– У тебя была онкология, моя милая. И вовсе не моя нездешняя доброта сподвигла меня на столь затратную и в определённом смысле преступную процедуру… – он умолк.

– Почему преступную? – поразилась она.

– Потому что я дал себе слово когда-то, что не совершу подобного уже никогда. Это должно стать достоянием всех. Или никого. Так справедливо, по крайней мере. Ты опять стала для меня тем выпадением из правил, которые я сам же себе и начертил железной рукой когда-то…

– Я о том не просила.

– А я у тебя ни о чём и не спрашивал.

– Я не могу полюбить вас. Я пыталась когда-то, но поняла, не смогу…

– Я о том и не просил.

Мысли о Земле причиняли ей страдание, и она их отбрасывала. Ей важно было напитаться силой любви на всю остальную жизнь здесь без него. Она не могла дать окончательное согласие, раздваиваясь в мыслях и поступках. Как уговорить его здесь остаться? Не поторопилась ли она отдать дом Ифисе? Так ведь и Инэлия приглашала жить к себе, поскольку дом Инэлии просторный, а она в нём одна.

– Я буду хранить все твои слова. Я наполнюсь твоей силой, и она будет моей защитой. И эти дни, они останутся во мне навсегда, когда ты был полностью моим. Я не уроню ни крошечки, не потеряю ничего, не забуду. Ни того что было, ни того, что сейчас. А ты не вспоминал меня? Ну, сознайся.

– Зачем мне было вспоминать? Я и не забывал.

– Ты никого больше не улавливал в свои сети без меня?

– Да кого бы я мог и уловить? Я утратил вкус на всех, кто не ты.

– Я не верю, но какой у меня выбор, кроме веры тебе… – она распустила волосы, и заколки как звёздные искры посыпались на Рудольфа.

С жалостью он трогал её, ощупывал пальцами рёбрышки.

– Буду тебя кормить на ночь, как и раньше, чтобы ты опять стала толстушкой, как была в своей первой юности. Ты совсем скоро станешь полностью здоровенькой, прежней и родишь столько детей, сколько захочешь.

– Где? Здесь?

– Только на Земле!

Нэя расширила глаза, – Вдруг мы погибнем? А тут мы будет жить очень хорошо. Ты даже не представляешь, какие богатства у меня есть!

– Ты думаешь, что я смогу стать троллем окончательно? Я не лгу, когда говорю, что существовать здесь уже не могу! И без тебя я не могу. И что будем делать? Опять драмы и расставания? Ты даже не представляешь, чего стоило мне и доктору Франку выбить, разрешение на твоё прибытие на Землю. Они долго не разрешали. Но я сказал, что в противном случае останусь. Они мне: «Ты быстро умрёшь, у тебя жизненный ресурс просел. Но я сказал: «Пусть. Без неё не полечу. Останусь здесь. Хоть в пустыне буду жить, но с ней не расстанусь».

– Так и сказал?

– Так и сказал. Дословно.

– И разрешили?

– Конечно. Но сказали, что будут тебя изучать, пока я сам буду проходить профилактический осмотр и дальнейшее восстановление. У нас такие порядки. Но ты подождёшь? Тебя поселят на прекрасном райском острове, пока я буду там париться.

– Может, это опять мой сон из тех, что томил меня в одиночестве? Это правда? Ты настоящий?

– А ты? Настоящая? Франка по сути стал твоим вторым творцом…

Сказать, что Рудольф не вспомнил в данную минуту о Лате, будет неправдой. Именно о ней он и вспомнил, и её возникший образ мутил его душу. Лата-Хонг и её дочь Иви остались Лучшем городе континента. Лата умерила свой общественный пыл, поскольку неожиданно для всех вышла замуж за Инара Цульфа. За короткое время Инар потолстел и даже порозовел. Видимо, Лата весь свой темперамент и заботу стала тратить на него, кормя его, наряжая и сдувая с него пылинки, что называется. Встречая Рудольфа, Лата старалась промелькнуть мимо, проявляя при этом непостижимую быстроту, за что Рудольф был ей благодарен. Иви же боялась его и пряталась уже издали. Она ходила в обнимку вовсе не с Фиолетом, который упорно её отслеживал, а с тем парнем, которого Олег искупал в соусе, и без своей прежней свиты. Платьев Нэи она уже не носила никогда. Её роман с тем оболтусом на данный момент являлся вторым по значимости в новостном блоке Лучшего города континента после Нэи.

