– А это, если хочешь, форма затворничества. Я понял ещё на Земле одну значимую вещь. Отчего мне и расхотелось карабкаться вверх. Во власти, в высшей управленческой бюрократии, – как в своё время среди богатых, у кого были солидные деньги, – нет интересных и талантливых людей. Там люди маски. Бесконечный маскарад бодрых, деловитых, важных и значительных лиц. Но в отличие от маскарада настоящего, маску уже не снять. А маска на то и маска, что она одномерная, у неё нет обратной стороны. Ничего там нет!
– Зачем же тогда люди стремятся к власти и преуспеянию?
– Им вечно чего-то не хватает. Но оказывается, что не хватало им только материальных благ и бесконтрольного распутства. Ничего другого им было и не надо. И придумали байку, власть портит людей. Ничего она не портит. Нельзя испортить то, чего нет. У них и не было никогда того, о чём сокрушаются простаки. Человечности. Они всего лишь вели себя пристойно в силу незначительности социального порядкового ряда, где и появлялись на свет, если не свезло. Вынуждены были. А статистически значимое число настоящих людей, духовно и умственно продвинутых, там, где ему и положено быть, – в массиве тех, кого принято обзывать народной массой. Так что, посмотрел я в своё время вблизи на этих верхоглядов – жителей высоких этажей, и стало мне вдруг нестерпимо скучно. Жить среди них? Напялив на себя фальшивую маску радетеля человечества? Избранности? А кто же избрал? Слепая игра случая? Некие непроявленные зримо Боги?
– Судьба…
– В таком случае, я изобразил бы Судьбу в маске с пустыми прорезями вместо глаз.
– Она так долго носила эту маску, чтобы скрыть движения своей души на лице, что маска приросла к ней… и лица её попросту нет… Да?
– Вроде того.
– Но если нет лица, то не может быть и жизни. Жизнь перестаёт иметь всякий смысл. Потому-то для Судьбы всякая жизнь это лишь расходный материал в её, вечно что-то перебирающих, руках. Она вечно что-то роняет, разбивает, откладывает в сторону, чтобы не найти уже потом никогда. Как моя мама устраивала свою игрушечную Вселенную для собственного любования. Вечно что-то переставляла, меняла, выбрасывала прочь. Искала некую гармонию и никогда не находила. Наш мир создан кем-то очень несчастным, дисгармоничным… Да?
– Да никем он не создан! А непрерывно создаётся здесь и сейчас. И непрерывно разрушается. Это процесс, а мы всего лишь в него вписаны. Одного я не могу понять, как и чем живут такие вот баобабы, как Вайс и та же Рита? Штерн хотя бы придумал себе миссию очищения мира от злокачественных перерожденцев. А Вайс? Все его открытия и бурная деятельность в прошлом. Он уподобился реальному баобабу – растительному существованию, качая кроной в вышине и выкачивая мощные ресурсы из породившей его почвы. Это и есть смысл его жизни?
– Чтобы Рита блаженствовала в тени его кроны.
– Не уверен, что она там блаженствует. Скорее уж чахнет.
– Получается, что ты стал идейным лбом – этим ловцом обречённого будущего…
– Никем я не стал! Для этого во мне слишком много лени и природного скепсиса. А также отсутствует любовь к человечеству.
– Ты женщин любишь. Разве они не часть человечества?
– Я не люблю женщин. Я их только использую, иногда.
– И жену?
– Она не женщина для меня. Она моя часть, как и рождённые ею дети.
– А Нелли Листикова кто?
– Никто. Технолог по настройке роботов в пищеблоке. Повариха, выражаясь архаичным языком.
– Угу-угу… А я?
– Завитушка для маскировки пустого места.
– Жёстко! И это о женщине, которую ты, помнится, любил… Я о Нельке этой всё знаю. Она вспомогательной функцией твоей жены стала после гибели Рамона. Когда твоя жена не могла тебе служить, исполняя тяготы по вынашиванию детей, рождению, выкармливанию, дальнейшему сохранению в неземной среде…
– За своё служение Листикова и получает то, что тебе-то уж точно не заработать даже на пару с твоим огородным гением.
– Что же именно?
