Планета по имени Ксения

– Ты бы об этом у своей Ники спросил. О многом ли она сумела тебе рассказать? Нажила ли то, что превыше ума, то есть мудрость? Развила ли в себе сверх способности?

– Я всегда знал, что Ника старше меня. Но с тобой уж точно она и близко не стояла. Она на сверхурочную жизнь никогда не претендовала. В неё были вшиты нравственные ограничители. На некое баловство типа продлённой юности, да, на такое уговорил её бывший муж. Но в вашу засекреченную касту ни она, ни он не входили. Иначе она не смогла бы родить мне дочь!

– Думай как тебе и легче. Теперь это не имеет никакого уже значения…

– Не прямая и биологическая, как в прежние времена, а духовная разновидность каннибализма, – всё та же жизнь за счёт ресурса других, это очень даже имеет значение! Франк Штерн, обладая такими возможностями и технологиями себе в этом отказал! Пока всем не станет такое доступно, не должно и сметь это использовать в кастовых целях! Ведь вы же приговорили Землю к консервации, к прекращению развития. Превратили её в банку с маринованным, декоративным и несъедобным человечеством. Зато как выглядит со стороны! Любо-дорого, всё гладенько и поблёскивает себе, как витринный образец за вечным пластиком. То, что я пришёл, это ради меня сделали тебе исключение. Видишь? – Огромный, худой и лысый человек достал откуда-то сбоку, из невидимого кармана, что ли? Узкий предмет. Рита прикоснулась к нему и конвульсивно отдёрнула руку. Холодный металл обжёг её.

– Там внутри ножа есть канал, – продолжал он спокойно, – в нём особое обезболивающее вещество. Чтобы никто не почувствовал боли. Зачем нам человеческая мука? Мы же не садисты. Ты бы ничего и не почувствовала, кроме внезапного обжигающего сердце холода. И всё. Конец. Или его отсутствие, прыжок в вечность. Но я не хотел, чтобы тебе проткнули сердце. Я сказал: я сам. Пусть будет то редкое исключение, которое иногда и необходимо. – Он разжал другую ладонь, на которой Рита и не могла ничего увидеть. В полутьме. Что там лежало? Что-то малюсенькое.

– Я сплю? – спросила она беспомощно, отчетливо понимая, что нет, не спит. – Они убивают и женщин тоже? Эти ловцы?

– Какая разница, женщина, мужчина. Какой у вас может быть пол? Пол это жизненная огненная энергия. Какая энергия у вампиров? Вы сосёте её из остального человечества. Живого и загипнотизированного вами. Нежить, вот вы кто. Вас жалеть, а других как? Пусть катятся с вами в обнимку? Прямиком в чёрную дыру? Чтобы согреть вас и там своим тёплым бочком? Да ведь не двадцати годах, накинутых поверх положенных всем прочим ста пятидесяти дело! Проживи ты их естественным образом, вошла бы в число уникумов человечества. Тебя усадили бы на атласную подушечку и изучали бы, бульоном питательным с золотой ложечки кормили. Долгожительство разве преступление? Но ты ж преступница! Я же доверял тебе, был уверен, что ты, полностью открыта мне, моя хрустальная половина. А ты сливала все сведения своему Вайсу, абсолютно все. И это ты выдала двухсотлетнему высушенному крокодилу координаты того космического города-поселения, в котором по данным разведки мог скрываться вдохновитель «Лбов». А мог и не скрываться. Но город был уничтожен вместе со своими жителями. Точно так же, как случилось уже однажды. И тогда ты слила все сведения своему генетически модифицированному дяде-мужу. Одной-двумя песчинками больше, так ли важно подобное для непомерной по размаху Галактики? Вайс считал, что смерть его основного врага куда важнее каких-то там выселенцев. Сколько их гибнет по любому, теряется, исчезает навсегда. Интересы собственного клана важнее недолговечных и мало ценных персонально для него людей, да он их и за равных себе не считал нисколько! А там были блестящие учёные, много обещающие мужественные ребята, ничего не реализовавшие, навсегда исчезнувшие! Прекрасные девушки, семьи и, наконец, дети! С кого спросить? Представь, а тот главный ваш ловец жив! Он изменил не только траекторию своего движения, но и концепцию свою решил изменить. Понял, что сугубо персональный терроризм – архаика и глупость. Всё это уже было в истории. Он был настолько далеко от Земли, и уже мало был озабочен синтетическими жизнями твоего Вайса и твоей. Но вы-то его продолжали бояться! Я лично приговорил тебя, лично вынес тебе окончательный приговор за гибель множества невиновных людей. Но я и проявлю к тебе милость.