Эля так и не объявилась. Поразили всех разведданные от Ифисы. Эля вышла замуж в Северной Провинции, но за кого? За того самого «Утреннего светлячка», за Ихэла! Ради Эли он откупился от жреца Надмирного Света, а также от своей подушечки жены, у которой забрал ребёнка и воспитывает его вместе с Элей. Они живут вполне себе телесно-гармонично по оценке Эли, впервые насытившейся столь стабильной личной жизнью. И на облаках, если взять не поддающееся описанию состояние счастливого новобрачного «светлячка» с внешностью угрюмого горного быка. Отношений с прежними приятельницами Эля поддерживать не желала ни малейших. Она отторгла от себя всю свою прежнюю жизнь, открыла в городке маленькое модное ателье, и клиентов у неё завидный наплыв. Вот тут-то и всплыли все утраченные ткани, эскизы, часть оборудования и прочее, пропавшее якобы из Дома Моды бесследно.

Только Нэе не было жаль всего этого, она никогда уже не планировала вернуться к прежнему ремеслу по обслуживанию прекрасных и не очень, но всегда капризных дам и девушек. Ифиса же заходилась гневом на прыткость вороватой и подлой Эли. Ведь именно она, проницательная Ифиса, и предполагала всегда, всегда предупреждала Нэю о её неумении в выборе близких подруг. Возможно, говорила Ифиса, Эля поняла тщету своей мечты вылезти в более высокое сословие. То, что не удалось в молодости, было уже нереально ей теперь, да ещё с двумя детьми. Сама Эля заметно присмирела. Несмотря на то, что владела собственным салоном по пошиву модного тряпья и обряжала других, она уже не носила ярких нарядов и мало напоминала прежнюю милашку, пытающуюся убежать от своего возраста и заурядной судьбы.

– Вот уж придавил, так придавил её этот «Утренний Свет»! Он вылез из цехов и нашёл себе непыльную работёнку в Департаменте по охране общественного порядка. Не удивлюсь, что и это местечко наша труженица отработала ему ещё тут в ЦЭССЭИ, – ехидничала Ифиса. – Жизненные уроки бывшего бандита муженька даром не прошли. Уверена, что она сговорилась с этим тёмным «светом» ещё тогда, когда жила здесь. Её всегда тянули к себе разбойники.

Но Нэя не соглашалась с Ифисой, продолжая любить Элю и скучать по ней. Продолжая желать ей добра и личного везения, хотя и мало верила в то, что Эля не поранится рано или поздно об осколки чужого, разбитого ею счастья несчастной первой спутницы бывшего охранника «Мечты».

Нэя уже не носила своих шляпок. Чудесных мягких волос не скрывала, сияя своими заколками.

– Я любил твои шляпки, – признался ей Рудольф. – Особенно те, что были с ягодками. Мне хотелось, я помню, попробовать их на вкус.

– Они были игрушечные, – засмеялась Нэя, – но ты ведь и считал меня куклой.

– Никогда я так не считал. А где эти шляпки?

– Я их все продала в столице. Я уже никогда не буду их носить.

– Почему?

– Я не хочу возврата в прошлое. Ни в чём.

– И не надо. Зачем нам оно? У нас есть будущее. На Земле. И я со своими говорящими и немыми тайнами буду твоим.

– Тогда раскрой мне тайну своей земной любви. Мне важно всё, что есть в твоей памяти. Я же не скрываю от тебя ничего.

– Может, и скрываешь всё же. Но что мне теперь до твоего прошлого? Есть же такие явления в жизни человека, которые становятся центром ненормальной гравитации, точкой, которая всё стягивает в себя, как бы чёрной дырой. Человеку же необходимо для дальнейшей жизни, чтобы сохранить в себе жизненное вещество, свет, её закрыть. Понимаешь? Я закрыл. Её нет. У меня только ты, моё настоящее и будущее. Если оно будет мне даровано.

