Я напомнила ему: «Ты, вроде как, женат». А он: «Я ей муж по тому инопланетному ритуалу был. А тут она лишь гостья. Вроде космического туриста. Врачи вообще не уверены, что ей можно в данный момент Землю покидать. Она и так-то в первое время едва не умерла. Когда прибыли на Землю, у неё все органы поочередно из строя выходить начали, кровоизлияния происходили сами по себе, на коже, внутри, как будто её периодически избивал кто-то незримый. Она целый месяц пробыла в лечебной восстановительной капсуле. Проспала. Потому и не помнит ничего. И выжила, лишь благодаря одному специалисту, универсалу Франку Штерну. Я и сам лишь недавно об этом узнал. И беременность её не факт, что удачной будет. Но если ей так в голову взбрело, родить и через то исцелиться? Как я мог противодействовать? И удрала она от меня по собственному желанию. Потому что ещё на Троле в другого влюбилась, да тот не был там свободен. Ты пойми, причина всякого разлада любовного союза, если он возник, заключена одновременно как в мужчине, так и в женщине. Тут не найдёшь виноватых. Она извела меня своими болезненными капризами. То набрасывается как кровососущее насекомое, то дерётся, едва я к ней приближаюсь. Один раз подошла сзади и держит увесистую каменную сферу, чтобы огреть меня по маковке. Я чудом лишь и успел её руку перехватить. Сам же рассказал ей, как в юности одна ненормальная чуть не огрела меня похожей каменной сферой, вот она и решила совершить такое же покушение на мою жизнь».
– За что же так… низкая тварь… – пробормотала Ксения, – Выходит, что ничего уж и не свято…
Но Нелли не поняла, о чём сказала Ксения, кого обозначила «тварью».
– Я и спросила: «Да за что»! А он: «Как за что? Всякая ненормальная любовь заканчивается трагедией. Или же фарсом. Как в моём случае. И зачем только я её выволок за самый корешок из родного болота, эту психованную нимфею… Бросай Рамона! Если захочешь, тоже можешь стать матерью моих детей». А я: «Сам-то ты адекватный? Где ты, а где я? Забыл, что говорил о непреодолимой дистанции между нами? Я слаборазвитая, а Рамон-то, раз уж тотальный неудачник, точно мне ровня, да и привязан ко мне как к родной. Погибнет он без меня! А ты сильный, влиятельный даже в ГРОЗ, удачливый даже по виду своему. Я тебе не верю. То ты любишь свою жену ненормальной любовью, то и удерживать её не стал. Мало ли что бывает в семье? Стерпится, слюбится. Всё перемелется, мука будет знатная для вкусных пирожков. А ещё моя прабабушка говорила, что красна изба не углами, а красна пирогами». Он сказал: «Я тебя отлично понял. Жаль, что я не ошибся при первом же взгляде на тебя. Очень уж хотелось потом, чтобы моё мнение о тебе было ошибочным. А оно оказалось правильным. Матрёшка ты пустотелая, вся в свою мать! Хочешь быть женой двух мужей? Так ни одного в итоге не получишь»! После этого он не мог уже относиться ко мне серьёзно, раз я…
– Договаривай. Стала откровенной шлюхой!
– Точно такой же, как ты здесь!
– Не стала бы ты никогда его женой, чего возомнила-то себе? – стремилась или нет Ксения к повторному обострению отношений с весьма странной новой подружкой, но следующий её же вопрос внезапно потушил возникшую искру, – О Рите забыла, что ли?
– Рита была женой Вайса…
– Официальной женой она была моему отцу, и осталась пока что его соломенной вдовой. Поскольку мужа нет ни рядом с ней, ни в списках погибших. Потому она и свободна в своём выборе, кого хочет, того и приблизит. И уж Риту тебе не одолеть было ни за что. Они с Вендом пара – железный сапог железному сапогу – не разлей вода. Жена многих мужей и муж многих жён – идеальная гармония душ. Не обделил наш космический Программист их энергией бешеной, прорисовал отлично, красок не пожалел… Только зачем тебе ум-то его сдался для дел столь безрассудно-интимных, где отнюдь не глубокими мыслями обмениваются…
– А вот и дура ты! – но ни капли злости не прозвучало в поставленном диагнозе, а только снисхождение, – Если не понимаешь, что умный партнёр во сто крат сексуально привлекательнее для всякой нормальной женщины. И как ты ни изворачивайся, а не одну лишь сперму в тебя вливают, но и ум тоже, и душу, хотя и будут впоследствии такое отвергать. С умным всякая женщина качественно меняется…
– А с дурой всякий «партнёр» распыляется до состояния такого же идиота, – тут Ксения приподняла уголки губ, радуясь удачной реплике.