– Так ты что? Пришёл меня ликвидировать? – Запершило в горле, каждое слово отдавало болью в глотку, потому что она произносила их через напряжённое усилие над собой, язык стал сухим поленом во рту. Перенапряжение вызвало сильный, но беззвучный поток слёз.

Он лёг рядом и обнял её, прижал к себе.

– Худой-то какой стал, жёсткий, как деревяшка. Да ты ли это? – она судорожно трогала его лысый череп, ощупывая каждый незабытый бугорок, каждую впадинку. А что забыла, то сразу же и вспоминала.

Он ничего не ответил. Утопил нос в её волосах. Рита замерла, удивляясь тому, насколько тело жило в автономном режиме от её сознания. Оно покорно шло ему навстречу. Колотящееся только что от ужаса сердце замирало от затопившего его старого чувства. Или от нового, выстреливающего свой свежий побег из старого засохшего корневища? Как давно ничего этого не было у неё, – она застонала, сама сорвала с себя блузку, в которой легла спать днём. Круглые как блюдца груди напряжённо устремились заострившимися сосками к его ищущим губам. Она приподнимала их руками, чтобы они не расползались, а ему было удобнее их ласкать. Каждое прикосновение было острым и прокалывало до самой её сокровенной точки, находящейся там, внутри, в глубине. Он ласкал неистово. Сжимал до хруста, до реальной боли и остановки дыхания. Как будто хотел изломать как медведь-шатун. Она попыталась сдёрнуть с себя брючки, посыпались из карманов какие-то мелочи, – брелок-мышка из бело-голубоватого нефрита, брошь Ники, утащенная незаметно сегодня у Ксении, забытая тою навеки в чёрном замшевом мешочке в одном из бесчисленных ящичков декоративного комода. Комод был сделан в виде контрабаса, украшен вставками потускневшего синего и фиолетового перламутра. Художественное произведение, скорее, чем бытовая вещь, где-то приобретён он был для Ники вечно виновным Артёмом. Там же Рита нашла перстень с небесным по цвету камнем, носящим имя «ларимар», взяла его тоже без спросу. Понравился. А у Ксении всё валялось вперемежку с каким-то мусором. Сумбур её головы перетекал в хаос домашний. И странное в такую минуту мысленное перечисление того, что высыпалось из брюк, удивляло Риту и не мешало ей привычно и страстно ласкать его.

– Неужели это повторится? – прошептала она, – за это я согласна заплатить тебе всем. Жизнью.

Он замер в неподвижности, не отвечая на её бесполезное, что она мгновенно почувствовала, ставшее внезапно безответным, стремление. Она раскрылась, она звала в себя свою смерть и знала это, и жаждала любить его с тою же самой силой как впервые. Счастливая, она открыла губы, чтобы сказать ему, как любит его. И в этот миг он прижал ладонь к её полным губам, закрыв их полностью. Маленькая прозрачная капсула скатилась с неё и попала под её язык.

– Хочу спать… – сказала Рита, не поняв, что это было? – Как странно, я вижу время, и оно бежит вниз, вниз… К своему истоку? Но времени нет, есть лишь «дрожание мира», как кто-то там в тех истоках времени называл это…

Какие горячие и родные руки оказались у богини вечности, выплывающей из глубины её комнаты, превратившейся в ледяную тайгу. – Как же ты вернёшься обратно? Если твой метеорит сгорел в атмосфере? А его осколки разлетелись на десятки километров вокруг? – бредовое сновидение овладевало ею так же сладко для неё, так же блаженно, как было у них давно-давно, а теперь он отказался проделать это с нею. Она увидела себя со стороны, своё утомлённое, очень бледное лицо, и слезу, скатившуюся из уголка глаза, оставляющую мерцающую полоску с левой стороны её слегка вздёрнутого носа. Именно его неправильность придавала ей всегда тот особый шарм, который никогда не смогла бы дать идеальная красота. Поэтому она никогда не меняла свою природную форму носа. Это мало кто и замечал, отмечая её слишком уж безупречную надменную красоту. Только те, кто любили её.

