Никогда уже её тело не станет тем прежним, лёгким, когда забываешь о нём, особенно в полёте, когда она превращалась в сплошные воздушные крылья… А не раздутым и ощутимым настолько, что оно напоминает о себе ежеминутно своей тяжестью, став бременем, став отталкивающим и для собственных глаз. Видеть себя в зеркала Икринке не хотелось даже по необходимости. Она сидела в парке на скамейке и пыталась поймать зверька, снующего в нижних ветвях, попрошайничающего подачку, лакомство, и неуловимого, как ни старалась она его ухватить. Антон уехал на объект в горы. Ей было одиноко. Привычно уже одиноко в дни его отсутствия.

Взглянув в перспективу аллеи, обрамлённую изумрудно-сиреневыми кронами высоких лаковых деревьев, в слизывающем их краски вечернем сумраке она увидела Нэю. Нэя, обычно устремлённая вверх, так что одежда казалась принадлежностью какого-то летающего существа, лишь случайно спустившегося на планетную твердь, скользящая и лёгкая, вдруг показалась мизерной и пригнутой. Она еле брела и будто пошатывалась. Увидев Икринку, она облегчённо плюхнулась на скамейку рядом. От неё пахло вином, как было от дедушки. Икринка в ужасе отшатнулась от Нэи. Чудесный шарфик в радужных разводах был завязан на шее каким-то косым узлом и так туго, что Икринке хотелось тут же развязать его, чтобы Нэя не задохнулась при неосторожной попытке повертеть шеей. Что Икринка и сделала довольно ловко и быстро, удивляясь, кто бы мог так его затянуть. Красивое платье, как и все её одеяния обладающее радостным воздействием на зрение, показалось скомканным и как-то косо на ней сидящим. Неясно, от чего происходило такое вот неряшливое впечатление, никакого заметного урона или пятен заметно не было. Видимо, это шло изнутри самой Нэи.

Нэя хмыкнула при попытке изобразить веселье, – Один весьма заботливый человек очень уж боялся, что во время пути я привлеку ненужное внимание, и кто-нибудь увяжется за мною с гнусными замыслами. «Столица кишит всяческим сбродом», – сказал он, – «а ты слишком уж забылась, живя за своими недоступными стенами». Но я никогда не выглядела серостью даже в самые неласковые дни. Никогда! Я всегда жила в центре всеобщего внимания. И никто не смел меня тронуть. Никогда! Я… мне просто так повезло, что я избежала участи тех, кто попадает в капканы ловцов живых душ. Ты знаешь, что пришлось испытать Эле в её юности? Лучше тебе и не знать того.

– Да, – поспешно согласилась Икринка, вовсе не горевшая желанием погружаться в криминальную хронику столичных будней. – Антон говорит, что надо тщательно отслеживать ту информацию, что погружает сознание в устрашение и в смуту, уметь избегать её, если в ней нет никакой пользы или практического смысла. Сострадание имеет смысл лишь при активном участии в помощи тем, кто в том нуждается…

– Моя девочка, – сказала Нэя, – ты разумна и строга, как и всегда. Если помочь нельзя, к чему и сострадание? Как я по тебе скучаю. Ты не приходишь ко мне. И Антон не приходит. И никому я тут не нужна. Ты знаешь, я купила домик в лесном посёлке, как и мечтала когда-то. Маленький, но такой пригожий! – Нэя сложила вместе свои ладони, прижала их к груди нелепым и фальшиво-радостным жестом, и улыбка напоминала сейчас такой же нелепый застывший оскал без внутреннего чувства, как на бездарно выполненном лице дешёвой куклы. – У меня же есть сбережения. Я как чувствовала, что всё было слишком хорошо для такой невезучей, как я, и что всё должно быстро закончиться. А я вот, видишь, отметила с друзьями такое радостное событие как покупка своего дома. У меня никогда не было собственного дома. Ведь нельзя и не порадоваться им тоже. Не мне одной и радоваться.

Она опять же театральным жестом, думая, что выглядит изящно, но выглядел её жест жалким, как и она сама, указала в сторону столицы за далёкой отсюда стеной. Хотя если прислушаться, можно было уловить невнятный шум огромного мегаполиса, залегшего за границами лесов. Или так только казалось Икринке, и шумел ветер, примчавшийся от далёкого и неохватного глазом океана, вступивший в схватку за обладание воздушным пространством с ленивым изнеженным ветром данной местности?

