– Уже наелся! – привычно- высокомерно бросил Чапос, и администратор уступил ему дорогу. Решив не привлекать к себе внимания, он обошёл лестницу, ведущую на верх, в башню. Под лестницей находилась запертая дверь. Она являлась другим входом в ту же башню, но по запасной уже лестнице, параллельной первой, о которой не знали посетители. Недотёпистый новый хозяин даже не подумал о смене замков, и Чапос беспрепятственно открыл дверь. Поднялся по не хоженой лестнице, пыльной и не убираемой с момента постройки башни, и очутился в узком коридоре, вдоль которого и были «комнаты для утех». Оттуда явственно доносились невнятные голоса, смех, переливчатый женский и возбуждённый мужской. Ага! Недотёпа решил устроить тут подобие «Ночной Лианы», когда посетители приводят своих женщин или выбирают из тех, кто заходят сюда в поисках приключений сами.

Чапосу было достаточно одного вдоха самой атмосферы, чтобы сразу же понять, – состав клиентуры резко сменился, уровень заведения упал! Сюда слетались те, кому «Ночная Лиана» не по средствам, а уж очень хотелось соответствовать недосягаемому образцу. И Чапос заскрежетал от злости зубами, – его воздушную башню, подобную миражу из Надмирных селений, уподобили дешёвому притону, где совокупляется всякая дрянь, пусть и разбогатевшая в сравнении с основной массой простонародья.

Он быстро обогнул большую часть выгнутого полукружьем коридора и толкнул дверь, ведущую на лестницу, что вела на самый уже верх башни, когда-то ото всех закрытый, кроме него и уборщиков. Правда ещё Лирэна таскала туда подносы с едой, как самая ему приближённая, но сама там никогда не ночевала. Дверь поддалась со скрипом, осевшая от сырости, так что замок он почти вывернул из древесной плоти мощным усилием. Вошёл с колотящимся отчего-то сердцем и увидел… его бывшие, изукрашенные покои оказались превращёнными в подсобку!

Или во что-то, подобное свалке, где что только ни валялось. Какие-то коробки с посудой, горы салфеток и полотенец и прочая хозяйственная дребедень. Стеклянные двери на обзорную площадку были закрыты какими-то решётчатыми панелями, которые даже не сдвинулись от его усилия. Их прикрепили, прибили настолько прочно, что стало ясно, обзорной площадкой никто не пользуется и в ней не нуждается как в непонятном, а то и опасном излишестве. Вдруг кому в голову придёт выброситься или скинуть кого по пьяни? Он ощутил реальную боль, как всякий человек, когда обнаруживает когда-то родное пристанище, устроенное с тщанием и особым старанием, изгаженным чужаками. То, что сам же и продал, не считалось. Чужак обязан был сохранять всё в прежнем великолепии. Зачем? Явно абсурдная претензия как бы оправдывала преступное намерение Чапоса.

Чапос со знанием дела развёл костерок на полу из той дряни, что тут и была напихана, – она как раз подходила отлично как горючий материал для задуманного фейерверка. По ходу движения сюда он прихватил в одной из подсобок строительный лак в бутыли, оставшейся в числе прочей лабуды, годной для ремонтных работ, ещё с тех времён, когда «Нелюдим» и обустраивали. У недотёпы, как называл про себя Чапос нового владельца, руки до окончательного переустройства и генеральной уборки так и не дошли. Он стремился по максимуму использовать доставшийся ему дом яств в том состоянии, в каком он его и приобрёл. Лак был чрезвычайно огнеопасен, пока находился в жидком состоянии. Чапос вылил лак в разгорающийся костерок и, закашлявшись, но пока что от волнения, поскольку и дыма-то толком не было, быстро вышел, припёр дверь без возможности запереть её на ключ и бегом помчался вниз по запасной лестнице. Дверь туда он запирать не стал, предоставив тем, кто предавались своим любовным радостям, – степень искренности или продажности этих радостей его не интересовала, – могли бы быстро ретироваться вниз, к спасению, используя обе лестницы сразу.

Поскольку повсюду слонялись уже конкретно опьяневшие и окосевшие люди, исключая обслугу, но и та ошалело носилась со своими подносами и ничего не замечала, Чапос опять же, так и не встретил ни одного знакомого лица, – да их тут и не было, – и обслуживающий персонал новый, и посетители не прежние. Узкий коридор, ведущий к погребу, по-прежнему был безлюден. И он нырнул туда с чувством выполненного долга перед погибшей Ласкирой. Это была её башня, а он и так чудовищно виновен, что отдал сию рукотворную облачную мечту, в которой одна лишь Ласкира и смела жить, под распутство.