Беседа с призраком

Ночью Ксении впервые за долгие десятилетия приснился отец. Он сидел у её постели и смотрел на неё зловещими мерцающими глазами филина – существа чуждого, непонятного, страшного. И пусть знаешь о его безвредности для человека, а страшно всё равно. Ксения натянула на лицо плед, спасаясь от кошмара и вовсе не радуясь тому, кто когда-то был для неё самым главным и любимым существом в той яркой и солнечной, детской, Вселенной, с которой вместе и канул в вечность. Привидение из сна мягко и настойчиво стащило плед с лица. Зыбкое освещение спальни, благодаря рассеянному и уже предутреннему свету, проникающему через панорамное окно на полукруглой стене, всё же позволяло его рассмотреть. И хотя это был страшно худой и почти старый человек, ничуть не похожий на полузабытого отца, она знала, что он её отец. – Уйди, – попросила она через огромное усилие, поскольку была на грани парализации от страха.

– Я и уйду. Не жить же я к тебе пришёл, – ответил он удивительно буднично и сипловато. Голос тоже был не совсем тот, рыку подобный, что она помнила. – Успокойся. Ты же отлично поняла, что я не привидение. Я не мог прийти открыто и днём. Я здесь на Земле на нелегальном положении. Мне нельзя себя никак обнаружить. Я и без того рискую. Ты же видишь, что я жив и здоров. И я вижу, что ты жива и здорова. Хотя я сильно изменился и постарел, а ты, напротив, не постарела ничуть. А вот изменилась настолько, что я и не поверил бы, что ты дочь моя, а не кто-то другая, тут заселившаяся. Если бы я точно не знал, что ты Ксения Венд. Жена Рудольфа Венда, бывшая Воронова.

– Впервые вижу такой сон, – ответила Ксения. – Хотя нет. На спутнике мне снились подобные же сны. Наверное, там что-то необратимо во мне сдвинулось, и я так и не вернулась к прежней своей норме. Осталась чуточку душевно сдвинутой.

– Пусть так, – согласился человек с лысым, по-прежнему очень красивым, идеально вылепленным черепом. У него и черты были те же самые – крупные, чёткие, нисколько не деформированные временем, а всё равно он был старообразным подобием прежнего отца. – Так легче. И тебе. И мне. Мы взаимно друг другу снимся.

– В посмертном существовании люди тоже видят сны? Выходит, ты умер старым, раз таким ко мне явился? Даже экипировка у тебя та же, профессиональная. Я тебя и не помню в светских костюмах.

– Я тоже не помню, были ли у меня светские костюмы? Если только в молодости. А потом мне было удобно жить в том, в чём я и работал. Моя жизнь состояла из одной работы. В моём пост существовании ничего особо-то и не изменилось.

– Из одной ли работы? А девушки – десантницы, твои юные красотки из твоего личного, учебного корпуса?

– Я не был феодалом, чтобы обладать личными вотчинами и рабами. Другое дело, что я сам иногда обучал и отслеживал лучших из учащихся.

– Помнишь её, Вегу? Свою любимую ученицу – тайную жену?

– Помню, – отозвался он просто и легко. Без раздумий и без его прошлых привычных шифровок. Лгать он не умел, а правду говорить было не всегда удобно. Поэтому он иногда отвечал маме на её откровенные расспросы таким образом, что лжи в его ответах не было, а и правды не уловишь. – Как бы я забыл ту, чьи сыновья одни из лучших моих звёздных воинов.

– А! То есть и они умерли? Так выходит «Созвездие Рая» существует? Вы там?

Он не ответил. Молчать Ксения не умела даже во сне. – Жалеешь её, Вегу-златоглазку, хотя бы и в загробном мире?

– Не было у меня никакого гроба, а потому и мира такого я не знаю. Конечно, я жалею тех, кого обижал и заставлял страдать.

