– Да какие уж там особенные гости? – отмахнулся Ростислав, – Забрели по случаю. Не суетись ты! Коли банкет не планировался, какой с нас и спрос? – он обиженно намекал сыну, что родовые связи давно распались, и тут уж не обессудьте, каковы есть, без официоза и отшлифованного до блеска торжества.
Ксения брезгливо морщила носик. Удивительное разнообразие ирисов не извиняли для неё неряшества самих хозяев. Хозяйка тоже была чутка к отношению гостьи к себе. Она даже не пустила их в дом.
– Чего там нюхать наш трудовой пот. Посидим под тенью в саду.
Попили чайку, поклевали винограда. Папа неловко шутил, занимал гостей, устремлённых всей душой только к выходу из его фруктово-цветочного рая. У самого выхода наружу, когда пьяненькая хозяйка провожала гостей с ещё большим радушием, чем встретила, Ксения оттянула её несколько в сторону и долго что-то шептала на ушко. Вега заметно пошатнулась, привалилась к живой ограде, что было и понятно. Полный бокал виноградного вина осушила она, якобы в честь гостей. Но лицо… Оно было таково, что словно бы вместе с шёпотом ей вливали в ухо яд, как делали это средневековые злодеи, если тому верить. Но не верьте. Так не было. Она схватилась рукой за сарафан, оттягивая его от груди, будто ткань стала жечь её. Отец поспешил подхватить жену, боясь за её сердце.
– Ростислав, – сказала Ксения, – У неё нет сердца. Там искусственный имплант. У неё и мозгов нет, их съел Космос. У неё и лицо синтетическое.
Жестокость Ксении зашкаливала, но отец и его жена ничего не ответили.
–Ты о чём ей пошептала? – спросил у Ксении Радослав за пределами папиного именьица.
– Я всего лишь ей сказала, что те игрушечные ирисы, вовсе не из стекла, а из драгоценных камней, мой папа утаскивал из старинной маминой коллекции. Банально воровал для блудной девки. И броши эти хранились у моей мамы. У него просто не могло быть такой фантазии, чтобы самому придумать такое вот роскошество! Он убогий был на всю голову! Бездарь, который пёр напролом, стирая тех, кому и в подмётки не годился. Как и она сама, приговорённая с рождения быть садовницей, а не космической амазонкой, кем себя мнила.
– Зачем ты мстишь той, кто пострадала от твоего отца не меньше тебя самой? – спросил он, безучастный на тот момент и к Веге, и к своему отцу. – Он переехал её судьбу как трактор тот же цветник с ирисами. Если она всё забыла, то и хорошо. К чему тебе боль человека, ни в чём перед тобой не виноватого?
В той самой космической колонии, где Вега и жила некогда со своим прежним мужем Каменобродским, она попала в серьёзную аварию, и пластические хирурги сделали ей новое лицо, ничем не напоминавшее ту Вегу. Только глаза – бархатистые и тёмно-фиолетовые, как разновидность ирисов в её саду, обманчиво-глубокие, а на самом деле всегда отрешённые от сложной душевной и мыслительной работы, были те же. Вега не любила ничего сложного, избегала и боялась, перекормленная сложностями в годы затяжного и мучительного романа с Вороновым. Её тянула к себе тихая простота в людях, простая тишина жизни бытовой. Так оно и было долгое время. Пока мужу Кремню повредило голову настолько в той же самой аварии, что он стал умственно и душевно инвалидом.
При возвращении на Землю они жили в маленьком домишке, совершенно всеми забытые. Он принимал жену то за подчинённого ему космического десантника, то за робота, когда отдавал команды зычным командным голосом или тыкал её ручищами, ища те элементы питания, что стоило бы заменить. Поскольку и подчинённый десантник, и обслуживающий робот рядом с ним никуда не годились в его мнении. Но это-то она ещё терпела. А он при выходе из дома начал приставать ко всем встречным женщинам, говоря, что он вдовец, жену похоронил в страшной космической колонии, а ему очень уж хочется трахаться, да не с кем. Мог и штаны распахнуть, чтобы явить свою жгучую зримую готовность к полноценной любви. Периодически его лечили в «Сарфире», он утихал, но всё повторялось. Даже отлично владея собою, он вдруг понял, что может хулиганить безнаказанно. Все местные женщины убегали прочь, едва видели его силуэт на горизонте. Здоровый телом как Минотавр, он хранил в себе неизрасходованную силу, имел немалую похоть. Жена жалела его, кормила отлично, ухаживала на совесть. А он жену отталкивал, орал, что не извращенец, любить юношей и роботов не умеет. Спасали только редкие ночи, когда бездействующие обычно препараты вдруг оказывали воздействие. И он, узнавая её, любил безоглядно и нежно, как в первые дни их любви, вспыхнувшей однажды и внезапно душным вечером в «Звёздном Персее». Или что-то другое там действовало.
