– Это при условии, что они разговорчивы. А бывают же и молчуны. А бывают же и такие, к которым таким юным прозорливицам, как ты, входа не найти, настолько высоко они обитают, настолько надёжно спрятаны в своих райских обителях. Ты жила в Подмосковье?
Вот уж воистину Подмосковье переезжает в Космос! Так вот чья прабабушка связала ту шаль для мамы? В том самом медицинском Центре «Утренняя Звезда». Название, как бы, глумливое, если понимать смысл устроения подобных Центров. Но и не назовёшь подобный лечебный центр «Звездой вечерней»? Слишком наглядный символизм. Слишком цинично. К тому же там столько людей возвращали себе здоровье, и это факт неустранимый. К тому же, мама не была старой, а совсем молодой, только больной. И ей добрая милая женщина связала изумительной красоты шаль, чтобы она радовалась и грела свои зябкие плечи, отдыхая в тени, как она любила. Можно ли вообразить себе больного печального человека, сидящего под клёном в лесопарке «Утренней Звезды» в короткой сексуальной юбочке? И чтобы из-под майки на голом исхудалом животе под пупком блестел пирсинг? Вот это и будет аттракцион смеха. Но смеха особого, инфернального какого-то. Человеческая одежда должна быть совершенной в том смысле, чтобы она смотрелась прекрасной и была удобной в любое время и в любом возрасте или месте. Взять, к примеру, русский сарафан. В нём женщина и в поле работала, и в хороводе кружилась и под венец шла, и дитя качала на своих коленях. И грехи отмаливала в старости в храме, после чего её в гроб укладывали в сарафане же. Вот это было, что называется универсальным изобретением. А сейчас?
– Вы выжили из ума, что очевидно, и ваша омоложенная кожа тут вам не в помощь. Все в городе знают об этом. Вы старая. Вы подделка! Поэтому нормальному человеку не понять вашей старческой закисшей премудрости! Я не понимаю ни одного слова из того, что вы тут бренчали. Вы – дура, и это тоже не моё открытие.
– Да и зачем тебе понимать? И говорить тебе много не надо. Займись лучше тем, к чему твой рот и язык приспособлен лучше всего. Если честно, что-то я не встречала половозрелых молодых людей, которые любят проводить философские диспуты рядом с милой и всегда готовой к самоотдаче девушкой, которая к тому же совершенство и прекрасно усвоила курс половой этики для практики в дальнем Космосе..
Она сама же себя одёрнула мысленно. Эльза глупа в силу возраста, а так, нормальная девушка. То, что она тут устроила и потом наговорила всякой скверны, так это от безудержной влюблённости, от обиды опять же, от желания отнять Артура у той, кого отвергли все живущие в городе под куполом. Глупая Эльза и совсем молодой косноязычный Артур, чем не пара друг другу? Его первая женщина Вика стала ему, сироте, по сути-то, заменой столь рано утраченной матери. Пусть познает любовь юной девушки. Придёт время, насытятся мудростью, как осенняя земля затяжными дождями, тогда и наговорятся в обителях умирания под тенистым клёном, растущим над быстрым и чистым потоком.
«Но вот чего не знает Артур и эта премудрая Эльза, я вернусь на планету своего имени. И тогда я найду этих людей, которые обитают на ней. Не я, так наши потомки неизбежно встретят друг друга. Я вернусь…
Возвращение домой!
Игрушки из детства
«Я вернусь…». На Гелию? Неужели, она могла так думать и так говорить? Никогда она туда не вернётся! Не будет такого! Ксения сжала в руке хрупкий стеклянный цветок – синюю орхидею с жёлтой сердцевиной, и тонкая ножка обломилась. Цветок стал бесполезен, – поставить его внутрь высокого фужера на синей ножке было уже нельзя. Она положила его на полку рядом с фарфоровой кошкой, сидящей в фарфоровой же клумбе. Ничего, даже красиво. Игра была вовсе не игрой, а осуществлением замысла, возникшего на спутнике. Ксения расставляла мамины фарфоровые миниатюры на специальных полочках, приобретённых для этого. Полочки и ниши сияли хрустальной прозрачностью на белой стене, а прибывший с роботом молодой дизайнер создал ей многомерную феерию загадочного стеклянного царства. В нём и предстояло теперь жить бывшим маминым, а теперь её красавицам из фарфора. Некоторые были редкой ручной работы, а также изделия обычного, но уже старого ширпотреба, ставшего антиквариатом из-за своей редкости. Почему мама это любила, трудно сказать. Вероятно, такой была мечта её детства – стать балериной, но жизнь распорядилась иначе. Она думала, что её вымоленный у Бога шедевр, их с отцом идол любви станет вот такой, но не фарфоровой, а живой мечтой.
