно создать искусственно? Но искусственное подобие будет муляжом красоты живой. Если нет в человеке незримой ауры красоты, всё искусственное будет удручать своей мертвечиной. Однажды я нашла в музее, в старой тёмной комнатке-чулане прекрасную маску Коломбины, явно созданную руками художника, а не штамповку, и примерила на себя. Каким страшным и пугающе безжизненным было моё лицо в ней.

Ксения умолкла, уносясь в своё отвлечение от уродливого давящего мира. Любовь к размышлениям, став её лекарством, делала её чудной, и в этом смысле она была пара своего чудаку Ксену. Она уже не слушала болтовню Вики, уже забыла о её драгоценном Артуре, к которому её ревновала смуглая и глупая врачиха без всякого стеснения. Впрочем, такие глиноподобные изваяния и не могут обладать тонким самовыражением, у них всё и всегда написано на лице. Вика не понимала и не могла понять, что она, Ксения, была уже давно, со времён своей неудачливой молодости, остужена душой и поэтому была выше своей похоти к чужому мужу Рудольфу, была над ним. Она представила сверху его бритую голову, когда он заходился в своем преступном оргазме, в своём прелюбодеянии, а она только подлаживалась под него, была вовне себя, парила сверху и смеялась над его бритой макушкой. Ксения опять засмеялась вслух. Вика засмеялась тоже, чем усилила смех Ксении.

– Ты над чем? – обиженно спросила Вика, решив, что она смеётся над ней. Причину надменная красавица могла и найти в её отнюдь не идеальном облике, обычном, или же она кажется ей неразвитой?

– А ты?

– Разве я рассказывала нечто смешное? Или я клоунесса?

– Прости. Но я отвлеклась и не слушала. На меня это находит.

Вика и её подлость

– Я рассказывала тебе о Нэе. Четвёртая беременность здесь, но по счету она у неё седьмая.

– Ужас! Никогда бы не подумала. Но её старшая дочь, та, что осталась на Земле, не её, – поправила Ксения.

– Так у неё и на том Троле был ребёнок. Чудовищная история. Какой-то её воспитатель, кажется, но не простивший ей чего-то, похитил мальчика и где-то спрятал на далёких островах. Там он и живёт сиротой, если живёт. Тот старец погиб давно, и с кем там утраченный сын неизвестно. Для Нэи это незакрытая рана. Не скажу, что и для Рудольфа, потому что его души никто не видел в наличии, так глубоко он её прячет, как Кощей какой. Я ей сказала, хватит тебе. Всё. Твои близнецы должны быть последними. Здесь рождаются ослабленные дети.

– Как же ты сама?

– Я в этом смысле близка к идеальной норме. Двое выросли на Земле, двое здесь. Всё. Что касается тебя, мне сложно тебя обнадёживать. В таком возрасте, в иноземной среде, может быть всякое. Искусственная красота это одно, а реальное здоровье? Будем тебя изучать.

«Ага! Искусственная красота! Застит вам глаза моя красота. Идите и сделайте себе такую. Фиг вам, а не красота. Никто тебе ничего не сделает, коли своей Бог не дал».

Ксения продолжала улыбаться, представляя себя маской Коломбины, и её застывшая улыбка казалась Вике симптомом какого-то не выявленного душевного заболевания.

– Моя мама была верующей. И с точки зрения верующих людей, их заповедей, мы с тобою обе прелюбодейки. И нас не возьмут в рай.

– Я – прелюбодейка? – возмутилась Вика, – мать четверых детей? Муж разлюбил меня, и я полюбила другого, он не был против этого. Мы родили двух прекрасных детей, и я живу с ним, со вторым человеком своей жизни, и других для меня не существует. Вот ты – да. Муж есть, детей нет, любовник – чужой муж даёт тебе ребёнка. Ты с позиций этих заповедей и есть прелюбодейка.