– То, ради чего она здесь и осталась. Будущие материальные блага. Ей другого и не надо.
– А кто тебе служил, когда Рамон был жив?
– Никто. Я прекрасно без подобного служения обходился. Работы здесь было уж очень много поначалу. На лень и то времени не оставалось.
– И просто поваляться в отсеке рядом с пузатой женой уже было благом?
– Примерно так.
– Ты забыл упомянуть, что Нелли твоя личная вязальщица свитеров. Только ты один тут такие носишь.
– Да всем она вяжет. Хобби у неё такое. Тут у многих странные хобби вдруг возникли. От скудного существования, думаю.
– Угу-угу. Что-то на других я не замечала её изделий.
– Износились, наверное. Тут же дефицит материала, годного для пряжи. А я редко когда снимаю свой рабочий комбинезон.
– Ну да, я так и поняла. А Нэя не видит ничего?
– Чего?
– Измен.
– Их нет! Как можно видеть то, чего нет!
– Да. Трансформация, однако. А говорил, что такое лишь в верхах случается. Но тут ты и есть верховный владыка.
– Ты прожила столь долгую жизнь, ведь мы с тобою почти ровесники. Одно поколение, во всяком случае. Но ты так и не видишь разницу между биофактом, чем является случайная связь, подобная летучему пуху, и тем, что есть настоящая человеческая привязанность, имеющая глубокие корни.
– Разве у нас нет общих и глубинно сплетённых корней?
Он промолчал.
– Ты как дерево-«многодерево», что торчало у фонтана рядом с ГРОЗ, – сказал он. – Помнишь, где мы любили гулять? Так вот, оно наполовину засохло. Ветви обрублены. Его тень стала однобокой.
– За то время, что ты отсутствовал, его срубили.
– Жаль, – сказал он задумчиво. – Там жили пёстрые птички. Помнишь, ты собирала их пёрышки? Ты сделала себе наряд из них?
Ксения смотрела на него как на того, кто заговаривается. – Конечно, нет! И дерево там посадили другое. Большое тоже. Из питомника привезли…
– Перьев было слишком мало. Иначе ты улетела бы давно. Прочь.
– Куда же?
– В другую жизнь. И уже не стала бы моим искушением. Почему ты так и не улетела?
– Улетел ты! И без всяких таких пёрышек. Твоя Нэя украла мою судьбу! Мою!
– У неё нет Судьбы в земном понимании. У неё дары её богини Матери Воды.
– В чём и разница? Судьба переменчива, а вода текучая… Кто я для тебя? Я же не умею печь пирожки и вязать свитера.
– Я не люблю пирожки.
– Какая разница. Я не умею готовить тебе еду по специальной рецептуре. Я не умею беспрекословно подчиняться .Заниматься с тобою сексом без всякого стыда и где придётся, будто это встроенная программа, лишённая дополнительных настроек в виде нежности, расположенности, желания получить и дать тебе такое же ощущение счастья, наконец! Это невозможно для вспомогательной функции, а лишь для человека. Что изменилось настолько, что ты…
– Изменилось то, что сюда влезла ты! – перебил он.
– Кто же я для тебя? Я не жена, не вспомогательная функция. Значит, я твой друг?
– Ты не друг.
– Но кто тогда?
– Судьба с маской вместо лица.
Нэя и её попытка завести дружбу с Ксенией
Ксения изучала свои фиолетовые камни на перстнях, русский чароит, африканский танзанит, ярко сиреневый аметист-друза, испускающая лучи своими кристалликами.
– Вы неравнодушны к камням? – спросила вдруг оказавшаяся рядом несведущая наивная жена. Но так ли уж она и наивна?
– Да, – промямлила Ксения, не глядя на неё, уплетая сосредоточенно то, вкуса чего и не чувствовала. – «Тоже» – это значит, вы тоже любите камни?
– Я? Не знаю. Скорее безразлична.
– Судя по той роскоши, что на вас, вы не относитесь к равнодушным.
Нэя протянула руку с невероятным по величине и красоте кристаллом. – Подарок мужа. Но кольцо я, всё же, не люблю.
– Чего же и носите?
– Память. Хотя лучше бы я его потеряла. Но не удалось. Вам хотелось когда-нибудь избавиться от памяти? Не вообще, а избирательно?