Нэя шарила пальцами по нему, как слепая, пытаясь представить лик чужого мира, где он жил до неё. Как много битых осколков было в душе Рудольфа, и как часто эти осколки, выходя наружу, ранили её даже тогда, когда он этого совсем не хотел.

«Если любишь», – думала Нэя, – «нельзя трогать чужое прошлое. Надо жить только будущим и теми настоящими мгновеньями, принадлежащими только мне».

Мгновения эти были нежны и прозрачны. Где-то на поверхности в утреннем лесопарке вскрикнула птица, которую пронзил луч наливающегося своей полнотой светила, дающего ей жизнь, изгоняющего пугающий мрак. Но в отличие от птицы, сама Нэя знала, что мрак всегда может вернуться и нанести свой удар повторно, ознобив пёрышки и стерев их радужную окраску. Поэтому она плакала, осознавая, что человеческое счастье всегда скоротечно, чего бы они люди ни обещали друг другу.

Пессимизм и грустные предчувствия доктора Франка

Доктор Франк приходил в столовый отсек по утрам позже всех. Последнее время он стал фаталистом и много думал о непостижимой судьбе, которая незаслуженно одарила счастьем худшего человека в их земной колонии и лишила этого счастья самого доброго, лучшего из тех, кто тут жил. Он думал о Рудольфе и об Антоне. Подходя к открытой стене столовой, расцвеченной голографией под летнюю террасу на морском побережье, он слышал уже издали щебечущий и счастливый голосок Нэи и, входя, видел её тонкую фигурку в бирюзовом серебристом комбинезоне. Она и впрямь порхала как утренняя птичка, за всеми по мере сил ухаживая, всех любя.

Будто старое время ожило вдруг, и милый звёздный ангел вернулся сюда. Лицо Венда было совсем другим. Из сумрачного оно уже давно преобразилось в весёлое, почти лучезарное, напоминая прошлое его лицо, которое так полюбилось в те годы Франку. Как психолог, как врач, Франк не мог постичь неправдоподобную эту перемену. Как могла женщина сотворить подобное чудо? Как ей удалось это? А на саму Нэю доктор смотрел уже как на дочь, будто сам и родил её. Она бросалась к нему, начинала ухаживать. Мелькали её проворные маленькие руки, сверкали камушки в волосах, заплетенных в милые затейливые косички причёски. Венд любовно не уставал прикасаться к своему ангелу, а Артур все время пытался украсть у неё заколку из волос, играя её косичками, которые забавляли его. И только Антон был самый печальный. Он о чём-то ворковал с девочкой Икринкой, или Лорой, как называл её Венд, она тоже была тихой и несколько грустной. Но о чём мог грустить милый ребёнок, кому судьба послала вдруг счастье, дав таких новых родителей и возможность совсем другой участи. Возможно, в девочке ещё жили тени старой и грубой жизни в далёкой провинции, жизни до её встречи с Нэей, призраки былого неблагополучия и сиротства. И Франк как врач знал, что это дочь Венда, но от кого она и где была, ему было это неведомо, так же, как и то, где нашла ребёнка Нэя.

С Вендом Франк по-прежнему не общался. Будучи врачом, он не входил в сферу подчинения этому человеку. Он был сам по себе, сам себе главный. Но возможно, думал доктор, сложный и непростой человек Венд сумеет и в дальнейшем пойти по пути личного восстановления и возврата к тому, что тут утратил, в плане высоких человеческих качеств, и сумеет, всё же, оценить дар, посланный ему столь незаслуженно капризницей судьбой? Но будучи еще и реалистом, Франк мало верил в это. Путь этот был долог и мучителен. И когда с Рудольфа сойдёт любовное опьянение, может, он опять будет обижать милого и доброго, вечно его прощающего ангела? В нём, не только и здесь это произошло, изначально в Рудольфе были выражены атавистические черты – грубость, агрессия, ярко выраженная мужественность. Он обладал внешностью пирата или разбойника из прошлых времен, лишь слегка сглаженной утончённым и культурным развитием. Таких людей ценят в сложных миссиях, но как трудно с подобными женщинам, и поэтому Франк заранее жалел свою добрую Нэю, понимая, как непросто ей будет с ним и на Земле, ведь и сама страсть у подобных людей весьма капризна и непостоянна.