– Но я любила его всю жизнь. Он стал моей болезнью. Вначале хотела найти того, кто его заменит. Хотела простого женского счастья, тихой гавани, детей. Но никто не смог внушить мне любви. В чём моя вина? Скажи? И вот я, наконец, рожу ребёнка от человека, которого люблю. Муж всё знает, дал согласие принять это. А он, чужой муж, мне не нужен для дальнейшего. Пусть любит жену и детей. Я грешница? Если хочу счастья материнства, которого у меня не было на Земле? Если жизнь скомкала мою судьбу, как неудачный рисунок на тонком листе, и я всю жизнь скребусь лапками в этих изломах и дикой многомерности такого, в общем-то, гладкого и открытого вначале моего листа судьбы. Но он был скомкан, брошен в отходы, в мусор. И этот лист – моя единственная и неповторимая жизнь, и мне не дадут другого листа. Всю жизнь я разглаживала эту смятую поверхность, пытаясь дорисовать свой рисунок. Разве я не понимаю, что жизнь моя мятая, и рисунок крив? Но что мне делать? А он говорит: «Столько слов о пустяках. Захотели и купаемся в бассейне. Захотела и рожай. Никакого прошлого нет, нет никакого листа. В жизни всё просто, сложно всё в твоей глупой голове. Жизнь – поток вечно изменяющейся информации, необратимо меняющей и саму эту Вселенную, всегда, постоянно меняющуюся, будь то в развитии её миров, будь то в их разрушении». О, как я это понимаю. Только в миг крайней муки открывается вдруг обольщающее всегда окно мира в его изнанку, а там гудит, как бескрайняя степь, абсолютная пустота. «Абгрунд».

– Аб – что? И как это абсолютная пустота может гудеть?

– Это же немецкий язык. Абгрунд. Означает бездну. Неодушевлённую, или правильнее, неоформленную, лишённую смысла в человеческом понимании, материю, хаос. Так примерно. Жизнь всегда подвешена над бездной. Так он и говорит: – «Позади уже ничего, впереди ещё ничего. Так что и радуйся этому бассейну, тому, что есть».

– Бассейну? – переспросила Вика, глядя на неё, как на умалишённую. – Ксюша, ты бы, когда вернёшься на Землю, обратилась в Центр психического восстановления. Но думаю, что ребёнок вернёт тебе утраченное психическое равновесие.

– Когда у тебя рухнул семейный мир, ты не чувствовала себя инфузорией, смятой в бумажном листе, в непостижимом коме, из которого все пути вели в тупик? А ведь казалось, какая белая и ровная была жизненная поверхность твоего листа.

– Нет. Никакого кома. Всё было ясно. Разошлись и всё. Дети выросли.

– Ты просто не любила его.

– Как же не любила, если всю жизнь, пока росли дети, мы были вместе.

– Артура тоже любишь?

– Да. Если родила двух сыновей, то что это, если не любовь?

– Нэя любит мужа? Как думаешь?

– Да. Любит. И это грех, если говорить в понятиях твоей мамы, рушить их семью. Комкать, как ты говоришь, её гладкий лист.

– Он у неё гладкий, думаешь?

– Уверена.

– Но у неё такие печальные и странные глаза. Вот у тебя всё просто, и глаза твои ясные, и у Артура тоже. Красивые и ясные.

– Ты смотрела ему в глаза? Когда это?

В узких глазах Вики заклубились глубинные и острые песчинки, она заморгала, словно пыталась рассмотреть Ксению на просвет и уличить в захвате ещё одного чужого мужа.

– В столовом отсеке. Где же ещё? Сидели рядом и болтали. Ругали помидоры Ксена с кожурой, похожей на несъедобную бумагу.

– Ах, да! – Вика успокоилась так же быстро, как и взбаламутилась. Она сама же и затеяла волнение по поводу невкусных помидор из овощных оранжерей.

– Любить такую женщину как ты, – сказала она вдруг, – это счастье для любого мужчины. Ты невообразимо красива. Вообще же я впервые вижу, чтобы женщина с природно-рыжими волосами была настолько необычна. Ты гораздо больше Нэи походишь на инопланетянку. Может, в твоём происхождении скрыта некая тайна? Я слышала, что твой отец и твоя мать побывали в весьма загадочном месте, откуда никто не возвращался живыми. Что там с ними произошло?

