– У него до отлёта на ту ужасную планету Трол была только ты. А эта, что навязалась, Клара? Лариса? Она же была у него от обиды на тебя. Ты не знала? Когда ты ушла из балета учиться в эту сельскохозяйственную, что ли? Академию, он очень переживал по поводу того, что тебя уведут от него более интересные соперники. Я говорила ему: «Кому там? Какие-то будущие труженики полей в ужасных космических агропоселениях? Картофельные начальники, каким стал твой отец – бывший блестящий и мужественный герой, и настоящий опустившийся обжора – бабник, краснощёкий синьор Помидор»? Рудольф напросился вести там практику по этим модулям, чтобы контролировать тебя. Он не мог развязаться с этой Ритой столь быстро и окончательно, как хотел. Я знаю, что все ваши ссоры были из-за неё, из-за Риты… – она перешла на шёпот, но Рита была довольно далеко, через несколько комнат от них. – Ты вечно его изводила. Он приехал как-то и сказал: «Мама, я женюсь. Я её люблю». «Женись. Мне-то что». «Её отец против. Но мне всё равно. Кто сейчас слушает отцов? Она шальная дура, но я сумею её развить и воспитать. Ещё не всё потеряно с ней». И представь, привозит ко мне эту Клару, что ли?

– Лору.

– Ну да. А где же рыжеволосая фея? – спрашиваю. А он: «С нею покончено. Она…». И сказал такое, что не умею передать, не приучена это говорить в приличном обществе. А эта Клара была ему не нужна, что очевидно стало мне как матери сразу же. Он так и сказал: «Я женился на первой встречной, чтобы забыть рыжую…». И он опять стал обзывать тебя. Но я видела, случилась непоправимая ошибка.

«Все ссорятся», – сказала я, – «дурак, ты будешь жалеть».

«Мы не ссорились», – так он сказал, – «но мне нужна преданная жена, послушная, а не эта – рыжий смерч. Теперь пусть подметает весь мусор. Мне безразлично. Я её вышвырнул из своей жизни».

«Жестоко! Жизнь накажет тебя за растоптанное чувство, первое и чистое чувство девушки», – так я сказала. Но кого он слушал? А сегодня Рита говорит: «Летим к детям Рудольфа». А тут ты.

Она не вспомнила о встрече той ночью, когда Рудольф прилетел в Альпы после возвращения с Трола. Как будто она чего-то боялась. Или не знала, как увязать ту Ксению и эту молоденькую женщину, что была сейчас перед ней. А если и догадывалась, знала, то не желала этого касаться.

– У вас прекрасная память, – весьма равнодушно отозвалась Ксения, чтобы хоть что-то ей ответить.

– Да. Тренированная многими десятилетиями работы в музеях мира. Сейчас я работаю у себя на Родине, в музее-замке в Альпах. Живу, где и прежде. Ты помнишь мой дом? В нём мало что изменилось. Я консервативна. Тебя не забудешь! Эту огненную голову! Ты стала красавица, а была очаровательной хулиганкой. Но ему такая и была нужна, как ты. А сам он где?

– На работе, – Ксения не понимала, почему мать Рудольфа ничего не знает о его жизни.

– А то был случай. С ним не бывает нормальных случаев. И тот был ненормальный. – Её манера говорить потешала Ксению, но видимо так происходило из-за её плохого владения русским языком, а не потому, что она была комическим человеком.