Нэя смотрела на своё запястье, сняла браслет и протянула Икринке, – Возьми.

Ничего не понимая, Икринка и не подумала его брать, – Мне зачем?

– Разве он не потрясающий?

– Блестит красиво. Но он же твой.

– Так я не дарю его тебе, а отдаю. Чтобы ты вернула его своему отцу. И скажи: «Нэе не нужны подарки предателя»!

– Сама и скажи…

– Да я видеть его не желаю! – она задохнулась. – Жалко, что браслет никто не смог украсть в Творческом Центре, когда мы там отмечали мою покупку. Попользовались бы. Или уж Ифисе надо было отдать… так ведь мне только недавно его и вернули. Возьми и отнеси ему! Пусть он знает, как я презираю его дары!

– Разве ты общаешься с ворами? И почему в том Творческом Центре воры?

– Да не воры они. Творческая элита! Они и не воруют, а берут всё, если их за руку никто не схватит. Деньги были в сумочке, тоже взяли, пока я … – она горестно поникла.

– Если бы я могла рассказать тебе всё… – тут Нэя придвинулась к ней чуть плотнее и перешла на шёпот, – Твой отец подавляет всех. Он сломал во мне что-то настолько важное, присвоил себе, сделал своей безвольной частью…

Икринка, видя её неадекватность, тем не менее, поверила сразу же, – Он сделал тебе больно? – спросила она с состраданием.

– Да. Так больно и страшно мне, будто провалилась я в какую-то безразмерную трещину, вся зажатая, наполовину задохнувшаяся, наполовину ослепшая… Он вдруг стал испытывать ко мне такой холод, отвращение даже… и нет причины, объясняющей такое поведение…

– Антон говорил, что психологические срывы у них там не редкость…

– Нет. Он непреклонен как скала. Чапос говорил, что он оборотень! Так и есть. Он хуже Чапоса!

– Кто такой Чапос?

– Чапос страшный бандит. Но даже в нём ощущается душа, пусть и упавшая на дно, а значит, есть возможность пробудить в нём сострадание… а этот… ведь я же знала, как он вёл себя с твоей матерью, что он вытворял с Азирой… Если мужчина на такое способен, с чего он будет другим и по отношению ко мне? Ненавижу его! – она обхватила голову руками, окончательно доломав свою причёску. Волосы упали на плечи, цветы повисли на её прядях, как на обломанных ветвях. – Зачем я так говорю? Чапос настолько зловещий тип, убийца… Как я смею сравнивать его с тварью Чапосом? Я теряю контроль над своими чувствами. Мои речи безумные. Гелия не любила его, обманывала, открыто использовала. Азира откровенно продавалась другим, а с ним лишь чувственно утешалась, поскольку он красивый и ласковый, щедрый… Даже она, безнадёжно-развращённая женщина, понимала его уникальность, то, что он нездешний в нашем мире, и при всём своём высоком развитии такой странный до дурости… Я спрашивала у твоего отца: «Зачем ты общаешься с Чапосом»? Он ответил: «Чего же ты от меня хочешь, если нам необходимы агенты во всех срезах здешнего общества, а уж какого они качества, выбирать не приходится». Чапос и Азира, презирали его, смели возноситься над пришельцем из бездонного звёздного колодца. Азира не понимала, с кем свела её судьба. Боялась она его, это да. Он очень сильный и не всегда может контролировать свою силу, переходящую в беспощадность…

– Я догадывалась о многом… – отозвалась Икринка, – Тут такие слухи носились, что он подавил твою волю и принудил к тому, чтобы ты стала его женщиной… Только… всё равно никто тебя не жалел. Тут все такие недобрые!

– И ты могла поверить столь чудовищным наветам на своего отца? – Нэя противоречила себе же, но того не понимала. – Да как ты могла в такое поверить? Ты же всегда знала, как я люблю его, то есть любила…

– Да сама же о том и сказала! – пробормотала обескураженная Икринка, вглядываясь в Нэю. Нэя тряхнула головой, пытаясь избавиться от собственного же сумбура в мыслях.

