Планета по имени Ксения

…Нэя сидела за столиком кафетерия со своим трогательным пузиком, иногда она смещалась в образах Ксении на лесную тропинку. Молодая и пригожая, круглые глаза страдальчески и пугливо влипли в самые зрачки Ксении. Земные женщины никогда так не смотрели, у этой было какое-то феноменальное зрение, а возможно, и прочтение тайных мыслей, способность проникновения в глубины сознания и ещё глубже, туда, где сознание смещалось в спектры ультра и инфра человеческого и общечеловеческого подсознания. Возможно ли это, бороться с нею, звёздным суккубом, тактикой давно отринутой женщины, женщины разлюбленной, а также и заумной стратегией Риты – Клариссы, пусть и омоложенной несчётное число раз, но тоже всего лишь женщины, да ещё и с изношенной душой? Ксения очнулась.

Ксен смотрел так, словно опасался подъёма температуры у тяжелобольного человека и был начеку со своими методами защиты. Он всё списал на следствие длительных процедур омоложения. Его же предупреждали, психическая нестабильность имеет место быть в первое время. Плавающее состояние, некоторая неадекватность в поведении. Это была полная чушь, считала Ксения. Она была ясна и чиста душой как никогда.

– Налей воды в бассейн и подогрей! – приказала она Ксену как служке. И он ушёл исполнять её просьбу-приказ. Ей же хотелось побыть одной, настроить душу на юное звучание вслед за телом, вызвав в себе свет юности, разрыть окаменелости прошлого, освободить от наносов, чтобы они ожили под излучениями божественного бессмертного неба, чтобы белые облака стряхнули с них пыль. Казалось, на глазах облака темнели, забеременев скорым дождем. И этот будущий дождь уже окончательно омоет её вскрытые, готовые к повторной молодости чувства, даст им блеск и новизну, как фарфоровой чашечке, умытой после чаепития и поставленной в прозрачную горку, чисто ожидающей своего нового наполнения.

Подлинной юности нет возврата в дом, полный старых грехов

Она вертела чашечку в руках, помня, как прикасалась к ней губами мама, а Рудольф, сидя рядом, чай не пил. Развалившись с продуманным изяществом, а в нём всегда дремал актёр, он скрывал за развязностью своё волнение и неуверенность, боясь не маму, а возможного появления отца. Но отец так и не вышел пить чай с ними. Он вышел через другой выход, и они увидели, как с площадки поднялся вверх его аэролёт. И Рудольф оживился. Небрежность позы пропала. Он с радостью заёрзал и взял чашечку с уже остывшим чаем, с шумом его вытягивая своими прекрасными губами. И Ксения видела, как любуется им мама и как горда она его любовью к своей любимой дочери, в отличие от неприязненного властного отца. Что за счёты были у отца с ним, с мальчишкой? Мама ей открыла потом. Отец в молодости был страстно влюблён в мать Рудольфа, но она его отвергла. Вышла замуж и родила сына тоже от другого. И поэтому он видел в сыне прежней возлюбленной продолжение соперника, едва только стало очевидно, что причудливая игра жизни свела его дочь и сына соперника от той, его отринувшей.

Откуда мама это знала? Да от Риты. Мама для чего-то общалась с этой параллельной женой отца и делала вид, что ничего не понимает и не знает. И Рита ей подыгрывала. Гипнотически, не мигая, изучала маму по-кошачьи, когда вот также сидела тут и пила чай из старинных чашечек, мурлыча приятности и женские пустые новости. Нет, из других, из кофейных, Рита не любила чай, а только кофе. Маленькие кофейные чашечки тоже были с сеточкой, но уже золотой на кобальтовом фоне. Это происходило тогда, когда папа отсутствовал на Земле, и мама приглашала Риту, а Рита всегда прибывала с «дарами данайца». Может, мама считала, что такое дружеское сближение лишит соперницу наглости и жестокости увести отца окончательно? Она притаскивала маме то редкую статуэтку, то чашечки эти, зная любовь мамы к экзотической красоте прошлого, столь отличной от безликой штамповки, выходящей из подземных заводов, где всё производили неживые роботы. А в этих чашечках таилось прикосновение человеческих рук, их изготавливающих, расписывающих, тоже с привлечением машин того времени, но всё же и контактирующих с живыми руками людей-творцов.