Сама забудешь, так другие напомнят

– Он притащил из Космоса Аэлиту. Был такой старый-старый русский роман «Аэлита». Очень красивый возвышенный роман. Так умели изображать чувства только в далёкую старину. Архаичный, но необыкновенный роман. В юности, изучая русский язык, я плакала над историей фантастической любви. Почему у меня так не было никогда? Та, кого я называю Аэлитой, реальная инопланетянка была не такая, она только обманывала своей внешней утончённостью облика. Я действительно забыла её имя. Простое и глупое какое-то, как и она сама. Но не помню и всё. Настолько хотела о ней забыть, что забыла на самом деле. Она совершала космическое секс-турне, а он хотел на ней жениться. Я помню, они сидели за моим столом, и она умела как-то воздействовать на сексуальные центры наших земных самцов, особый род врождённого умения их племени, я думаю. Он вскочил из-за стола как маньяк, неожиданно, и потащил её в мою постель, в мою спальню на моих глазах, я еле успела убежать из дома. Он рассказывал, не мне, а Рите, что на том Троле особенные женщины, и были случаи, когда от таких вот умелиц земные мужчины умирали прямо на них или под ними, кому как не повезёт. Майн Гот! Она впоследствии сбежала от него и здесь на Земле нашла ещё кого-то. Он ходил как загробная тень, так эта космическая присоска сумела не только прилепиться сама, но и отравить его сердце, душу, всю кровь. Но на вид сущее ничтожество, полудурок какой-то. Она сидела за гостевым столом в моём приличном доме, обряженная в… – тут Карина задумалась, подбирая определение. – В какую-то неприличную тюль…

– Тюль? – переспросила уязвлённая её бесстыжими россказнями Ксения, – что это?

– Такой текстиль, весь в дырочках и прозрачный. Она имела весьма красивую, неестественно-надутую грудь и выставляла её на любование всем желающим. К сожалению, она не была роботом, созданным для целей, о которых не говорят в приличном обществе. Она была одушевлённым женским и по виду абсолютно земным существом, юным и натуральным. В противном случае, она бы так его не заводила. Чего уж, даже я любовалась на неё. Её нежнейшим лицом и показной, как оказалось, кротостью. Когда она встала из-за стола, то тут уж и явила всю свою низость. Не упускала ни малейшего повода, чтобы не принять непристойную позу, нагнуться перед ним, якобы чтобы поднять ложечку. Или вот. Встала, якобы рассмотреть мою коллекцию, и нагнулась над витриной, а платье-то прозрачное, а трусы-то чисто символические. Только для того и разыгран был весь спектакль, чтобы дать ему понять свою неугасимую похоть. Превратить мой дом в непристойный закрытый клуб? У него даже кровь к лицу прилила, он чуть не подавился. Это было нечто из мира насекомых, что ли. Ей нужно было только одно. Только оплодотворить свою инопланетную утробу и заполонить наш мир своим выводком – своими личинками. Мир человекообразных насекомых это отвратительно. Мне хотелось запустить в неё вазой с фруктами, выгнать вон, но из-за любви к нему я вытерпела. Вот, думаю, сколько земных девушек было у него, и ни одна себя так не вела, а я ещё была ими недовольна. Да. Но ей хотелось много впечатлений. Потом она всё же улетела в своё созвездие. Майн Гот! Ещё не хватало, чтобы она нарожала тут космических уродцев, или кого там производят подобные мезальянсы? Но, всё же, заимел с тобой нормальных детей. Хотя… И ты и он, вы же ненормальные оба.

Пожилая, но не старая внешне женщина, была столь далека от Рудольфа, что Ксения и не знала, что такие отношения вообще существуют между родными людьми. Она не знала ничего о его жизни. Рита ничего ей не рассказала, Рудольф тоже. Зачем это было делать Ксении?

– Я всегда понимала, что ты была необходима ему. Когда возвращался из России, всегда был такой радостный. Садился на открытую террасу, смотрел на Альпы и ничего не ел. Мечтал о тебе. Я не видела его таким окрылённым никогда. А Рита, – тут мама Карина опять перешла на шёпот, – она его подавляла. Только ты окрыляла. А Клара? Он вечно был с нею груб, капризен. И мне стал грубить. Я ей говорила: «Мужчину надо уметь воспитать. Иначе он будет сидеть на твоей голове». И я оказалась права. Она стелилась, но он не нуждался в ней. Как это не понимать? А тебе с какой любовью он выбирал подарки, советовался со мной. А той не дарил ничего, так пустяк если.

Тут мама разглядела алмаз Нэи на руке у Ксении. Ксения пыталась объяснить себе, что это память о спутнике, но дело было в другом. Невозможно было одолеть тягу к красоте неотразимого камня, присвоенного ею чужого наследия. Но ведь оно было выброшено. Разве нет?