– Неужели я так сказала? Не верь мне! Я сочиняю от обиды. Мы как-то вдруг поссорились. Мы стали часто ссориться, но я чую, что теперь это слишком серьёзно. Не хочу его прощать…

От искусной причёски, увитой цветами из кусочков тканей, – причем, цветы походили на живые, удивляя тонкостью и мастерством, с каким были изготовлены, – осталась лишь копна перепутанных волос. Почему-то именно волосы придавали Нэе вид беспомощности, особенно щемящей сердце Икринки, – обречённости, из какой нет выхода. Икринка пригладила руками её волосы, мягко расправляя их, скручивая в жгут на спине. Поправила цветы, пытаясь зацепить их на волосах. Нэя не сопротивлялась. Она ёжилась от внезапно наступившего похолодания, стремясь закутаться в тонкий шарфик, что было бесполезно.

– Мне так холодно. Я продрогла вся. А от пограничной стены до этой аллеи сколько же я и шла по лесу! И всё ещё не дошла до своей «Мечты». Даже и не представляла раньше, что путь так долог, если без машины добираться. Страшно, пустынно, глухо на этой бесконечной дороге. Ни единой души не встретилось. Никто там пешком не ходит, а редкие машины мчались мимо. Кто мне сострадает, если в том нет никакого практического смысла, как ты и говоришь? Никто! И не только сильно и внезапно похолодало, но и обессмыслилось тут для меня всё. Я уезжаю отсюда.

У Икринки от усилившейся жалости сердце сжалось настолько, что даже вдох сделать было трудно. Боль Нэи перетекала в неё, – Хочешь, я пойду и ударю его по лицу со всего размаха, а потом прикажу вымаливать у тебя прощение? Он послушается. Может, такая встряска ему как раз и необходима? Он же любит тебя…

– Любит, не любит… я сама разлюбила его! Не нужен он мне! Мне притронуться к нему уже невозможно! В такой момент посмел… обманул, сказав, что пойдёт в Храм Надмирного Света, и вдруг такие слова посмел мне говорить! Мне, потомственной аристократке, единственной наследнице имени моего выдающегося отца, – пусть презренные люди и украли наши дворцы, парки, всё огромное состояние, имени и достоинства рода отнять не может никто! – посмел бросить в лицо гнусные оскорбления! Ничего не оценил… ни моей любви, ни моего великодушия, когда я простила ему то, что прощать нельзя! – ругаясь, она даже приосанилась, но надолго её не хватило. Она опять съёжилась.

Запоздалое раскаяние

Непонятно от чего, от предвечернего освещения, от нагрянувшей массы холодного воздуха, от переживаний и принятого, пусть и в малой дозе, но для неё всё равно излишнего алкоголя, или от совокупности всего бледное лицо Нэи имело голубоватый, больной оттенок. Под глазами залегли сгущённые тени, и она вдруг впервые показалась Икринке действительно стареющей. Выброшенной на край какой-то мусорной ямины. А уж из неё ей не выползти, поскольку все вокруг обязательно будут бить её по рукам при попытке преодолеть окончательное падение. Уж будьте спокойны, уж это в местном заведении – дружно и дальше толкать того, кто потерял равновесие. Неприятие окружающего мира сотрясло Икринку, и себя саму она нисколько не отделяла от уродского мира. С бесполезной скорбью она ощутила, что именно она отняла у Нэи её счастье, вымоленное у судьбы в годы одиночества. Лишила её того, в чём купалась сама. Осмеяла отца, и что это ей дало? Воскресла мама? Стало хуже отцу? Он как был гранитной скалой, так и остался. Он запретил себе любить Нэю и всё. Не Нэя, так кто угодно может быть. Ему всё равно кто. Так было до Нэи, были же какие-то девушки или женщины, и он их забывал навсегда. И Нэю забудет.

Икринка сняла свою верхнюю пелерину, надетую ради прогулки. Она не ощущала холода, одетая в плотное платье с рукавами. Бережно укутала она плечи Нэи, своей единственной подруги, видя её дрожь.

– Я вчера утром в столицу уехала, жарко было, – пояснила Нэя, пытаясь сжаться как коченеющая перед сезоном дождей земляная лягушка, ссутулившись и соединив кулачки с коленями. – У подруги ночевала в столице, у Ифисы. Ты её видела как-то в «Доме сладкоежек». Помнишь?