– Маргарита, – так звала мама Риту-Клариссу, а та незаметно морщилась, но любезно и мягко поправляла:

– Я Рита. А Маргарита это не моё имя.

– Но это полная версия.

– Моя полная версия – Кларисса. Но это имя я не люблю уж совсем. Я выбрала Риту.

Мама соглашалась, но упрямо забывала всё при следующей встрече. Или это была её бессильная месть и протест?

– Я полюбила эти чашечки, – и это было правдой. – Вот что значит дар от души. Пью из них чай или кофе, – а сервизов было два, кофейный и чайный, – и благодарю тебя за щедрость души. Как ты всегда умеешь угадать?

– Ничего хитрого. Если я что-то приобрету такое, что мне сильно нравится и самой жалко с этим расстаться, то я знаю наверняка, что человеку дар придётся по душе.

Рита слегка улыбалась, но тепло улыбки не касалось кошачьей внимательности глаз. Могла мама не знать о её связи с отцом? Могло быть такое? Ксения с мамой не говорила об этом никогда. Зачем? Всё было шито-крыто. У таких людей, разведчики всё же! невозможно было ничего понять по внешним проявлениям, на публике если. Но Ксения узнала об их связи случайно.

Мама тогда опять попала в медицинский Центр. Ксения примчалась как-то раньше срока с практики, балет был к тому времени отброшен, или она была отброшена балетом, неважно это, а за соснами, за жасмином, в бирюзовом бассейне… Прозрачная вода преломляла низ, уродуя отца… Ксения уже вскарабкалась на второй этаж в лоджию и изучала их подводный секс в нехитрое увеличивающее устройство, оставшееся у неё с детских лет. Она понимала, что уподобляется библейскому Хаму, застигнувшего отца в недолжном срамном образе, но не могла себе приказать не смотреть. Эта мерзавка, как бледная водяная змея оплела его каким-то немыслимым кольцом, чёрные волосы плавали вокруг неё, как страшные своей одушевлённой чернотой водоросли. Лицо отца было отвратительно искажено, его дёргало как от тока, это и был ток преступной любви. Ядовитая гадина откинулась от него и легла на поверхность воды и не захлебнулась, плавучая тварь, держась при помощи движений рук, совершая бессмысленный со стороны заплыв на месте и не отпуская его, зажав своими ногами его бёдра. Звуковое сопровождение отсутствовало из-за дальности места действия, но явно оно было. Она совершила ловкое движение и опять оказалась прижатой к телу распутного папаши, завилась вокруг него человекообразной лианой, и их свело общей судорогой скрытого источника электрического напряжения, так это выглядело со стороны. Ужасно, непереносимо для постороннего свидетеля, для девочки, для дочери, да ведь кто и приглашал этого соглядатая? И чужая пронзительная, хотя и не должная, радость перетекла в её душу вселенским омерзением и такой же пронзительной, но тоской-отрицанием порядка земных вещей. Или их беспорядка. Ксения забилась к себе и вышла к ним, когда они пили кофе на веранде внизу. Он в зелёном купальном халате, она в шортах и спортивной майке.

– Давно? – спросил опешивший отец, спихивая блудную кошку Клариссу с коленей и пролив кофе на свой халат. Та спокойно села рядом, нога за ногу, размер этой ноги был огромный, как у доброго мужика, да и сами ножищи, как у бегуньи на длинные дистанции. Колени, если сравнить их с точёным совершенством мамы, были как булыжники, а плечи вешалка и есть вешалка, прямые и лишённые намека на округлую женственность. Грудь спортивная, но почти плоская. Соски победно торчали из тонкой ткани, промочив её влагой, которую она не вытерла со своей кожи. Она подняла руками прямые и длинные волосы, встряхивая их, как бы жестом просушивания.

– Купались? – спросила Ксения-лицедейка, изображая безразличие.

– Только что пришли с озера, – соврала также безразлично, не менее одарённая лицедейка, Рита. – Летели мимо, решили купнуться. – Она так сказала «купнуться».