– Тебе виднее, у тебя партнёры-идиоты не переводятся, как я понимаю, – и Нэлли ощерилась в ответ, как клоун, развлекающий детей.
– Шефа нашего идиотом считаешь?
– Не о нём речь, а о твоём огородном пугале.
– За что же ты так Ксена-то не любишь?
– Ты жена, ты его и люби. А шеф, насколько я понимаю, уже забыл о твоей жертвенной уступке, да и вряд ли он обменялся с тобою в подземном уровне хотя бы парой фраз. И не уверена, что и в дальнейшем, если это дальнейшее реализуется, он будет с тобою общаться глубоко – душевно…
– Уж так глубоко, как тебе только мечтается, – с мягкой снисходительностью тоже отозвалась Ксения. – Он ведь и прежде, когда ты твёрдо-свежим огурцом была, не баловал тебя, как я понимаю, совместным глубоким погружением в пучины наслаждения. Всё поверху, да спешил, и вряд ли ниже приторных губ и дынных грудей твоих спускался… А если со мною-то как раз и глубоко? – в подобном странном откровении не было и капли вызова, а только подчёркивание несомненного факта.
– А если и глубоко, то лишь в сугубо определённом смысле, чисто по потребности, огородница ты бесстыжая! – но отбрёхивалась Нэлли вяло и даже добродушно в пику Ксении. – Одни огурцы и дыни у тебя на языке. Поскольку Нэя в тягости, а здоровье у неё слабое, ему её жалко, а тебя-то пусть муж твой жалеет.
– Бедная Нэя! – так сказала Ксения, но дело было не в Нэе, а в муке, внезапно сжавшей её саму. Поскольку в ней ожили те пустые годы, когда она бродила по Земле параллельно с ним, едва не бок о бок, вернувшимся и тоже одиноким. Но развлекающим себя пустышкой Нелли вместо того, чтобы прийти к ней в старый дом её отца, где она продолжала его ждать вопреки всему…
Странная дружба в мире наизнанку
Придя в третий раз, она уже знала, что повариха её ждёт. Та уже накрыла ей столик, заботливо снабдив отверженную от столовских благ Ксению лучшим, чем и было возможно. Ксения села за столик с чувством изголодавшейся дочери, пришедшей к матери затем лишь, чтобы подкрепиться. Ей не давала покоя загадка сближения Венда и Нелли, произошедшая на Земле, и она назойливо не оставляла всё ту же тему, затронутую в прошлые разы.
– Почему он выбрал тебя? Если были другие, кто любили его на Земле ещё до этого Трола, до этой Нэи… его ждала одна женщина! Искала с ним встреч… бродила по его следам…
– Кто бы это мог быть?
– Считай, что мама моя…
– Твоя мама? – тут Нелли задумалась, с материнским почти сочувствием вглядываясь в «бесстыжую огородницу», забросавшую её недавно непотребной ботвой оскорблений. – Красивая твоя мама была?
– Да. Шедевр из тех, кого сам Создатель целует в темя. Талант, который может и не быть безупречным, но всегда неповторимый, поскольку дар свыше, а потому и редкость.
– Не было таких! А если и были когда, то одна из них вышла замуж, а потом уж погибла, а другие и неведомые мне тоже вышли замуж и принудили себя забыть о нём навсегда. Так уж в жизни всё устроено, таков вот неотменяемый алгоритм всеобщего существования.
– Вру я тебе и не краснею. Не было в то время мамы моей в живых.
– Что же, с детства ты уже сирота?
