Планета по имени Ксения

Искренне уже не ждала. Развод? Так и не было никакого законного брака. А что было? Распутство, как и считали все, или почти все, женщина из города под куполом. Но всё же, спустя несчитанное количество дней, однажды утром Артур вошёл в спальню. Спокойно и отстранено глядя на её голые плечи, на раскинутые по подушке волосы, он даже не приблизился к ней.

– Отец прибыл на одну из ближайших промежуточных баз, прибывший космический связист передал, что появилась возможность связи. Я не стал тебе говорить сразу. Я уже успел пообщаться с отцом. Он хочет, чтобы и ты лично пришла в отсек связи. Ксен уже там.

– Почему Ксен? Он-то чего…

– Ксен уже давно изъявил желание покинуть безымянную планету, хотя по факту мы все придумали ей имя. Но почему-то имя Ксения вызвало недоумение у всех. Ведь такое заурядное женское имя редко у кого находит отклик, а сам новый спутник Земли настолько уж неординарен сам по себе, настолько его открытие из ряда вон эпохальное событие века. Тут уж не от только от жителей мизерного купольного города, так сочли в ГРОЗ, зависит столь значимое дело, как наименование планеты, чьё будущее уж точно не будет соответствовать определению «Чужая». Планета уже нам родная. А в перспективе она всем землянам будет родной, можно сказать, двойником нашей уже Земли…

– Господи! Сколько же слов! А проще нельзя изъясняться? То молчит как глухонемой, а то разошёлся с утра пораньше…

– Ты уже и сюда перевезла своего Господа? – спросил он. – К кому обращаешься-то? Земные Боги, кажется, не стремятся покинуть своих родных пределов. Это мы всё снуём, как микробы воздушно-капельным путём, вернее, космическим, заражая собою другие планеты…

– Метафизик, однако, – Ксения вылезла из-под пледа, при нём стала надевать комбинезон, а он даже не взглянул на неё ни разу, изучая через панорамное окно залитые обманчиво-приветливым светом звезды –светила Регины необитаемые пейзажи «того света», как назвал этот мир Ксен.

– Рудик спит, – сказал Артур, – к нему сейчас придёт одна из женщин. Я попросил. Она последит за ним.

– Тебе нет необходимости кого-то просить. Ты можешь приказать, ты ГОР, – поправила его Ксения. – Твой отец никогда и никого ни о чём тут не просил. Он приказывал. И всё!

– А тебе? Тоже приказывал? – Артур развернулся в её сторону. Прекрасные синие глаза с женственными ресницами глянули на Ксению с лица мужчины. Она заметила, что он давно не брился. Вряд ли он гостил у девицы с таким-то колючим, как кактус, подбородком. И ещё впервые пришла мысль, что именно эти глаза и мешали ей испытывать полноценное влечение к нему, тормозили её всегда. Напоминая о сопернице, изуродовавшей и её и свою личную судьбу в самом её уязвимом месте – в начале юности. Ксении стало трудно дышать, как из-за приступа астмы, но не бронхиальной, не аллергической, а душевной. Она дёрнула застёжку, освобождая шею от давления комбинезона.

Артур следил пристально за каждым её движением, любовь к ней боролась в нём с наигранной холодностью. Нет, не быть ему таким, как его отец. В лучшем случае его бледным имитатором. Ведь стоило бы Ксении затеять свою игру с ним, и его поражение было бы обеспечено. Но ей этого не хотелось. Не сейчас. Даже обманывая её своей независимостью от её чар, он анализировал свой эффект, произведённый на неё своей неумелой игрой, в которой видел вершину своего тонкого и изощрённого поведенческого мастерства. Ксении хотелось рассмеяться ему в лицо. Не было, и нет в тебе этого умения, как не было его и у твоей простоватой красавицы матери, над которой она, Ксения, торжествовала даже на её свадьбе.