– Нет. Не помню. Зачем мне помнить тех, с кем я даже не разговаривала ни разу.

– Она вот тебя запомнила, – губы Нэи тряслись то ли от нервического перевозбуждения, то ли от удерживаемого плача, то ли она никак не могла согреться. – Сказала, что ты совсем не похожа на маму, а вот отец проявился в каждой твоей черте. Хотя и очень женственная ты, а он эталон мужественности.

– Кто эталон? Отец? Вот доктор Франк говорит, что мужественность это твёрдый прямой характер, справедливый честный ум, открытость и храбрость, всё то, что и есть основа глубокомыслия и великодушия. Разве Рудольф наделён всем этим?

– Почему ты называешь папу по имени?

Икринка скривила губы, – Папа. Не люблю я его и не называла никогда папой.

– Разве твой папа не храбрый, не сильный, не великодушный?

– По отношению к кому? Ведь речь конкретно о тебе…

– Мы всего лишь… временная какая-то размолвка. Так я думаю. А ты? Другого мнения?

– Если тебе так важно уцепиться за моё мнение, выходит, сама ты в такое не веришь.

– Человек не есть что-то неизменное в каждый момент времени. Он может устать, утратить вдруг жизнерадостное восприятие мира вокруг, провалиться в душевный кризис… он пришелец, как и твой Антон. Им вдвойне тяжелее жить, чем всем тем, кто тут родились и сформировались. Их давят чужие небеса, родные для тебя и меня…

– Так ты его ещё и жалеешь?

– Нет. Это не то. Просто попытка понять…

– Не стоят понимания те, кто не жалеют тебя. Вот твоя подруга Ифиса даже не захотела дать тебе приют на пару дней, пока ты смогла бы найти выход при сложившейся ситуации. Пока кто-то обнаружил бы, наконец, твоё необъяснимое отсутствие в городе. Она и удрала умышленно, поняв, насколько ты нуждаешься в поддержке…

– Ты поражаешь меня своей проницательностью! Конечно, она могла бы дать мне что-нибудь приличное из своей тёплой одежды, но ей жалко для меня. Она считает меня богачкой и боялась того, вдруг я не верну.

– Вот видишь. Она лжёт, что всем помогает, всех поддерживает в трудную минуту. Никого она не поддерживает, поскольку у неё самой никого нет в этом свете, и она всегда только сама за себя. А если и поддержит кого по случаю, то потом обязательно и сама поживится сверх собственных милосердных вложений.

– Беспощадно. Но убедительно. Мама передала тебе по наследству своё ясновидение, наверное. Одну несчастную акробатку, и без того всю замученную жизненными неудачами, прежде чем пристроить её в захудалую, кочевую актёрскую труппу, Ифиса столько раз пихала к своим знакомцам и прочим старым богачам, а всю оплату себе забирала. Ай-ай! Что это я такое тебе говорю, моя чистая девочка! Что теперь ты будешь думать обо мне? Решишь, что раз друзья таковы, то и сама я…

Нэя прижала ладони к своим губам. Она с испугом выискивала осуждение себе в глазах Икринки, но у той была только бесконечная жалость к Нэе, только бесполезное самоосуждение.

– А я даже не могла хоть что-то приобрести в дешёвой лавчонке ради утепления, поскольку у меня не было ничего в моей сумочке. Только тот самый запас на непредвиденный случай хранился в моём нательном корсете. Вот такой случай и настиг меня. Еле-еле успела на последнюю машину из ЦЭССЭИ заскочить. И представь себе, я же оставила пропуск в той самой сумочке, что и потеряла. А где? Я не помню. Может, в «Нелюдиме»? Может на скамейке в Саду Свиданий? Опомнилась, а сумочки нет.

– О каком нелюдиме речь? – не поняла Икринка.