Многочисленные фигурки перемежались маленькими вазочками из фарфора на основе ракушек-жемчужниц, невероятно хрупкими. В них мерцали хрустальные букеты из синих, жёлтых ирисов, из фиолетовых и красных тюльпанов, белых подснежников, голубых колокольчиков, разноцветных орхидей и прочих, приобретённых мамой изделий художника-стеклодува. Не увядающие вот уже несколько десятилетий цветы в обрамлении зелёного стеклянного ажура из несминаемых ветром и непогодой листьев. Но достаточно было неосторожного прикосновения, удара, и они рассыпались в колючие и режущие, бессмысленные осколки. Вот уже несколько таких цветов были уронены и утрачены, а Ксения отчего-то думала, глядя на них о Рите с её прельстительной и такой же непрочной красотой. Искусственной, лишённой трепета и благоухания, волшебной природной ауры. А также, что было странно, думала она о матери. Не то странно, что мамины игрушки напоминали о маме, и не могли не напоминать, а то, что Ксения сопоставила её саму, маму Нику, с таким же искусственным цветком. Прекрасным и ненастоящим, с бесполезным созданием, если в том смысле, что она ничего не давала окружающему человечеству, не участвуя в его непрестанной многообразной деятельности, будучи домашней затворницей. Все вокруг стремились сдувать пылинки с неё, боясь прикоснуться чуть грубее, а она всё равно мгновенно разбилась.
Ксения дунула на несуществующую пыль, на синий лепесток цветка.
– Мама, – прошептала она, – что за блажь твоя коллекция, прекрасная бесполезность, стеклянная радужная мечта о гармонии.
И всё же хрупкая печать неких творцов одушевляет и эти пасторальные личики, и эти твёрдые на ощупь и воздушные по виду лепестки. Какой никчемной ни посчитают любую из этих комнатных безделушек, а кто-то же и вложил в них свой замысел, да и талант, пусть и социально ничтожный, легковесный, а человеколюбивый, – мама любовалась всем этим, радовалась, перебирая и играя.
Ксен ходил за её спиной, хмыкал, – Дети же всё побьют.
– Нет. Они умные. Зачем им? Их хорошо воспитали родители. Даже маленькие никуда не лезут без спроса.
Она выгнала Ксена – преданную няньку к детям, занявшись своим волшебным действом, своей игрой – населять хрустальный мир маминой мечты маминой же коллекцией. Все папины знакомые знали об увлечении мамы. Ей их дарили, доставали в разных уголках Земли. Ведь сейчас таким излишеством быта, бестолковым на взгляд современных людей производством, никто не занимался. А коллекционеры собирали их повсюду, где находили, возвращали им блеск и чистоту, ставили в свои ниши для созерцания.
«Ника, это ж какая мощная информационная грибница мелкобуржуазности застряла в твоих информационных родовых носителях, что ты настолько обожаешь эти бессмысленные бирюльки», – так снисходительно говорил папа, скрывая определённую брезгливость по отношению к подобному барахлу, но потакая больной жене.
Ксения так старалась, как будто мама вот-вот вернётся и ахнет от счастья, увидев, какой подарок она ей сделала. Она отходила в сторону, смотрела сбоку, поправляла, комбинировала их в соответствии с цветом и формой, чтобы они не просто стояли, как частокол, а создавали определённые игровые композиции, входили в немое взаимодействие друг с другом. Возникло полное растворение в захватывающей игре, она разве что не говорила за них кукольными писклявыми голосами. Она наделяла их особой жизнью, старалась, чтобы ни одна из них не затёрла, не оттеснила другую.