– Она пьяницей стала, как и Ростислав. Его давно уже с прежней работы изгнали. На Земле живёт в каком-то аграрном приморском городке. Там и Вега твоя с ним. Она за Паникина замуж вышла, как своего Каменобродского бросила. Уж очень тот Кремень деградировал в космических путешествиях, раскололся своей некогда цельной структурой в полную шизу. Так и сгинул где-то после неблагополучной космической колонии. А Вега толстая стала, задастая, краснощёкая. Они с Ростиславом как две помидорины на одном кусте. Один большой помидор, а другая – маленькая помидорка. На солнце лоснятся, жизни радуются. Она песни поёт, виноград выращивает, а потом из него же сделанное вино вместе хлещут. По вечерам в море купаются, на закат любуются. Конечно, я преувеличила, что она спилась, но жизнь-то её со звёздных высот скатилась в земные долины безвозвратно. Мне о том сам Ростислав и рассказывал, как в гости к нам наезжал. К внукам своим. Без Веги, понятно. Она меня на дух не переносила и не переносит. А Рудольф редким гостем в моём доме был. Вот так, папа. Как была я одна, так и осталась, ничего особенно-то и не приобретя. Детей не считаю, с ними жизнь моя была и есть полная чаша. Жаль, что ты так и не увидел моего Рудика. Он вылитый ты. Уж очень Рита хочет отобрать его себе. Придумает что-нибудь. Смастерит какую-нибудь фальшивую экспертизу, что мальчику нельзя покидать пределы Земли. А я не отдам. Если на то пошло, я и сама Землю могу не покидать. Нужны они мне эти недолговечные мужья-любовники. Как думаешь? Или ты там уже не умеешь думать?

– Хотел объяснить тебе ещё тогда. Много лет тому… Да разве стала бы ты меня слушать? Я вовсе не зловещий уничтожитель твоего не рождённого первенца, я вынужден был поступить так, – голос его звучал настолько глухо, что казался реально потусторонним. Но для того, чтобы убедиться, не призрак ли он, надо было к нему притронуться, а она не могла. Не могла и всё.

– Я знал, что ты никуда не обращалась по поводу своей беременности. В расстроенных чувствах ты жила на тот момент. А я-то знал, что родить тебе здорового ребёнка это шанс примерно пятьдесят на пятьдесят. Не его и не твоя вина в том, а у матери твоей природа была серьёзно подпорчена уже. Вот тебе её изъяны и перепали. Заодно с её красотой. И как я угадал! Ибо чуйка у меня давно уж нечеловеческая. Так-то вот. Тот врач провёл своё исследование, очень быстро, спец был редкий, хотя и преступивший в своё время черту закона. И сказал, как пригвоздил: «Урода твоя дочь родит. Безмозглого. Без шансов уже исправить хоть что-то. Если бы сразу обратилась в Центр репродукции и материнства, как и делают все, починили бы всё. А так… бессилен я». Я ему и сказал, то есть приказал, не теряй время! Он и подчинился. Чего уж теперь?

Она знала, что он не врёт. Она и сама чуяла, что-то не то с нею происходило. А на что надеялась? Да на что можно было и надеяться в той ситуации, когда она повредилась в уме и сама.

– Рад я, что детишки твои здоровые и красивые получились от него. Рад, что матерью ты стала. Хотя и припозднилась. Может и такое быть, что в том «Эдеме», будь он не ладен! Тебя починили всю до самой твоей малой частички. Обновили всю. А ведь не будь этого Эдема, не возникли бы и Лбы… эти ловцы обреченного будущего. И не появился бы на свет никогда твой Венд ненаглядный. Ведь Соломир Змеелов уже на ту пору, как зачал ту, что Кариной Венд стала, жил вторую жизнь свою.

– Почему… – прошептала она будто замороженными губами, – Ты не нашёл возможности мне об этом рассказать тогда же? Ведь я ненавидела тебя все эти годы, ненавидела…. – кажется, он её не услышал.