– Так называется дом яств. Куда меня пригласил знакомый ещё по прежней жизни. Он богатый и женская сумочка ему ни к чему. Ифисе отдаст, он её знает. Она в том «Нелюдиме» иногда угощается за счёт заведения. Ифиса владеет тайной вхождения в высшие уровни власти и умеет помогать тем, кому ей и выгодно. Я к таким выгодным не принадлежу. Неважно это. Ну ладно, пошла на стоянку машин из «Лучшего города континента». Водитель не хотел меня впускать: нет пропуска, то и нельзя. По счастью в машине сидела дочь Латы Хонг. Я считала, что она плохая девчонка, но она сказала водителю, что я живу в «Лучшем городе континента». Только нужда и заставила меня влезть в эту дрянную общественную машину, ведь прежде я никогда ею не пользовалась. Разве для моего статуса не унижение пользоваться общим и засаленным транспортом, пусть он и из ЦЭССЭИ? Но перед этим, как только я обнаружила пропажу сумочки с пропуском, решила вернуться к Ифисе. Думаю, побуду пока у неё, а там видно будет, как сложатся дальнейшие события. Кто-нибудь из моих служащих спохватится же, что меня нет на месте? Так Ифиса куда-то умотала, двери закрыты, её и до утра не дождёшься. Пришла к Реги-Мону, его тоже нет. Чего ему торчать в захламлённой мастерской, если ему повезло, и он где-то получил заказ? Не к его же коллегам ломиться на постой? Они мне друзья только за столом, где стоят мои угощения. Решила идти к Мире. Она бы точно обрадовалась, обсудила бы со мной эскиз нового платья. У неё дом расположен на дорогой улице, на берегу «Узкого рукава Матери Воды», совсем рядом с Творческим Центром. Тут сторож из Творческого Центра мне и говорит, Мира с мужем уехали в один из городов континента к заказчику и вернутся не скоро. Мои ножки так устали! – тут Нэя подняла подол и потёрла свои узкие колени с гримасой страдания на лице. – Никогда столько долго не бродила! Хоть ложись в парке Скульптур на скамью и умирай от холода! Вот что значит тотальное невезение! Как прицепилось, уже и не отвяжется! Пришлось тащиться на площадь, откуда и уходит эта общественная дрянь. Я испытала такое унижение! Меня все там рассматривали, как будто увидели что-то до того несуразное! Обычные женщины не покупают таких платьев никогда, а мужчины подумали, что я особая дева. Будь иначе, не села бы я в такой вот общий грузовоз. Люди моего статуса никогда не пользуются этим скрипучим барахлом с жёсткими сиденьями, когда тебя подбрасывает на всех впадинах и сотрясает все внутренности. Ведь даже дороги, ведущие сюда, разные. Одна платная для дорогих машин, для господ-управителей, для влиятельных бюрократов и важных учёных. Другая грунтовая, ухабистая для рабочих, учащихся и прочего простого народа. Не думай, что говорю так от заносчивости, но я отвыкла от той жизни, которая когда-то была мне привычна. Я и в юности брезговала общими машинами и всегда гуляла пешком по столице, невзирая на немалые расстояния. Меня и бабушка, и все девчонки ругали, когда я ходила короткими, но такими опасными дорогами. А я не могла преодолеть своё отвращение к набитым и тряским общим машинам, где толкотня и не воспитанные, зачастую пахучие мужики. Бедность вовсе не оправдание неряшливости или грубости. Но если уж начистоту, такие качества как поведенческая деликатность и безупречный вид в простонародных слоях населения редки. И уже тогда я знала, что никакая сила не заставит меня жить так, как жил простой трудовой народ. И вовсе не потому, что я мечтала стать частью тех, кого Рудольф называет социальными паразитами. Нет. Я уже тогда много чего умела, я училась, стремилась к развитию. Я и тогда выглядела ничуть не хуже, чем теперь. Я носила такие платья, которых не было ни у кого в квартале «Крутой Берег». Если уж Рудольф заметил меня там… Конечно, и там обитали настолько красивые люди. Не один лишь мой брат. Много обитало там красивых и талантливых людей, тот же Реги-Мон… Я прекрасно понимаю, что красота, ум и талант, эти дары Богов, вовсе не имеют привязки к тому или иному социальному слою. Для Богов нет различия людей по их происхождению. Да ведь несносные условия способны задавить любой талант, как и изуродовать красоту. Та же Мира, в юности простая девушка из квартала «Крутой Берег», родила от Нэиля такую чудесную девочку, что все сбегались посмотреть на неё. Она назвала её Инарой. Но девочку выкрали богачи, как и водится… Нет, я не оправдываю Нэиля за то, что он всегда презирал в глубине души простонародную среду, хотя сам же и любил девушек, рождённых именно там…

– Кто такой Реги-Мон? – спросила Икринка, чувствуя, что болтовня необходима Нэе для снятия пережитой нервной нагрузки, – И кто такая Мира?