Всегда торжествовала, всегда глумилась, прилипая к её мужу, но к своему отнятому возлюбленному, к потерянному дураку, также мнившему себя повелителем и знатоком чужих сердец. Следя за её усмешкой, высунувшейся невольно, как змеиный язык из её души, Артур на какой-то миг заколебался. Решал, а не воспользоваться ли сном ребёнка, редким утренним моментом, когда никто не сможет помешать его неустранимому желанию, пусть и разбавленному скорбным знанием, – в облике молоденькой светлоликой женщины – опытная старая змея. Вспомнив о том, что к Рудику вот-вот придёт приглашённая женщина, Артур посуровел ещё больше. Но не было властности в его глазах, всегда уступчивых, всегда пребывающих в подчинении её очередному сумасбродству.

– Пошли, – колючий, мужественный, красивый подбородок горделиво вздёрнулся вверх. Ксении на миг захотелось потереться о него щекой, уколоться и застыть. Осторожно лизнуть языком. Дурачок, захочу пойду, захочу останусь. И пусть твой папаша оставит при себе то, что он там надумал сказать-приказать. Теперь он тут не повелитель, повелитель другой, и этот другой её подчинённый.

Он шёл рядом, стараясь держать себя как чужой, как ей посторонний. Это что-то новенькое в его поведении раззадорило её. Ксения пихнула его плечом. Он улыбнулся. Она взяла его за руку.

«Да куда ты денешься!» – сказала она мысленно любимую фразу из лексикона его отца.

Из отсека ГОРа вышел Ксен. Не замечая будто Ксении, обратился к Артуру, – Рудольф согласен на мой отлёт. Вам пришлют другого агробиолога-разработчика, – и как обычно в последнее время прошёл мимо Ксении, как мимо пустого места.

Она с замиранием вошла в отсек. Закрылась панель, и Ксения вздрогнула, увидев прямо перед собой Рудольфа в большом экране на стене отсека связи, будто он непосредственно тут в маленьком помещении. Ксения вздрогнула от неожиданности ожидаемого, а всё же, пронзившего её невозможно удалённого, по сути своей миража, а не человека, о котором и в данный момент не могла бы сказать, каково её отношение к нему?

Ксения, поправляя заколки в волосах, глупо заволновалась по этому поводу, как будто он видит её в реале, нервозно засуетилась, устраиваясь в кресле. Заколки ведь принадлежали его жене, и выходило, что она, Ксения, кто-то типа мародёра, если по существу вопроса. Но на спутнике была такая острая нехватка женских мелочей, а заколки-то валялись в оставленном жильё никому не нужные. У неё же волосы торчали в разные стороны, если их не обуздывать, не укладывать в причёску, – хоть стригись под парня. Что почти все женщины и делали. Да и представить такое, что он помнит чьи-то заколки, чушь невозможная. Делать ему больше нечего. К тому же валялись эти заколки в детском отсеке бывшего дома четы Вендов. Альбина уж точно их там растеряла, как собиралась. У Альбины же волосы были очень длинные, и мать обучила её виртуозно формировать из них всякое разное, затейливо-привлекательное. Детские заколки, одним словом, почему на неё все женщины в городе и смотрели как на полупомешанную дуру. Впрочем, они и прежде редко когда скрывали, хотя бы и прищуром, своё отношение к ней. Всегда плохое, а игнорировать не получалось. Попробуйте в замкнутом мирке под куполом хоть кого не замечать. Хочешь-не хочешь, а взгляд сам по себе спотыкается на тех, кто не нравится, раздражает, осточертел, опротивел…

Он показался ей каким-то несусветным выдуманным фараоном на каменном троне, только каменные его ноги широко были раскинуты в стороны, в отличие от смиренно-школьных и зажатых, хотя и величественных, поз пустынных истуканов древности. Да и купола-шапки со змеем-аспидом на голове его не просматривалось.

Он смотрел пристально, и она не сказала бы, что с нежностью или любовью. Спокойно. Не особенно радуясь на показ. Вообще не радуясь. Будто и не было года разлуки, а они только что виделись, в столовом отсеке например, такое вот чувство накрыло Ксению. Ксения, чтобы укрыться от его взора, отъехала на подвижном рабочем кресле Артура в угол помещения, забавляясь тем, что суровый взгляд иллюзорного истукана не упирается в противоположную стену, как ему бы и полагалось, а отслеживает её своевольную траекторию.