Одновременно с этим занятием, она вспоминала дни и обстоятельства, когда появилась та или иная фигурка, и что происходило в то время. Они, каждая из них, была слепком ушедшего времени. Зримым оттиском дня их приобретения, вспоминались даже отдельные события, но, правда, рассыпанные в беспорядке, как бусины старого ожерелья, и собирать это ожерелье хлопотно, и носить всё равно не будешь. Так что и не стоило всё это усилий. А в коробочку памяти уложить нужно, убрать, мало ли.
Фарфоровые девочки умиляли грацией, изгибами, точёными конечностями, тончайше проделанными оборочками балетных юбочек, выгнутыми ступнями в крошечных пуантах. И ни одной похожей, все разные, все неповторимые. Кармен в красной юбке и чёрном корсете, с розой в волосах, маленькая балерина-девочка, устало нагнувшаяся над завязками пуантов, белоснежная фея Жемчужина, красочная Жар-Птица. Как любила всё это мама, перебирала, протирала пыль, любовалась и играла время от времени. На каждой такой штучке хранилась память маминых прикосновений, и Ксения задерживала их в руках в тщетной попытке уловить её живое тепло, войти в контакт с её давно отлетевшей душой.
– Ласточка моя, как любила ты эту фарфоровую слащавую дребедень, и я, кажется, начинаю её любить.
Вот родной русский «соц-арт», понятно, что это было только его воспроизводство с древних изображений. Сказки. Голубоватые, сине-зелёные с поблекшим золотом одеяния – царевна с царевичем на сером волке, словно окутанные вечерним туманом. Невыразимо-печальная Алёнушка с белейшим козлёночком, гордая Малахитница с каменным сизым цветком и зелёной ящеркой у ног. Красота! Но есть и фарфоровые старички – согбенный дед у волны с золотой рыбкой, дед Мазай на лодке с зайцами, горестная коричневая бабка, заломившая хрупкий локоток, подпирающая кулачком крючконосое личико, горбится у трещиноватого корыта. Этих вниз. Старые вниз. Чтобы не мешали хотя и старинной, но сияющей фарфоровой молодости. Они плохо сочетались между собой, даже будучи игрушечными.
А вот тут в самой верхней нише будут обитать самые прекрасные дамы из коллекции, чтобы дети не побили, в случае чего. Высший свет, давно не существующий на белом свете, он и здесь занял самый высокий уровень экспозиции. Фарфоровые «пампадуры», как обзывал их отец, с неувядаемыми личиками. В фарфоровых кружевах, в застывших складках пышных платьев, из которых высовывались их розовато-телесные ручки и ножки, плечики и грудки, пили чай из крохотных фарфоровых чашечек, сидя за фарфоровым столиком. Другая пара играла в малюсенькие шахматы, а у ног кавалера лежала малюсенькая же, но металлическая и вызолоченная шпага. Одна из куколок сидела за фарфоровым комодом и смотрелась в настоящее зеркальце. На подзеркальнике стояла вазочка с хрупкими тюльпанами. В руке мизерная щёточка для волос. На высунутой кокетливо ножке туфелька с золотой пряжкой. Рядом опять же кавалер с треуголкой в руке. Нагнулся почтительно к другой сидящей даме. Дама в сине-голубом затейливом платье с бесчисленными рюшами, на коленях книжечка, прижатая ручкой в белой перчатке, на пальчике даже колечко с мизерным камушком. У кавалера на камзоле изображены букетики цветов, пышное жабо, короткие штаны и туфли с пряжками. Женственное лицо выражает застывшее неизменное счастье.
У Ксении захватывало дух от радостной игры как в детстве, – в чудесном, залитым ясным негаснущим светом детстве. Ей хотелось и самой стать фарфоровой в бледно-зелёной и сиреневой одежде, усыпанной букетиками полевых цветов, вечно улыбаться бисквитным лицом и сидеть без малейшего страдания, мысли и стремления к чему бы то ни было за чистейшим не разбиваемым стеклом, не пропускающим ни пыль, ни влагу, ни дуновение, ни саму жизнь.