– Друг моего брата был. А мне-то он никто. Мира это жена владельца Творческого Центра, я создаю для неё красивую одежду. Тут я вспомнила про мать Эли, но при одной только мысли о том доме возникает тошнота… Да и тащиться туда, на «Крутой Берег»? Проще сюда пешком прийти. И скажи ты мне, как возможно такое вот несчастливое стечение обстоятельств? Это точно мне знак, что я вступила в тёмную полосу своей жизни…

– Почему твой богатый знакомый из Нелюдима не довёз тебя до стены?

Нэя хмыкнула, – Он бы довёз, но вопрос, куда?

– Он плохой человек?

– Когда-то был очень плохим. Но кажется, стал умнее и лучше. Пусть и чуточку, но всё же сдвиг произошёл. Он любил меня. И теперь что-то теплится. А безответная любовь, это такое двоякое чувство. Неизвестно, что взбредёт вдруг в голову…

– Чего же ты сразу не отправилась на стоянку наших машин? – не поняла её Икринка, считая, что Нэя явно утратила адекватность, как это и свойственно подвыпившим людям. Рассказ о её недавнем запутанном путешествии вызвал недоумение.

– Ты меня не слушаешь? Я же пропуск сюда потеряла! И кто бы меня повёз без денег даже с пропуском?

– Если твой знакомый богач, почему не спросила у него денег? На частный извоз.

– Денег? У Чапоса…

– Так это был бандит!

– Он давно уже не бандит. Он разбогател, а богатые бандиты уже не считаются таковыми, раз уж становятся владельцами домов яств.

– В душе они таковыми остаются навсегда!

– Вот я и не захотела одалживаться у того, кто в душе бандит.

– Если бы отец знал, во что ты чуть не вляпалась… Он бы точно рвал на себе волосы, даже такие короткие, каковы они у него…

– Хорошо ещё, что я часть денег в другом месте припрятала, во внутреннем кармашке своего корсета, – Нэя согрелась и заметно успокаивалась. – Бабушка моя всегда меня так учила, прятать часть денег в нижнем белье на всякий непредвиденный случай. А то пришлось бы мне идти сюда пешком! Сколько бы это заняло времени, как думаешь? И остыла бы я вся, до самых косточек! Непременно бы заболела. А потом и умерла. И что? Кто-нибудь пожалел бы о том?

Нэя тихонечко заплакала, жалея себя за сиротство, как обычно это и делают опьяневшие женщины. – Никого-то у меня нет! Никому я не нужна, если без подарков и угощений…

Икринка промолчала, считая вопрос нелепым, да и понятия она не имела, сколько времени идти пешком от столицы до ЦЭССЭИ. Ясно, что путь не близкий. Она поёжилась при одном лишь представлении, как Нэя брела бы одна по безлюдным лесам. И неизвестно, чтобы с нею могло произойти, на кого она могла бы наткнуться.

– И вот в предвечернем лесу перед открывшимся входом в стене в машину входят двое военных, чтобы проверить пропуска. Грубияны ужасные! «У тебя нет пропуска сюда. Покинь машину! А то силой вышвырнем»! Иви им говорит: «Госпожа особенная. Она владелица одного из предприятий «Лучшего города континента». Ей принадлежит Текстильный Центр «Мечта». А им-то что? Отвечают: «Раз особая, где пропуск»?

Пришлось покинуть машину. Иви напоследок крикнула: «Госпожа Нэя, у людей вашего уровня есть же связь! Соединитесь с Цульфом»! Да ведь я браслет для связи бросила где-то в «Мечте», как только Рудольф заблокировал связь с собой. Мне этот браслет к чему после такого? Я же про такой случай и не подумала. Машина скрылась за стеной, проход закрылся. Я оказалась одна за непроходимой стеной. Вокруг лес… И это ли не доказательство, что Судьба, всё-таки, вытолкала меня на тёмную и в дальнейшем безотрадную дорогу моей жизни?

