Планета по имени Ксения

Всё это было бы смешно, если бы не закончилось психическим расстройством Лоры. Однажды она вышла из дома и забыла, кто она, как её зовут и куда ей идти. Она вдруг очнулась как от сна в каком-то аэролёте, не помня как там оказалась, и обратилась к попутчику, отчуждённо сидящему рядом, не подскажет ли он, как ей добраться до Трола. Она купила вишни и везет их мужу, он их ужасно любит, и он ждёт её. Она стала искать корзинку с вишнями, но, понятно, найти не могла. Вишня была где-то потеряна. Также она поведала ему, что ей пришло сообщение, и что удивительно! Без всякого посредства той же Галактической Связи. Причём же тут ГС? Так спросил заинтересованный попутчик.

– Ну как же! Ведь Трол – планета, открытая Трофимовым Олегом. А вы думали, что это название населённого пункта?

– Как же сообщение? – Напомнил ещё более заинтересованный попутчик.

– Да я была у него сегодня ночью, – ответила несчастная брошенная жена. – Мы ели вишни, и я была в том самом платье, которое сшила сразу же после нашей свадьбы. Такое платье было у той девочки из нашей группы, у Ксении, и я поняла, как нравится ему красное платье. Тоже себе заказала такое же. Я ходила к его шефу, стояла на коленях, просила отослать меня к нему, но он пригрозил отправить меня в Центр психического восстановления. И, правда, вызвал какого-то человека, очень похожего на вас своей пышной шевелюрой. Лысый же деспот велел меня сдать охране. Я попала туда в их небоскрёб, потому что я украла код допуска у мужа. Если ещё раз придёшь, сказал мне лысый, полыхая злыми глазищами, попадёшь на острова системы «Сапфир». Больше я не пойду в ту страшную гигантскую ракушку».

– Чем же она так страшна? – спросил у неё человек, ставший свидетелем неадекватного поведения молодой женщины.

– Она же обладает нечеловеческой архитектурой, – ответила Лора.– И это не случайно. Мама уверяла меня, но я не верила, что их там обрабатывают особыми методами, и они утрачивают человеческие качества. Я лично в том убедилась. После этой космической каменной ракушки, когда я вышла из неё, я забыла там своё имя. И не могу его вспомнить. Я только помню, что у меня есть принц Артур. Но не помню, где он. Не помню, была ли я с ним, когда ходила к тому лысому тирану или же нет?

– Принц? Это его имя?

– Имя – Артур. А принц это потому, что в нём течёт королевская кровь. Но кому это важно теперь? Это же смешно. К тому же ещё в древности его предки по линии отца вступали в мезальянс с людьми другого уровня социального конструкта той эпохи. Теперь никого не волнует, чья у кого там кровь. Но тогда! Я понятия не имею, как мне попасть на Трол, но и своего маленького принца я тоже потеряла. Где он?

Человек заботливо вызвал нужную службу помощи для несчастной женщины, заодно он обнаружил закрытого в квартире семейного отеля маленького мальчика, которого она оставила, того самого «принца Артура». Ребёнок радостно играл в своём манеже и даже не плакал, видимо, привыкнув к маминым частым отлучкам. В манеже рядом с ним находилась домашняя белоснежная кошка. Сам мальчик румяный и сытенький, ничуть не заброшенный, угощал кошку из своей бутылочки с кисло – молочной смесью. Кошка не отказывалась от угощения, заботливо облизывая и губки ребёнка. Лора была заботливая мать. Но кошка всегда своевольничала, оставаясь без присмотра, и поэтому забралась в манеж к мальчику. Вреда ему она причинить не могла, как уверяла потом Лора, но тот человек, а это был Ратмир, ничего и никому не рассказал о кошке, только шефу. Также он не стал рассказывать никому постороннему, что мальчик был оставлен матерью в полном одиночестве. Ребёнка тотчас забрала мать Лоры. Иначе Лору могли лишить материнских прав на сына.