– Змеелов как тот самый сказочный персонаж, который обещал инопланетному чуду-юду отдать своё потомство за собственную шкуру. На Паралее попал он в плен к пришельцу, а тот и пощадил его при условии, что он сделает ему ребёнка от женщины, там проживающей. Долго тот пришелец искал ту, что подошла бы ему для его целей. И нашёл такую. Подходящую, самую красивую и чистую нашёл. На всю Паралею одна такая и нашлась. … Соломир нешуточно ею увлёкся, хотел даже уволочь её на Землю и договор нарушить. Да… – он завздыхал, – Аха-ха-ха, ха-ха… У того пришельца был там его же враг. Они были из одной звёздной червоточины на Паралею выброшены, да что-то не поделили. Войну друг с другом устроили. Так тот враг и навёл на след той особы служителя какого-то местного культа, который был одержим ею куда как сильнее, чем Соломир. Она жрицей Матери Воды там была, под властью влюблённого жреца Чёрного Владыки пребывала. Жрец и выкрал её из-под носа Соломира. Соломир же, понимая, что за нарушение договора, за то, что прятал девушку у себя в надежде убежать с нею на Землю, ему смерть от того, кто шутником уж точно не являлся. Он и смылся со сверхсветовой скоростью. Искать её не стал. А тот пришелец, оставшись с кукишем вместе желанного ему приплода, от своего замысла не отказался. Приглядел он потом другого землянина, тоже потомка Змеелова. Ибо потомство у того Змеелова неисчислимое, как я полагаю…

– Хороша сказка. Продолжай. Если уж начал.

– Да. Так вот. После той неудачи неземной пришелец подарил ещё одному сыну Змеелова, появившемуся на земной базе уже после патриарха рода Соломира, одну местную красотку. С тем же наказом. Оплодотворить её. И опять незадача вышла. Та девица сбежала куда-то. Ну, потом-то выяснилось, что она девочку родила. А пришельцу девочка была без особой надобности, он и махнул на неё рукой, как оно и бывает с негодным экспериментальным образцом. Пусть себе живёт, но мне-то к чему тратить на неё свой драгоценный ресурс? Но от замысла своего он не отказался, будучи в нашем если понимании как бы и бессмертным. Что ему время? Своего наследника, чтобы соответствовал его замыслу по всем своим параметрам, он всё-таки приобрёл. И мальчик этот родился на Паралее от твоего Венда! Внука того самого Соломира. Хотя мог и другого использовать, тоже потомка Змеелова. Ибо потомство у него неисчислимое, как я полагаю…

– Матерью того мальчика Нэя была? – спросила она.

– Нэя? Не знаю. Имена прочесть в тех образах, что мне и доступны для восприятия, не могу. Ты что же, думаешь, Венду твоему в той Паралее одна Нэя рожала детей? Ха! Или ты, даже проживая вторую свою жизнь…

– Третью, – перебила она. – Первая жизнь была у меня до его отлёта с Земли. Вторая… когда я как тень загробная скиталась по Земле несколько десятилетий. А третья началась на той планете, что Артур «Ксенией» назвал…

– Тем более. Третью жизнь живёшь, а не поняла, кто он такой, твой Венд. Он же полное подобие того Змеелова! Из всего множества детей самый удачный он получился в смысле этого подобия. Змеелов, впоследствии Вайс, сделал для него столько, сколько ни для одного из своих потомков не делал. Взял в ГРОЗ против всех установлений и правил. Потом все огрехи-промахи его зачищал, вплоть до того, что девицу одну в подземельях самой ГРОЗ твой Венд подверг насилию.

– А твои-то огрехи, как ты тут выразился, кто тебе прощал? Ты тоже Вегу подверг насилию в юном возрасте. И не в подземельях, а в собственном отсеке для отдыха, и тоже в управленческом небоскрёбе ГРОЗ.

– Поклёп на меня возвели. Не было такого. Любовь была у меня с ней. Взаимная.

Чтобы уйти от темы, явно и болезненно его затронувшей, он сказал, – Хорош сынок у тебя! На меня, на деда своего, сильно похож он. Успел я просмотреть записи о нём. Жаль не придётся мне с ним вживую пообщаться-помиловаться по отечески.