Ксения взглянула ей в лицо. Пристально и без страха. Бирюзовые, будто это были цветные линзы, – но это была её подлинная радужка, – глаза смотрели вопросительно. Она явно хотела вызвать Ксению на откровенность, наивная! Ксения не собиралась ей ни в чём открываться, как и расспрашивать её о чём либо. Понятно, что у Нэи есть свои печальные тайны. Здесь женщины дружили как сёстры, доверяли друг другу, и только Ксения была за пределами их всеохватной дружбы. Она упрямо сидела под своей воображаемой карнавальной маской, но вовсе не кукольный румянец, а нервические пятна проступали на её лице, живая кровь расширила её капилляры.
– Почему вы не приходите никогда в наш Центр досуга? Много работы? Или вы не любите женские посиделки? Только мужские?
– С мужчинами мне проще, – созналась Ксения.
– О вас болтают такое… всякое, но я не верю женщинам. Раньше я думала, что Земля высший мир, и женщины там другие. Но они такие же, как и у нас. Болтливые, любопытные, пристрастные, субъективные и не всегда справедливые в оценках. Вы кто? Бывшая танцовщица?
– Танцовщица? Я была когда-то классической балериной. Но так давно, всё равно, что и не было ничего.
Пожалуй, решила Ксения, рассмотрев её вблизи, она не похожа на тех воздушных персоналий, которых она изображала на сцене в своей юности. В балете ценился особый тип красоты, – девушки, у которых не было никаких излишеств в теле, только миниатюрность, зачастую жилистая. При взрослении многие утрачивали нужный стандарт. У Нэи при невысоком росте имелась заметная, красивая по форме грудь, несмотря на такое количество родов. А в целом в её теле были некоторые диспропорции. Ксения рассматривала кисти рук Нэи, похожие на руки недоразвившихся ещё девушек, и тем не менее, её руки были искусны, быстры и виртуозны, трудолюбивы. За кажущейся придурковатой наивностью таилась тонкая и проницательная душа. Добрые глаза смотрели с интересом, открыто, но Ксения не обманывалась. Ангельская простота всё знала? Откуда? Ведь никто не мог ей рассказать, некому тут было. Здесь не принято болтать лишнее, несмотря на искренность. За круг этой искренней задушевности выведены редкие патологические одиночки и она, Ксения.
– Приходите к нам. Мы общаемся, учим наших детей тому, что умеем сами. У нас нет педагогов в привычном понимании, педагоги мы все. Кто чем богат. А вы? Почему бы вам не давать детям уроки ботаники, биологи? Если есть желание – время найдётся.
– Я решу, – ответила Ксения, и вдруг взгляд её упал на шёлковое платье Нэи, расшитое вручную. Она отчётливо и внезапно вспомнила то прекрасное серебристое платье Нэи с кружевными вставками в виде грозди сирени, и то, как девочка Елена – сердитая и капризная упрямица и чудо-фея по виду – его испачкала. Чудесная солнечная явь, давно ставшая навью, осветила вдруг лицо Нэи. Тем самым земным сиянием, в котором она вместе со своими детьми казалась жительницей счастливого высшего измерения, но в котором не дано обитать самой Ксении. В этом измерении обитали многие и многие женщины вокруг, красивые и некрасивые, внешность роли не играла, как и возраст – юный и не очень мало что решал. Ксения оттуда была низвергнута и, казалось ей, что навсегда. Не проявляло себя в её жизни то, что и понимают под светлым человеческим счастьем.
Нэя и тут светится своей нисколько не повреждённой гармоничностью счастливого существа. Или же любимые дети – источник её внутреннего наполнения и загадочного переливчатого сияния? Как она умудряется с такой кучей детей столь волшебно рукодельничать? Но мысль об этом возникла параллельно её озарению, что под шёлковой тканью заметен животик.
«Ещё»? – поразилась Ксения, – «один или опять двое? Сколько же ей их будет достаточно»?
– Вы ждёте ребёнка? – спросила Ксения.
– Ваш муж любит детей. – Нэя уклонилась от ответа. – Он ведёт у них химию, ботанику и астрономию по совместительству. Дети его обожают. Мне кажется, вы тоже любите детей. Вы добры.