– Что у тебя такое? – мама Карин впилась глазами в кристаллическое великолепие на безымянном пальце Ксении, отливающее то синим, то зелёным, то голубым. При определенном повороте руки кольцо тотчас же и обесцвечивалось, но начинало сиять куском льда, в который, как в плен попал солнечный луч, и начинал метаться и гореть маленьким фейерверком, рассыпаясь на колючие искры.

– Это же феномен какой-то!

– Рудольф подарил, – солгала Ксения.

– Такую роскошь? – её глаза горели фанатичным огнём застарелого коллекционера.

– Он привёз с Трола. С той планеты, где жил двадцать лет.

– Невероятный камень, – она держала руку Ксении своими холёными, но далеко не изысканными руками.

– Как красива твоя рука! – похвалила она Ксению, – мне не привёз ничего, – добавила она обиженно, – я имею в виду ничего подобного. Но и зачем мне? Только такой красавице и следует это носить.

– Какая уж я красавица! – печально ответила Ксения. – Мне полвека.

Мама Карин взглянула странно и искоса, прекрасно давая этим взглядом понять, что разгадала её тайну.

– Молчи об этом. Кому какое дело, сколько тебе действительно лет. Мне восемьдесят лет. Но я не собираюсь быть старой. Да. Но мы же не в те жуткие времена живём, когда старели после сорока лет. Я сравнивала, изучала старую иллюстрированную литературу. Женщины сегодня, которым шестьдесят – семьдесят лет, по своим физическим характеристикам являются как тридцатилетние женщины прошлых веков. Но ты и тут всех превзошла. Тебе на вид двадцать, больше не дашь. Ты стала моложе, чем была тогда, помнишь, ночью? – и она осеклась.

– Да, молода, хороша я, сказала она, уползая. Живу я всего лишь сто лет. – Ксения процитировала стихотворение, которое недавно читала детям из старой коллекции маминой антикварной электронной детской книги, оставшейся у самой мамы со времён её детства. А теперь задействованной Ксенией для детей. Это была сказка о черепахе, не желающей быть бабушкой. Но мама Карин не поняла её и посмотрела, приподняв брови, как тогда тридцать лет назад.

«Ну и кретинка»! – сказали её холодные глаза.

Безразличие к собственным внукам

– Ну что же! – и она встала из-за столика, – вы нашли друг друга, – и скорбно, совсем по-старушечьи сжала свои ещё свежие и не старые губы. – Я никогда не пью кофе, даже чай редко. Только чистую воду. И тебе советую. Подай мне свежую воду. Ледяную! – она так и сказала тоном ледяного приказа: «подай»! Ксения без слов указала на кран, из которого и набирали отфильтрованную воду для питья. Стаканы стояли рядом на подвесной полочке. Лёд хранился в маленькой морозильной камере, встроенной в стену, тоже рядом. Карин с брезгливым лицом вполне уверенными движениями проделала манипуляции с водой и кубиком извлечённого из морозилки льда. Выпила медленными глотками, не меня выражения брезгливости, будто пила невозможную горечь. – Ты всегда была образцом достойного поведения, – сказала она, после чего тщательно и собственными руками вымыла стакан под тем же краном, предназначенным только для питья. Бережно поставила стакан на место. – Я не люблю оставлять после себя даже самый незначительный мусор или непорядок. Нигде. И я никогда не ем в чужих домах. Ничего.

– Да вы как старообрядец какой! А посуду у себя после гостей не выбрасываете? Вроде как осквернённую греховными прикосновениями чужаков? – Тут уж Ксения разозлилась по-настоящему, не понимая, к чему Карин так внимательно следила за её приготовлениями и не сказала о своём сектантском презрении к угощению в чужом доме. Видимо, в этом была явлена тоже разновидность презрения, но уже издевательского. – Достаточно и элементарной стерилизации, – ответила Карин. Ксения взяла с полки тот самый стакан, из которого пила гостья, и выбросила в домашний утилизатор, открыв для этого стенную нишу. Бабуля проследила за её действиями с улыбкой. Она была довольна тем, что вызвала досаду хозяйки. А Ксения жалела только о том, что не бросила стакан в её нелепую башню на голове, и засмеялась, представив, как бы смешно она накренилась набок. Смех начисто ликвидировал её подступающий гнев. Карин же мало волновал ущерб в чужом доме, ведь это бы стакан Ксении.