«Да, да! Мелкобуржуазная пошлость», – соглашалась она с давно отсутствующим отцом, – «я такая и есть – вся пошлость и вся мелкость, и что-то было не в порядке с твоими отборными и выверенными в преемственности поколений генетическими носителями, мой дорогой папочка. Что-то там не сложилось у вас с мамой в неподвластной вам информационной глубине. Что-то вы не то и не так сделали, коли породили такую недотёпу».
Заняв руки, глаза, Ксения приводила в порядок свои впечатления о жизни на спутнике, расставляя их тоже по своим внутренним полочкам, нишам. Об Артуре она не вспомнила ни разу. Не было его в её жизни. Настолько хорошо постаралась «премудрая – глупая Эльза» запачкать всё то хорошее, что у них было, что одна только мысль об этом эталоне мужской красоты с его развернутыми плечами, узкими бёдрами, стройными длинными ногами, вызывала болезненный спазм отторжения. Двуличный синеглазый кот со своим мурлыканьем о вечной любви, космический бродяга вместе со своими тайнами, открытыми первой встреченной пипке, но не ей, Ксении, которую он ни разу не взял на планету «Ксения», не предложил даже этого, был стёрт, как пыль, безжалостно с её внутренней экспозиции. Нет ему там места.
Рудик пытался какое-то время хватать фигурки, капризничал, но Ксену удалось сманить его вместе с тремя мальчишками Рудольфа на свою половину.
Дом ненужных вещей и воспоминаний
Пришло время привести всё пережитое в надлежащий порядок. Всё сорное прочь, то, что коробит, туда же, всё, что побито, запорчено, того считай и не было никогда. Не поддавались выбросу мысли и воспоминания о Рите. Примерно, как огромный загромождающий пространство шкаф, но не обычный, что выбрасывают при помощи роботов-грузчиков, а такой, необычный, что подпирает, скажем, потолок жилого помещения. Тут надо не шкаф ломать, а сам дом.
Рита для некоторых уточнений в той самой информационной базе Ксении, что и необходимы ради получения более высоких пособий на детей, опять предложила ей посетить её роскошный, почти королевский чертог в ГРОЗ. А должность-то у неё была так себе. Но ведь как-то умела она вечно и всюду царствовать. Она возглавляла Центр каких-то психологических исследований людей, обитающих в иноземных средах, где изучали последствия этого обитания, его воздействие на человека, способы и методы лечения и исправления порушенной человеческой психики.
В её кабинете – огромном холле всё было заставлено диковинными конструкциями, почти незримыми, отчего казалось, что кристаллы и друзы кристаллов висят в пустоте. Камни и срезы, чудесные невероятные порождения подземных духов, узоры и наплывы каменных картин украшали непомерное пространство её царства, будто и не психологом она была, а главным повелителем всей их ГРОЗ. Но Ксения знала её равнодушие, её полное пренебрежение к познаниям о тайной жизни минералов и камней. Всё это было нужно ей, чтобы пускать разноцветную пыль в глаза своим посетителям. Всё это привозил ей её, Ксении, отец, потом Рудольф, мать Рудольфа, и другие тоже понемногу. Они в этом понимали, а она-то что? Как ворона натащила всё в своё воронье гнездо, пусть и дворец. Сидит тут, всех ослепляет, кто бы ни вошёл, сразу уважение ей.
– Зачем тебе? – спросила Ксения, увидев её сокровища будто бы впервые. Даже не скрыла своей насмешки. Она как и отец презирала тех, у кого «вещное мышление».
Рита умела считывать не только эмоции, внешне порой и слабо проявленные, но и мысли уловить, хотя бы те, что скользят неглубоко. И только лишь снисходительно тронула улыбкой свои полные губы, – Существует с исторических давних времен направление, изучающее воздействие кристаллов, камней на психику человека, на его организм в целом.
– Литотерапия? Это же бред.
– Нет. Всё серьёзно.