Всю ту печальную историю Ксении рассказал отец, потому что тот случайный попутчик Лоры и был один из космодесантников, дежуривший в офисе её отца в тот день, Ратмир. Он и провожал Лору домой по приказу шефа, а уже в процессе общения с ней ему и стало ясно, что она утратила адекватность происходящему. После своего выздоровления она отказалась от своего «принца» Артура, что, впрочем, не мешало ей без всякого чувства вины навещать его у деда и считать себя нормальной матерью.

Как бы и подневольная страсть

– Так что же, – спросила Ксения у него, – твоя жертвенная, послушная и воздушная инопланетянка утратила свою незаменимость?

– Она устаёт. Я же тебе сказал. Я её люблю, жалею.

Непостижимо, но было так, их мысли текли в одном русле, он озвучил то, о чём она думала.

– Артюша- генерал думал, что упёк меня в преисподнюю, а на деле там был почти рай, если не замечать того, что планета была подпорчена местными бандитскими разборками их главарей. Мы неплохо там устроились. Там было много живописных мест, дивные девушки, хотя и спрятанные за жуткими лохмотьями. Бедность – бич всех диких сообществ, насекомые, паразиты, инфекции. Там был такой промысел у местных. Они рыскали повсюду, как бешеные стаи шакалов и находили редких красавиц в их грязи, на каких-то задворках их мира. Затем их отмывали, наряжали, обучали для того, чтобы они услаждали досуг богачей. Мы жили там как полубоги, а это, скажу тебе, искус, который выдержать было трудно. Спасала только железная выучка профессии, но душу там всегда можно было отвести. Девушки были похожи на взбитые сливки, воздушные и неземные, и если ими не обжираться … но у меня всегда было развито чувство меры.

– Это да! Такой разговор тому свидетельство. Звёздный воин он, а звёздный бандит – не хочешь? Мерзко и слушать тебя!

– Там было нельзя иначе. Мы сами себе были психологи и понимали, как нам лучше. Там не Земля, а Артюша психолог был никакой, в отличие от той, кого любил всю жизнь. Вместо наказания он устроил мне курорт, хотя и с элементами экстремального включения, зато то, что испытал я там, ему не удалось испытать никогда. Я только на Троле догадался, почему люди, там служившие и оттуда прибывающие, искажали подлинную информацию. Они зарезервировали планету Трол как элитную ссылку для своих людей, кого нельзя было по тем или иным причинам прикрыть от закона в случае его нарушения. А на деле устроили там милый уголок отдохновения.

– Он не любил Риту. Только маму. Рита была от его нужды, от того, что мама болела.

– Пусть и от нужды. Но где та грань, отделяющая любовь от нужды? Вот ты кто? Любовь или нужда?

Ксения закрыла уши руками, в его подлых откровениях было намерение её унизить, обесценить. Надо было встать и немедленно уйти, не приходить больше никогда. Но она не ушла и стала приходить к нему по ночам. И будто не разделяли их космические бездны и годы её тщетной веры в возвращение утраченного, будто и не было у них общей памяти. Вернее, у неё она была, а у него не было ничего, никакой памяти о прошлом – прах, пыль. Он жил только настоящим, он не хотел иметь к тому человеку из её прошлого никакого отношения.

Она возвращалась от него. Спутник совершал оборот вокруг светила Регина вместе со своей планетой по времени около тридцати земных часов. Ночь была длинной, и их рабочий и биологический режим не совпадал с течением местных суток. Иногда новый старый возлюбленный был нежен, иногда деловито быстр и бесцеремонно выпихивал прочь, как только она приходила в себя, так что даже комбинезон ей приходилось застёгивать на улице. Редкие встречные «жаворонки» с подозрением, с тайным любопытством косились на её лохматую голову. Волосы вились и разлетались вокруг головы нимбом, лучистым в первых лучах Регины, но нимбом грешным. Янтарные потоки чужого светила были равнодушны к грехам и делам пришлых чужаков. А Ксения, увы или ах! Часто несла в себе остроту переживаний, наполняющих её счастьем, пусть и ущербным, ворованным.