– Я? Добра? Ну, уж нет! Спросите тут любую. Они вам подтвердят, что я стерва.
– Вы добрая. Но вам не хватает детей. Да. От того и одиночество души. Простите, что я влезаю в душу, но, если ваш муж не может подарить вам дитя, найдите и полюбите другого. Вы же красавица и совсем молоденькая. У вас есть на Земле мама? В Подмосковье? Мама с собакой, но возможно, собаки уже и нет.
– Как смешно вы говорите – «дитя». Так давно никто не говорит. Только в романах старинных так писали. Вы любите читать?
– А вы любите чтение?
– Терпеть не могу. Все эти выдумки о жизни вводят в заблуждение. Бесполезное стремление к идеалу, к чему оно? К тому, чего нет, и никогда не будет. Вам приходилось сталкиваться с изнанкой человека? Это быстро излечивает от идеализма. Или вы всю жизнь прожили в выдуманных вами декорациях, и вам повезло, что ваш муж сумел скрыть от вас чугунную морду бытия, нахально лезущую в открытые окна тех, кто доверчиво распахивает их навстречу жизни. Так было со мной. Вам повезло. Что же, хоть кто-то счастлив, и это делает жизнь намного светлее, чем она есть.
– Чугунная морда бытия… – Нэя задумчиво увела взгляд в сторону, – Где-то я уже слышала похожее определение, но так давно и там, что… Такое чувство, что нет уже никакого «там», нет и той доброй и бестолковой Ифисы, говорившей мне точно такие же слова. Для меня её уже нет. И была ли она права? Тогда нет. А теперь – да.
– Кто такая Фиса? Одна из женщин, что тут и жила, но отбыла?
Нэя непонятно чему улыбалась, обращаясь к самой себе и мало заботясь о том, поймёт или нет её та, кто сидит рядом. Ксения спохватилась, ведь Нэя считает её девчонкой, а она, забывшись, пылит тут житейской мудростью, несовместимой с собственным внешним обликом.
– Да, – ответила Нэя, – мне повезло. Я была единственная на нашей планете, кто сумел попасть за небесную твердь. Надмирный Свет дал мне такое вот счастье. Любовь. Детей от любимых мужчин.
– Мужчин? Их что же много было?
– Двое. Их было двое. А у вас?
– Не считала. К чему, если нет ни одного ребёнка. Они того стоят, думаете, чтобы их ещё и считать или помнить?
– Как же можно не ценить себя, своих чувств, чтобы так говорить? Я не хочу вас обидеть. Нет. Не обижайтесь. Я просто так думаю. Я помню всех, кто любил меня, кого любила я, даже если это было в далёкой юности, почти детстве. Это самая ценная часть моей души. Её наполнение. Вот у Рудольфа мать – страстный коллекционер редких камней. У неё их столько, невероятное количество, но она уверяет, что знает их всех в их каменное, так сказать, лицо. Потому что, говорит она, то, что дорого всегда в человеке. И если это о камнях, то, что же о людях? Любимые люди становятся частью нас самих.
– А вы что же, знали его мать? Как она вам?
– Очень отчуждённая, закрытая. Не любит людей. Любит только камни. И сама прекрасная, идеальная и холодная. Имея красоту, не имеет в себе тепла.
– Слишком высокопарно. Холодная гадюка, ядовитая, не дающаяся никому в руки, не любившая никого, никогда. Злая. Вы знаете, как змеи любят греться чужим теплом?
– Вы тоже её знали?
– Да, как-то случайно…
– И его отца? Ростислава?
– Да откуда мне его знать! И вообще, я периодически делаю уборку в своём внутреннем доме, и лишнее вытряхиваю оттуда.
– Я так не умею. Разве так можно? Самому уничтожать свою память? Вы это просто так сказали, чтобы не отвечать? Ну, не надо
– Ваш муж, что он говорит обо мне?
– Ничего. А что он может говорить? Когда вы прибыли, он сказал, что прилетел гениальный садовод-ботаник со своей женой, похожей на уснувшую и так и не проснувшуюся, спящую на ходу красавицу.