– Сирота, – Ксения опустила голову, устав от собственной непристойной игры. – О другой женщине я тебе поведала… А знаешь ли ты, что любовь всегда находится под защитой высших сил? Земная душа связана с ними особыми звенящими и тончайшими струнами, как незримыми нитями. И когда одна душа переплетается в волшебный узор с нитью другой души, любовь и возникает. Обычно же бестолковое переплетение и касание одних нитей с другими ничего и не означает, кроме путаницы, – узлы безобразные навязать можно, узора не возникнет. И Боги мстят тем, кто возомнит вдруг себя этакой «мойрой судьбы», она же Макошь из русских мифов, над которой не властны и Боги, ткущая эти самые живоносные нити и имеющая право их обрезать по своему произволу или какому-то высшему замыслу. И вот некие злыдни рвут струны любви, вторгаясь в жизнь любящих людей. Эти струны драгоценные, но они хрупкие на грубое воздействие…
– Так ведь зачастую и не злыдни, не намеренно, а стечение жизненных обстоятельств всё и портит. Не заметишь и как, не поймёшь и кто… Сразу и видно, не с кем тебе тут и поговорить по душам. Нэю вон до бледности заболтала, меня чуть до греха не довела, – ткнула бы столовым ножом и чего? Урон-то не велик был бы, а как жили бы мы с тобой под одним куполом? Подумала? А всё потому, что сама себя закопала – «сидит девица в темнице, коса на улице». Вот и сидишь в грядках, как редиска. Муж-то весь в научных эфирных высотах витает, не до тебя ему. Чего такого выбрала, красотка же ты!
– Загадка про морковку, а не редиску, – глупо поправила Ксения.
Нелли махнула салфеткой в её сторону, – Я давно уж не маленькая, чтобы детские загадки помнить. А ты сама-то откуда можешь знать о какой-то там женщине, бродящей по следам, которые ветрами давно сдуло, дождями смыло? Помню, нашла я там, на тропинке в парке возле ГРОЗ, одну штучку из красного ископаемого перламутра, красивую. Ещё подумала, кто потеряла? Там и оставила у дорожки, где фиалки были высажены…
– Отличная ваша память, мадам кулинар высочайшей квалификации. Не эта ли? – и Ксения достала свою подвеску из симбирцита на замшевом шнурке.
Нелли смотрела неотрывно, явно что-то соображая, но, не желая в то же время понять явленную отгадку давней уже загадки. – Шнурок на шее нехорошо как-то носить, – пробормотала она, – никогда не понимала, как могут люди вешать себе на шею булыжники такого размера. Ко дну утянет, как купаться станешь…
– Где же тут купаться? Если только в бассейне. Так там вода прозрачная, всякий увидит, спасёт. Купол прозрачный, весь город тут прозрачный, не дадут пропасть, народ добрый у нас, все друг другу роднее родных.
– Так считаешь? Или издеваешься, как и привыкла? Да, тут все хорошие, каких на Земле я лично редко где и встречала.
– Очень хорошие, особенно мужчины, которые тебя трахают за вознаграждение, а ты, такая хорошая, отказать никому не можешь. Где же твои принципы, что секс и любовь неразрывны для тебя?
– Всё в прошлом. Какие уж теперь принципы, когда я сплю и вижу, как просыпаюсь на Земле в собственном доме, а за окном сад, не твоему тепличному чета, и птицы поют! Вокруг ирисы, мои любимые, всех видов и расцветок. А в ангаре под прозрачным раздвижным куполом мой собственный аэролёт. Представляешь? Голография сбоку такая роскошная будет, сама изобрету, чтобы как ни у кого. Не придумала пока какую. Пантеру! Как у Рамона была. Только вот… Рамона рядом уже не будет никогда… – и она опять заплакала безмолвно.
Но вместо того, чтобы пожалеть безутешную, пусть и соломенную вдову, Ксения вдруг разозлилась. Рыдает, а на Рудольфа глазами влюблённо-собачьими и чего-то ждущими глядит, трётся вокруг всякого, чей зазывающий сигнал учует…
– Божечка, ты мой! Да как же так произошло? Кто ж теперь мне таким собеседником-то будет? Защищать кто будет? Такой души родненькой я уже нигде не встречу… Божечка, сделай так, чтобы нашёлся он!
– Как смешно ты говоришь: «Божечка», – только и сказала Ксения ей в утешение.