Его же курочка, вылупившаяся где-то в другой звёздной системе, спала в своей пирамидке, уставшая от забот о маленьких детях, и вряд ли была озабочена отсутствием мужа, вряд ли имела время и силы анализировать нюансы проявлений его чувств. Да и насколько была она способна переживать как человек? Или так думала Ксения, так себя утешала? Там на их Паралее женщины нежны и ласковы, как незабвенная мамина кошка Пуська.

Рудольф раньше часто сравнивал Ксению с кошкой, когда оскорблял, говоря, что из милого рыжего и ручного котёнка она стала драной и гулящей кошкой. Но она никогда не была драной, всегда безупречно одета, с безупречной ровной спинкой. Она любила белоснежные блузки, воздушные платья, обувь только изящную, идеально сидящую на небольших ступнях. Да, наедине с собой она любила себя, она ценила себя, но не умела отстаивать свою ценность и позволяла себя топтать. Ксения не знала, как это прекратить, не было у неё сил отказаться от него, оставить, забыть. Не дала ей природа власти над своей, наверное, низшей, природой чувствований.

«Презирайте, презирайте»! – говорила она мысленно неведомо кому, – «а уж как я сама себя презираю». Такой вот мучительный, не иначе как наследственный, выверт натуры, безволие и позволило Вороне сделать из неё колдовскую куклу для порчи чужого благополучия, стать игрушкой, какой-то пластиковой замусленной дешёвкой, чья яркая раскраска тоже дешёвка, и у которой нет, не может быть обновления ни в чём.

Вот что значит не найти своего верного и благодарного спутника, не узнать его, пройти мимо, и все дары втуне, и тогда в прошлом божии природные, и теперь рукотворные, хотя и сверхсекретные. И надо же ей было схлестнуться с хромым бродягой, пришедшим в храм искусства в пляжных шлепанцах. Нога зажила у него быстро, но почему-то он вспоминался ей с этой хромой ногой особенно часто, будто и не носил он другой одежды, кроме шорт, майки и тех шлёпанцев. И был-то в них пару раз, а вот запомнился.

Но не хотел Бог вмешиваться в её недостойные и ничтожные глупости, вразумлять и освобождать от мук. Да и где Он? Ксения глядела в небо, напоминавшее цитрин, янтарь, это если думать возвышенно. А если нет, то на мочу отстойную, вот на что оно похоже, это чужое гнусное небо, и нет, не может быть у такого мира Творца, наделённого благостью и милостью. Он остался на Земле. А ты чего впёрлась сюда? Кого послушала? Кому подчинилась и кому отдаёшь себя? После минут наивысшего взлёта наваливалась тоска – расплата.

– Ты для чего-то внушила себе, что я единственный, – сказал он, – ты просто открывала через меня физиологию любви. Я был в этом смысле первым. Но потом ты столь же страстно училась делать это и с другими.

– Гад ты, ползучий или летучий! Будь, кем хочешь, но так говорить женщине, прилетевшей сюда исключительно ради тебя. Я не забыла ничего. А ты… У меня было мало близких людей, но ты был самый худший из всех, кого я знала! – внутри её свернуло жгутом. – Нэя тоже неплохо проделывала это с другими. Даже ребёнка родила на Земле.

– Заткнись! Мне неохота ничего помнить и перебирать, как чётки во время молитвы, свои и уж тем более твои воспоминания. Мне нет дела до твоих порнографических откровений. С кем, как, на чём, на ком верхом.

– А мне до твоих рассказов о «секс» путешествиях за гранью всего земного! Не буду я к тебе больше ходить! Скотина!

– Да куда ты денешься, Коломбина обшарпанная! После твоей реставрации ничего в твоей голове не изменилось. – Вот такой была временами эта их любовь! Была куклой, ею и осталась!

Немного о прошлом «праведной» Карины

Как-то разговор зашёл о его матери. Какой она была? Спросила Ксения. В том смысле, в каком бывает женщина в личной своей жизни. Была она у неё или нет? Личная жизнь?

– Она была такая же, как ты. Никому не умела отказать.