– А мне ничуть не жаль! Я даже не скажу ему о тебе ни словечка. Потому что выела моя ненависть к тебе, длиной во всю мою жизнь, все те чувства, что и были у меня когда-то… Нет у меня отца! Нет и воспоминаний о тебе.

– Сам узнает, когда время придёт. И помешать ему в том ты не сможешь.

– Хочешь сказать, что мне не позволят взять его с собой на планету Ксения?

– Не понравилось кому-то такое вот имя, присвоенное той планете. Переименовали в Землю – два. Решили, что не подходит новому миру имя «Чужая». Она теперь не чужая, а своя.

– Рита развела свою бурную деятельность, что ли? Она к тому же задумала отнять моего сыночка. Раз уж Рудольфа никогда уже вернуть не сможет. И никто уже не может… – Кения заплакала молчаливыми, горючими в буквальном смысле, слезами, прожигающими глаза как кислотой.

– Никто уже не отберёт твоего сыночка златовласого, – произнёс он утешительно-ласковым голосом из давно забытого детства. Учуял как-то её слезный спазм, – Не сможет. Вегу постарайся увидеть перед своим отлётом. Передай вот что. Прошу я прощения у неё и у мужа её Ростислава, пусть не поминают лихом. Скажи также, что её сыновья, рождённые от меня, живы и здоровы. Ростом вымахали выше отца, а красотой в неё, в звёздочку мою переменчивую, пошли. Она ведь первая начала от меня гулять, я и обозлился. Я ни Риту, ни Нику не любил. Одну её. Рита была незаменима для меня тогда по другим делам, Ника болью моей была и осталась. А Вега – юная цветущая вишенка была моей отрадой неописуемой. Да не уберёг. Занят был очень, то отлучки, то дела неподъёмные и нескончаемые, то битвы с врагами беспощадными. А ты думала? У нас там такие войны и были, и остались под прикрытием синтетически-ослепительных стен и крыш. А тут и налетели на мою вишенку курсанты как стая воробьёв горластых, наглых, голодных вечно. Уж очень притягательной и ароматной она была. И одна почти всегда. Редко востребованная, а в самом соку. Всю и расклевали, засранцы! Я озлился, чуть не убил её. А вот выкинуть окончательно так и не смог. Не хотелось совсем уж одному куковать. Риту не считаю я женщиной, и не считал особо-то никогда. Она была оборотень. Коварный и беспощадный, когда дело касалось тех корпоративных интересов и целей, коим она служила. Не мне она служила, как я обольщался. И чтобы не страдала ты, знай, что крепче, чем ту рыжеволосую девочку, дочку мою ясноглазую из самых начальных глав твоей, да и моей, в сущности, жизни никого я не любил. Не знаю уж, почему тебе, клонированной женщине, которую впервые я вижу, досталась память о её юности и обо мне как об отце…

– То есть? Я не я, и хата не моя? Да ты сумасшедший! А что, бывают сумасшедшие призраки? Вот удивительно-то как!

– Ты не та Ксения, – произнёс он сердито, но утвердительно. – Ты только новёхонькая подделка под неё. Ты дубликат. Хотя дубликат и качественный. От подлинника мало отличимый. И даже по-своему более высокого ты качества, если телесного. А с душой своей сама разбирайся. Если она у тебя есть, а не осталась в тех преступных лабораториях, откуда ты и выпорхнула со своей юной и нечеловечески атласной кожей. От того и не любил тебя твой муж, что чуял обманку.

– Чего он там чуял? И чего ты-то злобный такой? Не мой ты отец, а сыч какой-то из чёрной дыры. Ты сам дубликат! Не знаю уж, где тебя и выпекали такого, всего закопчённого. В аду что ли?

– В аду. В космическом. Космос и есть ад для человека.