Но она любила, и это понимали и видели все земляне, и все в душе завидовали Венду, любуясь её редкой и доброй красотой. Она же любила их тут всех, всех знала по имени, и всем одинаково сияла, но каждому в отдельности своими небесными бирюзовыми глазами. Она понимала, что она тут центр, мало того, что одна тут женщина среди мужчин, да ещё и такая! Но не наполнялась гордостью, а была чарующе проста, домашняя тут для всех. Ведь в семье же никто не гордится перед домочадцами своей красотой или исключительностью. Гордился ею Рудольф, это было очевидно. Принося сюда утром, в столовую, любовную энергетику своих медовых ночей, он распространял вокруг сияние счастливого человека, которое также нельзя скрыть, как и болезнь. И все видели, но в отличие от болезни, всем хотелось бы тоже погрузиться в подобное состояние, но не всем было дано. Поэтому после весёлого и оживлённого завтрака все невольно погружались мыслями в свою земную жизнь, и все туда хотели вернуться поскорее, отбыв тут свою рабочую, кто ответственную, а кто и штрафную ссылку. У многих тут были связи, и даже прочные с местными аборигенками на поверхности, но что это стоило рядом с земной по виду красавицей Нэей? А то, что она земная, никто не сомневался, хотя и не понимали, как возможно такое на Паралее? Настолько ли хорошо они все знали историю колонизации загадочной планеты? Что происходило здесь во времена первой экспедиции? Погибшей полностью, не оставившей следов и записей. И откуда был у Венда дар находить повсюду лучшее? Франк считал – судьба, а остальные наделяли особыми качествами самого Венда, как в прежние времена бывали же люди, всюду находившие клады, тогда как другие нет. Кто страстно ищет, тот находит искомое. То, что Франк столь страстно добивался разрешения на отлёт Нэи вместе с экипажем на Землю, означало лишь одно. Он не верил в её долгое счастье с Рудольфом. Он будет ждать того времени, когда непостоянный человек разожмёт свои объятия со скукой, переходящей в безразличие, а уж тогда…

Тут воображение Франка сурово запиралось на ключик его же собственной волей, а ключик бережно убирался в тайный уголок сознания, а вовсе не подсознания. Поскольку забывать о схроне доктор не собирался. Как ни велика разница их возрастов, Нэя, даже такая молодая, не сможет его пережить. Она порождение другой планеты, и земных сроков ей достичь будет невозможно, увы! Или Нэя, или уже никто другая, так решил для себя Франк Штерн. Он слишком любил собственное одиночество, и только ради Нэи был готов разомкнуть створки своей драгоценной, украшенной перлами многолетних познаний и выстраданной мудрости, внутренней сокровищницы. Он был полон ожиданием и тайных богатств, код доступа к которым хранится лишь в сердце загадочной женщины с Трола. Пока она не знает. Но время придёт… Он умеет ждать.

Когда Нэя впервые появилась в ЦЭССЭИ на поверхности, её стали оживлённо обсуждать в своей мужской компании, и все решили, что счастливчиком будет Антон, к которому и приставали с намеками и приколами, но Антон лишь смеялся и уверял, что всё совсем не так. И никто не понимал его тогда. Такая женщина? И ты всё ещё думаешь? О ком? Но он никогда не говорил о ком, погружаясь в отстранённые свои переживания. И только Венд дремуче ревновал, и очень заметно, Антона, выбрав Нэю для себя. В то время Рудольф и понятия не имел, что Антон уже видел его дочь в горах и ищет её.