– Откуда знаешь?

– Оттуда. Мой папа, столь ею презираемый, часто навещал её. Когда она меня изгоняла, она думала, что это способ сохранить её для меня на почитаемой высоте. Но я всё понимал. Я постепенно утратил к ней любовь, а потом и уважение.

– Бедная королева без трона! А как она гордилась своей родословной и своим достоинством. Но что это такое, её достоинство женщины? В отсутствии которого она меня всегда обличала…

– То же самое, что и у тебя, что у вас у всех. Ничем её «достоинство» от других, я думаю, не отличалось.

– Как же ты презираешь мать! Не удивительно, что ты ни во что не ставишь женщин. Даже свою святую добычу со звёзд.

– Мужчины определённого сорта вполне заменяли моей матери трон. Она всегда находила над кем царствовать. Но над собою я уже не позволял ей.

– Ага! Не позволял он! А как затрещину тебе отвесила, так ты сидел, съёжившись перед ней. Забыл о том утре в Альпах? Она вбила тебе послушание с детства, лупя тебя по щекам, по плечам за всякую ерунду.

– Откуда ты взяла?

– Мне отец рассказывал. Он защищал тебя от её гнева не раз. Да ты и не помнишь, конечно. Мелкий был.

Он долго молчал. Ей удалось задеть его за больное и постыдное место. Помнил он всё!

– Я давно вырос. И мысленно возвёл её на эшафот, мне было необходимо вырвать из себя её власть над собой, и это произошло, когда я перестал любить её. Не стало власти, не стало любви к ней.

– Боже! Кого я полюбила..

Договорить остальное, смелости не хватило. А то бы сказала о том, что её отец всегда понимал и его, и всю его семейку, почему и не хотел сближения своей кровиночки со столь тайно щербатым, пусть и героически-знаменитым родом. Насколько же отец был лучше, хотя тоже был мурзавец. Стаж Венда на Троле именно отец потребовал засчитать ему за блестящую карьеру. А он там жрал неземные взбитые сливки и не подавился ни разу, зараза! И это в то время, когда Лора сидела на острове «Сапфира» с раскуроченной любимым мужем головой. А она… Да ладно уж об этом.

Мать осталась его болевой точкой даже теперь. Когда отец улетал в свои звёздные командировки, его дом превращался в гостиницу для друзей, и сыну-школьнику уже некуда было возвращаться на каникулы и выходные. Приходилось перебираться к матери. Он уставал от этого вечного социума и любил одиночество. Он затворялся безвылазно, но Карину и это раздражало. У неё иногда появлялись друзья-мужчины. Её так и не почившие окончательно отношения с бывшим мужем Паникиным вовсе не означали воссоединения отцов и детей. Вот тогда он и полюбил музей, где работала Карина, и вообще все музеи на свете. Занялся изучением истории. Там было тихо, мало людей, молчаливые коллеги Карины любили его. У него там была даже собственная башня, которую ему выделили для уединения и занятий. А то бы ему пришлось слоняться по планете, когда она выгоняла его. Его в музее же и кормили, обожали, жалели и понимали его заброшенность. Он стал своеобразным сыном музейного полка. Матери было дело только до себя. Увившись своими ожерельями, украсившись своими перстнями, каждый из этих перстней был весом с добрый булыжник, она преображалась в языческую богиню, ждущую своих молитвенников и рабов. А она ведь иногда могла ударить его наотмашь и этими камнями, что и украшали её очень красивые длинные, талантливые без сомнения, пальцы. Правда, талант, столь ярко проявивший себя в её внешности и умственном развитии, ничем выдающимся или значимым так и не сумел одарить человечество.