– Мне об этом никто не докладывал, – безразлично отозвалась Ксения. – Мало ли кто и где побывал. Я же на Земле родилась.

– Но видишь, красота не принесла тебе счастья, – вздохнула Вика. – А меня любит самый красивый мужчина здесь. Да и мой бывший был недурён, любил меня много и много лет. Но красивой я не была никогда. Как смеялся надо мною один космодесантник из здешних, у меня попа низкая и ноги коротки. Но это никогда мне не мешало. И не мешает, – она засмеялась, довольная собой, своей попой, короткими ногами, да и всем под этим куполом. Её ямочки играли на припухлом и милом лице, и было невозможно представить её страдающей и несчастной.

Ксения тоже засмеялась и спихнула её в бассейн, подняв там мини цунами. Но объёмное и коротконогое тело Вики было не способно утонуть. Она, надувая свои и без того круглые щеки, возмущённо отплевывалась, но Ксении уже не было, она ушла в раздевалку.

– Ах ты, б…барракуда! – Но сказать Вика хотела другое слово, не зная смеяться ей или злиться. Всё зависело от чувства, вложенного Ксенией в столь сильный удар. Было это игрой или выражением её презрения, Вика не понимала. Как никогда не понимала и того человека, кто был отцом Артура и их всеобщим шефом. Любил ли он Артура или был к нему равнодушен? Презирал ли подчинённых, о которых заботился и был, по возможности, справедлив ко всем? «Двое ненормальных», – и это был её нелестный приговор им, Рудольфу и Ксении, так называемой Клариссе. Какой злоумышленник взорвал некогда их, столь очевидное ей, единение душ и запустил в них процесс распада, опасный для окружающих? Вика не знала, но как-то понимала причину неудавшейся жизни таких ярких людей, Рудольфа Венда и Ксении Вороновой, сейчас Клариссы Зотовой. Но какое отношение она имела к этому чуду –юду Зотову? Никакого. Ни внешнего, ни внутреннего. Ни со спины, ни спереди, и ни с какого бока припёка.

Любовь и ненависть Вики к прелюбодейке Ксении

Ксения неожиданно вернулась. Она была уже в халатике и принесла Вике полотенце. Стала нежно растирать её спину, как мать или сестра.

– Ты мне как родная. У нас с тобой общее прошлое, юность. Но я почему-то не помню тебя. Почему мы не общались? Если ты была подругой Лоры, с которой я тоже дружила.

Ксения опять села и свесила ноги в воду. Вика, кряхтя, уселась рядом, укутанная в большое полотенце. Думая о том, что Ксения может быть гораздо опаснее, если утратить за ней близкое наблюдение и по возможности контроль, Вика хотела поссориться с ней и прекратить общение в виду её чуждости и непонятности. Да и негативные чувства, вроде зависти и раздражения угнетали Вику, привыкшую к тихой гармонии в себе.

– Ты была тогда тоньше, изящнее, всё же, – Вика решила не отталкивать Ксению. Да и куда было деваться теперь, когда она стала её пациенткой, будущей роженицей. – Ты ходила прямая и натянутая как струна, и я думала, где тебе дали такую идеальную выправку? Ты набивалась в подруги к Лоре, а я ревновала тебя к ней. Ты глядела Лоре в глаза, как голодная кошка в глаза хозяйке, и никому в голову не могло прийти, что у тебя к ней такие сложные чувства. Лора была супер, это правда.

– Не знаю, – отозвалась Ксения, – насколько она была супер, Он никогда не вспоминает про Лору. Он не любил её. Вот в чём дело. Так что дело не в красоте, в чём-то ином. Ты права.

– Ну, не скажи. В чём ином? – Вика перечила ей, опровергая саму себя. – Раньше женщины в нашем возрасте были почти старухами, и кто же их любил? Кроме внуков, понятно. А сейчас, когда мы долго не стареем, нас и любят дольше. За иное, – усмехнулась она, – скажи ещё, что за прекрасную нашу душу, как писали в старину. Увы. Только организм, тело, на первом месте. Оно первично. Всё остальное вторично. Может быть, может и не быть.