– Я и чую. Не отец ты мой, а чёрт – оборотень! – и Ксения в страхе кинула в него подушку. Он перехватил её и стал жадно нюхать, как огромная собака. – Запах узнаю. Запах твоих волос мне родной. Молекулярный состав, вся биохимия, весьма подобны тому, каковы и были у моей доченьки. Продвинулись, что и говорить, засранцы, чуть ли не на место Бога метят. Да недолго им тут царствовать. Скоро придёт им всем конец. Впереди полная перезагрузка всей планетарной программы. Зачем ты согласилась тогда пройти страшную процедуру в так называемом Экспериментальном Доме Молодости? Зачем обольстилась? Согласилась стать пост человеком? Ксюшка, моя глупая и доверчивая душа! Как бы я целовал твои естественные морщинки, твою – несовершенную, побитую временем, а подлинную красоту. Настоящую. А теперь никто и не знает, сколько таких вот дубликатов, сделанных с бесподобного оригинала – творения самого Божественного духа, бродят не только по Земле, а и в других мирах, подобных Земле?

– Я настоящая! Настоящая! Я отлично всё помню. Маму, детство, тебя, чучело лысое и жестокое! И даже не за тот аборт насильственный возненавидела я тебя. Тогда что-то и продолжало во мне теплиться к тебе, какое-никакое, а понимание. Ведь тот эскулап-твой невольник шепнул мне, что избавил меня от рождения неполноценного ребёнка. От муки материнской и самой непереносимой, не дай Бог кому её пережить. Да ещё за такое моё преступное уклонение от преждевременного обследования меня могли и на будущее лишить возможности стать матерью. И я почувствовала, что он не врёт. Злилась лишь, что инъекцию сделали внезапно, обездвижили, усыпили как собаку бешеную. Утащили в какое-то подземелье, что ли? А чтобы осознанно и уже навсегда возненавидела я тебя у берега той лесной речки, когда ты умывался в ней. Ты же о маме и слезинки не пролил. Даже рыдал всухую. Заколку женскую помню, какую ты из кармана вынул, да в речку бросил. Веге она принадлежала? Она потом назло тебе волосы коротко стригла под мальчика. Ух, какая она злющая была! Но тебе такая стерва под характер твой и нужна была. Вишенку себе нашёл! Да она волчьей ягодой была, а не вишенкой. Колючая, драчливая, даже на заднице искристые шипы на брючках у неё были. Не любила она тебя, а только хотела на твоих плечах в верхние этажи вашей ГРОЗ проехать без всякого пропуска и должного образования. Она всем давала, кто хотел её п… с вживлёнными бриллиантами на лобке! Даже высоко о себе мнящий в те времена Венд – сын своей мамы-ханжи с нею пробовал на белейших маминых простынях. В ту квартиру в элитном небоскрёбе, что ты щедро волчьей ягодке своей подарил, Венд не ходил никогда. Боялся тебя, шефа своего. Вдруг ты туда заявишься, как захочется тебе со своим барахлишком искристым поразвлечься? А я, между прочим, в том «Звёздном Персее» всех лучше была, всех стройнее, чище, хотя и наивная я была до глупости. А перчатки мамины я забрала с того куста. Вернулась и сняла их. Убрала потом, как память о маме. Помнишь это? А помнишь, как катал меня на своём горбу, а я тебя «лошадушкой» называла и жалела тебя? Уйди прочь, привидение нестерпимое! Инкуб сумасшедший! Я не звала тебя. Не о тебе я тоскую!

– Дура ты! Инкуб это тот, с кем женщина совокупляется. Бес, прикинувшийся любовником. А я твой отец. Пожалуй, темперамент-то да дурь прежние остались. Таких и не подделаешь, как ни старайся. Наверное, я действительно чуточку сошёл с ума от своей подозрительности. Жизнь такая уж мне досталась. Не человеческая, если по своей жестокости и испытаниям. Прости меня.

И Ксения вдруг вспомнила старого прадеда. Нахлобучь этому лысому пришельцу из ада седой парик с кудрями, да навесь бороду как Дед Морозу, вылитый прадед из таёжного терема.

– Прощаю. Только целовать не буду. Не целуюсь с призраками.

А он вдруг положил тёплую и вовсе не призрачную, большую ручищу ей на лоб, и она мгновенно отключилась.