Ладошка как кувалда. Она могла бы стать и женщиной – борцом, женщиной – космодесантницей, но оказалась слишком утончённо-развитой для подобных видов деятельности. Аура профессорского дома, где она выросла, оказалась слишком плотной, чтобы её преодолеть и выйти на иные просторы профессиональной реализации. Ксения-то увидела её позже, когда Карина стала уже. остывать. Когда она уже устала ждать всегда несовершенных и быстро надоедающих друзей, когда уже не готовила ради них изысканные обеды, утомившись и от бесконечных бесед, ни разу так и не поразивших ничем новым, бесед. Поражал только Воронов – герой-любовник, но муж чужой, да и любовник всегда чей-то ещё. Для Карины времени у него не имелось в наличии. И сына точно также она критиковать устала, хотя и брюзжала, брызгая в него иногда остаточным паром. За всё. За манеру одеваться, за безвкусие увлечений, за громоздкую фигуру, унаследованную от отца. Тут он ей был благодарен. Благодаря её, словесным в основном, оплеухам он стал едва ли не эталоном земного мужчины, не вылезая из тренировочных и прочих спорткомплексов.

Карина же, так уж вышло, любила миниатюрных мужчин, таких примерно как Ксен. Таковым был отец Карины – академик и «квадратный трёхчлен всех мировых академий», как смеялся над ней сын Рудольф Венд. Не над дедушкой, а над спесью мамы. У Карины же и первый муж был богатырём, и первый возлюбленный такой же, если по комплекции. И оба уроженцы далёкой от Альп России. Рудольфу пришлось в детстве пообщаться с Вороновым, с отцом Ксении, и помнил он его довольно ярко. И думал потом, что любила его мать в действительности-то здоровяков-богатырей, но назло им впоследствии предпочитала миниатюру. Стройно-худощавые мужчины с безупречными манерами, в основном, появлялись у них в доме, но никогда и ничего по-настоящему для её души не значили.

«Рудольф, дорогой, ты уже уходишь? Как жаль мой мальчик. Нет ни малейшего желания торчать со мной». – это уже она говорила очередному рафинированному другу, всякий из которых на взгляд мальчика – сына был недоделанным. То большеголовым, «репоголовым», при тощем теле, то «голова миндалём», как обзывал он кого-нибудь из них, когда сообщал матери своё мнение о её гостях.

Мама же также сообщала то тому, то другому гостю об особенностях родного чада, хотя редко кому из них такие сведения и были надобны, – И дом ему тюрьма. Мальчик так рвётся познать весь мир. И это правильно. Даже кофе с нами не выпьешь? А у нас такой замечательное жаркое с белыми грибами и шпинатом, шоколадный торт-суфле. Но ты не любишь, знаю, знаю. Не буду тебя и злить.

И мальчик, пуская голодную слюну, уходил из дома, добирался на подземном транспорте до нужного места, в основном это был музей. Куда же ему ещё? Она не давала ему карманных средств. А в школьном городке на каникулы и выходные финансовые средства выделяли только сиротам и тем, у кого родители отсутствовали на Земле. Только Ростислав Паникин, его бесподобный, добрейший и умнейший, совершенно-сложенный отец, наглядный образец человека будущего, ему ни в чём не отказывал. Да был он не частым гостем на Земле.

В музее старушка-хранительница кормила его тонюсенькими немецкими бутербродами и чаем. Иногда ещё какая-нибудь служительница музы Клио, более щедрая в силу молодости, приобретала для него какие-то лакомства, вроде маленьких, жёстких печений в красивых коробочках, но ужасно невкусных. Но он и этому радовался. А мать в это время лакомилась с худощавым гостем взбитыми сливками и шоколадом, или гуся тушёного уплетали с яблоками, а то и дыню с пармской ветчиной. Она любила разнообразие. Дом её почти всегда пустовал, когда он учился и жил в школьном городке, но именно тогда, когда возвращался сын, наступало нашествие худосочных гостей-друзей для «души». Трудно сказать, каковым было это «душевное» общение, и происходило оно только за столом или продолжалось на её белоснежных простынях, на которых она не разрешала ему точно также задушевно общаться потом с подружками, когда пришло их время.