– Ты материалист?

– Я бы так не сказала. Меня обучали диалектике, но не атеизму или примитивному материализму. Может быть, жизнь и иллюзорна, и её формы пребывают в вечной текучке и самоликвидации, это если смотреть на неё из будущего, но пока она есть настоящее, она кажется незыблемой и диктует свои правила. Нет? Ты Венду простила всё, примчалась вон куда! А твой Ксен с его прекрасной душой, как ты говоришь, почему он не занял в тебе пустующего места, когда вы расстались? Потому что они не равны по природным данным, – это я за тебя отвечаю. Мать-Природа вкупе с его матерью поскупились дать Ксену телесную красоту. А я не лицемерю, я полюбила Артура за внешние данные, потрясающие, а характер пошёл в нагрузку. Моё счастье, что оказался он лёгкий, а нет, так и тащила бы, как иные. Как Нэя, к примеру. Я отчего-то думаю, что ей с ним трудно. Такой мужчина может быть завидным лишь для стороннего взгляда, а в семейной жизни? Я думаю, что он подавляющий тип. Что в нас и не материально? Речь, мысли? Но женщины любят и тех, у кого отсутствуют эти самые мысли, и женщин без мыслей, если у них всё на месте, тоже не отбраковывают. Да Боже мой! Куклами заменяют в иных опасных местах, где женщин нет. А мысли, речь, – не будь мозга, субстанции опять же физической, откуда бы им и взяться?

– Эх ты, физик! Какая это удручающая тоска, думать о жизни в понятиях каких-то там клеточных митохондриальных ДНК, о человеке, о его непостижимой сложности рассуждать, исходя из компьютерных графиков и голографических изображений микро клеточных структур? Но ведь есть сверх разум Мироздания. Информационная матрица Вселенной? Где же хранятся скрижали Вселенского Духа и вообще дыхание мира? Разве Бог это организм или тело? Он есть. И в нас Его печать.

Но дочь евразийских просторов не верила в Разум Мироздания, забыв, что живя на Земле в благополучии, в ясную погоду и после ночей любви с мужем она молилась синему небу, к которому возносилась её душа, а тело-то шлёпало по земле. Вика не поддержала разговор о Боге, она не умела думать на эти темы, не умела говорить о них.

– Подумай о Нэе, – продолжала Ксения, – подумай о том мире, откуда она прибыла. Это не чудо? Он был подобен нашему, наш двойник, хотя и несколько отставший или деградировавший, но полное подобие! Нам и им дан разум, но кем? Дано стремление разгадать себя и мир. Кем? Дано понимание добра и понимание зла, даже если мы не делаем добра и творим зло, мы отличаем одно от другого. Я творю грех, но ничуть не ликую от содеянного, а воруя счастье у другого человека, теряю наслаждение от обладания тем, кого этим счастьем считаю.

– Но это ты такая совестливая. Не все и такие. Большинство, как и в прошлые времена, вырвут счастье у другого и зачавкают ещё от удовольствия. Опять же эти тут космические вояки, сколько среди них убийц, и что? Ржут, радуются жизни. Древних власяниц я что-то на них не вижу, как и молитвенников в их руках. Ходят и в свободное время рыщут, где бы «бабёнку уступчивую словить», как говорил мой папа – белоус.

– Почему он был белоус?

– Он был альбинос, а носил усы. Не встречала таких? А мама у меня тоже блондинка.

– В кого же ты такая мулатка по виду?

– Было, значит, в кого. Ты вот в кого? У тебя папа был лысый всю жизнь, а мама была пепельная шатенка. Я знаю о тебе, Ксения, много чего.

– Что же папа и родился лысым? Он потом свою шевелюру растерял.

– Да. Жизнь груба в принципе. Всегда. Везде. Вот и Нэя рассказывала о своей планете чудовищные вещи. А ты: «В рай не возьмут». Он есть?