После завтрака Рудольф по-хозяйски захватывал Нэю и миловался с нею в присутствии всех, не очень и считаясь с чужими чувствами. Все расходились. Артур уходил с ребёнком, он любил с нею возиться, и это был хороший повод отлынивать от работы. Он мог отправиться с нею на поверхность, в обширный лесопарк, где они носились, играя в прятки. И никто не мог уличить его в лени. Причина была уважительная. Ребёнок совсем один, пока мамочка вместе с шефом утопают в любви. Франк оставался в одиночестве. Приходя всех позже, он не успевал всё съесть. Роботы, легко жужжа, убирали столовую. Нэя сидела на коленях у Рудольфа, а он, не стесняясь Франка, целовал её шею, уши, открытые причёской. Но вместо того, чтобы поскорее проглотить последнее и уйти, доктор впадал в поразительное, детское какое-то упрямство и не уходил, умышленно растягивая свой завтрак и водя по тарелке вилкой, рисуя ею бессмысленные иероглифы, задумчиво их изучая. Вся его поза выражала невысказанную обиду, укор, понимала которые только Нэя. Рудольф же и не брал его присутствие во внимание – ну и сидит, ну и пусть, если любит поесть в тишине. Мы же ему не мешаем, как и он нам. Мы целуемся и наслаждаемся утренним коротким бездельем, он смакует остатки завтрака и тянет ту же самую возможность ничегонеделания. Всем хорошо!

Устремления к земному будущему

Каждое утро последних недель на подземной базе Нэя просыпалась от его прикосновений, а он просыпался первым. Но она выскальзывала и говорила, что пора собираться и идти завтракать, а потом ему к сослуживцам, а ей готовиться к своим непростым сборам, и нельзя ему расслабляться по утрам, и что времена изменились, всё не как раньше. Весь подземный город гудел, как растревоженный птичий клин, готовящийся к нелегкому перелёту. Все ласки и всю негу они отложат на долгий день, когда наступит перерыв от дневной суеты. Чтобы без ненужной спешки. Но сама, бегая и собираясь, дразнила его осознанно и отпихивала, говоря строго: – Нельзя! Пора уходить.

И Рудольф всегда ей подчинялся, понимая её игры и обзывая «садисткой». Слово было ей странным, но ясно понимаемым применительно к ситуации. Она плела свои удивительные и сложные причёски и смеялась, говоря, что до его изобретательности уж куда там ей. Его непревзойденные интеллектуальные пытки она не забудет и после своей смерти. Но это была её милая и сладкая месть за их жестокую разлуку.

– Ты только представь, что было бы сейчас, не верни меня Антон?

Икринка – Лора жила в отсеке у Франка. Рудольф потребовал у Нэи забыть данное имя. И Нэя подчинилась, понимая, как тяжело ему напоминание о первой дочери. Таким образом, девочке сменили имя в третий раз. Ей было весело у старого доктора. Он хранил у себя много детских игр и знал много чудесных историй. Почему Франк хранил предметы былого присутствия здесь маленького ребёнка Гелии, трудно было объяснить. Об этом знал только он. Но Лора обожала доброго человека, объясняющего ей, как устроен мир вокруг, и какие прекрасные миры существуют там, куда она вскоре полетит на волшебной птице. Правда, птице придется её на время усыпить, но зато она покажет ей разноцветные сны.

Антон переселился в подземный город, жил в опустевшем отсеке Артура. Сам Артур перебрался в отсек Олега, где ему всегда нравилось больше. Антон не мог жить там, где обитал призрак его потерянной жены, где остались вещи ребёнка, подаренные Нэей, платья самой Икринки. И единственное, что он взял, её ожерелье из молочного земного опала. По виду Антон был, вроде, тот же, но был он совсем уже не тот. Он перестал улыбаться, почти ни с кем не разговаривал, хотя и лицо, и глаза казались спокойными и отдалёнными от первых дней острого страдания. Нэя однажды попросила у него разрешения забрать детские вещи. Антон поглядел внимательно и с грустью, – Ты хочешь, оставшись тут, родить себе ребёнка? – Антон ничего не знал о том, что Рудольф берёт Нэю с собой. Вроде, никто того и не скрывал, а он как-то пропустил такой факт мимо своего сознания.

– Но ведь понадобятся когда-нибудь, – и поглядела совсем как в прошлом, вопросительно, и сияя синими безмятежными глазами. Антон подумал: «Как быстро она всё забыла. Простила. Кукольная память, проще – полное её отсутствие. Не зря я считал её глупой и недалёкой». Горе редко бывает великодушным.