Он не очень-то её и слушался впоследствии. Не мог же он располагаться с девочками на своей узкой и жёсткой постели. Она уже заранее приучала его к будущим тяготам космической карьеры. Как это ни странно, ему это помогло потом, в казарме. Даже там жизнь мало отличалась по своему комфорту от того, к чему он привык у матери. Но это всё потом. А тогда ему, одинокому мальчишке, не оставалось места и там, в его узком домашнем отсеке. Она гнала его зачастую и оттуда. Он должен был уходить. Куда? Ей это было всё равно.

«Иди к друзьям»! – говорила она, не понимая, как уставал он от этих друзей, живя в школьном городке. Как необходимо ему было одиночество хоть иногда. Отдых от себе подобных, побыть, что называется, в вакууме. Ему не хватало как раз безлюдья. Он обожал затворничество в те годы своего взросления.

Когда забыть не получается

Ксения подумала о своём отце. За что он любил его мать? Анаконду, которая наделила сына своей роскошной шкурой и рептильной начинкой, а его отец Паникин, простодушный и не особенно умный, дал ему свою мощь и энергичность. Как было ей устоять в свои неполные семнадцать?

– Ты и тут царишь. Чего тебе ещё? А мой отец, где он? – И Ксения костенела от своего сиротства, от того, что лежит тут рядом с прохвостом беспутным. Но, всё же, опыт долгой жизни не пропал даром. Худо-бедно выработалась и устойчивость к его выходкам, не то, что прежде. Душа её не была столь нежна и мягка, как младенческая пяточка Рудика, а была вся в жизненных натоптышах. Чтобы её пробить требовался очень тонко заточенный инструмент, а Рудольф был уже стёсан в этом смысле всей своей предыдущей жизнью, и ушибы, получаемые ею, не всегда и ощущались. Она быстро усвоила его развязный язык, переняла его манеру скрывать подлинные чувства за насмешкой. Стало даже весело, кто кого превзойдёт в этом умении, хотя веселье это давало всегда горькую отрыжку.

«Ещё чуть-чуть поживу тут и улечу, а его забуду», – а это «чуть-чуть» всё набирало силу. Она не хотела улетать, когда было можно. И вдруг стало нельзя. Пришло время, и живот стал заметен всем. К факту скорого появления ребёнка Рудольф отнесся с безразличием, как будто к нему это не имело отношения. Ведь у неё муж, и это забота Ксена. Многие догадывались об истинном положении дел. Небольшой городок, замкнутая под куполом жизнь не давала места для укрытия тайн. Ксен делал вид, что всё нормально, отражая от себя любые взгляды, как нечто, не ему предназначенное. Он жил в своём своеобразном уже куполе под куполом, и мнение людей о себе никогда не волновало его.

В ещё более отграниченном от общего обитаемого пространства под куполом, как в своеобразной музыкальной шкатулке обитала и жена Рудольфа, Нэя. Милая и приятная мелодия, раз и навсегда запрограммировавшая её изукрашенную шкатулку, погружала её в особое пространство, куда она не очень-то и допускала прочих. Она видела окружающее сквозь свою неземную и, казалось, радужную призму, никогда не покидающую её странную эту способность, излучающуюся из её глаз доверчивым бирюзовым сиянием. Как Ксен вечно торчал в своих подземельях, действительно, подземный гном, так и она редко появлялась на открытой поверхности поселения, пребывая где-то в своих хлопотах и закутках. И внешность её соответствовала такому её состоянию, она была похожа на изображение радостной рождественской открытки, вечный праздник, вечное кому-то поздравление, но открытки прошлогодней, с затёртыми уголками и никому уже не нужной, кроме детей, разумеется.