– И всё?
– Что ещё? Защищал вас, когда вас подвергали осуждению за обособленность. Здесь и такие люди живут. Но если человек не хочет общежития? Если он отшельник по натуре? Это его право. Работает, а остальное вас не касается. Я тоже не люблю толпиться. Дети моё спасение. Всегда можно за ними скрыться от чрезмерной чьей-то дружбы.
– Люди ужасны, если они назойливы. Здесь таких много?
– Есть, конечно. Но в основном, все чудесные люди, – была она искренней или действительно так считала?
Пока они говорили, в кафе никого уже не осталось. Даже Ксен, приходивший обычно позже всех, а ел он медленно, уже ушёл. Ушли и те, кто пришёл с опозданием. А они всё сидели. Автоматика выключила свет, оставив лишь неяркое свечение на потолке. Бледный сиреневый круг давал неземной отсвет волосам Нэи, скрывал едва заметные морщинки у её глаз, если она смеялась.
«Бывают же такие люди, – думала Ксения, – что все повернуты к ним лишь своей лучшей стороной. Им легко жить».
Она вздохнула. Уходить не хотелось. С милой женщиной приятно даже молчать. – Пойду, – сказала Ксения, – пора мне в свой зелёный райский сектор проверять здоровье фруктов-овощей. Я иногда чувствую себя этаким овощным богом, вернее богиней, и завидую беспечной бездумной жизни своих растительных детишек. То, что они мало живут, так это для нас, а для них вполне себе достаточно. Когда их срывают, они, вероятно, думают, что это их изгнание из рая. При условии, конечно, что они думают своей растительной клетчаткой. И вот они неизбежно пускаются в свои путешествия. Кто попадает на хрустальное блюдо в центр праздничного стола под яркое освещение, кто в растительный соус или кипящий бульон, кто в овощерезку, а кто в ледяное безмолвие холодильной камеры. Но итог всегда общий – быть съеденными. За что? За что, -вопрошают они, – нас изгнали из милого рая? За что нас режут и кипятят? Как им объяснить, что они питательный ресурс для более высших существ, ради которых они и произрастают?
Нэя слушала её, как дети слушают сказку, в которую не верят. Всё равно интересно. Она улыбалась доброй, именно что детской улыбкой.
– Пора мне, – повторила Ксения, – Ксен иногда бывает ворчлив и кидается в меня недозрелыми огурцами, а я срываю их раньше срока, раньше роботов, чем нарушаю заданную программу. Но дети любят маленькие хрустящие огурчики с пупырышками. И я их люблю. – Она продолжала зачем-то сидеть, хотя Нэя не поддержала тему про метафизический ужас из жизни овощей. Она разжала некрупную ладошку вечной пчёлки-труженицы, а в ней была ягодка – клубничка из дорогого турмалина с нефритовыми листочками. – Вот хотела подарить вам, как труженице нашего райского сада, – сказала Нэя. Ксения отшатнулась, узнав ту самую драгоценность, что отдала некогда Нэе в лесу. – Мне зачем? – а рука сама собою потянулась к драгоценности, о которой она уже тогда успела пожалеть. Спасибо, что сохранила, вот что она подумала. И взяла так, как и берут собственную вещь. Если Нэя хотела её в чём-то уличить, отдавая украшение, то Ксения не дрогнула ни лицом, ни душою. Только слегка прикрыла свои блеснувшие глаза юными колдовскими ресницами, вроде как от усталости или резковатого освещения.
Любопытство или сочувствие?
Несколько раз порывалась войти технолог Нелли по своим делам, но Ксения, сощурив глаза, прошипела ей как кошке, – Кыш отсюда! Иди, отдыхай, – презирая её и всех с нею вместе заодно, как низших. Нэя пристально вцепилась в зрачки Ксении, именно что цепкий и смелый неожиданно взгляд с вызовом, но с вызовом к чему?
– Они всё же есть, эти стрелы возмездия? И что им бездна Космоса? У них же, у высших смыслов, другие законы, а наше пространство, наше время – всё это фикция нашего ума по большому-то счёту.
– О чём это вы? – Ксения таращила глаза, делая их наигранно девичьими, бестолковыми.