Они вышли из дома в приусадебный лес. Дети играли на мягком покрытии игровой площадки, прячась друг от друга в лабиринте. Ксен сидел под развесистым кустарником черёмухи, густым и обширным, ставшим деревом от старости, и блаженно улыбался, следя за детьми. Многопрофильный робот, которого Ксен звал по домашнему «Васькой», косил газон, мягко жужжа при этом. Рудик проснулся и был тут же, он рвал цветы в клумбах, радовался и пихал их в рот.

– Не видишь, что ли, ребёнок цветы жрёт! – возмутилась Ксения.

– Фу! – сморщилась Рита, – Ксюша, ты верна себе.

Мама Карин молчаливо и вопросительно разглядывала детей. Ксен выстроил их в ряд, как послушных солдатиков перед суровым и пристрастным генералом бабушкой, свалившейся с неба. Она изучала их внимательно, но без старческого умиления в глазах. И Ксении стало жаль их остро, пронзительно, так что захотелось прижать, заласкать, наговорить много ласковых утешительных слов.

«Сироты вы мои», – так она подумала, ощущая жгучее наполнение глаз, – «никому вы не нужны теперь. А какой подвиг совершила ваша мамка, родив вас в резервуаре, вмонтированном в недра преисподней, знаю только я. Ибо и сама познала, что это – роды под куполом, там, где никогда не знаешь, что будет завтра, и будет ли оно, это завтра. И где она теперь ваша предательница мамка? Которая одна и любила вас так, как никто уже не сможет». – И она дала себе клятву спонтанно, страстно, что будет любить их как родных, как своего Рудика, не отличая их, всех вместе, неважно будет или нет любить их родной отец.

– Вот этот, – бабушка указала на длинненького и белокурого Андрея, самого старшего из присутствующих детей, ему было шесть лет, – на Рудольфа похож. Очень, очень похож. Одно лицо. А эти? – она пронзительно уставилась на трехлетних близнецов Толика и Алешу, – в кого? Темноволосые, а глаза светлые слишком. Рудольф беленький был в детстве, а ты рыжая. И глаза у него всегда яркие были, аквамариновые с очень густыми ресницами. А эти? – и она сурово, вопросительно упёрлась в Ксению взглядом старого инквизитора.

– Ты даже в семейной жизни осталась верна себе, – заключила она, имея в виду, что дети чьи-то, а не Рудольфа. Рита улыбалась, как сфинкс.

– Ах, да! – Мама Карин быстро утратила интерес к детям, – я забыла, что ты жила на спутнике. Было жутко? – Она проигнорировала отчего-то Рудика. Ксения взяла его на руки, и только тогда она сказала, – А этот рыжий какой! Майн Гот! Неужели в тебя будет?

– В моего папу, Артёма Воронова, – гордо ответила Ксения.

– Разве он был рыжий? Лысый, как каменная отполированная сфера.

– Что же, что лысый? У него же порода была рыжая.

– Ярко каштановый. Вот каким он должен был быть. И мог. Но не хотел отдавать этому восстановлению своё время, считал, что внешность мужчины – это дело десятое, – поправила Рита.

– Разве я сказала, что он всегда был лысым? Мне ли и не знать, каким молодцом он был! Ты-то разве видела его когда с волосами? – обратилась Карин к Рите с заметным неудовольствием.

– Русский репейник, – пробормотала она себе под нос на русском же языке, с умыслом для Ксении. И дальше произнесла уже для всех прочих, – Он был приставучий, колючий и ненормальный. Цеплял всякую девушку за подол, едва она приближалась к нему на близкое расстояние. Ты, его дочь, вся в него! Я смогла его стряхнуть в отличие от твоей матери. Твоя мать была кротким ангелом, и в тебе ничего нет от её утонченной непохожести на подавляющее большинство, из какового и был твой отец, и есть ты сама. – Что её разозлило? Рыжие волосы ребёнка, ответ Ксении или замечание Риты? Но она стала, как пасмурная серая туча.