– Купнуться – совокупнуться! – засмеялась Ксения, дочь своего несдержанного ни в чём отца. И в словах тоже. – Я пришла, а ваш аэролёт стоял на площадке.

– Да мы пешком ходили. Это же рядом, – всё так же спокойно и сдержанно ответила Рита.

– А ты в домашнем халате, что ли, ходил на пляж? Шёл через весь посёлок? – обратилась дочь к отцу.

– Почему в халате? – смутился он, – переоделся только что.

Он, как фокусник, достал из кармана халата чудесное кольцо с ярко фиолетовым камнем-кабошоном. Его причудливая поверхность казалась оплетённой узором из узких листьев, создающих объемный голографический эффект.

– Видишь, какой редкий по красоте чароит? – спросила Рита таким тоном, будто это она и дарила ей перстень.

– Маме отдам, – с вызовом сказала Ксения, но увидела жалкое лицо сильно покрасневшего прелюбодея, даже лысина покрылась пятнами. Он не умел скрывать своих эмоций, как и все рыжие. И вдруг подумала, что не может он предпочесть божественно изысканной маме эту человекообразную лошадь, каким-то колдовским чудом завладевшую бело – мраморным и чётким лицом девушки. И волосы, как жёсткая и чёрная грива у лошади, и сильный круп с тонкими относительно мощного тела, но стройными ногами. В глазах, гипнотически уставившихся на неё, была связывающая Ксению сила, так и не давшая ей возможности запустить в неё стеклянной, массивной, зелёной вазой со стола, на которой лежали распечатанные крекеры вперемежку с яблоками. Они всё поняли, что она всё поняла. Но могли и не знать, какое зрелище только что предоставили ей. Хам вылез из Ксении не до конца, она так и не смогла заснять их на контактный браслет. Это был бы верх или низ? Их взаимного уже и общего падения. Она стукнула собственного хама по лбу и заставила его умереть в себе. Ради мамы, а не ради этих сношающихся где попало вороной кобылы и её лысого коня, понуро повесившего вдруг голову и виновато хрустевшего печеньицем, разламывая его лошадиными белыми и крупными зубами. Было очевидно, что он травояден, несмотря на свои габариты, а девка-оборотень могла в следующий раз обернуться и сучарой зубастой, и он полностью в её копытах, в лапах, в присосках, в руках, одним словом.

… – Артём суров с вами, со своими учениками? С детьми, как он вас называет, – спросила тогда мама у Рудольфа.

– Он строгий, но справедливый. Всегда. Мы его уважаем, но не боимся. – Ответил Рудольф, нервически теребя своё ухо.

– Думаешь, он простит тебя после того, как выловил тебя у Ксении здесь? – в лоб спросила мама.

С пепельными пушистыми и лёгкими волосами, собранными вверх яркой заколкой-бабочкой, с синими промытыми глазами, в голубом летнем платьице, хрупкая мама казалась девушкой. Рудольф изучал её, даже забыв о Ксении.

– Вы очень похожи с дочерью, – ответил он на её вопрос, – но у вас разный цвет волос и глаз.

– Не боишься своего начальника? – опять спросила мама.

– Нет. Почему я должен бояться, если мы любим друг друга?

– Врёшь! Боишься ты. Глаза тебя выдали, когда ты его ждал. Но чего ты испугался? Он мог тебя побить?

– Вы шутите? Если не избил сразу, то теперь-то чего?

– Ты – нахал, – засмеялась мама, – зачем так? Залез ночью в родительский дом девушки? Пришёл бы с предложением руки и сердца, с конфетами там, с цветами, как и принято было всегда.

– Вы смешно говорите. С предложением руки и сердца. Так никто уже не говорит.

– А я вообще старомодная. Во всём. Я выпала сюда из другого времени. Из прошлого. Мне здесь трудно. Тяжело.

– Вам тяжело? А на вид вы будто невесомая, светлая и весёлая. Ксюня в вас. Будто и нет у неё такого отца. И она только ваша дочь.

– Какого? Такого отца?