– Я вспомнила одну женщину, встреченную на Земле. В лесу. – Жёнушка изучала тёмно-золотые вьющиеся волосы, упавшие на лоб Ксении, когда она поправляла заколку и сломала её.
Дурочка не знала о существовании секретных технологий в закрытых Центрах. Она пропустила мимо ушей рассказ Ксении о Рите тогда в лесу. Или не поняла ничего. Для неё было бы непостижимым и не объяснимым чудом явление той, которую она встретила девять лет назад, но возрождённой в юном облике, и узнать её она не могла никак. Теперь их роли поменялись на диаметрально противоположные. Ксения – воплощённая юность, а эта уже близка к черте, за которой, – нет не старение, до этого ей было далеко, но она потускнела, она накапливала в себе процессы неизбежного увядания. Но Ксения само великодушие, никогда не позволила бы себе вести себя так, как эта Нэя в лесу, когда тыкала ей в глаза своё молодое превосходство.
– О каком же лесе идёт речь? Где это?
– У вас есть мама? Может, это она гуляла в том лесу?
– К тому времени её уже не было в том лесу, так как не было нигде. Она умерла.
– К тому времени? Но к какому «тому времени», если вы не знаете, когда это происходило?
– К тому времени, как вы появились на Земле. И вы и Рудольф.
– Кем же была та женщина?
– Кто же знает. Может, сама судьба. Пришла дать вам свой совет или предупреждение. Я же не знаю, о чём вы там с нею говорили. Да и в каком лесу? – Ксения опять опустила ресницы, тая усмешку. – Чего вам бояться каких-то там стрел возмездия, если вы ни в чём и ни перед кем не виноваты? Но бояться вам надо, хотя ваша соперница не здесь.
– Рита? – в вопросе был и ответ. – Рита ему не нужна.
– Ему? А он ей? Думаете, она из тех, кто отдаёт то, что наметила себе?
– Почему Рита такая? Не стареет? Или она не человек? Не такая как вы или я?
– Потому. Прорыв в будущее. Ворон Воронович отдал за её, уж и не знаю какое по счёту, омоложение половину того ресурса, что заработал, вы только вдумайтесь в это! Половину жизни! А мама… Да что там! – у Ксении заблестели слёзы. – Но зачем Фаусту была нужна вторая молодость? Он пустил её на распутство. Потому что понял, что его прошлая жизнь потрачена на поиск того, чем сама жизнь и является. Он искал смысл, а смысл жизни она сама. Сознание потока времени, его мыслящие нейроны, вот что такое мы. Плохо понимающие себя в потоке, куда-то мчащемся потоке, в котором захлебываемся и часто тонем. А кем мы себя осознаём, тут уж кому как повезёт. Кто-то считает себя чистой волной, кто-то грязным и стоячим илом в этом потоке, потому что и есть этот ил, он тоже составляющее реки, хотя и принадлежность её дна. И песчинки, поднятые наверх мутным завихрением, но мнящие себя самим течением. Короче, мы люди – сложносоставные твари Вселенной. У нас разная структура, как у камней. Вот видите у меня все камни фиолетовые, а все разные по изометрии, по свойствам и числу твёрдости. – Ксения протянула ей руку, распялив длинные пальцы. Нэя и не взглянула на камни.
– Кто это Фауст?
– Легенда. Вы бы изучили нашу культуру, чтобы вести с мужем мудрые беседы. Он наполовину немец, а Гёте – немецкая классика. Он это любит. Всё старинное.
– Смеётесь? К чему мне тратить мою короткую жизнь на чтение вашего старья? Рудольф настолько презирает вашу историю, что говорит, не знай он её, ничего бы не потерял. Времени на жизнь не хватает, не то, что ловить её тени, да и то часто созданные фигой фальсификатора на картонной стене. Так он говорит. Он в юности тратил на это много времени. А если бы влюблялся, гулял, как прочие мальчишки, то всё могло бы сложиться иначе, лучше, так он считает.
«Не попал бы в сети скучающей бабы-оборотня, о которой никто и не знает, сколько ей лет». – подумала Ксения. Может, Рита была ровесницей его матери Карины. Они дружили. Но мать Венда не делала никаких омоложений. А Рита – да. Может, и не раз?