– Так прабабушка моя говорила всегда, она больше всех меня жалела, маленькую ещё… умерла потом… Она художником по росписи фарфора была. Я в детстве так любила играть в фарфоровые куколки, а она всё мне разрешала. Один раз я разбила какого-то деда с золотой рыбкой, а бабушка мне: «Что же ты наделала! Как же я без моего дедушки буду теперь жить? Мы же с ним втихомолку общались». И сделала вид, что плачет. Я тоже в слёзы, так жалко её стало! А она смеётся. Потом специально ради меня раздобыла где-то на аукционе старых фарфоровых изделий такого же почти, вот я радовалась: «Бабуля, ты теперь опять будешь с ним разговаривать»? Она коллекцию своих авторских работ, да и другие штучки мне завещала. Я всё у матери Рудольфа оставила для сохранности. Потому что родные мои и при моей жизни на Земле обо мне не вспоминали особо-то. Выставлю ту коллекцию в своём доме в хрустальной витрине до потолка и буду любоваться по утрам, когда солнышко будет освещать все мои наследственные сокровища…
– Коллекцию фарфора? – с изумлением Ксения взирала на ту, что любила фарфоровые куколки, как и мама Ника когда-то… и не верила, не желая допустить наличия у такой женщины, чья личная ценность как-то сомнительна, никаких, даже самых никчемных и смешных, но только маме присущих особенностей. – Почему же Карина Венд согласилась?
– Да какое ей в том стеснение? Дом огромны й, а она там одна.
– Она что же, чаем тебя поила?
– Предлагала. А Рудольф отказался, спешил.
– Отказался… а в дом к матери привёл?
– И чего?
– И как она тебе показалась? Не хамила тебе?
– Нет. А показалась какой? Красивая женщина, очень вежливая…
– И ты о таком доме мечтаешь? – Ксения едва не задохнулась, привёл её в дом Карины? В качестве кого?
– Кто бы не мечтал о таком-то доме! – восхищённо ответила Нелли. – А какой сад! Дорожки там разноцветные, дверь на веранду вся целиком из витражей…
– И кем же тебя его мать посчитала?
Нелли уставилась на неё с выражением ответного изумления, – За ту, кем я и была. За знакомую девушку своего сына… Я ей рассказала, что отбываю на спутник, чтобы заработать себе на дом. Она согласилась сохранить бабушкину коллекцию. А если что случится с ней, ну мало ли, адрес решит поменять, то она оставит данные, где всё и будет пребывать в целости и сохранности до моего возвращения… Божечка, неужели, когда-нибудь я опять буду жить на Земле? – и она опять прижала к глазам скомканную салфетку.
– Да почему «когда-нибудь»? Кто тебя теперь-то удерживает? Ради чего ты здесь? Ради подачи здешним управленцам эротических десертов на ночь, что ли? Вали отсюда, пока живая.
Все тайники открыты, обесценены…
Нелли очнулась от самозабвенного плача, шмыгнула носом и с ответной хамоватой насмешкой спросила, – А тебя саму какая нечистая сила сюда притащила?
Ксения молчала, вытащила из-за пазухи свою подвеску и вертела её в пальцах, – Догадайся с трёх раз!
– На что намёк?
Ксения молчала.
– На то, что ты его знала прежде? – Нелли опять зарозовела от волнения.
Ксения молчала.
– Ты прошла процедуру омоложения перед тем, как заявилась сюда?
Ксения молчала, но губы изогнулись лукавым полумесяцем.
– Я не уверена, что булыжник, что ты в нос мне суешь, тот самый… Мало ли на свете любительниц таких украшений. Мало ли кто там бродила… У Риты точно такая же заколка в волосах была, из такого же поделочного камня в смысле… вот Рита и обронила.
– Плохо же ты знала ту Риту, чтобы такое о ней говорить, – Ксения входила в азарт игры на нервах друг друга. – Рита никогда и ничего не теряла, а только у прочих отбирала. И дом свой как сундук кощеев набивала драгоценностями.
– И не стремилась, если честно, узнать её поближе, как она тут отиралась, не знамо зачем. Всю душу мне выворачивало, как её видела. Умчалась она скоренько, так я будто задышала после удушья. Ты её знала?
Ксения молчала.