Навалилась неизбежная усталость, иссякла даже память о прошлом гармоничном союзе, а с нею и благодарность. Мгновений, очищенных от мрака недуга, было мало, а остальная жизнь казалась бессмысленно длинной, мучительно-обесцвеченной. Как длинная дорога в песках для бедуина какого, идущего за своим верблюдом. А верблюд может плюнуть, может копытом садануть и бесконечно гадит. И ничего в глазах, кроме песка и верблюжьих фекалий. Любовь-вода была чрезвычайной редкостью, губы сохли, как было некогда с Вороновым-злодеем, когда он заточил её в башню небоскрёба.
Вега была женщиной, наделённой редкой сексуальностью, и возраст мало что тут значил. Да она и не была старой ничуть. За что она и бросила Кремня. Не от того даже, что устала тащить такую вот ношу на себе, а от недостачи того, от чего страдала сильнее, чем от безумия мужа. Да она бы и смирилась. Но однажды, как всё оно и происходит однажды, прогуливаясь по старым местам своей юности, где и оплакивала её как старуха, которой ничего уже не светит, она села на скамью в центре древнего города у великолепного фонтана. Могучий древний воин, больше мифический, чем реально некогда топтавший эту Землю, протягивал свою мощную длань куда-то вдаль, зовя давно изнеженное человечество на великие битвы. Его застывшая каменная экспрессия, его гигантский конь вовсе не были вымыслом в том смысле, что наполненные таким вот величием и предельно-возможной мужественностью мужчины и теперь изредка рождаются в реальности. Взять того же Воронова…
Неужели, никогда уж не притронуться к губам такого вот великана, что телом, что духом. Не к каменным, понятно. К живым и горячим. Застыть в невозможности сделать очередной вдох, попав в кольцо его страстных объятий…
Она глубоко задумалась. Сине-голубые ирисы мерцали на её кружевном нарядном платьице. На лице ни единой морщинки, руки сильные и гладкие, ножки всё также стройны как в молодости. И сандалии любимые открывали её изящные ступни. Волосы она давно уже не стригла, и они, забранные в густой пучок, были лишены искусственного пигмента. Она не поседела ни единым волоском. Природный цвет, что редкость из редкостей в мире искусственной красоты.
«Наверное, я от глупости своей и не седею», – думала она, вспоминая, как Воронов величал её «пустышкой ослепительной». Как жаль, что ему она однажды взяла, да и отказала в той радости, чтобы и впредь ласкать ему её роскошные длинные волосы. А он любил и требовал, чтобы она их распускала в минуты их общего отдыха и любовного единения. Он наслаждался ею и зрительно тоже, он буквально изнемогал от вида её несовременной, а какой-то вневременной, редкостной красоты. Из мести ему она и приняла решение, всегда стричься под мальчика. В таких мелочах он насилия не проявлял, только вздохнул, как хочешь, мол… Всё равно любил, шею ласкал, стрижку тормошил и опять вздыхал…
Склонив нерадостную голову, думала она и о том, что кроме как быть прижизненной сиделкой при больном идиоте, без мужа, по сути, без детей, уже выросших и сбежавших, кто куда, она, похоже, умерла. Точно так же ей казалось когда-то, когда забрасывал её бессердечный бесподобный Воронов. И где же он, её утерянный женский шик? Может, опять стоит поискать? Да где уж теперь!
Тогда-то и встретила она нежданно-негаданно старого друга Ростислава, жившего недалеко от столичного мегаполиса, если по современным меркам. Одинокого абсолютно. Не утратившего мужскую свою стать, свою жаркую силу. Вот так и нашла она своим обманчивым глазам, своему новому лицу, пусть и не настолько красивому как прежде, а всё же молодому по виду, нового созерцателя, а крепкому телу очередного крепыша-любовника. За что и не простили её дети, общие их с Кремнем.
Такое её поведение по отношению к покинутому мужу, претерпевшему такую беду, не говорило о ней как о ценной женщине. Но Паникин и сам опростился давно. С тех самых пор он забыл о незаменимой своей, жестокосердной Карине. Вега была той, кто заставила забыть. Во всяком случае, так говорила мать, спрашивая, что случилось с отцом? Куда он пропал, если окончательно переселился на Землю? Прежде хоть иногда навещал, а тут? Не впал ли в бедственное состояние ума?
– Какое опрощение всего! – произнесла мать. – Какое опустошение и странная тишина. Или же это дышит будущее, только не в затылок, а в лоб, гробовой уже тишиной? – она тосковала о нём! Об отце.