– Та женщина в лесу рассказывала мне… – тут Нэя запнулась, – На спутнике Рита едва не погибла…
– Она чуть не распалась, как гнилая тряпка на свои древние молекулы. Она может жить только на Земле, и перегрузки таким противопоказаны. Она мистификатор. Понять её не просто. Этого не умел никто. Даже мой отец. А он был необычен во многом. Но сидел на её коротком поводке, возможно, он его любил, этот поводок. Всё ей прощал, лизал ей руки, а маме? Обещал вечную любовь, а только укоротил её жизнь, и без того несчастную…
Ксения с ужасом спохватилась, поняв, что опять проболталась. Что было за наваждение? Только что могла Нэя понять в её прорвавшемся потоке откровенности?
– Не бойся ты меня, – сказала она Нэе, – потому что я и есть та тень, которую создала фига мистификатора. Если ты захочешь это обдумать без бабьей ревности, ты поймёшь много. А твоя ревность – она и входила в план фиги, то есть мистификатора.
– Ревность? Я ни к кому не ревную. Уж тем более к Рите. Я даже к Гелии его не ревновала.
– Гелия? Кто она?
– Невозможно описать, если вы её не видели. Возможно, он любил её одну. Но Гелии нет в живых. Хотя, как и знать, что это такое – Гелия? Или кто? Она как-то приходила ко мне, когда мы только прилетели на Землю. Но откуда? Я улавливала её дыхание, трогала руку. Было такое чувство, что сознание куда-то вываливается при ясном понимании, что она не порождение сна, и вовсе не галлюцинация, как думал Рудольф на том озере….
– Каком озере? Здесь, на Земле-2?
– В Альпах. Она там плавала, плеск воды самый настоящий… Он видел, но сказал, что нет. Я же поняла по его глазам, что он видел то же самое, что и я. После того случая он и перестал любить меня.
– А в Паралее любил?
– Да.
– А тут, на спутнике, как у вас…
– Нет.
– Не любил, даже когда ты прибыла к нему, оставив на земле детей?
– Не знаю, что это было. Тоска больше. Жажда спрятаться от одиночества, как это произошло и в Лучшем городе континента на Паралее. Иллюзия же быстро истончается, а многие из мужчин зачастую ищут более плотную, что ли, замену… Если бы я поняла это ещё на Паралее…
– Что произошло бы тогда? – у Ксении захватило дыхание.
– Я так и жила бы там.
Нэя встала, наконец. Маленький, но уже заметный животик пронзил Ксению жалостью и душевной корчей от своей роли смазливой ловушки. Ловушка не имела прав на добычу по замыслу затейника, но эта глупая ловушка была напитана своей, настоянной уже не одно десятилетие, любовью, ставшей твёрдой как застывший янтарь, не поддающейся уговору рассыпаться в мельчайшую пыль и исчезнуть при волевом дуновении, или испариться.
Нелли – кулинар высочайшей квалификации
– А эту, белую ватрушку, словно бы вымазанную белковым кремом, не ревнуете? – зачем-то спросила Ксения, вдруг поймав себя на дикой ревности к Нелли. Уж сколько и в каких грехах обвинял её Рудольф, отпихивая в юности, да и тут позволял себе. А эту сомнительную вдову? «Листик», – и по спине так и норовит провести ручищей, благодарен за какие-то сладкие услуги. Почему Листик? Да потому, что Нелли носила фамилию Листикова. С Рамоном официального союза она не оформляла. Не врёт Вика, хитренькая и ласковая, особое тут бдительное око за личной жизнью обитателей, фиксатор их промахов, разносчик чужих тайн. Вроде как, трёхглазая девица из сказки, подглядывающая за всеми, как ни кажется она многим сонной и безразличной. И представив себе такой вот хитрый глазок, упрятанный где-то в густых волосах Вики, Ксения ощутила почти физическое отвращение к той, кто вовсе не была равнодушной к Венду, даже услаждаясь с его бесподобным сыном, годящимся и ей в сыновья.