– Ну, сурового, огромного. Воина. Героя Земли.

– Именно от героев и воинов рождаются самые прелестные дочери. Не знал?

– Нет.

– Ведь таких мужчин сильно любят девушки. А от страстной любви только и рождаются красивые люди. Ты любишь мою Ксению?

– Да. Люблю. Зачем же я по-вашему и залез к ней как преступник? Не могу без неё. Даже дышать становится трудно, если долго не вижу. Она как кислород, – он застеснялся своего признания, скулы порозовели, и он нагнул голову, пряча глаза в чашке с уже выпитым чаем, словно искал в ней желанные остатки спасительной жидкости. Нашёл на один глоток и хлебнул. Мама засмеялась опять.

– А глаза у тебя такие…

– Какие?

– Не простые, – вздохнула мама, – как и у Артёма. Вы не сможете с ним договориться на равных. Он так и будет тебя давить, как высший по статусу и званию, а ты будешь артачиться. И боюсь, будет взрыв между вами…

– Мамочка, – прошептала Ксения, прикусив край золочёной чашечки, как будто стараясь поймать то мамино касание к пережившей её чашке, – ты всё поняла тогда. Предвидела этот страшный взрыв, разнесший нас в стороны друг от друга. Но и отброшенная, засыпанная комьями грязи, моя любовь и не подумала сгинуть. На этот раз папа уже не встанет между нами. И я рожу своего ребёнка, твоего внука или внучку, мамочка. Я хочу повторения. – Нет. Это будет иначе. Без повторения прошлых ошибок, без всяческих ошибок вообще. Это будет возрождением того прекрасного, что было у них в то прекрасное первое время…

Начало третьей жизни Ксении

Последнее утро прежней жизни

Первое время, с головой отуманенной неожиданно вернувшейся любовью Рудольфа, Нэя не тосковала о дочерях. Не до того ей было. К тому же через девять месяцев родилась её третья по счету дочь, но первая здесь на новой Земле. Земля прежняя в её воспоминаниях ушла так далеко и глубоко в недра памяти, а тяжесть этих воспоминаний не вызывала у неё желания их тревожить, что постепенно стали они казаться ей посторонними, не ей принадлежащими. Будто сданы на хранение неким, физически автономным от неё самой, лицом. Образы, вполне ясные, не вызывали не только муки, но и особых чувств вины и сожаления, даже причастности своей к покинутым детям, к оставленному земному второму мужу. Выходило, что она неполноценная мать?

Но постепенно, поначалу примороженная резкой необычной сменой жизни, память стала оттаивать и вызывать боль. Особенно ночами. И Нэя поражалась, сетовала на жестокость Антона за его отказ высылать ей записи о детях, игнорирование её просьбы. Простив самой себе своё собственное временное, зачерствелое беспамятство в первые годы существования под куполом – в новом городе на новой планете. Антон порвал с ней окончательно, он жил где-то так, как будто никакой Нэи и не существовало никогда. Да и вряд ли он обитал на Земле, став таким же странником – космодесантником, как и Рудольф, и вряд ли уже и вспоминал о беглянке. Но Елена – его мать? Почему она оказалась так жестока? То, что дети стали её полностью, Нэя и не сомневалась. Елена не отговаривала её и, казалось, отпустила с лёгкостью, но ничего не простила, презирала, считала матерью – кукушкой, птицей, бросающей своих птенцов в чужие гнёзда.

Какой стала Алина, упрямица Елена, как выросла и изменилась Лора? Молчание Земли чётко дало ей понимание их отношения – Антона и его матери, правильнее, полное отсутствие всякого отношения. Она перестала для них существовать.

Однажды Антон приснился ей, и что удивительно, она увидела его на Паралее возле того сиреневого кристалла, где прошли её лучшие короткие годы. Впрочем, не мог Антон присниться в земном обрамлении. Земля Нэе не снилась никогда. Чужая планета, не ставшая родной, не давшая ей подлинного счастья, как и предсказывали Тон-Ат и Хагор. Давшая лишь самообман души, убежище от разлада с Рудольфом, эрзац любви.