В столовом отсеке Нэя ухаживала за Антоном больше, чем за другими, подставляя ему бокалы с напитками и отодвигая вовремя тарелки пустые. Сам Антон был рассеян и будто вечно не выспавшийся. Но пребывал он вовсе не в снах, а там в своём утраченном мире, который нельзя у него было отнять никому. Он всё ещё не хотел жить в настоящем. Но заботы Нэи он замечал и ценил, ласково гладя её руку или слегка привлекая к себе в знак благодарности, когда она была рядом, невзирая на свирепое лицо Рудольфа.

– Как тяжело тебе будет оставаться. Ты, вроде, успокоилась, а я всё испортил. Но я беспокоился о твоём здоровье.

Нэя ничего ему не говорила и никому. Рудольф не велел ей до времени. Она гладила прекрасные волосы Антона:

– Ты всё сделал правильно. А с Рудольфом мы всё уже решили сами.

После дневной суеты в подземном городе наступала своя подземная ночь. Спала Лора, болтали в отсеке Олега Артур и Антон, потерявшие сон перед отлётом на Родину, вздыхал и колобродил старый Франк. А Нэя и Рудольф были вне этого измерения и этого времени. Они обитали там, где обычно и обитают влюбленные в начальные времена своей такой прекрасной, но такой краткосрочной человеческой любви. И это, не имеющее координат «там», выше звёзд и важнее всего для тех, кто любит.

– А ты, – говорила ему Нэя, – всё скучал о прошлом, которое у тебя отняли, – и гладила мальчишеский ёршик волос на голове сорокапятилетнего дяди, каким он и не выглядел. – Но, видишь, Надмирный Свет вернул тебе всё. Хотя ты и не заслужил его награды. Но Надмирный Свет бескорыстен и добр.

– Не твой Надмирный Свет, а ты бескорыстна и добра, – Рудольф прижимался к её груди, как сын. Да она и была его матерью, родившей его повторно из его сожженного страшного прошлого.

Глава двадцать четвёртая. «Кому будущее, а кому прошлое милее».

Рудольф вызвал Антона сам. Он находился в Управляющем Центре и, раскручивая свой трон-кресло, как мальчишка напевал песенку.

– Засияла звезда над печальным скитальцем/Он ладони раскрыл, но поймать не сумел/Покатилась звезда по наклонному небу/И упала в свой тёмный и горький удел…

Песня была грустной, но пел он весело и явно дурачился. Он вертел своё кольцо с огромным и странным кристаллом, и, видимо, его сияние и навеяло эту песню. Размахнувшись, он бросил кольцо в дальний угол холла, и оно с гулким эхом от удара куда-то закатилось. – Ты знаешь, – сказал Рудольф, – Нэя летит со мной. И это уже решено. ГРОЗ дала добро. Но ничего ещё не решено с ребёнком. Франк пугает последствиями перелёта. Бывает, что дети гибнут.

– Как же, – Антон опешил, – разрешили? Если не разрешали прежде?

– У них шла там давняя дискуссия. И вот они решили изучить этих, ну, кто они? А вначале – нет! Без этих гуманоидов не можем и свой родной вид ни изучить толком, ни привести в идеальную норму. Да я заартачился. Сказал: остаюсь! Они мне: «Погибнешь! Не дотянешь и до пятидесяти лет. Ты и так просадил весь свой жизненный ресурс. Ради чего? Если учесть, что твоя семья там погибла». Я сказал: «Ну и хрен! Вам-то что»? Но теперь решили – разрешили.

– Здорово, – сказал Антон, но ему стало вдруг больно там, где было сердце. Он боялся заплакать, как маленький мальчик, дёргаясь губами и пытаясь унять их пляс. Если бы в своё время разрешили ему…

– Я сказал, – продолжал Рудольф, – я тут сдохну, а останусь с ней. Я больше никого не хочу терять. Я уже не выдержу.

– А они?

– Что они? Разрешили же. Говорю тебе. Да ты что? Плачешь? Антон, я никогда не говорил тебе, но не зря я полюбил тебя. Если бы не ты, ничего бы этого сейчас не было. Ну, Нэи, моей другой дочери, я так и улетел бы, не нашёл бы в себе сил, чтобы… Ну, в общем…

– Да, – пробормотал Антон и ушёл, чтобы никто не увидел, что с ним происходит.