Вошла Нелли – «легка на помине», устав ждать, когда они уйдут. Как будто через панель уловила мысли Ксении о себе. На лице застыла неприязнь, усталость, улыбка её всегда предназначалась только мужчинам. Она была реальной хозяйкой в своей столовой вотчине. У неё тут свои неотменяемые и важные дела. Они же с Нэей лишние, и она косилась красноватыми от недосыпа глазами молодой пока, но уже облезлой блондинки. Как будто красные кристаллы на её шее, с которыми она пока не рассталась, отражались в её глазах как в лужах. Даже татуировки бровей и искусственный пигмент ресниц не маскировали её природной бесцветности, некрасивости. Бурча под нос невнятицу, она стала настраивать роботов на уборку столового отсека, мытьё посуды, суетиться короче.
– Чего шепчешь? Давай вслух, мы не обидимся. – Ссориться Ксения не стремилась, но Нелли была ей антипатична.
– Я просто устала, еле на ногах держусь. В бассейн и тот не могу сходить. Сменщик мой впал в депрессию. Не вылезает из своего жилого отсека третий день. Если завтра не придёт, придётся обращаться к врачу и тащить его в медотсек насильно. А если его отправят в сектор психологической реабилитации? Что я буду делать при двойной нагрузке? – Она задрала легкий подол, показывая стройную гладкую ногу, где проявилась лилово-синеватая сеточка поверхностных сосудов, похожих на ветку. – Это что? Нагрузка на ноги такая, что и средства от сосудистых нарушений не помогают. Сколько можно мне топтаться без отдыха? Тут включи, там проследи, а недавно посудомоечный робот заглючил, то так вдарил струёй воды, что с ног меня сшиб. Я ударилась лбом, лицом вниз, на скуле была ссадина – кожа от удара лопнула. Крови было! Так что покалечиться и на кухне можно. Меня используют как низшую техническую обслугу, а я, может, кулинар высочайшей квалификации. Я в Швейцарских Альпах в фирменной кондитерской школе последний год обучения проходила, между прочим. Золотой диплом кондитера получила. И потом в зоне Золотого исторического кольца на туристических трассах работала в лучшей сети ресторанов. Я такую рецептуру изобретала, что за мной не самые последние специалисты гонялись, чтобы к себе сманить, а я отказалась. До сих пор жалею. Обещали роскошное жилье с видом на морской залив южно-восточного моря предоставить… Уж и забыла, какое было у него название.
– Да. Там тебе было бы самое место. Давно нарожала бы себе чудесных детей. Детишки от смешанных браков европейцев и азиатов до того милые получаются!
– Сама и плоди метисов. А мне без надобности.
– А! Так ты блюститель расовой чистоты? Это похвально. Да ведь Рамон твой был непонятно какого замеса.
– Я детей ему не рожала. Не всем же любить блондинов гиперборейской наружности. Их не так чтобы и много осталось. На всех не хватает, – довольно благодушно отозвалась Нелли, не чувствуя никакого подвоха. – Твой-то Ксен уж точно гипербореец высшей пробы.
– Да. И без всяких современных фокусов.
– А ты сама?
– Я, знаешь, не изделие из драгоценного сплава, чтобы пробы на себе иметь. Я человек.
– Да и я, вроде, не кукла со встроенной программой и прошитая чьими-то воспоминаниями. А там, кто знает. Если кто из нас и клон с ложной памятью, так в известность никого о том не поставили.
– Даже и не предполагала, что тебя посещают подобные мысли. Трудно тебе?
– Не труднее, чем тебе, – буркнула та.
– А как тебе больше нравится: языком или губами ощущать вкус? – Ксения жгла взглядом спину Нелли, тихой женщины, никому тут не сказавшей и грубого слова за все годы нелёгкого служения. Ставшей тут вдовой. Нелли обернулась. Глаза переливались, как и фальшивые кристаллы её ожерелья, став глазами василиска.
– Ты о чём? – Нелли бледнела на глазах от гнева. Нэя притихла, не зная, как ей себя вести.
– О пирожных твоих. О чём же ещё? Достаточно лишь коснуться слегка губами или совсем уж проглотить деликатес, чтобы оценить всю степень его годности? Или ты уловила иной подтекст? Я о твоей кулинарии. Если тебе пробовать каждое пирожное, так и растолстеть недолго.