Так же и Ксен походил на гнома небольшим ростом, белыми длинными волосами и чёрной шапочкой, напяленной на голову. Кому он подражал этим маскарадом? Вероятно, древнему алхимику или никому не подражал, а так ему было удобно прятать неухоженные волосы. Как многие творческие и одержимые люди он забывал о внешности, а в периоды вдохновения – о еде и сне, не вылезая из своих лабораторий, общаясь только со своим загадочным внутренним миром и внешним миром своих питомцев-растений и роботами подземелий…

И вот всё это осталось позади, поглощённое тем, что Нэя называла Энтропизатором в своих дневниках. Звёздный ковш сгрёб и этот интервал их жизни, сбросил в неведомые информационные хранилища Вселенной, если допустить их существование, а Ксения в них верила. Не ради пустой случайной расточительности они живут и впитывают в себя безмерной душой безмерную эту Вселенную, кто её измерил? А кто измерил душу? Грешат и корчатся, плачут и стареют, расцветают в неповторимой красоте юности. Рождаются в крике и умирают со стоном – шелестом сухого, а бывает что и сорванного до времени листа. С дерева, корни которого затеряны в чёрных глубинах, крона устремлена в неведомое, а звёздной энергией напитан бесконечный разветвленный ствол.

Насущное требует жить настоящим

Их старый дом посветлел, ожил, наполнился запахом леса, запахом нагретых солнцем сосен, детскими криками, смехом. Детям было просторно, весело. Открытую террасу-лоджию забрасывало хвойными иглами, шишками. Дом стоял в лесу, это же был привилегированный район для управленческой элиты, к которой не принадлежали ни Ксен, ни Ксения. Но дом ей оставили за заслуги отца перед человечеством. Ксен опять работал на прежнем месте, в своём Центре разработок и восстановления пищевых ресурсов планеты, а Ксения сидела дома, куда Рита и привезла ей детей Рудольфа. Рита же снабжала её всем необходимым для жизни.

Пока робот выгружал коробки с продуктами, Рита отстранённо от Ксении стояла рядом, перекидываясь с Ксеном пустыми фразами, ни о чём не спрашивая у самой Ксении, ничем не интересуясь. Она не могла запомнить детей по именам и вечно их путала. Рудольф не приехал ни разу. Ксения так и не увидела его после сеанса связи на спутнике.

«Что же», – думала она, – «даже дети любимой наседушки стали ему не нужны, что уж и говорить о моём мальчике. Кто он ему? Да никто».

Как проявление этой обиды, возникало сожаление, что психанула на Артура, покинула спутник, он же планета Ксения, а теперь стала как наёмная нянька. Как низший разряд людей земной жизни, дешёвая обслуга чужого дорогого благополучия. Она одиноко ложилась в свою обширную постель, утратив непостижимого в его мотивациях любовника, исчезнувшего привычно и безболезненно для себя лично и больно, опять больно для неё. Артур же стёрся начисто, едва Земля приняла её в свои гравитационные объятия, словно на Земле Артуру места не было. Живого же мужа она мужем не считала, но Ксен упорно надеялся на другой разворот событий.

Ложилась почти поперёк неуместной этой ширины, поджав ноги к животу, застывала в скорбной позе не ко времени усопшего молодого скифа в древнем кургане, и смотрела безмолвные, редко цветные и с внятным сценарием, чаще серые и клочковато-мутные сны. И ни одного счастливого. Для кого-то другого были написаны счастливые сценарии неизвестным постановщиком, на её долю у него не хватало или таланта или желания, или и того и другого.

Насколько было легче прежде. Всё можно было списать на взаимное юное разгильдяйство. А теперь на что спишешь? Всё повторилось на новом витке спирали. А уж кажется, вкладывала всё своё достояние, но став взрослее, терпимее, увереннее и умнее, хотелось надеяться на это. Какую глубокую и долгую привязанность хранила и питала она к этому человеку, какое всепрощение явила, а всё зря. Псу под хвост, как говорил в таких случаях любитель старых поговорок её отец. И этот вызов через ГС опять обман. Он звал, манил как в юности, а она опять коченела в одиночестве.