Когда девочку Лору доставили на базу, она, как и все дети, носилась по лабиринтам как по чему-то, что не может удивлять. Точно так же она носилась с Артуром и с Нэей по местному лесопарку, а до этого также носилась по своему посёлку, где жила с Нэей до этого. Она кричала и смеялась, и все были рады ей как родной.

– Она выдержит? – спросил Антон у Рудольфа. – Франк даёт пятьдесят на пятьдесят процентов. Статистика удручающая.

– Она выдержит. Она в меня. Всё вынесет. Когда она вырастет, вот увидишь, какой красоткой она станет. Ты на ней женишься, – и он, довольный всем, засмеялся.

– Рудольф, – Антону хотелось сбить его веселье, – когда мы прилетим домой, нам придётся отвечать за всё, давать отчёт своей жизни здесь. Это же закон. Ты как? Готов? Я как-то не представляю, как можно выворачивать себя наружу…

– И что? – спросил Рудольф пренебрежительно. – Мы будем отвечать вместе, но на несколько разных уровнях ответственности. Я и то не дрожу. А тебе-то чего переживать, земной ангел? У тебя то какие грехи?

– Ну да. Что позволено Юпитеру…

– А ты? – Глаза Рудольфа насмешливо переливались, – боишься-то чего? Ты весь свой срок проспал в объятиях райских гурий.

– А зверь? – спросил вдруг Антон. Подумав о Кристалле Хагора, он вспомнил и его откровения, – он ушёл из тебя?

Лицо Рудольфа окаменело, став прежним. – Он куда-то сгинул, – произнёс он, – как только сам Хагор исчез с планеты Трол. Эксперимент закончен. Эксперимент по расщеплению человеческой личности, или что там было? Может, и Нэя меня вылечила. Вот Франк говорил, что она была страшно истощена, произошла большая потеря жизненной энергии, и это наблюдалось им ещё до её бегства отсюда. Поэтому он так переживал за неё. Но почему так было? Она же жила здесь в комфорте, какого не видела никогда прежде. Потому что она отдала мне свою силу, она замуровала зверя в его расщелине. А самой расщелины уже нет. Я стал прежним. Я знаю. Он сдох уже тогда, в том палаческом отсеке. Там была его агония, и она приняла его последний удар. Может, поэтому она и потеряла тогда того первого и не рождённого ребёнка, он нёс в себе его след – след того инопланетного чудовища, если ты в состоянии поверить, что чужеродная разумная жизнь способна таиться в обыкновенном кристалле, способна вторгаться в наш разум. Она должна была освободиться от его следов в себе. И это произошло через её муки. Я ведь и понятия не имел, что она в то время была на исходе второго месяца беременности. Откуда? Гибридизация тут уникальная редкость, хотя она и случается. Нэя до сих пор не знает об этом. Зачем ей лишние переживания? Только я и Франк. Теперь вот ты. За это Франк меня и не желает прощать до сегодняшнего дня. Он узнал, поскольку помог тогда Нэе прийти в норму. Конечно, никакого ребёнка в настоящем понимании того, что есть ребёнок, и не было. Был всего лишь зародыш в несколько недель. А вот второй уже полностью сформированный ребёнок родился здоровым, идеальным по меркам Паралеи. Я наводил все необходимые справки об этом, читал все медицинские отчёты. Его украл некий влиятельный и не раскрытый господинчик, поскольку тут идёт азартный поиск подобных великолепно-здоровых детей. Врач и не мог препятствовать тому, что мальчика забрали. Нэя осталась вдовой, по их законам любой богач имеет право выкупить ребёнка у одинокой женщины. А она сама была не в том состоянии, чтобы противодействовать. Но что было, то было. Она всё поняла и всё приняла во мне, всё простила. Другое дело, простил ли я себя сам, но это не с тобой мне обсуждать. Если бы её не пустили, я бы остался тут с ней навсегда. Я бы всё равно её вернул. Но тебе спасибо, что так произошло.

«Вернул, как же!» – грустно подумал Антон, – «не привези я её сюда, ты бы и усвистал»! – но он промолчал. – А что было в том отсеке? – спросил он.