– Привет, – сказал он тем же самым голосом, бесподобным для слуха Ксении, и не поднял руки для приветствия.

– Привет, – прошептала себе под нос и тоже не стала его приветствовать рукой, обидевшись на нарушение принятого ритуала связи между людьми в Галактике.

– Как живёшь?

– Как все, – и Ксении уже не хотелось смотреть ему в лицо. Она разглядывала свои колени, ноги сильно похудели после рождения ребёнка. И сама она сильно похудела. Но Артуру нравилась её хрупкость. Он говорил: «Тонюсенькая моя». Она отчётливо представила, чтобы сказал Рудольф про её нынешний вид. И даже сам тембр голоса услышала: «Ты стала совсем такой же, как тогда, когда дрыгала своими ногами на сцене, но топала, как конь. Совсем миниатюрная стала».

– Почему же конь, а не кобыла? – спросила Ксения у собственных мыслей вслух.

– Какая кобыла? У тебя с головой-то всё в порядке? Или страдаешь затяжной послеродовой депрессией?

– Не страдаю и не страдала. Просто иногда я свои мысли ловлю на лету, будто они чужие… – и она замолчала, поняв, что несёт чушь.

– Ты сильно устаёшь?

– Да как все. Почему устаю? Я же в лаборатории и оранжерее не работаю пока. Из-за ребёнка. Наверное, могла бы. Но его куда? На грядку с огурцами сажать, так он все огурцы сожрёт. Он много ест. Прожорливый. В рот тащит всё, что находит. А был слабый такой. Искусственное вскармливание.

Она ждала дальнейших расспросов о ребёнке. Но он ничего не спрашивал. И Ксению охватила обида за то, что он даже не пришёл посмотреть на рождённого сына, не озаботился этим. Мёртвые оказались для него важнее живых.

– У нас мало времени, – сказал он не сразу, с учётом же определённого зависания как изображения, так и звука, общение и не могло быть полноценным. К тому же временами его лицо распадалось на отдельные пёстрые фрагменты, слагая из него порой чудовище из непредставимых галактических глубин. Она засмеялась. Ведь и она моментами превращается для его зрения в такой же трансформер из распадающихся квадратиков.

Наверное, от этого о смотрел отчасти рассеянно, не хотел фокусироваться, пусть и на женщине по ту сторону экрана. Ксения подняла лицо и, подъехав в кресле впритык к голографическому монитору, упёрлась в него глазами, пытаясь вынудить его сосредоточить свой взгляд. И тогда вдруг увидела в его глазах то, что там и было. Его ничуть не изменившееся отношение к ней. Его глубинное, так его и не покинувшее, не истаявшее в лучах беспощадного Энтропизатора, особое отношение, принадлежавшее всегда только ей одной. Поскольку он обращался к ней, будто она рядом, состоящая из молекул осязаемого настоящего, а не визуальная только.

– Хочу тебе сделать одно деловое предложение. Тебе незачем оставаться на спутнике. Возвращайся. Уже есть распоряжение открыть твой личный счёт. Ты не будешь теперь ни в чём нуждаться и не будешь пока работать. В смысле на общество. Жить будешь в своём прежнем доме. Там проведён ремонт – полное обновление всего дома. Пока тебя не было, Рита распорядилась. Подошла к делу, можно сказать, с художественным вдохновением, с бережливостью, чтобы ничего там не изменить радикально, а только восстановить то, что обветшало.

Ксения отметила его фразу: «пока тебя не было». Будто мужа Ксена там и не было никогда. И не будет впредь. «Рита распорядилась». Распорядитель!

– А если мне не понравится её реставрация? Как это без меня – меня женили? Всё же дом мой, а не Ритин.

– Тебе понравится. Она сказала, что нашла то, что в твоём вкусе. А нет, так всё изменишь. Кто будет против? Теперь к делу. Рита и я, мы занятые люди. По целым дням.

«Рита и я»? Он живёт с Ритой? Как такое возможно? Её словно за горло схватили чьи-то жёсткие, нечеловечески-безбожные пальцы. Да уж! Коли Судьбы невзлюбила, от её оплеух не увернёшься и до самой смерти.

– И по ночам вы люди занятые? – Ксения не могла отказать себе в ехидстве хоть так.