Утро другой жизни

Ксения проснулась поздно. Она спала настолько крепко, что в утренние часы уже не видела снов. За прозрачной стеной стоял пасмурный день, явно готовящийся к принятию затяжных осадков. Вставать не хотелось. Спальная комната блестела каждой своей полочкой и вещичкой, ни пылинки не оставила вчера разошедшаяся в своём трудовом энтузиазме Рита. Ксения была ей благодарна, поняв, что тою движет искренняя жалость к ней, запустившей свой дом. Но Ксения и раньше не страдала манией чистоты. Какой с детьми может быть идеальный порядок? Одно уберёшь, другое уже рассыпали, третье разбросали. Рудольф был дома редким гостем, а им и так всем было хорошо. Убирались все вместе и дружно, кроме отлынивающей от уборки Альбины. Она убирала только свою комнату. Но порядок, которым восхищались, и ходили некоторое время чуть не на цыпочках, боясь его порушить, быстро превращался в свою противоположность, которая и была всем привычна. И то, что Рита приняла за дикий беспорядок из-за отрешения Ксении от всего, было отчасти и обычным состоянием их дома. Ксения усугубила его, расшвыряв своё тряпье, и только.

Лёжа, она подумала о том, как было бы хорошо, если бы к ней вместо ночного кошмара, притворившегося её постаревшим отцом, явился призрак мужа. Есть же счастливицы, продолжающие жить с теми, кто навсегда ушёл. Спать с ними, миловаться. Но, то ли Рудольф не так уж сильно её любил, то ли она обладала крепкой и здоровой психикой, он к ней ни разу не пришёл. И в снах его не было. «Жив скотина, вот и не снится, призраком не таскается»! Скорее всего, думала она, насмехаясь над собственным ожиданием, ему настолько осточертели эти бесконечные жёны, что он решил начать свою жизнь заново, с чистого листа, от них всех подальше. И может быть, он проведёт эту свою жизнь после жизни совсем иначе, став неузнаваемым, став суровым аскетом, каким и хотел всегда казаться. Замерцал её контактный браслет, и она услышала голос Робина, но удивиться ему не успела.

– Рита умерла ночью, – сказал он с легким акцентом, – острая сердечная недостаточность. Она была одна. В своём прежнем доме. – Он долго молчал. Решал, стоит или нет говорить ей дальнейшее. – Смерть произошла от естественной причины. Это часто случается с теми, кто… Ты знаешь. Пока это предварительное заключение. Но… – он опять заглох, раздражая Ксению своей знакомой ей манерой цедить информацию.

– Что же. Счастливая судьба! Всем бы такую длинную жизнь – полную чашу, и лёгкую смерть. Или ждёшь соболезнований? Кому они нужны? Тебе? Ей? Не думаю…

– Накануне ночью у неё кто-то был, – Робин проигнорировал её тираду на грани издевательства. Но у Ксении не было сожаления по поводу необратимости, и очень справедливой! данного факта, как не было жалости к той, кто давно жила в чужом столетии и ела чужие сдобные хлеба.

– Тот, кто удалил из неё скрытый чип, определив место под кожей, где он был вживлён, был человеком из нашей структуры, что не подлежит ни малейшему сомнению. Также была нейтрализована система визуального контроля в доме, и ни единого отпечатка пальца, ни единого следа. Экспертиза оказалась бесполезной, она словно бы умерла во сне. На столике рядом стоял недопитый чай. Может, так и было. Она вполне могла в полубессознательном состоянии какое-то время существовать и даже совершать привычные действия в автоматическом режиме, приготовила чай. Были случаи, когда люди приходили на работу, по-сути уже убитые, и окончательно умирали уже у всех на глазах. У тех сектантов особый изуверский почерк, не без издёвки. Правда, Вейс был убит острым клинком в сердце у себя на рабочем месте. И та же самая история – ни следов, ни записи в системах наблюдения. Была также ликвидирована вся его секретная база данных, все его архивы зачищены. Он сидел на своём рабочем месте за чашкой недопитого чая, но как в глухой разорённой гробнице, ни единого следа его деятельности и богатого, собранного за многие десятилетия, если не столетия, материала. Ничего не осталось, нигде. И какая наглая демонстративная жестокость, архаично-дикого по методу преступления! Я предупреждал Риту, увещевал её оставить русских и перебираться к нам за океан окончательно, но она… Они профессионалы своего страшного дела, и ГРОЗ, по-видимому, заражена их агентурой.