Рита и сама была, как изделие из цветного камня. Чёрные волосы блестели и были гладкими, убранные в прическу на затылке, глаза мерцали серым кристаллическим и холодным блеском, губы красные, рубиновые и твёрдо – каменные. Платье как подвижное текучее стекло обливало её узкую длинную фигуру, не без женского шарма. Грудь у Риты была почти плоская. Она терпеть не могла никаких излишеств в теле человека. А возраста у неё не было. Каменная дева. Она не стала уходить от дела, презрела интерес Ксении к камням, оборвала её насмешливое намерение проэкзаменовать хозяйку сокровищ. Взяла в оборот сразу, что называется с порога.
– У тебя будет всё в этом мире, чего нет у других, тебе подобных. В том смысле, что они такие же недоучки и неудачницы в смысле личной реализации. С твоей стороны требуется лишь одно. Не напоминать о себе Венду и не искать с ним встреч.
– А я ищу?
– Вот и умница.
На чём и расстались без сожалению с обеих сторон.
Уже дома, отдыхая на своём новом диване, заодно и озирая свою, то есть мамину, коллекцию, Ксения погрузилась в недавнее прошедшее. Впервые радуясь тому, что этот прожитый ею эон, остался позади. Ксен повёз куда-то детей на очередные развивающие экскурсии, а Ксения могла себе позволить мысленно уже окунуться в тот самый, конфискованный необратимым временем, ушедший за горизонт событий эон. И начала с самого начала. Вот будто книгу собралась создать, для чего и требовалось реанимировать хотя бы подвижность и полнозвучность образов из внутреннего киноархива…
… На Рите и тогда что-то искрилось, не то в волосах, не то на плоской её груди, заодно уж и на юно-высокой по виду шее.
– Есть вакансия биоинженера – разработчика на спутнике Гелия. Поедешь со своим мужем. Работа как раз для него. И для тебя. Там тебе не будет жёсткой дисциплины, ты не из военного ведомства, ты техперсонал, а для таких там – воля. Только работа как конечный результат. А так спи себе хоть сутками вместе с овощами на своих грядках. Они растут тихо, не шумят, а это ты любишь. Для Ксена огромное поле исследований и внедрений своих прежних разработок. По факту нужен лишь он, а ты будешь его ассистент, помощница. У вас будут открыты счета, а это, скажу тебе, не те кошкины слёзки, что вы привыкли с ним экономить. Когда вернётесь, ты сможешь не работать какое-то время, ничего не делать, живя, как тебе хочется. Приобретёшь персональный аэролёт, как был у твоего отца. А не этот общественный с вечно изломанным компьютером внутри и плевками на полу, за который ещё и приходится опустошать личный счёт. Помню, как-то я отправилась на таком, а он вместо Альп приволок меня в Албанию на Балканы. Или ты пользуешься бесплатным подземным общественным транспортом?
– По-всякому. У Ксена есть аэролёт.
– Я тебя умоляю. Это же корыто. Птеродактиль какой-то. Тебе не стыдно? Младенцы и то, наверное, смеются, когда видят это чудо вековой давности.
– Я не избалована. После потери папы я ко многому привыкла.
– И зря. Ты опустилась, моя дорогая дочка. Твой Ксен – монах в миру. О нём и речи нет. Но ты? Ты же была роскошная девочка, шедевр, недоступный абы кому. Ну ладно. Ксен – гений своего рода. Ему доступен язык природы, мира растений. Я не хочу его задевать. Но тебя необходимо встряхнуть. Ты рано собралась в старухи, моя дурочка. Ты не знаешь наших возможностей. Ты не знаешь, какой подарок приготовил тебе твой отец. Не успел слегка. Но я-то на что? Ты возродишься, как Афродита из пены. Ты заблистаешь утраченной юностью. Ты унаследовала возможности отца, для чего же он столько и работал?
Ксения не могла поверить своим ушам. Это было похоже на сказку. Но разве не находилась она в сказочном дворце, где и были скрыты сказочные возможности?