Когда-то отец, человек сильный, но мягкий, человечный, уступил беспощадному человеку-вездеходу Воронову свою собственную колею. Беспринципную борьбу презрел. Из ГРОЗ ушёл совсем. Осознанно и добровольно. И жене Карине Венд дал вольную без позорных скандалов и всяческих выяснений. А то, что и отец Паникин, и бывшая сокурсница Вега, в настоящем дружная семья, стали некогда жертвами свирепого Ворона-Кука было чисто случайным совпадением.
Хотя и тут не исключалась насмешка Судьбы, той самой сущности, скучающей в своих вселенских информационных сетях. Никогда прежде не думал Радослав о своём отце в таком вот непривычном ракурсе. Не думал, что было за что любить его отца такой вот Пелагее, если она не забыла его и за целую жизнь. И не за что самому отцу любить Карину Венд, что стала родной матерью Радослава. А вот Пелагею надо было беречь как сокровище всю жизнь. Ведь в юности и она была что надо, если верить тем, кто её в те времена знал.
Если видеть её утончённое порождение Лану – Ландыш, пусть и придумавшую как неизжитую пока подростковую игру такой вот маскарад под мальчика. Мужское опытное чутьё она обмануть не могла. Она будет страстной и яркой женщиной. Как её мать Пелагея Бусинка. С доброй и нежно-чувствительной душой, как у её отца Рамона Грязнова.
– На время обеденного отдыха и краткого расслабляющего сна нас заменит робот, дублирующий состав команды. А вот прокладывать курс на Паралею будем мы! – прогремел голосом прежнего жесткача Воронова тот, кто для Земли давно был покойником, а воскрес в околосолнечном пространстве в облике старого Кука. – Нас там ждут. Разумов всё подготовил к нашей высадке. Ты не думал, что вернёшься туда, Радослав? После гибели всё захвативших в свои лапы злокачественных перерожденцев Вайса «Змееголового» и Клариссы Бете, носящей кличку «Рита», вся база данных системы Магниус начисто исчезла из компьютеров ГРОЗ. И из дублирующих систем тоже. Но уже и до этого она была отнесена к зоне консервации, чьё исследование и дальнейшее освоение отложено на неопределённый срок после открытия системы Регина. А проще навсегда. Внедрение на Трол признано ошибкой. Но работа над ошибками – это и есть наша задача. На Земле справятся без нас. Если же не справятся – мы вернёмся и поможем справиться.
Пост существование или начало ещё одной жизни?
Ксения родила на спутнике белокурого и зеленоглазого мальчика. И назвала его странным доисторическим именем – Космомысл, а зовет его Костя. Или лаская: – «Мыслишка моя». Его полюбил Артур. И Ксен его полюбил как родного. Артур считает его за сына, хотя он ему брат! Ах, что же за женщина ты, Ксения Воронова, она же Ксения Венд, ставшая Ксенией Паникиной. Фамилии меняются, а сама Ксения, что означает всем чужая, всё та же.
Деревья под куполом стали огромными и тенистыми, и маленький мальчик играет под ними теми же струями прозрачной воды у искусственной скалы. В совсем близком будущем он будет пить уже подлинную живую воду у настоящих скал на освоенной уже по-настоящему планете Земля-2, будет строителем её новых городов и прародителем новых будущих людей на ней.
Дав сыну такое имя, Ксения надеется, что он в своей жизни обретёт некий высший смысл. Не только свой, но и их общий всем смысл – человеческого существования во Вселенной. Не заблудится подобно отцу, а разовьёт данный им людям талант постижения Добра и зла в их трагическом противостоянии, переплетении и смертельной борьбе.
Над планетой восходил ярко-синий спутник Паж. Он взирал сверху, наблюдая, как там идёт строительство уже не только подземных ангаров, но и наземных поселений? Вокруг ещё таились опасности и непредсказуемости. Где-то продолжали кипеть в мощных бурях океаны, вздымались и проваливались в пучину острова и архипелаги, гибли первобытные формы неудавшейся чьей-то жизни, ревели чудовищные жерла вулканов. У этой планеты всё было в будущем. А каким оно будет это будущее, никто не знал.
И когда всё это происходило? И происходило ли вообще? А смертные индивидуально, но обладающие бессмертной коллективной душой демиурги смотрели на эту планету, как на своё возможное и уже совсем другое, не такое трагичное будущее, каким было их прошлое.
И потомки маленькой женщины – ангела Паралеи Нэи тоже будут обустраивать этот новый мир. С тем самым старым желанием построить в нём райскую гармонию, чтобы сберечь хрупкое человечество для будущего, чтобы разгадать замысел о себе своего загадочного Создателя.