– У меня командировок много, и я отлучаюсь не на дни, а месяцы. И дети из-за малолетства не могут быть отданы в закрытые школы. Только старшая дочь туда определена. А маленькие? Я же не хочу отдавать их в дошкольные учреждения, как сирот, как детей из неполных семей. Ты понимаешь? Нанимать же посторонних воспитателей, как хочет Рита, я тоже не хочу. Я хочу им любви подлинной, домашней, семейной.

– Хочешь, чтобы я была им за приёмную мать? – через усилие она удержала на кончике языка: «А чего ты ждал от биотрансформера Риты, у которой чувство материнской любви давно уж истлело в былых её жизнях. Как ты можешь с ней жить?! Или и сам такой же? На Троле подлинный мой Радик остался. И кто-то, какой-нибудь высший разум, с нашим не соотносимый, подсунул обманку, раскрашенную под того, кого я ни разлюбить, – не забыть не смогла». Она успела обдумать и такую длинную думу, ожидая, пока трансформер вновь соберётся из подвижного калейдоскопа в лицо Рудольфа Венда, – Нет! Ну как тут общаться?! Постоянно вижу вместо тебя какую-то образину без образа… трансформер из мира Ирис…

Про Ирис после смерти мамы ей рассказал дед-лесник. Не отец же. Дед Артём Андреевич сам прибыл к ней. Привёз чудесного котёнка, сказав, вылитая Пуська, хотя след её кошачьей лапки давно и простыл в пучине прошедших лет. А этого пёстрого, черепашьей масти, другая кошка окотила, а словно по заказу Ксении. Дед напомнил, как она хотела себе Пуськино подобие в качестве домашней живности. Ксения о том забыла, но котёнка взяла, конечно. Неизменного, если внешне, деда чаем напоила в тех же зелёных чашечках с лилиями. Он сервиз тоже ей привёз. Новый, понятно. Где-то раздобыл реплику той архаики. Сказал, свадебный подарок, мол. На свадьбе же не пришлось погулять. Догадался, что любила она его посуду…

Как и положено самоуглублённому фараону, Рудольф и бровью не повёл в ответ на её возмущённый вопль по поводу некачественной связи, когда то сигнал исчезал, то лицо рассыпалось.

– У тебя свой сын. То есть он наш. И это важно. Они все будут вместе, как и положено родным людям. А ты любишь детей, я знаю. Ты добра. Ты к тому же дружила с Нэей.

И когда это она с ней дружила? Или он так думал?

– А потом… – тут его глаза блеснули странным и ярким чувством, но он опустил их вниз, поняв, что нечто выдал. – Ты не будешь равнодушна к моим детям.

– Почему так решил? Я не профессиональный воспитатель, я же…

– Воспитатель, какой он там ни будь профессионал, чужой человек. Ты любишь меня, я знаю, до сих пор, и не будешь им чужая.

– Люблю? Тебя? – она задохнулась. – Нет! Нет!

– Предвидел твоё возмущение. И даже то, как ты замашешь руками. Можешь даже плюнуть в моё изображение. Только потом не забудь почистить экран. Но кому лжёшь? Себе если. Мне не надо.

– А, ну да. У тебя же всевидящее око. – Ксению несло в злость, в обиду, вдруг вспыхнувшую, как реакция на его холодный официальный тон, высокомерное отстранённое лицо, пусть глаза внезапно и выдали затаённые чувства. – Хочешь, чтобы я заменила тебе твою драгоценную, но утраченную космическую добычу?– она услышала его голос внутри себя: «Её никто не заменит. Тем более ты». – А что я? Плохая по-прежнему? Хороша лишь в смысле низа? А низ твоей натуры тоже будет желать того же, что было здесь? Или как? Рита всё даёт, не только одухотворяет твою жизнь?

Видимо, не желая её отказа, он изображал из себя умудрённую смиренную любезность перед тою, на кого хотел наорать даже в таком вот нестандартном случае. Ксения отлично это понимала.