– Исходя из того, что твоя семья всегда была связана с космическими структурами, ты можешь многое и о многих знать. Что же не зазвучали у него в душе те хрустальные струны, о которых ты рассуждала, если он был с кем-то там связан?
Ксения молчала.
– В разлуке с тобой возникла у него Нэя, что и объяснимо. Столько лет он был на Троле, где вполне могли местные уже мокши связать ему другую судьбу. Это для женщин проблема даже там, где мужиков полно. Вот мне прохода от них нет, а веришь, не нужен никто! А ещё женщины наши смотрят как-то искоса, будто я себя на свалке космических поломок нашла, чтобы раздаривать всем своё время и силы задаром. Я не поломка им тут ржавая, так что в моём-то лице тебе осуждения как раз нет и быть не может. Как и Нэя, чтобы знала ты, ни о ком слова не то, что плохого, а неласкового не скажет.
Ксения сидела ни гу-гу, ела хлебец, будто и действительно изголодалась из-за своего отлучения от столовой.
– Что же ты не пришла и не заявила ему прямо о том, что ждала его? Что продолжала любить…
– Во-первых, не мокша, а Макошь, – владычица времени и судьбы. Во-вторых, не надо буквально понимать то, что есть лишь образ, метафора сложного явления в человеческой жизни, о котором в двух словах, а также в миллионах существующих уже книг никто сказать не сумел, если по существу. А в-третьих, вроде ты сама же именно так всю жизнь себя вела, никому себя не навязывала, – ответила она, наконец, с набитым ртом, так что прозвучало невнятно.
– Прожуй! – потребовала Нелли. – И брось ты эту корку, я тебе с собой пирожков дам горячих. Подоспели уже к завтраку, к утру. Самые свежайшие тебе достанутся.
– Не любят мужчины тех, кто себя навязывает! Не ценят, будь ты из самых драгоценных сплавов, побегут вслед за медяшкой звенящей, если настоящая и чисто золотая будет себя предлагать задёшево! Вот я и хотела, чтобы встреча вышла как бы случайной! Нэе не рассказывай ни о чём. Прошу тебя.
– Могла бы и не просить о таком. Я не подлая, не идиотка. Сколько же тебе лет? Скажи мне, отчего твоя Макоша позволила таким, как ты и Рита, жить дольше, чем положено всем остальным?
– Не обо мне вопрос твой. Я ровесница Вике всего лишь. Лишь и обновили меня слегка… считай, что косметически. А вот Рита… не тебе одной загадка эта не даётся. Мой отец премудрый и тот не решил эту загадку. А Макошь обмануть нельзя. Оплошность случилась, клубочек вдруг закатился куда-то, из рук обронила. Бывает так у иных мастериц ручного творчества. Нитка и растянулась больше необходимого. А вот как поднимет она тот клубочек, как рванёт нить к себе, и нет Риты с её тёмным колдовством, с её запрятанными в кощеев сундук тайнами.
– Сказочница! Странная ты особа. Правильно все тебя опасаются. Не ягодка ты земляничка, а волчья ягода! Колдунья, как и Рита.
– А вот меня тянет к тебе, будто драка нас и сплотила. Так бы и сидела, уютно мне с тобой. По-домашнему тут у тебя. И поняла я вдруг, чем ты прельстила Венда. Чем прельстила его Лора. Домашностью какой-то, чего сроду у него в жизни не было, простотой душевной тоже. Хорошая ты баба, Лютик.
– Он меня ромашкой жемчужной называл. Давно. Теперь уж и забыл об этом. И странно, что и Рамон называл жемчужной, но русалкой… – она долго и шумно вздыхала, давно уж опустевшая от жемчуга ракушка-жемчужница, вдруг вспомнившая своё былое сияние, – Я всё помню, только мои воспоминания к этому, что здесь в упор меня не замечает, даже когда смотрит, уже отношения не имеют никакого…
– И даже когда трахал, не замечал?
– Когда современный мужчина превращается в древнее животное, – а в этом они не повинны, тут к богам-создателям все претензии, – смотреть им в глаза бессмысленно.
– Информационная загрузка от Рамона? Удобно, когда во всём можно обвинить некое мифическое древнее животное. А не сама ли женщина жаждет такого превращения? Неужели, ты и Нэю ничуть к нему не ревновала?