…Антон бродил по террасам вокруг сиреневых стен и там, на Паралее из её сна, они столкнулись как въявь, как когда-то в лесопарке. Он был прекрасен, но грустен. Он сказал ей, что у него внутри открылась пустота, та самая, оставшаяся после Икринки, которую Нэя, закрыла. Пустота опять вскрылась, проявилась под светилом Ихэ-Олы, и он вдруг понял здесь, на Паралее, то, чего не понимал на Земле. Что любил её, Нэю, и только её уход дал ему это понимание. Из его жизни повторно ушла радость, в которой он пребывал, не ценил, считая всё это естественным фоном своей жизни. Первое же время тоска была такой острой, что он с лёгкостью покинул Землю. Улетел на Паралею, где долго бродил по всё тому же парку, по садам ЦЭССЭИ, как душевнобольной ища встречи с той, которой тут нет, и уже не будет.

– Так ты на Паралее? – спросила Нэя удивлённо, – ты бросил наших девочек?

– Неизбежность при моём профессиональном выборе. А мама получила смысл и наполнение своей жизни. Когда ты оставила нас, я жил один, так случилось, что Наташа оказалась не той, кто смогла тебя заменить. Она быстро потеряла интерес ко мне, или это я потерял. Короче, это произошло взаимно. Как будто наши с ней отношения держались на тебе, а исчезла из моей жизни ты, стала неинтересна и она. Я скучаю по тебе, но простить тебя я никогда уже не смогу. И я запретил маме отвечать тебе, чтобы ты тосковала точно так же, как тоскую я, чтобы ты прочувствовала своё предательство.

– Разве не ты сам и стал предателем?

– Нет. Все прочие мало что значили для меня. Я всегда возвращался к тебе, к нашим детям, а ты предала и их тоже…

Проснувшись, Нэя долго раздумывала над тоскующим посланием его души, а то, что это было именно оно, сомнения и не возникло. Она вспомнила, что Рудольф получал краткое и скудное послание о том, что Соболев Антон Георгиевич отбывает с Земли, а девочки удочерены его матерью Соболевой Еленой Антоновной и новым мужем матери Арсением Ивановичем Рахмановым. Ей Рудольф ничего не сказал, а Артур, не зная об этом, проговорился. Послание было знаком того, что у Рудольфа и Нэи Венд на тех детей права навсегда утеряны. И было бы желательным, что дети во избежание психологической травмы не узнали о том, кто их настоящая биологическая мать. Источник отправления остался неясным. Нэя была уверена, что сообщила об этом Елена – мать Антона. Она так и не простила Нэю. Неожиданная жестокость её бывшей земной матери удивляла, поскольку Нэя хорошо помнила её доброту и великодушие. Любя свободу, земляне хотят её только себе, но не тем, кто их окружает.

Она встала и подошла к голографической стене, всматриваясь в контуры того сиреневого, переменчивого здания, что осталось на Паралее. Кристалл отсвечивал зелёным, – изображение менялось, в зависимости от того, день или ночь чередовались над куполом города. Утро чужого мира освещало иллюзорный ландшафт на стенах спальни, розовеющие кроны колебал ветер мира, где она родилась, но которого не существовало здесь. На пустынных дорожках никого не было, да и не могло быть, и не появится. Объёмная иллюзия – обманка для глаз, плоская на ощупь, если прижать ладонь к стене отсека. Безлюдный унылый ландшафт огибал пределы искусственного мирка под куполом, нет там ни лесопарка, ни зданий, ни Антона, никого из насельников Паралеи, нет и Паралеи. Нэя всё всматривалась, как будто надеялась увидеть нечто реальное.

Причина крылась не в Антоне, и даже, как ни ужасно это, не в оставленных детях, а в самой Паралее. Она хотела туда. Хотела вздохнуть полной грудью в родной атмосфере, напитать глаза размытым изумрудом родных небес. Это не просто сон. Это знак некой близкой перемены, присланный неведомо с каким метеоритом или с пролетающей кометой, что и обронила информационную пылинку. А может, то был чужедальний загадочный луч или радиоволна? Расшифровку послания ей делать не хотелось.