– Речь ведь идет о детях, а не о наших взаимоотношениях, – через заметное усилие он сделал попытку улыбнуться, настолько ему того не хотелось. А ведь та, кому он адресовал свой лицедейский посыл, пребывала всё равно, что на том свете. Так что тут уместнее было бы состроить скорбную гримасу.

– Если ты согласишься, ты не будешь жалеть.

– Скажи уж прямо, что соскучился по мне.

Он промолчал, что было и понятно. Но глаза его молчать не умели. Не вообще, понятно, тут уж он был спец по части маскировки, а перед нею ничего скрыть не умел. Она шарила в самых глубоководных его слоях, пусть и были эти слои в данный момент иллюзорным воспроизведением отдаленнейшей, всё равно что и не существующей, подлинности. Никакие страдания были не в силах отменить то, что она успела выхватить из космической бездны и принять в себя. Ему ли было ей лгать. В этом смысле он был как запойный алкоголик. Он мог долго жить в аскезе, но запои любовью были неукротимы и сильны. Он же всегда был таким. Что изменилось?

– А ты как? Скучаешь без меня? – взгляд исподлобья был тот самый, как тогда у фонтана в первое утро её выхода под купол. – Ты одна осталась у меня. Из того, что мне дорого. Остальные, все прочие, кто рядом, мне не нужны. Её нет, а мне ничто не мило уже в жизни, кроме работы и детей. А тебя я не забыл. Сама же понимаешь, чего стоит мне такое признание.

– Как же Артур? – Ксения мысленно схватила себя за свой болтливый язык, но слово вырвалось. Она вдруг поняла, что он ничего не знает об Артуре, об их сожительстве. Потому и вёл себя он именно так, будто она осталась его собственностью. В противном случае, он и не пожелал бы никакого общения.

Ни Вика, ни Нелли, ни Ксен, никто, ничего ему не сказали. Они оказались лучше, чем она о них думала. Они не посчитали себя вправе унизиться до подобных откровений Рудольфу. Или жалели его, и без того ставшего вдовцом с кучей малолетних детей. Зачем было настраивать его против сына. А на Ксению им начхать! Они исходили исключительно из чувства любви к Артуру и жалости к Рудольфу. И Ксения была благодарна им за это.

– Артур, пока он заместитель, не решает, кому запрещать отлёт, а кому нет, – продолжал Рудольф, – Так что ты можешь даже и не спрашивать его позволения на своё отбытие. Как решишь, так и будет. Правда, есть уже приказ о его назначении тут ГОРом после меня. Затем будут осваивать «Ксению», будет назначен целый Совет управленцев, но пока по инерции всё решаю я. Прибудешь на Землю с первым же звездолётом с этой негостеприимной Ксении?

– Я подумаю, – заломалась Ксения, ясно понимая, что не останется она тут, не сумеет не вернуться на его зов.

– Как ребёнок? Как его назвала?

– Он уже не такой маленький, каким родился. Налился, как огурчик на грядке. Крепенький такой! Загляденье и восторг! Зовут, как и тебя.

– Мне успели сообщить, что ты назвала его как меня. Никогда не любил своё имя. Я хотел с тобой проститься перед отлётом, но мне сказали, что ты спишь с младенцем, и он мог закапризничать, не дать тебе необходимого отдыха. Ты тогда сильно ослабела после тяжёлых родов, да и вообще всех испытаний. Он какой? В смысле внешности? Опиши, пожалуйста. Твои слова важнее визуального облика. – Он лгал, лгал. Она не спала, она отлично зафиксировала для себя тот день, тот час. Она ждала. Он не пришёл.

– Рыжий, вихрастый как я. Горланит, будь здоров! Если его что не устраивает, может и стукнуть погремушкой по маковке тому, кому посчастливиться быть рядом в минуту его раздражения. А так улыбается во весь рот и гукает, когда доволен.

– Мне ещё передали, что он похож на твоего отца…

– Почему отец? Он же лысый был.

– Твой отец не всегда же был лысым. Но даже лысым он оставался рыжим. Это вообще особая подраса в европеоидной расе. Я так считаю. У них самое позднее происхождение по сравнению с другими народами Земли. Особый генотип. Особый темперамент, строение волос, даже состав крови. Они импульсивны, страстны. Они более молодые эволюционно, чем прочие. И я не хотел тебя обидеть, сравнив его с твоим отцом. Тебе же, как его любимой дочери, не может быть неприятно, что твой сын похож на твоего отца, на ваш род.