– Я с Рамоном тут была счастлива, как и всякая жена с мужем. А мы были с ним муж и жена.
– Ну, да. А потом-то, когда Рамон сгинул? Ты первая к нему пришла? Или он сам позвал?
– Никто никого не звал. Без слов взял, что и необходимо ему было. А я отдала, потому что Рамону отдать уже ничего невозможно.
– А Нэя что же?
– Когда у такой миниатюрной женщины огромное брюхо, в котором двое близнецов толкаются в подготовке к выходу в эту вселенную, а сама она не знает, на какой бок удобнее лечь, чтобы уснуть и трясётся от страха за их сохранность, какая ей разница, кто там облегчает ночную тоску её мужа. Она же знает, что любимая она одна на целую вселенную.
– Одна плюс ещё одна, плюс ещё одна, плюс ещё и ещё… что в сумме? Мульти возлюбленная на целую мульти вселенную.
Ночной мультик от бессонницы
И опять, выждав время, Ксения пришла в столовую. И опять ждал её аккуратно накрытый столик, за которым сидела задумчивая и усталая Нелли. – Пришла? А я уж подумала, не притомилась ли ты от собственной болтовни?
– Рассказывай тут! Ждала же меня, мульти-возлюбленная, страдающая от вечной заброшенности.
– Сама ты мультик для пустячного досуга. Ритиного производства, не иначе.
– Ты точно приобрела от своего шефа некое провидческое свойство. Не зря он в тебя и пролился не единожды. Качество твоей личности явно повысилось. Рита – моя мачеха, да будет тебе известно.
– Я ж говорю, одна семейка. Так разве Вайс твой папа?
Ксения засмеялась невесело, – Чей он папа, многих в живых уж нет, а кто остались, не дай Бог тебе их увидеть. Одним взглядом в камень обратят, как та самая Медуза.
– Какая ещё медуза, – проворчала Нелли и укуталась в большое полотенце, сняв его с помидорки-крючка, как будто любопытство к семейным тайнам Ксении вогнало её в озноб.
– Горгона. Древний эпос.
– И кому они нужны, твои макоши и гаргоши. Трепло ты уникальное. Выходит, забыла и сама, кто из этого сказочного содружества тебе папа?
– У меня потрясающий папа был. Он исчез примерно так же, как Рамон. Никто до сих пор не знает, что, где и как? А у Риты мужей много было.
– И детей много?
– Задала же ты вопрос! Никто не знает о её детях ничего. Я одна у неё, да и то я падчерица.
– Чего же у тебя с твоим гением садоводства совместные плоды, дети-то, не появились?
– А это загадка даже для врачей. Он здоров, и я здорова, а детей нет.
– Плохо. Как ни обтрепали мне тут душу, на Земле у меня обязательно семья будет. И дети, возможно… Может, я и Листикова своего найду, и мы помиримся. Если он свободен, конечно. А ты поделишься своим опытом, как находить своих прежних по исчезнувшим уже следам.
– Провидица ты хренова, если не поняла, что поиски оказались безрезультатными. А может по твоей вине? Ты зачем к нему приставала, если у тебя Рамон был?
Нелли молчала.
– Ладно. Чего уж теперь упрекать в том, чего не исправишь. Ты же обо мне не знала. А Нэя сама от него ушла. Буду к тебе приходить, когда мой домашний арест закончится, – сказала Ксения.
Нелли молчала.
– Если у тебя тут подруг нет, у меня нет, отчего бы нам и не подружиться?
Нелли молчала.
– Пока ты не отбыла с первым же звездолётом отсюда, буду с тобой по душам общаться.
– Только колдунов мне тут и не хватает! А если и права ты со своей Макошей, значит, не была ты настолько ценной ему, чтобы он о тебе помнил. Скажу тебе по секрету, поскольку дела уже давние, как бы я была рада, существуй она, возлюбленная его юности, на самом деле. Но ты же для него всё равно, что не существовала. Он же не искал тебя!
Тут уж Ксения ничего не ответила. Права была Нелли. Не искал, не существовала, если для него.