Ксен в роли прежнего мужа казался невозможным настолько, что даже странно было ей думать, что столько лет она жила с ним под одной крышей. Они общались, как общаются между собою домочадцы, вместе пили чаи и ужинали, занимались с детьми, болтали о тот, о сём и разбредались каждый в свою часть большого дома. Дети любили Ксена, толкались с ним в его половине, когда он прибывал со своей работы. Он никогда на них не ругался, хотя они, совершая налёт на его жилое пространство, были подобны смерчам, сотрясающим его научную тихую обитель. Но он упрямо оставался, на что-то надеялся. Старшая дочь Рудольфа и Нэи, Альбина, была отдана в закрытую школу для детей, прибывших из далёких поселений – космических колоний. Но каждые выходные и одну неделю в месяц она проводила у Ксении и Ксена в окружении своих братьев. Послушная, серьёзная и умеющая таить, уже умеющая! Все свои сокровенные переживания в себе, маленькая светленькая девочка.

В один из дней вместе с Ритой из аэролёта на площадку перед домом вышла высокая дама в сером облегающем и длинном платье, с совершенно белой, как снежная вершина в Альпах, головой. Волосы были уложены пышными волнами и блестели от заколок в прозрачных льдистых и сверкающих камнях. И не случайно вылезли в мыслях эти Альпы, как оказалось.

Легка на помине….

В холл вошла мать Рудольфа. Не улыбаясь, но с милым выражением, она заявила Ксении, – Всё же, вы с ним сошлись!

Рита почему-то ничего ей не объяснила.

– Странно, – промолвила Ксения, – Как раз накануне много думала о вас. Выходит, сама же послала запрос на вашу выдачу в некое бюро завалявшихся вещей. Вот вы и прибыли сюда…

Карина ничего не поняла в её бормотании, уловив лишь, что речь о каких-то и чьих-то забытых вещах, и решила проявить положенную для всякого незваного гостя вежливость.

– Разве ты оставила у меня свою коллекцию старинных фигурок? Я отдала их Нелли Листиковой. Она у меня была. Мы пили с ней горячий шоколад у меня на открытой террасе. До чего же любезная девушка, до чего же русская красавица. Со светлой косой, с ловкими ручками. Всё сама потом убрала у меня в доме, оставив мне на память одну из чудесных фигурок известных когда-то русских мастеров-фарфористов. Только мне зачем?

– Нелька стала носить косу? Надо же… Она вышла замуж?

– Замуж? Так она сказала, что сразу же с мужем и вернулась с того спутника. Теперь они вместе обустраивают новый дом. Вместе путешествуют на приобретённом скоростном аэролёте. Счастливая и светлая пара…

– И как вам её муж? Хорош собой?

– Скорее, нехорош. Но глаза его буквально светятся то ли от счастья обретения такой вот девушки, то ли он добр по своей природе.

– ну, хоть кому-то удача прибыла с того спутника… А Листикова это не та девушка, с которой ваш сын отбыл на спутник в самом начале его освоения?

– Рудольф? Чтобы он отбыл с кем-то на спутник? Такого не было!

– Но ведь девушек-то он к вам приводил перед тем, как туда отбыть?

– Мало ли кого он приводил. Раз уж мой дом это и его дом, ты так не считаешь? У меня дом огромный. Места всем хватает. Он в Альпы прогуляться иногда прибывал, почему бы ему и не прихватить когда с собой девушку? Помнится, и ты с ним вместе меня посещала…

– Не сказала бы, что вы были рады своим гостям. Во всяком случае, меня горячим шоколадом вы не угощали ни разу.

– Ты совершенно не изменилась, рыжая хулиганка! Как это тебе удалось? Ты действовала мне на нервы, хотя и нравилась ты мне всегда. Твой отец не умел воспитать единственную дочь, а как здорово он проделывал это с мальчишками из космических корпусов.

– Мама воспитывала меня любовью и только любовью. Да к тому же то, о чём вы говорите, было так давно, что я и не помню ничего.

Ксения включила кофемашину, достала сладости, кое-что из лёгких закусок. Они сели вдвоем за столик, а Рита ушла к Ксену бесцеремонно осматривать его половину, или проверяла условия существования детей. Дети играли в лесопарке, а Рудик спал у Ксена в кабинете. Ксения не испытывала ни малейшего волнения или неловкости перед женщиной – кошмаром своей юности, будто они виделись каждый день. Ведь она была у себя в доме, а та незваным гостем.