Ксения отметила его ударение на «твой сын». И не обиделась. То ли устала обижаться, то ли и сама так считала. Она мать-одиночка, Ксен не в счёт. Ксен и не стремится усыновить Рудика своим сердцем. Вернее, она сама дала Ксену по рукам, не буквально, но фигурально выражаясь, когда он тянул их к ребёнку как к своему собственному. Не твой! Не скрываю. Не навязываю. Не пытаюсь лицедействовать ни перед кем. А то, что по закону Рудик Зотов, сам решай, коробит тебя это или без разницы. Разруливай ситуацию с фамилией в любую сторону. Мне по фиг!

– Ну да. Род извозчиков и трактирщиков с самоварами. Куда уж моему сыну до ваших королевских высочеств, которые никогда не носили валенки с подсолнухами.

Следующую фразу он произнёс слегка небрежно, но добродушно, – Ты там не заводишься, рыжая киска – мурыска, вместо ответа на моё предложение? Я уже предвкушаю твою ответную ругань. Ты там как? Никому не уступила ещё? – он засверкал глазищами насмешливо, но ревниво. – Твой Ксенофантаст никогда и ничего в упор не видел. Он хоть понимает, что сын не его? Или ему всё равно? Он мне сказал: «Моему сыну необходимо вернуться на Землю. И жене необходимо также. Срочно! Ей для здоровья, а ему для развития». Ты плохо себя чувствуешь?

– Ксен просил тебя, чтобы я вернулась? – удивилась Ксения.

– Он считает, есть опасность утратить тебе психическое здоровье. А также опасность нежелательной тебе связи. Это с кем же?

– Может, твоего старшего сына имел в виду? – Ксения напряглась. Но она обожала рискованные игры с огнём.

– Я долго соображал, с кем там ты могла бы? Никого там нет. Один Артур ничего себе, да ты не в его вкусе.

– А кто во вкусе Артура?

– Он любил Нэю. Ещё со времени его пребывания в Паралее. Он вообще любит покорных и нежных женщин, на которых всегда такой дефицит. Мягких, женственных и преданных всегда.

– Как его мать, к примеру.

Мистическое продолжение диалога, разнесённого в пространстве, поскольку в реальности он никогда бы такого не сказал, – Он считал всегда, что его мать была идеалом. Как то и свойственно тем, кто были сиротами в детстве. Наверное, я нарушаю некую запретительную черту, если вторгаюсь в глубоко личную сферу своего сына. Но как-то чувствую, что Артур самый близкий тебе человек среди тех, кто живёт на спутнике. Но ты же знаешь, что Лора была той ещё штучкой. И не ты, не я не сумеем её забыть уже никогда. А ты? Счастье их всех, что не знали тебя такой, какой ты была тридцать лет тому. Ты бы им всем головы отвинтила. Как мне в прошлом. Чего мне стоило от тебя вылечиться и забыть, знаю только я один.

– А сейчас?

– Все твои скачки и призы остались в прошлом. Внешность отреставрировать можно, но душу? Ксюня? Где взять молодую энергетику? Ты думаешь, что ты полностью прежняя?

– То есть? Я старая стойловая кобыла, которой отполировали шкуру, но не сменили старое сердце?

Ксения веселилась. Его всевидящее око дремало, даже спало глубоким сном. Он не ведал о её связи со своим сыном.

– Я вовсе не хочу сказать, что ты хоть на один нюанс своего обновлённого облика опять постарела. Я был бы и рад тому. Мне абсолютно, категорически! претит такое вот тайное обновление иных за счёт всех прочих. Я не то хочу сказать. Ты была бы мне намного милее, останься ты прежней. Возможно, моё несправедливое к тебе отношение было продиктовано именно твоим внешним изменением в угоду самому низшему и дрянному, что есть в человеке. Я скажу тебе ещё откровеннее, чем говорил на спутнике. Я полюбил бы тебя только прежнюю, пусть и с недочётами от естественного увядания всякого человеческого существа. А так, ты стала другой, не подлинной, а словно бы собственной копией, какой-то перезаписью старой программы на новый вещественный носитель. При этом же всегда неизбежны различные, а порой и существенные, искажения при передаче информационного сигнала с одного носителя на другой. Тебе необратимо изменили всю твою глубинную структуру, так что ты не прежняя Ксения. Но не унывай от моей чрезмерной откровенности. Ты ещё для многого годишься. В тебе уже нет прежних неуправляемых взрывных реакций, да это только к лучшему для тебя, и для всех окружающих тоже.