– От скольких ненужных переживаний меня избавило бы это, возникни ты вовремя. Я же не сразу настолько сильно к нему привязалась. Я во второй раз вообще не хотела к нему приходить, я боялась его ужасно. И сдались они мне, его побережья безлюдные… Чего ж ты не пришла к нему сама, как бы по душам поговорить, то, да сё, не навязывая себя, а там всё и ожило бы. Так же бывает сплошь и рядом. Люди расстаются, а потом жалеют, опять соединяются. Я бы Рамона по любому устроила в набранную команду, потому что мне это обещал самый влиятельный человек в ГРОЗ. Вот так! Ты не думала, что я была такой красоткой и на меня обращали внимания уж куда более значимые мужчины, чем Венд?
– Что ж ты сразу-то не устроила своего Рамона, а попёрлась в какой-то подземный уровень для «собеседования» с таким вот незначимым в то время челом как Венд?
– На что напрашиваешься? На предельную откровенность, от которой тебя корчить будет?
– С чего бы это?
– Себя со стороны не видишь. Да в тебе все молекулы дрожат, как он в столовую входит, не вижу я разве? Ложка в твоей руке трясётся как под электротоком и мимо рта твоего попадает твоему мужу в ухо. Благо твоё, что Ксен твой и сам чуня огородная!
– На вопрос мой ответа не будет? Попёрлась с ним зачем, если знала, чем может закончиться турпоход в неизвестные глубины подземелий ГРОЗ?
– Потому что дура была! Потому что он мне понравился! Потому что я сама рада была его вниманию и с охотой приняла все его дальнейшие предложения, не понимая их бесперспективность для себя! Довольна? Кажется, ты выпотрошила из меня все мои секреты… и как тебе это удалось?
– Потому что ты мелкая душа, хотя и живописная из себя. Бывают, знаешь, речушки такие светлые, для взгляда отрадные, в пушистых зарослях, у берегов кайма белая и мягко-песчаная, а мелко, хоть плачь, – нырнуть не получится, лишь по щиколотку воды от берега до берега. Головастикам, да рыбкам с мизинчик там лишь и плавать. Потому-то чуть раскрылась ты, всё из тебя и посыпалось, – сказала Ксения очень тихо, уходя мыслями отсюда туда, где она всё также продолжала бродить по парку возле системы небоскрёбов ГРОЗ. Где остановилась у фонтана, а ей показалось, что там, в бирюзовой воде, всё ещё плавала мозаика бликов, оставшихся от отражения того, кого она искала. Она чуяла, он тут был только что, может, воду пил, может о ней думал? Она сняла свой кулон из симбирцита – алого и золотого ископаемого перламутра, и прижала его к сердцу, как знак того, что это его послание. Подвеска была его подарком ей ещё тогда, когда никакой Лоры и на горизонте не просматривалось, когда смешно было и представить, что он может обратить внимание на кого-то, кто не она… Это был знак их грядущего воссоединения, несмотря ни на что…
– Зато ты глубокая, – так же спокойно и тихо ответила Нелли, загружая полный пакет горячих пирожков для своей новой подружки.
– Да. И настолько, что тебе того не постичь… и никому из вас здесь не постичь…
– Ксена угости, не забудь. А то он такой худенький, а за столом всё время что-то высчитывает, и когда ест, неизвестно. Пришла я тут к вам в теплицы набрать зелени всякой для приготовления специй, а сквозь гущу зарослей вижу, стоит наш шеф и жуёт сорванный с куста сладкий перец. Потом он разинул свой рот и вытаращил глаза, а твой муж подносит ему стакан синтезированного молока: «Специально для таких самовольных расхитителей моих владений и держу», – а сам тоже рот разинул и хохочет громогласно. Шеф выпил и ему: «Ах ты, стручок чёртов! Да я тебе анус этим перцем твоим натру»! А Ксен ему: «Нечего лезть в чужой огород, если ты тут не хозяин. Бывает и малый стручок, а иному дылде в глотку так вдарит, что молоком только и отпоишь. Многие тут хватали ртом воздух, для чего и бидон с молоком держу. По замыслу сладкий перец должен был получиться, а вырос кусака растительный. Тут как раз экспериментальная у меня зона, я его уничтожить не успел, один работаю». Молодчина он, бесстрашный.… я тоже засмеялась, а шеф ему: «Жена твоя чем занята? Роботы почему не задействованы»? «Сам у неё и спроси, чем она занята. Ты её чаще меня видишь. А с роботами полный порядок. Настройку только нужную включу». Он мимо меня протиснулся, зубами щёлкнул у самого уха, вроде как пошутил, а сам то ли от удушья недавнего, то ли от гнева, то ли от смущения красный, как и перец. Потом ушёл…
И что-то ещё плела она, словно баюкала. Плела и плела, забыв о своём хроническом недосыпе, невзирая на глубокую уже ночь, когда по графику в городе многие уже спали и видели предутренние уже сны. И Ксения уже спала с открытыми глазами, убаюканная голосом женщины, как будто и созданной для тёплого уюта, семейных посиделок и ласкового материнства.