– Нэя, – сказал проснувшийся муж, – иди ко мне…

Она нырнула к нему под лёгкий плед, и он сжал её, подчиняя себе.

– Какое редкое утро, никто не орёт, не зовёт, – он имел в виду спящих в отдельной спальне детей. Его руки скользили под тонкой тканью ночной рубашки, словно он надеялся отыскать там нечто, чего ещё не находил прежде за те девять лет, что они тут прожили. Ласкал набухшую грудь, ни о чём не спрашивая. У неё была четвёртая беременность – уже несколько недель, и она боялась ему сказать, как-то подозревая, что всплеска радости у него не возникнет. Подчиняясь её упрямому желанию рожать одного ребёнка за другим, он, как она чуяла, иногда впадал в отчаяние.

– Ты же обещала, ты же дала слово, что принимаешь противозачаточные средства! И опять обманула! На кого я тут похож в глазах всех? Какой-то архаичный божок плодородия… Да ради того, чтобы нас вывозить отсюда, когда придёт срок, потребуется спецрейс с особым детским отсеком. И ведь все бабы из-за тебя с ума сдвинулись. Все вдруг разом принялись за деторождение…

Детей у них появилось четверо. Последними родились близнецы, два мальчика. Старшая Альбина – любимица Рудольфа. Светлая, как и первая Елена, с изумрудными в синюю крапинку глазами. Последующие все мальчики. Светло-русый, похожий на отца, Андрей. Одинаковые, темноволосые, синеглазые Анатолий и Алексей. Альбина ничуть не напоминала первую капризницу Елену. Очень послушная девочка, нянюшка и воспитательница их маленького семейного детского сада.

– Видишь, – говорил Рудольф-отец, – моя природа доминантная по отношению к твоей, и это естественно. А близнецов, уж так и быть, я решил подарить похожими на тебя. Это справедливо, поровну. – И он гладил переплетение косичек на её голове, из которых она перед сном вытаскивала свои многочисленные заколки с камушками.

Дети стали для Нэи после любви к их отцу всем прочим. Только муж и дети, до остального ей не было и дела. Её мир оказался замкнут, как произошло это и на Земле. Тем ни менее, он переливался и сиял от счастья. Она мечтала о такой семье всю жизнь. Рудольф принадлежал ей. Навсегда. Навеки. Так она теперь считала. Окружённая детьми, а к ним примкнули, к их детскому саду, и двое мальчишек Артура, вечно занятого вместе со своей женой обязанностями в городе, Нэя с Альбиной были погружены в заботы о своём маленьком воинском братстве.

Нэя не сразу стала замечать, как редко Рудольф приходит к ней в их пирамиду – спальню. Но ведь она так уставала за тот интервал времени, что соответствовал земному дню, и к условному вечеру ей часто хватало сил лишь на то, чтобы добраться до подушки. А Рудольф уставал ещё больше, загруженный строительством бурно растущего города. Город под куполом рос, он уже выбросил свои щупальца в необитаемые прежде пространства, и новые галереи завершались в конце новыми куполами.

– Что ты думаешь о новенькой девушке с её странным и немолодым коллегой? – спросила Нэя у него после того, как он расслабился и почти засыпал, уткнувшись в её плечо, с которого стащил сорочку. Она потрогала кружевную бретельку, с неудовольствием заметив, что он её оборвал. Опять надо чинить, а здесь каждый лишний сантиметр кружева – роскошь. Здесь мало тканей, все ходят в совершенно одинаковых комбинезонах. И спят в спортивных майках, однообразных и скучных.

«Какая я стала мелочная», – усмехнулась она, – «совсем как нищенка на Паралее». Ей даже не пришло в голову, что это последнее их любовное утреннее милование. Она была уже настолько избалована его нежностью, что подобные пробуждения, стали обыденностью её жизни. То, что возможна какая-то другая жизнь, Нэя забыла. Однако, вопрос выскочил сам собой.

– Ты о ком спросила? – пробурчал он в подушку, намереваясь досыпать. Иногда он мог позволить себе и не вставать рано.

– О новеньких.

– Их же много.