– То есть, Риту мне не одолеть?

– К чему тебе было одолевать неких соперниц, которые не имели к тебе персонально никакого отношения?

– Рита ещё старее, чем я.

– Если рассуждать вообще и отвлечённо от личных привязанностей, если согласиться с тем, что она не только привлекательная женщина, а совершенство, то всё равно она не та женщина, которую я хотел бы видеть рядом с собой. Меня отвращают те, кто дают заявку на сверх человеческое величие, а при этом не дотягивают до человечности в самих себе. Говорю предельно откровенно. С тобою я никогда не шифровался. Ты же знаешь.

– А кто тогда Рита? Твоя тягловая кобыла? Или же сивка бурка – вещая каурка? – от неожиданной злости Ксения, самонадеянно тыкая в панель рабочего компьютера Артура, перевела изображение в настольный монитор, чтобы умалить размер собеседника, игнорируя большой экран на стене. Но он и сам по себе вдруг погас, следом пропало изображение и на мониторе. Они сообща как бы не соглашались с её произволом. Заодно уж выключилось и освещение в помещении, где она и находилась. Что-то не то она затронула, не соображая ничего в чужом хозяйстве. Замерев, она решала, что теперь делать? Только ни в чём не сознаваться. Мало ли какой глюк? Она-то при чём?

– Ты всегда пыталась обернуть меня лицом к прошлому, – раздался голос из мрака. – Ты думала, что я помнил о тебе как о своём утраченном счастье? А ты вот явилась и всё мне вернула как всемогущая фея? – он бубнил совсем тихо, или же проявляли себя нелады со связью. – Нет у меня о тебе никаких упоительных воспоминаний! Ты же ненормальная была! Забыла?

Монитор Артура засветился, и звук нормализовался тоже. Включилось и освещение, тогда как большой экран пребывал в молочной и безвидной млечности. Став лилипутом, Рудольф уже не был так убедителен и внушителен. Ксения злорадно щёлкнула его по крохотному визуальному лбу. Но лилипут всё так же свысока её укорял, мнил себя безупречным образцом человечности.

– Ты чего там размахалась ручонками? – спросил мальчик-с-пальчик голосом великана.

– Соринка какая-то приклеилась, мешает видеть тебя в привычной безупречности.

– У тебя же никогда не было тормозов! Никаких! Ни в чём! Ни в прошлом, ни в настоящем. Про будущее не знаю, не учился на пророка. Угораздило же меня тогда прийти, то есть притащиться, нога же болела! в ваш театр. Ты же, «пёрышко волшебное», растоптала мою любовь к себе, как кобыла в ярости, одну пыль от всего оставила! Разве я один был во всём виноват? Что, кроме любви я сделал тебе плохого? И такой любви, которой я не мог уже подарить никому. Потому что ты была, в некотором смысле, главной моей любовью.

– Вот именно. «В некотором смысле». Этот твой «некоторый смысл» и был виноват во всём. Я просто не хотела тебя ни с кем делить. Как этого не хотела и твоя утраченная жена, как не хочет никакая любящая женщина. Это же невозможно человеку. – Ксения наклонилась к уменьшенному Рудольфу, не уважая, не боясь, ненавидя и любя его.

– Не стоит нам целоваться, – так он понял её жест, – Бесполезно же.

– Дай хоть прижму тебя, – смеялась она, вертя монитор. – Может, и уловишь биение моего большого сердца, мой мальчик?