– Это же не является наследственным фактором, то, что он был лыс, – зло ответила ей Ксения. «Тумба бесчувственная! Хоть бы слово ласковое сказала детям, хоть бы гостинцы захватила, если знала, что летит к детям. Бабушка – лошадушка! Не прокатишься на такой лошадушке»!

– Ну и дети у тебя! На все цвета, – она оглядела дом. – Что же у Рудольфа такой старый дом? Он же теперь в высокой обойме в управлении космической разведки. А дом как из прошлого. Правда, он всегда любил всё историческое. Как и я.

– Это дом моего отца Артёма Воронова, – перебила её Ксения.

Рудик, привлечённый заколками гордой бабушки, оказавшись близко, он сидел на руках Ксении, схватил бабушку за волосы всей пятернёй.

– Ай! – взвизгнула она, как девочка и обиженно схватила его ручку. Он заплакал от её грубости, но заколку успел вырвать с солидным пучком её волос. Заколка имела в себе включения дорогих натуральных камней, а он не отпускал её из маленького цепкого кулачка. – Майн Гот! – ворчала мама Карин, – сломал причёску! Что и хотеть от ребёнка. Какова мама, таковы и дети. Надо бить за это по рукам.

– Попробуй, – злорадно усмехнулась Ксения и передумала отнимать у Рудика заколку. – Кто позволит? – Башня на голове накренилась и повисла над одним ухом «доброй бабушки». Рудик словно выполнил тайное желание матери – несколько подпортить безупречный вид ледяной альпийской и незваной пришелицы.

– Я Рудольфа держала в узде. Детей нельзя распускать!

– Он что, лошадь был? «В узде». Не знаю, впрочем, в какой узде его вы держали, в молодости он был хулиган и драчун. Вечно с кем-то дрался, а уж что вытворял…

– Ты давала к тому повод.

Ксения развернулась спиной к дорогой гостье, поставила Рудика в газон. Рита и Ксен уже не слушали их препирательств и обсуждали проблему спутника Гелия.

– Первое время я ходил как пьяный. Это была жизнь после жизни. Земля – вот где подлинный рай, и оценить её мне пришлось со стороны, а это, скажу я, не то, что услышать от других. Эйфория не оставляет меня до сих пор… – Ксен изливал душу Рите, а она продолжала улыбаться застылой и дежурной улыбкой повелителя пустынь – сфинкса, чем была невыносима Ксении. Или причина была в другом. В том, в чём Ксения себе не признавалась. Рита чувствовала её состояние, прощупывала её, понимая, как хочется Ксении задать вопрос о Рудольфе. Но Ксения гордо молчала, а Рита не без скрытой и торжествующей издёвки ничего Ксении не говорила. Ждала её унизительных расспросов, того, что она не выдержит, выдаст свои чувства. Но Ксения выдерживала. Вела себя так, будто это её дети. И больше ничьи. Они были соперницы, и обе это понимали.

Рудик уже копал заколкой почву в газоне.

– Забери же! – приказала Ксения Ксену, – а то поранится.

Ксен аккуратно вынул большую острую заколку из его пальчиков, сунув в руку мальчика заботливо протянутый Толиком совок. Но бабушка брезгливо отшатнулась от драгоценности, испачканной в земле, а Ксен, не понимая ценности вещи, решив, что искорки на ней это стекло, а не россыпь бриллиантов, небрежно сунул её в карман своих шорт.

– Не вздумай её выбросить, – шепнула Ксения. – А с этой фурии не убудет. Настоящие редчайшие камушки. Она им и счёта не имеет.

Карин подозрительно прислушалась к её шепоту, но о заколке не напомнила. Гордо направилась к ступеням открытой террасы, через которую был вход в жилое помещение со стороны участка леса и цветников.

Небольшая стычка напоследок

– Пойдём в дом! – сказала повелительно мама Карин, – я должна делать новую причёску.

Они направились в гостиную, оставив детей на улице с Ксеном и с Ритой. Увидев её экспозицию фарфоровых балерин, а также блёклых, безмерно старых по времени, юных барышень в кринолинах, кавалеров с белыми буклями и всех прочих сказочных персонажей из других веков, Карин заинтересовалась, забыв о лохматой голове.