Рудольф, поняв, что Антон знает не все, и что ни Нэя, ни Хагор не рассказывали ему жутких подробностей, спросил в ответ, – А что там было? Ничего. Когда Лора вырастет, она будет напоминанием тебе о твоей прошлой жизни на Паралее. Всё тяжкое забудется к тому времени. А она, ты заметил, как похожа на мою старшую дочь?

– Не может быть она похожа на неё. Никто не может. Никого я уже не полюблю. И не женюсь. Никогда. Я всё оставил тут. Как ты говорил, взаимная аннигиляция, испепеление, а я в разрыве между временами. Мне не надо будущего, а в прошлое не возвращался никто. Настоящее? Оно не имеет ни вкуса, ни запаха, ни цвета – ничего.

– Ну, ты же мальчишка! Сравнил меня и себя. Ты всё забудешь. И у нас с тобой ещё будут родственные отношения. Увидишь.

– А ты забудешь?

– Я уже и забыл.

– И её, дочь?

Рудольф стал глубокомысленно рассматривать пустую поверхность стола. А потом поднял глаза. В них не было весёлости, или той особой его игры, когда он, в сущности, не принимал Антона настолько уж всерьёз в своём привычном стиле, когда он прятал за насмешливостью серьёзное отношение, а за суровостью откровенную насмешку над собеседником. Взгляд его был усталым и несчастным. – Там на Земле, нам будет дано право выбора – забыть или нет. Хотя мы будем с тобой в разных уровнях чистилища, достанется и тебе и мне, само собой, не дай Бог никому. А память – она твоя. Как захочешь, так и будет.

– А ты как?

– Всё моё ношу с собой, – ответил Рудольф.

В отсеке Олега, где жил Артур, Нэя углядела кристалл с девушкой «Колибри». Конечно, Нэя и понятия не имела, чьё это изображение. Но сама игрушка показалась ей занимательной. Она долго изучала кристалл на свету, думая, что девушка с птичьими крыльями вымышленная. Как вымышленными были крылатые воины Нэиля. Артур ревниво и печально следил за её манипуляциями с кристаллом, внутри которого иллюзорно жила память Олега. Олег бросил его тут. Он не хотел такой памяти. Артур нашёл и хранил его. Ему нравилась девушка, и он не хотел её забывать. Она грустно смотрела из кристалла, замурованная там в своей уже неприкосновенной красоте. Её крылья колибри мерцали, когда грани кристалла отражали их в себе.

– Хочу взять её с собою на Землю, – сказал Артур, – не могу забыть ничего. Не хочу. А Олег не захотел. Сказал, слишком больно. Её имя он так никому и не сказал, только кличку.

– Разве она – изображение реальной и живой девушки? – удивилась Нэя. – Разве бывают крылатые люди?

– Она была реальной, а теперь нет. – Артур закусил губу, что было признаком его нервического волнения. Нэя прекратила расспросы. Рядом в прозрачной нише стояла туфелька, женская и почти не ношенная, с кристаллической бабочкой. Там же лежал и тонкий шарфик, в котором Нэя без труда узнала тот изукрашенный лоскут, что она обронила однажды, спеша на свидание с Рудольфом в один тёмный ветреный вечер. Артур нашёл. Догадался, чей шарфик и оставил себе на память. Нэя стало неловко и трогательно одновременно, что кто-то так дорожил её безделушками как чем-то для себя ценным. Она искоса взглянула на Артура, а тот, тая смущение, делал вид своей полной незаинтересованности тем, что она рыщет по нишам его жилого отсека.

– Артур, ты не мог бы отдать мне туфельку? – Нэя указала на золоченую узкую туфельку. Артур был, по-видимому, любитель забавных вещиц, коллекционер. Он открыл нишу и дал ей туфельку с сапфировой бабочкой. Такая же синяя бабочка, но тряпичная украшала шарфик. – Всё как-то забывал отдать тебе. Нашёл у входа в «Зеркальный Лабиринт» и подумал, что платочек твой, отдам. Потом позабыл.

– Я не знаю, чей это шарфик. Почему мой? Оставь его себе. Мне нужна только туфелька.