– Прекрати кривляться! – рыкнул мальчик-с-пальчик, не догадываясь о своём визуальном умалении. – Я вдруг вспомнил твою маму Нику Анатольевну, когда навестил ваш заброшенный дом во время его ремонта. Твоя мама Ника терпела всю жизнь от твоего отца такое незаслуженное пренебрежение, что я, будучи человеком, собственно посторонним для неё, но не для тебя, хотел размазать твоего отца по столу и залить его лысину водой из круглого аквариума, в котором стоял огромный веник сирени. А самим этим веником отхлестать его по наглому лицу.

– Какой веник в аквариуме? Ты о чём? Сравнил. Она была очень больна. Она это именно что позволяла из-за любви к отцу. Но он всё равно страдал от своей вины.

– И что интересно. Он никогда и ни о чём не страдал!

Вот это было попадание! А виртуальный колдун продолжал, – Жил, как хотел. Делал, что хотел.

– То-то ты подражаешь ему всю жизнь. Особенно этим своим бритым черепом. Он-то был лысым от поломки своей природы, а ты зачем?

– Зря ты тогда подумала, что я хоть в чём ему подражал. Никогда! Я его ненавидел так, как ты и не представишь. На Паралее я редкой ночью не убивал его в своих снах. А то, что я брею свой купол, так там, на Троле, мода у нас такая возникла. Не хотели мы носить трольские причёски, вот и всё объяснение. А над теми, кто отпускал там волны волос ниже ушей и едва не до плеч, мы все потешались. Вот я и привык. Помнишь, как смеялись в детстве, – «лысый муж – находка для женщины, он заменит в вашей спальне луну в тёмную безлунную ночь».

Он засмеялся своей же дурацкой детской шутке, уйдя от неприятных воспоминаний о ненавистном человеке, которому всегда подражал, этакая любовь со знаком минус. О своём бывшем учителе, сопернике, ставшим опасным, – не врагом, а распорядителем дальнейшей участи провинившегося ученика. Но кто в действительности-то распорядился так, чтобы поток всех последующих событий помчался по тому самому петляющему руслу, в ту самую изломанную перспективу будущего… У Ксении заболело сердце. Защемило как тогда, когда ей было двадцать. Загудели колючие ветра, вбросили в горло горькую пыль и удушье…

Изображение вдруг само по себе перешло с монитора на большой экран, увеличилось, чуть-чуть лишь и уступая по своим размерам реальному прототипу. Маленький рабочий монитор при этом не погас, так что Ксения могла наблюдать и за большим Рудольфом, и за маленьким одновременно. Настоящему Рудольфу собственное визуальное раздвоение ничуть не помешало, он о том и не догадывался.

Она реально закашлялась. И уже в переносном смысле взяла себя за горло, чтобы не расплакаться. Да и нечем было. В глазах стояла застарелая, возрастная видимо, сушь.

– У меня до сих пор осталось подозрение, что ты так плохо относился и относишься ко мне, потому что ты мстил и ему тоже. Даже теперь. Это не я, а ты, как норовистый конь, всё растоптал в пыль, ты мучил меня, а я только и могла, что делать ответный ход.

– Только зачем нам теперь все эти экскурсы в наше прошлое?

Он опустил глаза и как будто увидел на её руке кольцо. Кольцо Нэи. Ксения как раз в этот самый момент поводила ладонью по тому, что он назвал «куполом». Он ничего уже не сказал и не спросил, но сразу потух. Оживление пропало, он смотрел на Ксению как на привидение и утратил дар речи. Ксении была непонятна его реакция. Чего он там увидел по ту сторону экрана? Может, кто и отвлёк. А камень Нэи? Что особенного в том, что Ксения его присвоила? Валялся же бесхозный, закинутый. Тут до неё дошло, что он не может знать о её житье – бытье в своём бывшем жилом отсеке.

И она предусмотрительно сообщила, – Я убирала твой бывший отсек. Так получилось. А там, среди пыли и прочего, в той пирамиде, ну ты понимаешь, где… Оно и валялось, кольцо Нэи. Красивое. И я взяла. Когда прибуду на Землю, верну тебе. Мне только жалко стало, что кто-нибудь посторонний возьмёт, вот я… Или оставлю себе? Пусть останется мне как память о Нэе? А то вдруг ещё кто-нибудь посторонний присвоит?