– Ты собрала эти редкости?

– Нет. Это мамины.

– У меня в запасниках есть что-то подобное, что не представляет культурно-исторического интереса. Я тебе подарю несколько оригинальных вещиц. Помнится, я тебе уже дарила. Танцующую девушку.

– Нет. Ничего вы мне не дарили.

– Ну как же! Я помню. Она была невероятно изысканна, а Рудольф ещё сказал, что она похожа на тебя.

– Да нет же!

– Ах, да! Это же была Аэлита. Это ей я подарила. Ты простила ему роман с иноземной красавицей? Он её невероятно любил. Да я уж рассказывала. Бросался на неё в моём присутствии. И это, заметь, после того, как пришёл ко мне после целого дня валяния с ней в постели у себя в доме. Вот у кого стоило бы поучиться тебе, искусству вызывать такое желание к себе со стороны мужчин. А на вид? Что в ней было? Кроме её несомненно оригинальной внешности, я не сказала бы, что она обладала классической красотой, как ты. – Она мстила ей за причёску и утрату заколки. Жалела. Но держала фасон. – Всё время её целовал, глядел в её глаза, как вышколенный домашний пёс. Никогда не видела его таким. Но это же было ненормально! Я ему говорила. Только не вздумай делать ей детей! Уж лучше ты, чем та. Хотя и ты не подарок. Но ему лучше и не найти, такому уроду.

– Разве он урод? Он же всегда был красавец.

– Я имею в виду его характер. Или он стал у него другой? Не колотит тебя как прежде?

– Когда это он меня колотил?

– Тогда в музее. Он схватил тебя за волосы во время вашей ссоры, и чуть не выдрал тебе твой роскошный хвост, обозвав тебя рыжей драной кошкой. Ты так визжала. Я боялась, что сбежится весь музейный персонал! К сожалению, я не имела уже над ним власти, а то бы я отхлестала его по наглой морде за подобное отношение к девушке в публичном месте. Но тогда я поняла, что ваш разрыв неизбежен. Удивительно, как вы и встретились потом.

Вошла Рита. Она слышала последнюю часть повествования Карин и удовлетворённо мерцала глазищами, но сделала вид, что тоже заинтересовалась коллекцией. Ей было весело. Ксении хотелось тоже схватить её за хвост, её прическа была как раз такой, как тогда у самой Ксении в музее. Длинный хвост, перетянутый на макушке красивой заколкой из золотисто-красного симбирцита – древнего окаменевшего перламутра. Почему-то Ксения была уверена, что Рита взяла эту заколку из россыпей сокровищ своей подруги Карин. Будучи жадной, корыстной, она всегда вела себя так, что дорогие безделушки для неё ничего не значат, и бесцеремонно брала их у других знакомых приятельниц и подчинённых женщин без возврата. А у Ксении так вообще вела себя, как будто это её дом. И странное дело, Ксения никогда не одёргивала её. Тут Рита сказала, вытянув заколку из волос, поскольку заметила интерес Ксении к ней, – Узнаёшь? Твой подарок, – после чего тряхнула своей роскошной гривой.

– Мой? – поразилась Ксения, – когда было? Не помню…

– Помнишь, приходила в ГРОЗ отлавливать его, когда он вернулся?

– Нет! Не было такого никогда! – Ксения стала алой, стала задыхаться от волнения.

– А он именно тогда расстался с Нэей и бродил неприкаянный. Кажется, даже к тебе хотел наведаться. Вот тогда-то его и ухватила та обесцвеченная метла. Не догадываешься, о ком я? Всё тогда могло сложиться иначе, если бы ты послушала меня и пришла ко мне в тот самый день, когда я тебе и велела. Ради тебя он вполне мог и отказаться от этого спутника, сожравшего десять лет его жизни! Он сделал бы невиданный карьерный взлёт, как ему и было уготовано сверху, – теми, кто его ценил и ждал давно. Но гордец как всегда решил идти своим путём, поросшим чертополохом. Как и ты не слушалась меня никогда, потому и не пришла ко мне, а пошла пить кофе в «Башню ветров». И пила столь долго, что думаю, булькала потом как водяной. Зато на твоё пустое место как раз и пришла пустая растрёпа …