… Сквозь густую тень удушливых кустов черёмухи Ксения видела своё прошлое лицо, своё пожизненное ожидание чуда, которого не произошло. Лишь однажды её посетило наваждение, что он прилетал к ней. Она готова была выпрыгнуть со второго этажа открытой лоджии ему навстречу. Несмотря на то, что рядом пил благоуханный чай блаженный по жизни Ксен. Но это было ошибкой. Кто-то перепутал дом, посадив аэролёт на их площадку, как объяснил ей Ксен. Осталось до сих пор ощущение того, что прилетал он, что судьба чиркнула её по носу, ударив сильной волной, вызвавшей приступ удушья…
И сейчас Ксения чётко осознала, что прежний земной Венд и этот «спутниковое величие» – разные Венды. Она хотела крикнуть тому вдогонку: «Я почувствовала тебя! Вернись»! Но крик был заперт внутри той самой нахлынувшей плотно-непробиваемой волной муки. Ксения расстегнула воротник, испытав то же самое удушье, пытаясь скрыть явное смятение показным сочувствием к Нэе. Вовсе не глупая Нелли исподтишка наблюдала за дрожанием прикрытых ресниц Ксении.
– Ревнуешь ты Нэю? А я никогда не ревновала. Люблю её как сестру родную. Да кто б её не полюбил? И ты полюбишь, как подольше тут поживёшь. Она как росинка прозрачная, сама нежность и искренность. Я вот люблю женщин добрых, отзывчивых, поскольку я и сама такая же. Одна она мне тут душа близкая.
– Вот как. Росинка выходит прозрачная, а я кто в твоём мнении?
– Ты? Ускользаешь ты от всякого понимания, но уж ясно не голубица ты кроткая, не лебедь бело-пушистая. Глаза у тебя странные, вроде и озорные, а глубинно-грустные. И смотришь ты порой так отрешённо, что я сразу же заметила, что-то не так с тобою. Думала, девчонка, а глядит как конкретно уже покусанная судьбой тётка. Только когда бы и успела эта малолетка настрадаться?
– У Нэи тоже глаза странные, будто детские. Видимо, не страдала она никогда, – сказала Ксения.
– Да тебе и не представить, что она испытывала, если ушла, будучи беременной, в никуда. По сути-то, на чужой планете.
– Всех-то ты жалеешь. Сама что ли настрадалась? А по кому ты страдала? По Рамону, понятно, но эта печаль твоя открытая, а потому она душу не грызёт, как печаль тайная, которую человек скрывает от всех. По Листикову? Вот уж не поверю. Ты его и в лицо-то вряд ли помнишь. Детство это было. По Венду ты сохла, потому ты и растолстела здесь, привыкнув заедать свою горечь пирожками и тортами. Ты же художник сладкого творчества. И кондитерские художества твои бесподобны, признаю.
– Я? Сохла? По счастью мне подобное чувство не грозило в силу моих личных качеств и специфики обстоятельств нашего сближения. Обстоятельств настолько гнусных, что они были способны задавить любое положительное чувство, возникни оно тогда…
– И опять ты врёшь! Может, с другой так и произошло бы. Только не с тобой. Ты сорви-голова была, так думаю. И чувственная ты без меры по сию пору. Чего ж о пубертатном том периоде говорить…
– По себе и судишь. Хочется тебе, видимо, чтобы я такой же была, тебе не так и стыдно за свои здешние художества, юница поддельная. Я всегда осторожна и слабо эмоциональна не только в отношении мужчин, а и вообще по жизни. Зато я злопамятна. Я ему ничего не простила.