– Девушка, та, рыженькая, она же… – Нэя пыталась подобрать определение девушке, – Юная, что уже необычно для подобного места. По возрасту-то как смогла попасть в столь сложную экспедицию, да ещё на такую должность? Откуда бы взяться необходимому профессионализму в её-то годы? Так все говорят. Кто она? И почему тут?

– Понятия не имею. Я ни о чём их не спрашивал. Тебе интересно, так и расспроси. У женщин быстро устанавливаются контакты. Я-то чего полезу в душу к посторонним людям?

– Выходит, у той женщины была дочь? Не бывает же такого странного сходства между чужими людьми. Или бывает?

– Чего ты бормочешь? Какая женщина и чьё сходство?

– Да та, твоя знакомая из прошлого, я ещё рассказывала, что встречала её на Земле, в лесу у Ботанического Сада. Забыл?

Он не отвечал.

– Как увидела я эту девушку, так и вспомнила ту женщину. Только почему она говорила, что Надмирный Свет её отверг? Если у неё была, есть дочь? Ты ведь знаешь, как я запоминаю людей? Да и трудно было забыть. Я эту новоприбывшую рассмотрела подробно. Одно лицо, только юное совсем.

– Игра природы. Своеобразный двойник, – отозвался он

– У меня сразу возникло чувство, что я её знаю, она ещё не раскрыла и рта, а я знала, каков тембр её голоса. Конечно, он несколько звонче и нежнее, чем был у той дамы в лесу. Она возникла так неожиданно, и я до сих пор не верю до конца, что не видела очередной сон. Может, это опять рецидив той аномалии, которая проявлялась у меня на Паралее, потом в первые дни моей жизни на Земле? И хотя при общении женщина вовсе не несла бессмыслицу, всё происходящее тянуло на абсурд.

– Так и спросила бы, не встречались ли мы с вами на Земле?

– Каким же образом я могла задать ей подобный вопрос? Если в то время, о каком я и веду свою речь, она была совсем небольшой девочкой. А я общалась с женщиной.

– Может, та особа была её матерью. Сама же так сказала.

– Женщина жаловалась как раз на то, что не способна родить себе ребёнка.

– Чего ты пристала ко мне с какими-то дурацкими своими воспоминаниями? Мало ли кого и где ты встречала. Похожих людей повсюду полно.

Нэя могла бы сделать ему замечание, что семейные разговоры по утрам вовсе не обязательно должны быть преисполнены научной и прочей значительной глубиной. А просто поворковать о пустяках?

– На месте Вики я бы следила за Артуром, – сказала она. – Он ничего не ест в столовом отсеке, когда приходит туда без Вики. Сидит и смотрит на неё в упор. Умышленно садится поблизости и почти не ест. А она как слепая. Ты обратил внимание? Ни на кого не глядит, ничего не видит и не общается ни с кем. Смотрит на всех так, будто это не люди, а игровые голографии. И ей ничуть не интересные, к тому же.

– Разве Артур увлёкся новенькой? – спросил он внезапно бодрым голосом, – не замечал.

– Да на неё все смотрят. Кроме тебя, конечно. Она тебе как? Ну, честно? У нас же всё начистоту. Помнишь, договаривались?

– Нэя, я так устаю, что мне все кажутся на одно лицо. Все одинаково одеты, за исключением тех, кого ты совратила своим примером. А она? Вечно в шапочке до бровей, рабочий комбинезон. Бледная какая-то. Почти прозрачная, худая. Я даже понятия не имел о цвете её волос. Я и не видел её толком. Она ещё не отошла от полёта. Ксен говорит, что она болеет, с трудом адаптируется. Он даже не грузит её работой. Она спит целыми днями. И ночами.

– Ксен? – поразилась Нэя, – Его так зовут?

– А ты чего удивилась? Имя странное? Кажется он Ксенофонт. Да, имя странноватое, архаичное. Ну, это у каждого свои причуды. Или у его родителей было завихрение в голове, что его так назвали. Хорошо ещё, что не Альдебараном, или каким – нибудь Хроносом. А то и Астероидом, могут обозвать, или Квазаром. Да у нас в ГРОЗ есть такой один Астер. Астер и Астер. Что думаю за имя – женское какое-то? А некоторые его Роем звали. Я думал это фамилия. Оказалось, что он Астероид.