– Разве не о твоём баобабе тогда шла речь? – почти прошептала Ксения. – Ты говорила мне о том, что будет встреча с тем, кто изменит мою жизнь чудесным образом. Каким же образом…

– Ты о Вайсе? – Рита засмеялась. – Конечно, он отчасти сумасброд, но я никогда и близко тебя к нему не подпустила бы! Зря ты его и боялась. Вайс сам никогда бы ко мне не пришёл. К нему сами все пути ищут, да редко кто находит. Я другие твои мечтания хотела осуществить, дурочка! А ты не поняла ничего. Ведь он и сам тогда тосковал о тебе. Мне ли было не понять! К Вайсу тебя ревновал и уверял меня, что ты как была, так и осталась самой прекрасной женщиной планеты. Такие слова не говорят о женщине, если её не любят. Таскался ко мне, как по встроенной программе, хотя делать ему у меня было и нечего. Потому что сам того не понимая, тебя ждал! Я же ему открытым текстом сказала, что ты по ГРОЗ бродишь, как тень отца Гамлета, только не загробная к счастью, и его ищешь. А ты в то самое время, когда я, как пошлая сводня, держала его у себя под надуманным предлогом и ждала тебя, как мы и договорились, куда ты направилась? И опять десять лет космическому псу под хвост пошли!

– Ты конкретно ни о чём мне не сказала, чтобы я поняла как нужно.

– А ты слушала чем? Или в наушниках была? Мелодиями из музархива услаждалась, старомодная ты моль! Куда уж конкретнее то было.

– Он всегда знал, где можно меня найти…

– Там же твой верный кум Тыква жил, ты забыла? Как и теперь живёт. Вот видишь, всё ты помнишь, – равнодушно дополнила Рита, указывая глазами на возникшего в помещении Ксена. Но Ксен попил водички и ушёл.

– Пустая метла это кто? – наступала на Риту Ксения. – Ты о Нелли? Она любила только Рамона.

– Она и любила только Рамона после того, как на спутнике он ей сказал, что не разучился пользоваться оружием, а здесь ему будет легко спрятать её труп за пределами купольного поселения в чёрных скалах. Если она сделает из него объект для всеобщего презрения и неуважения. Она струсила настолько, что стала тихой и пристойной девочкой. Рамон на спутнике и Рамон на Земле – это разные Рамоны. Она поняла раз и навсегда, что попала не только в другую систему звёздных координат, но и в другую систему ценностей.

– Она продолжала любить Рамона и после его исчезновения, – сказала Ксения. – Рамон был для неё больше чем мужем. Можно сказать, отцом, которого у неё не было, а также учителем. По-моему, он тоже её любил. Она так и не поверила в его гибель. Чуяла, что Рамон жив. Хотя, конечно, суровых клятв верности хранить было уже незачем.

– Чего там она чуяла? Если он погиб. Такой злодей настолько запугал её, что даже его смерть не сняла оковы страха с её задавленного существа.

– Кто злодей? Рамон? Да ты шутишь! И никого он не запугивал. Он был на такое не способен.

– Знаешь ты, кто и на что способен! Он был зловредный сектант, ничуть не раскаявшийся убийца с личиком галантного пастушка, вроде того, что у тебя тут выстроились фарфоровым частоколом.

– Где теперь живёт Нелли?

– Прекрасно устроена, – встряла мама Карина. – Я же тебе говорила. Муж сильный и добрый человек, сама красавица, дом последняя разработка строительной индустрии…

– Она сообразила, находясь на спутнике, что из прежней половой невоздержанности можно сотворить источник дохода, – дополнила сведения Рита как всегда на свой манер, мягко произнося гадости о людях. .– У неё отличный дом и образчик транспортного средства последней разработки. Она вышла замуж за Лёню Губина или Гоблина, не помню фамилию. Он вернулся к ней после отбытия срока заключения на спутнике. Милый союз, хотя муженёк не первый сорт, если честно. Да ей не привыкать к бывшим уголовникам. Что ни говори, дефектная природа всегда себя проявляет, как ты её не шлифуй самым продвинутым воспитанием. А у неё и воспитание было так себе, периферийное какое-то.