– Прекрати заниматься само программированием! – здраво рассудила Икринка. – Ты сама же даёшь себе аутоинструкцию на реализацию плохих событий. Бывает ещё экстероинструкция, когда человека со стороны принуждают действовать себе во вред. А можно ведь и ради блага, спасения запрограммировать того, кто теряет веру в себя. Мне доктор Франк об этом рассказывал. Я даю тебе такую инструкцию! У тебя всё будет отлично! Тебя ожидает необыкновенная судьба! Все эти спотыканья, усталость и холодный вечер, ваша ссора с отцом, – это временные лишь неполадки. Поверь мне!

– Да, – рассеянно отозвалась Нэя, – Доктор Франк такой хороший… доктор Франк почти маг, как и Тон-Ат. И вот, я оказалась с внешней стороны стены. Безлюдье, ветер прямо в эту сторону задувает, где я и стою. Деревья едва ли не гнутся. Даже слышно, как где-то в глубине леса случился ветровал деревьев, треск и гул возник. Страшно стало! Что делать? Кричать, чтобы кто-то услышал? А толку? Я побрела вдоль стены. Зачем? Не знаю. Вдруг смотрю, какая-то дверь. Я подошла ближе, а она открылась прямо передо мной! Волшебство? Решила войти внутрь погреться хотя бы. Там ни души. Я поняла, что это особый пункт автоматического контроля. Рудольф о нём что-то и говорил, да я забыла. Постояла, сесть некуда. Возник автоматический голос: «Прошу пройти дальше». Открылась ещё дверь, а за ней узкий коридор. Пошла по страшному коридору, поскольку безлюдный и весь какой-то металлический. Я вспомнила, что в таких проходах существует секретный механизм в стенах, и тот, кто туда суётся без нужного пропуска, оказывается как бы в клетке, когда нельзя уже ни вперёд идти, ни назад. А чего терять? По крайней мере не холодно. Посижу в клетке, если что. Кто-то же придёт меня освободить, а там и выяснят, кто я. Без разбирательства уже не отпустят. И что думаешь?

– Что? – со страхом спросила Икринка, хотя Нэя сидела рядом полностью невредимая, хотя и несчастная.

– Автоматический контроль пропустил меня сразу же! – произнесла она, тараща глаза, – А я и не знала, что можно без пропуска войти. Это же Рудольф внёс меня в особую базу данных, когда автоматический контроль срабатывает исключительно на внешние данные. Я же никогда прежде пешком сюда не входила. Такое вот моё невесёлое приключение. А я, между прочим, им всем, в том числе и Ифисе персонально, накупила всякой вкусной всячины, прежде чем мы к ней поехали. Она лакомка, потому и полная такая. Говорит, что еда единственное, что доставляет ей в жизни самую насыщенную радость. Когда она была худой, а было это довольно давно, то она очень сильно болела. А как стала пышной, так и все болезни побоку. И всё равно, ты видела, какая она необыкновенная красавица? А ей довольно много лет. Ластилась, осыпала ворохом признаний в преданности и любви, а на другой день, как погода жутко и неожиданно испортилась, она, видя моё тончайшее платье, сунула мне какую-то продырявленную ветошь на плечи. Будто я Ноли!

– Какая Ноли? – спросила Икринка, запутанная её нескончаемым рассказом.

Нэя махнула ладонью, будто отгоняла от себя насекомое, – Такая. Ты думала, что у меня работали и работают приличные женщины? Ты думала, что просто так меня сторонились в этом городе все приличные люди? Хотя и заказывали у меня дорогую одежду, льстили в глаза? Да лишь ради возможности получить скидку. Просто потому, что лесть и лицемерие, когда им выгодно, это норма жизни для большинства. Презирали меня. Никто не дружил со мной в «Лучшем городе континента». Ни разу никто не пригласил в гости, в дом яств, чтобы мило пообщаться. А ведь я аристократка! А они зазнавшиеся простолюдины.

– Разве ты сама нуждалась в их дружбе? У меня тоже нет тут друзей. Только ты. Антон само собой. Ну, ещё ребята из подземного города…

– У тебя тут отец, который тебя любит. Это главнее всех прочих друзей.

– Нет. Главнее Антона нет никого.