– Ты знаешь, что я не лгу никогда. Противно. Говорю поэтому сразу. За этот тебе дар ты отслужишь на том спутнике столько, сколько выдержишь. У нас здесь, ты же понимаешь, нет добрых фей и бескорыстных волшебников. За всё есть плата. А с тебя она будет чисто символическая. Твоя командировка в далёкий Космос. И вот тут я перехожу к главному. Там, на спутнике, у тебя будет определённый комфорт проживания, а в придачу к нему то, что ты любила всегда. Думаю, в глубине души любишь и теперь.
– Это что?
– Не что. Кто. Мужчины. Самые отборные, сильные космические воины, исследователи. Каких мало встретишь на Земле. Поверь.
– Что мне они? У меня же муж.
– Ксен, что ли? Ну не смеши. Соглашайся. Ксен-то рад. Ксен мечтает о своём доме в районе русского Севера. Вот такая блажь у человека. Готов бежать с Земли хоть сейчас. Но без тебя нет. Но это всё присказка. Сказка же в том, что там ждёт тебя главный приз.
– Что это?
– Не что. Кто. Там Главный Ответственный Распорядитель на спутнике наш общий знакомый. Ну? Догадалась или сказать?
Ксения села в кресло, чтобы не дрожали ноги.
– А он жив?
– А ты не знала? У него там процветание и детей четверо уже. Целый выводок. И тут он двух дочерей оставил. Ещё одну дочь она родила на Земле другому мужчине. Она старается, пока ты спишь в своем хрустальном гробу, спящая красавица. Где твои дети? Представь себе, с кем он там живёт. И тут появляешься ты, юная богиня. Он не выдержит, и будет опять твой. Ты ведь хочешь этого до сих пор?
– Какая она, его жена? Инопланетянка эта?
– Сложно сказать вот так, одним словом. Она маленькая, даже вроде смешная поначалу, но с неземным притяжением. Я даже не исключаю факт особой суггестии на мужчин, некое волновое воздействие непонятной природы на особые зоны человеческого, не тела! Там всё глубже. Души. Она серьёзная штучка. И одолеть её не удалось и мне, если начистоту. Он её любит. Но ты, я уверена, в его прошлом была более для него значима.
Рита оглядела её скептически.
– Вернём тебе твою фантастическую молодость, и вперёд – покорять всех. Ты не разучилась своему прошлому обольщению? Танцы прежние не забыла, Коломбина?
И Ксения содрогнулась внутри себя. Откуда Рита знала про Коломбину? Неужели он был так болтлив и низок, что всё ей рассказывал? Или подруга – мама Карина что-то наплела? Гнусная мама Карина, злая и мстительная.
– Рудольф, я так думаю, уже насыщен, если не перенасыщен своей семейной идиллией. А там кто тебе будет равен? Сама знаешь, какие женщины туда стремятся к тем отборным мужчинам. Самые ненужные здесь, самые обойдённые, некрасивые, неудачные. Ну? Согласна?
– Он меня не простил. Я уверена.
– Да когда и было? Он и сам-то такого накуролесил на Троле. Его самого ещё прощать и прощать. А ты была в его вкусе, как никто. Он же любил тебя, как ненормальный. Думаешь, это проходит? Исчезает без следа? Нет. Хотя он, вроде, никогда не вспоминал о тебе, но думаю, как увидит, то всё вернется. Ты же этого хочешь? Тебе же не хватало его всю твою жизнь. А теперь, когда молодость твоя утекла, как кварцевый песок в песочных старинных часах, в безвозвратную бездну, ты страдаешь каждую ночь. Нет? Но к бездне есть ключ, тайный и доступный мне. Да, это непростая процедура. Она сложна и мучительна в некоторых своих моментах. И я не буду скрывать, есть редкий процент неудач. Но ты станешь прежней, Ксюня.
– Неудача это как?
– Неудача означает конец всему. Жизни. Но, какая это жизнь, когда ты раздеваешься, а твой мраморный прежде животик, твоя сводящая всех с ума грудь, ножки, ручки, всё растекается, как кислое тесто? Кожа суха, как кора старого дерева, в каких-то наростах, подтеках. Никакие кремы и омолаживающие уколы не дают длительного, а главное, нужного эффекта. А душа хочет прежнего. Мужского внимания и ласк, их подчинения. Нет?