– Тот Лёня её любил. Я сразу поняла, что-то слишком он большие претензии к ней предъявлял, а она в упор его на спутнике не замечала.

– Дела мне нет, как слушать тут новеллы о ваших спутниковых мелодрамах! – скривилась Рита, обрывая Ксению. – Чувствуется, как ты напиталась там чудовищным примитивизмом, неизбежным во всех замкнутых и не крупных по численности человеческих обществах.

– А ты сама?

– Я вовремя оттуда сбежала. Я сроду бы туда не попала, если бы не беспокойство за Венда. Если бы не моя буквально материнская забота о нём. Он отправился туда, не будучи полностью душевно исцелённым. Это только ты всю жизнь не вылезаешь за пределы своей драгоценной скорлупки, а я и о других привыкла заботиться. Иначе жизнь моя смысла не имела бы, – процедила Рита.

– Ну, так и я сбежала вовремя.

– Сбежала, когда поняла, что тебя оттеснят в самый заброшенный угол без защиты Венда.

– Как и тебя саму без защиты Вайса давно оттеснили бы в самый никчемный угол вашей ГРОЗ! И даже за её пределы выставили бы! Ты никому там не нужна, кроме своего Вайса. И тут нет оскорбления, потому что честно. Мы обе с тобою барахло из прошлых эпох, хотя и красиво смотримся. Как мамина коллекция…

Тоном властного приказа Рита оборвала её, – Если считаешь себя барахлом, то не включай меня в свою компанию! Я так и поняла, что некая молодая прыткая особа на спутнике спихнула тебя с твоих завоеванных позиций, отсюда и твой пессимизм. Понятно, что я ни с кем не поделюсь своими прозрениями, уровень моего развития не тот, чтобы честно вещать о том, что человеку знать не только больно и тяжело, а не всегда и нужно.

– Что за странные у вас препирательства? – встряла в их непонятный для себя диалог Карин, выходя из глубокой задумчивости. – Ксения, ты знаешь Вайса?

– Нет! – закричала Ксения. – Я никогда его не знала, не знаю и знать не хочу!

– Тогда чего и кричать? Мало ли кто и кого когда-то и где-то ждал. А у этой, – она небрежно кивнула на Риту, – вечное желание испортить людям настроение, поскольку её саму Бог радости лишил.

– Разве только меня одну? – спросила Рита.

Карин её проигнорировала, обращаясь только к Ксении, – Важно то, что есть у тебя теперь. А у тебя счастливая семья, чему я рада и чему я удивляюсь. – Она побродила по обширной комнате, где и был домашний музей Ксении, вернее, музей памяти её матери. -Почему у вас так скромно? Не считая твоего музейного хлама. У тебя даже нет интерактивных обоев или голографических безделиц, хотя я и сама не люблю иллюзию роскоши, которой нет в действительности. Рудольф же любит, чтобы было всё красиво, современно. Я приучила его к изысканности в быту. Я сама всё это любила, люблю до сих пор. Музей на дому – это не его стиль. У него аллергия на музейную ветошь. Он разлюбил всё музейное ещё в юности, когда торчал у меня из-за своего снобизма, потому что презирал сверстников. Это было. Да. В подростковом периоде он был отшельник. Одна женщина, не буду называть её имени, быстро излечила его от тяги к прекрасным миражам. С тех пор он не любит ничего архаичного, романтичного, пасторально-клубничного.

– Истеричного, комичного, неприличного, – продолжила, издеваясь, Ксения. Карин заглядывала в её рот, как будто силилась сосчитать её зубы, но манеры – это было не про неё, залежалую аристократку, живущую в музейной башне. – У меня зубы не антиквариат, не надейтесь, я подлинно молода. И кусаться я умею.

– Ужасный дом! Неопрятный…

– Неохватный, незнатный. Дом потомков русских извозчиков и нечёсаных подавальщиков блинов с жирным коровьим маслом. А на ногах валенки с подсолнухами. А рот после блинов мы утираем подолами. Туда же и сморкаемся, когда приходим в дом с мороза. А то ещё любимое занятие – бросаемся бубликами, если ссоримся.