Рудольф с весёлым увлечением перечислял забавные и странные имена коллег и сослуживцев, не беря в расчёт, что для Нэи все их имена были всего лишь набором слогов разной конфигурации и звучания. И странности их имён, если они и были, ей таковыми не казались.

Кларисса Зотова это имя – маска

Его попытка уйти от обсуждения новеньких, что обычно и происходило при появлении новых лиц, насторожила. Это же так естественно, что внутри семьи все обсуждают своих коллег, обретающихся вне этого тесного круга.

Да и в самом маленьком новом городе новеньких долго изучали, обсуждали, наблюдали за ними. Так происходило тут со всеми. Законы замкнутого маленького мира. Он не хотел обсуждать эту пару. Не хотел о них ничего ей рассказать. Хотя по долгу службы знал всё о новоприбывших. Он же совсем недавно с ними лично знакомился и с их личной базой данных. Это было и его обязанностью, как Главного Ответственного Распорядителя новой земной базы, их ГОРа.

– Её как зовут?

– Разве ты не спросила её об этом?

– Она ни с кем не общается. Она даже не пришла к нам в Центр Досуга знакомиться. Все обиделись и сказали: «Да и не нужна она нам»! Она ото всех прячется. Как спросишь? За руку, что ли, её хватать?

– Её зовут Кларисса. Так записано в её базе данных. Ей восемнадцать лет. Фамилия Зотова. Есть ещё вопросы?

– Практикантка, выходит? А этот Ксен? Он отец?

– Он муж. В противном случае, юную девушку сюда бы не допустили. В дикий и страшный мир, который обустраивается для сносного обитания голодным мужичьём, в основном. Ты не понимаешь или прикидываешься?

– Кто посмел бы её тронуть? Здесь же есть законы.

– Одно дело те, что сочиняются на Земле, и совсем другое дело те законы, которые работают здесь. Здесь не трогают только замужних женщин, все остальные… уж как сами устроятся.

– Женщины – да. Но не молодые же девушки…

– Какая нормальная девушка сюда сунется? И главное, кто её сюда пустит? Если она не невеста или не жена? Одинокие здесь – это земной стареющий неликвид. Так что у неё муж.

– Такой некрасивый и старый? Да ты шутишь! Наверное, он сфальшивил, занёс в базу данных сведения, что её муж, а сам отец, да, Руди? Она же сбежала с Земли по причинам личного порядка. Несчастная любовь, например. Когда мне было плохо, мне тоже хотелось сбежать куда угодно. Только некуда было.

– Тебе всегда было куда. Ты, во всяком случае, всегда находила, куда тебе сбежать от меня подальше.

Нэя уловила раздражение в его голосе, и это прозвучало странно, непривычно. Здесь, за девять лет, так произошло впервые. Он никогда не раздражался, не вспоминал прошлое. Это являлось табу, их взаимным, наложенным на прошлое. Она попыталась уйти от возможности ссоры на пустом месте.

– Я дала свою книгу, которую пишу, почитать Артуру. Он сказал: «Сплошные диалоги, а в промежутках между ними персонажи бесконечно совокупляются». Он ничего не понял. Разве жизнь не состоит из этого? Разве возможно представить себе мир безмолвных людей, и не думающих к тому же, не рожающих детей. Как те затворники Кристаллов. Если нет слов, нет и мыслей, потому что мысль возникла из единения людей, а объединили их слова. Мысль – это порождение коллективного разума людей, а не иначе. Хотя и принадлежит она по видимости каждому в отдельности. Но это же не так. Нет коллектива, какой он ни будь, нет и отдельной личности. Слова это живая, развивающаяся, развивающая связь, соединяющая людей. Она, как и всё живое, может болеть, может отмирать, может быть уродливой, а может опережать в своём развитии отдельно взятого человека, да и даже целые сообщества людей. Слова предшествуют делам, порождают саму их возможность, а потом уже совершённые дела, прекрасные или гнусные, порождают новые слова, и так бесконечно.