– Уверена, что есть. Если ад дан нам в ощущениях, должен быть и рай.

– Если бы я была красоткой, как ты, то и жила бы в раю, – мечтательно проговорила Вика.

– Но ведь тебя любит твой новый муж – красавец и умница? А меня? Кто любит?

– Твой Ксен. Ты же говоришь, что душа важнее всего прочего. Вот и радуйся. А что же любовник, ГОР, дает почувствовать тебе свою нелюбовь? Как же сотворил тебе ребёнка?

– Не знаю я, что это. Но это страдание.

– То есть? Тебе плохо с ним? Нет удовлетворения?

– О чём ты? – Ксения улыбалась, переживая в себе то, что взрывало её и его взаимно сегодня ночью, и она чуть не захлебнулась тут в бассейне… Было это преступно? С точки зрения земной нравственности – да, но разве Нэя – земная женщина? Она всего лишь подруга по отдалённому спутнику. И если уж Ксения прелюбодейка, как называли это люди прежде, то только для своего мужа Ксена. – У нас же откровенный разговор? Разве это и есть человеческое счастье, если его не лишена и скотина? А рыбы? Их существование сплошной оргазм и метание икры, – Ксения взбаламутила воду в бассейне, после чего стала трясти перед Викой её снятыми трусиками, – жаль, что они не развели рыбу тут, мы бы ловили её твоими трусами, как сетью.

– Многим и того не дано, – суровость Вики была комична. Но откровения Ксении шокировали её. Она вырвала из рук Ксении трусики и натянула их на широкие упругие бедра, гордо выправив свой плоский живот. Она держала форму, чем и гордилась.

– Хочешь сказать, что мои трусы широки, как рыболовная сеть? Но моё достоинство в них прекрасно сохраняется, не в пример тем, у кого всё столь изысканно и с точёной узостью исполнено.

– Не сомневаюсь даже, что ты нигде и никогда не роняла своего достоинства. Завидую тебе.

Ксения развалилась на полу. Вика брезгливо косилась в воды бассейна, представив себе, чем занималась тут Ксения и их ГОР ночью. Она опять почувствовала протест против существования Ксении тут, на спутнике. Так-то пусть себе живёт, где угодно, только бы не тут. Но вспомнила о том, что Ксения призналась ей в отсутствии личного счастья. Это опять примирило Вику с той, чьё перламутровое розовое, подобное диковинной раковине сокровище совсем не является для этой, замаскированной под замужнюю даму бродяжки, гарантией любви и счастья, а только лишь источником греховных уворованных радостей. Но и их тут же конфискует её личная совесть.

– И всё же… – Вика, казалось, долго размышляла, прежде чем сказать это Ксении, – я тут такого насмотрелась за эти годы. Тесный замкнутый мир, все как на ладони. Первое время всё распадалось в моём восприятии, словно у меня возникло фасеточное зрение, как у насекомого. Здешняя жизнь дарила столько и такого, чего я не умела соединить с прежними своими представлениями. Но привыкла. Ведь рядом жил мой «принц Артур». Он был моей магнитосферой, защищал от губительных излучений. Так называла его мать Лора: «Мой принц Артур». Что, впрочем, не помешало ей скинуть его деду на руки. За это я перестала её уважать.

– Что теперь об этом? Когда её нет? А я, знаешь, возила ему игрушки, когда он был маленький. Хотела забрать к себе, стать ему матерью, да Ростислав – отец Рудольфа меня изгнал. И представь, Артур совершенно не помнит меня. Так сказал. И на отца он не похож.

Было заметно, что Вике не было приятно напоминание о возрасте Артура.

– Чтобы ты не четвертовала себя своей совестью, я тебе кое-что расскажу. Ещё когда Нэя носила своих близнецов, это была нелёгкая беременность, её разнесло, и она еле ходила, то я пришла как-то к ГОРу. Срочно было нужно кое-что выяснить по службе, неважно это, но… Вход в его холл управления не был заблокирован, я и вошла. Стоит тебе говорить, кем и как он там управлял?