– Я еще не дожила до этого ужаса, о чём ты говоришь. Я ещё вполне. И мужчины меня замечают. Только мне не надо ничего. Тогда Рудольф у озера застрял около меня, не узнал, а затормозил, хотя был с девчонкой. А если я и буду тот редкий процент? Я не хочу так рано умирать.
– Можешь и стать цифрой в подобной статистике. И что? Все когда никогда, а умрём. А то, что он заметил тебя у озера, так для разового использования хотел употребить. Для полноты земного бытия решил испробовать просроченную засахаренную дамочку. А потом бы и выплюнул. Да и когда это было? Почти десять лет прошло. Ты сейчас-то себя видишь, кем ты стала в сравнении со своими сверстницами? Да. Учудила твоя маменька! Выкинула финт. Чего Артём думал, я не понимаю.
Каменная симфония рассыпалась на бессвязные цветные фрагменты. На груду брызг и осколков. И они не желали оформляться в голове Ксении в осмысленную картину. Да и не было в её холле никакой целостной картины. Какофония цвета и бессмыслица подобранных бессистемно минералов с разных континентов, разных времён, глубин земных и космических. Всё вперемежку, всё раздражало глаза. Утомляло, давило. Или кристаллы вовсе не были ни в чём виноваты? Рита была похожа на мага в пещере, на древнего экстрасенса – шарлатана, на ведьму, таящую в себе зло и опасность. Она всё, исключительно всё в этой жизни делала всегда и только для себя.
– Ты меня слышишь? Ты сомлела что ли?
И змея подколодная поставила перед нею старинные песочные часы, заполненные искрящимся кварцевым песком…
Раскачка души от прожитых событий
Прибыв на спутник Гелия, Ксения, как было и задумано, произвела сотрясение всех жизненных основ среди местных мужчин, вызвав чёрный смерч в душах их избранниц и жён. Но Рудольф не узнавал Ксению. Его взгляд скользил по ней, как по девушке, которую он видит впервые. Встречая её, он будто не выделял её особенно-то, смотрел рассеянно и никак. Она была поражена его бритой головой, не узнавая в нём прежнего белокурого Венда. Возмужав за эти годы, он стал горой из мышц и величия. Он был суров и высокомерен, и не вызывал ни малейшего желания подойти к нему и напомнить об их общем прошлом. Наблюдая его со стороны в минуты его благодушия, когда он был ласково снисходителен к своим подчинённым, Ксения испытывала к нему нечто сродни ненависти, отвращаясь от властного, раздавшегося, ставшего полностью чужим, человека. Она непрерывно жалела, что прибыла сюда.
Его жена ничуть не впечатлила её. Ничего иноземно прекрасного в ней давно уже не было. Она утратила свою чарующую непохожесть на всех как-то довольно быстро. Как происходит это с новогодними фигурками, усыпанными переливчатыми блёстками, оставляющими в руках радужное сияние, но к концу праздника становящимися тусклыми и пыльными, вызывая грусть и скуку. Маленькая, тихая, с быстрыми движениями, и прежними были только глаза, лучистые и добрые. Эта её доброта, тишина и примиряла Ксению с её присутствием рядом с ним. Да, впрочем, и он был для Ксении посторонним, неузнаваемым.
Ей было гнетуще, тоскливо, как будто жизнь её закончилась, и она высажена на последней некой метафорической остановке, обдуваемой тёмными враждебными ветрами ледяной пустыни. А обратного транспортного средства нет, не будет, и ей предстоит только неведомый ужас впереди. Или так, как будто ей преподнесли нарядную коробку в подарок, а открыв, она узрела оскорбительную пустоту. Нэя тоже не узнала Ксению. Да и как она могла бы это сделать? Юная тончайшая особа, всех сторонящаяся и замкнуто молчаливая, ничем не напомнила Нэе болтливую даму, встреченную с таксой в подмосковном лесу.
Постепенно она притерпелась, стала дружить с молодыми космодесантниками, игнорируя женщин. С ребятами было весело, особенно ей нравился один из них, Артур, сын Рудольфа и незабываемой Лоры. Лора вторглась в их первую трещину, вызванную первой серьёзной ссорой, влезла в неё и расширила её до пропасти, в которую и сама потом свалилась. Ибо старая истина, которую все знают, а никто к себе не примеряет до времени, какою мерою мерите, такой и вам отмерится, кажется придуманной для пустого назидания.