– Вот и у меня не оказалось друзей, хотя я и пребывала в иллюзии, что они есть. Ифиса мне говорит: «У тебя полный дом богатств, драгоценностей, собственный салон дорогущей одежды. Ты и счёта добру не знаешь. Даже Элю – бывшую грязную подстилку, бывшую жену бандита, разодела как аристократку, всю её семью обогатила. А я трясусь над каждым платьем и шалью. Кто мне и что подарил в этой жизни, просто из побуждений человечности? Никогда я не встречала придуманной кем-то человечности. Откуда она возьмётся в мире, где всякий ради себя лишь и гребёт веслом, а другого всегда может этим же веслом по голове оглушить»?

Не может мне простить дружбу с Элей. А Эля любит меня по-настоящему и преданно. Разве я сама не вижу её беспутной жизни? Ну, не может женщина устроиться в личном плане, как ни старается. То её бросают, то она понимает, что нашла не того. Так ведь она работает на мой салон «Мечта», не зная отдыха и корысти. Сама полы моет, платья для клиенток гладит, для всех приятное слово находит, напитки для меня готовит по утрам. – Нэя загибала пальцы, перечисляя многочисленные заслуги Эли. – Крутится целыми днями, а уж вечер или ночь – её личное время. Чего она и заработала, кроме пропитания для своей семьи, да нескольких платьев? Да знай она о моих затруднениях, тотчас же бросилась бы на помощь. Так что, неправду я сказала. Друзья у меня есть. Вот и ты мой друг, и Антон, и Артур. Да тот же Инар Цульф бросился бы на подмогу. Но ведь он ничего не знал. И даже Лата помогла бы мне в трудной ситуации, хотя она и очень непростая особа…

– Как же ты пройдёшь на свою территорию, если она закрывается вечером, а ты универсальный пропуск потеряла? Пойдём к нам с Антоном до утра. У нас места много.

– Да мы уже давно не запираем калитку в свой сад. Что толку, если замки постоянно ломают? Охранника Администрация так и не выделила. Да и ограда вся разломана. А от входа в «Мечту» у меня ключ вот тут… – и Нэя вытащила затейливую штучку на шнурке из-за пазухи. – В общем-то, вокруг «Мечты» какой-то упадок наметился, вот что…

Плачевные дела фантастической «Мечты»

Как-то постепенно перестали следить за территорией вокруг всё также блистательного по виду здания-кристалла. Цветники, фруктовый сад разоряли как бесхозные, кому только вздумается. Кто-то под покровом ночи умудрился уволочь часть скульптур в стиле анимализма, украшающие берега маленького озера. А само озеро уже позеленело, настолько давно его не чистили. И никто уже там не купался, если не считать забредающих туда по ночам работяг. Они орали так, разрывая благодатную ночную тишину, что становилось страшно, будто вокруг дикий лес, в котором сошлись на свой праздник одичалые гребнеголовые люди. Когда по утрам Нэя выходила на террасу, то на уличных столиках иногда валялись грязные остатки чей-то ночной трапезы, пустые ёмкости от охмурительных напитков, как в уличном простонародном доме яств под тентом. Только голубого тента уже не было. Его тоже украли. Заменять его Нэя не стала. К чему? Старалась когда-то ради Антона, его комфорта. К тому же не подстригаемые давно кустарники вымахали настолько, что давали естественную тень. Глуша при этом цветники и досаждая сидельцам за столиками мельтешением медоносов, прибывших за сбором нектара. Кустарники сладко цвели и столь же обильно потом плодоносили. Да и питьё из маленьких тонких стаканчиков больше походило на выдохшийся ритуал вежливости, к ним и не притрагивались зачастую. На поверхности напитков в обрамлении хрустальных стенок плавали отцветшие лепестки, а то и бултыхался какой-нибудь медонос, угодивший в душистую топь. Эля брезгливо вылавливала всё это ложечкой, но сами напитки не меняла до самого закрытия «Мечты». Пусть пьют, если жажда иссушила. Стаканчики втихаря уносили порой сами же посетители. Из-за чего их дизайн день ото дня удешевлялся, пока они перестали привлекать изысканных заказчиков. Стали неотличимы по виду от тех, из которых пили в простонародных домах яств. Их даже на ночь не всегда убирали. Как бы приглашали всех желающих засесть за столики, но довольствуясь при этом своим наполнителем. Как ни странно, простые работяги ни разу не покусились на такое вот простонародное добро. Они привыкли к тому, что в привычных им домах яств посуду не присваивали и не портили никогда. Народная этика не нарушалась и здесь.