Мальчик – эталон и при этом скромный, живущий так, словно он самый обычный и заурядный, но к разочарованию Ксении женатый и имеющий тут двух детей. Поэтому она сразу очертила Артура запретным кругом и общалась с ним умышленно вскользь. Это было её правило по жизни, не стачивать своих зубов о стены чужих семейных цитаделей. Не вступать в битвы за чужое добро, не вызывать на себя град стрел огненной ненависти. Дружеское незначительное слово и в сторону, подальше от него. Другие, прочие, с кем было просто и весело, не тревожили её как женщину совершенно. С неё сдували пылинки, ею дорожили, её боготворили, но она была замужняя, занятая, а это было святой нерушимой заповедью в замкнутой колонии – занятых женщин не тревожить!
По прошествии некоторого времени она шла как-то из того места, где был, условно говоря, мужской клуб. Ей как привилегированной особе был туда доступ, исключительно благодаря её юной красоте и весёлости, умению их развлечь и порадовать, хотя бы зрительно, а и это дорогого стоило в такой однообразной и страшно оторванной от дома, и опасной к тому же иноземной среде. Она действовала на них как лёгкое искристое вино, они щеголяли перед ней своим умом, юмором. Только Артур был молчалив и недоволен её отдаленностью, которую почуял, но не стал сам приближаться, потому что был болезненно самолюбив. Теперь Ксения считала, что зря она именно в то время оттолкнула неуверенного Артура, пошла всё же на сближение с Рудольфом. Если бы Артур опередил отца, всё сложилось бы иначе. Там на спутнике что значили её договоренности с Вороной? А Вика так и эдак потерпела поражение, но теперь-то Артур достался ничтожной фифке и дуре. Вот тогда-то в дни её раздумий по поводу вовсе уже не Рудольфа, а Артура, её «прикидываний огурца к носу», как говорил о таких жизненных коллизиях Ксен, она и столкнулась с Рудольфом на полуночном пути из этого славного местечка к себе, к Ксену. Уткнулась буквально носом в его грудь и встала, поразившись его появлению как из-под земли.
– Добрый вечер, – сказал он таким узнаваемым голосом, и было в этом голосе нечто, что не оставляло ей надежды вырваться от него.
– Да уж ночь, – ответила она, невольно дыша его забытым запахом, взволновавшим наплывом оставшегося родным духа. Магнит не утратил своей силы, маленькая опилка души притянулась плотно и мгновенно.
А он тем временем притиснул её к стене отсека в том месте, где их никто не смог бы увидеть. Увлёк подальше от народной тропы с явно недоброй целью. И уже шарил по её телу, оглаживая, как свою законную добычу. А здесь на спутнике его добычей были все из женского состава. Другое дело, что он так не делал, не ходил сытый волк в подчинённую ему овчарню. Не шли они ни в какое сравнение с его Нэей. И она долгое время наполняла собою и его свободное время, и его жилое персональное пространство. С избытком. Полностью.
Ксения отбрасывала его руки. Не того она хотела. Самое непереносимое было то, что он её не узнавал. А это означало, что не помнил. В темноте она плохо различала его лицо. Игра ли
это ради развлечения и розыгрыша загулявшей чьей-то молодой жены или напором, вызванным внезапно вдруг накатившим желанием пообщаться потеснее, понять было нельзя. Ясно стало лишь то, что тут мужчины с женщинами церемоний архаично-романтично-бальных не разводят. Ни балов тут тебе, ни романтики. Тесновато как бы, зависли как декорация в ёлочной игрушке на фоне замороженных пейзажей. И точно также как в комнате, пейзажи эти простираются за границей того, что и есть подобие оконного стекла. Защищает от холода, от опасности, но и ограничивает само пространство жизнедеятельности, хотя и не полёт фантазии. Опускаться или распускаться тут никому взаимно не давали, но всякое же наверняка происходило…