Уже в подземелье он сел, прислонившись к осклизлой стене, поставив фонарь на вымощенный плитами, неведомо кем и зачем, пол, и повторно ощутил боль в сердце. Во второй раз за всю свою жизнь он ощутил боль именно в том месте, до которого и дотронулся некогда чудовищный Кристалл Тон-Ата…

Так почему же не убил? Неужели, права Нэя, и Виснэя убил Хагор таким же оружием, или чем оно являлось? Чапос впервые осознал, что событий о той ночи, проведённой в одной камере с Виснэем, в его памяти нет! Он валялся там в полубессознательном состоянии, а ещё живой Виснэй плавал перед ним как призрак или сновидение, и речь его была темна для Чапоса. Помнил он только то, как его волокли по ступеням бесконечной протяжённости наверх, где и бросили как куль с горючими брикетами под ноги Ал-Физа…

И ведь избивая его, эта породившая его тварь знал, уже знал, что он не только не преступник, а сын… Но для воспитания, для назидания, своего рода взнос в лучшее будущее для «недоумка», – потом сам же и пояснил, – всыпал так, что из «недоумка» именно после этого ночного приключения полностью выпала, как из распоротого мешка, прежняя его наивная душа, а народилось что-то совсем другое…

Так что взнос-то не оказался в некотором роде напрасным. Чапос быстро попёр к преуспеянию. Вопрос лишь в том, какого качества и сорта оно взошло, это оплодотворённое щедрым Ал-Физом его будущее.

Уже в парке, сидя на скамье, устроенной ради отдыха на берегу реки по имени «Узкий рукав Матери Воды», он, пытаясь связаться с Рудольфом, хотел оговорить место следующей встречи где угодно, только не на окраине «Крутой Берег». Не в том дворе, зачуханном всеми последующими годами заметного упадка, не вблизи нового убежища Лирэны…

– А чтоб и ты сгорела вместе со своим именем! – обратился к ней Чапос.

Рудольф не отзывался. Чапос долго соображал, а не выкинуть ли ему эту хрень, связующую его с оборотнем, прямо в реку? И забыть о существовании оборотня точно так же, как и о прочих, – о Ласкире, о Ненаре, о Лирэне… Так же намертво, как о многих и многих, толпой безликой прошедших через пространство его жизни.

Лирэна – бывшая жрица Матери Воды

– Зачем ты так поступил? – услышал он женский и приглушённый голос, а обернувшись, увидел рядом с собой сидящую Лирэну. Кутаясь в расшитую кружевом и бисером обширную шаль, она смотрела на реку, пока что бесцветную, тяжко-сонную, под нежно подкрашенными рассветным пунцовым румянцем небесами.

Название «Узкий рукав» реке мало соответствовало, поскольку тут русло, выходя за столичные пределы, заметно расширялось. Но по остальной территории столицы река, поперёк изрезанная ажурными мостами, не была широкой, протекая вдоль улиц небедных сословий. Рядами высаженные вдоль невысоких берегов лаковые деревья отражались и розовели в её водах, по которым скользили прогулочные лодки, но никто не купался, не ловил рыбу. А уж тут, у холма, выныривая из городских ущелий, она будто расширяла свою водную грудь и устремлялась прочь, чтобы вволю надышаться среди вольных лугов, островков рощ и убегающих во все стороны дорог огромного континента, в сторону других городов и селений, не таких многолюдных. Может, и до предгорий она добегала? Того Чапос не знал, будучи географическим невеждой. Знал лишь то, что она вливалась в некий безбрежный океан, как и прочие рукава Матери Воды.

– Замечтался ты не ко времени! – произнесла Лирэна, прерывая его созерцание.

Чапос воззрился на выточенный, но чрезмерно строгий профиль Лирэны, уместный разве что надменной аристократке, чем такой вот оторве. Она собрала роскошные волосы на затылке предельно тугим узлом, как старуха, не скрытым шалью, сползшей на плечи, – не узкие и не костистые, не худые и не покатые, а без преувеличения идеальные, соразмерные всем пропорциям её высокой фигуры. И стройный высокий столб её шеи, с манящим изгибом как у водоплавающей длинношеей птицы, тоже не соответствовал по своей породистой величавости той жизни, какую она вела недавно, и уж тем более участи окраинной хозяйки домишка яств для всяких бродяг и забулдыг. Не использовала дура таких внешних данных никогда, как и своего любовного искусства, ради вкушения которого и набивались в «Нелюдим» откормленные нелюдимы, не считаясь с затратами… Так ведь и теперь не поздно. Чего, спрашивается, забилась в такую-то щель?

– Видела тебя в своём доме яств, – произнесла Лирэна, – удивилась ещё, чего ты в квартале «Крутой Берег» забыл?

– Пожрать захотелось, вот и зашёл, – ответил он, обхватывая её за талию, как ту, кто его собственность. Но Лирэна так не считала. Она оторвала его руку и отодвинулась.

– Не хватай! – в голосе звучала пренебрежительная и даже злая интонация, – За прежнее уже расплатилась с тобой, а теперь я тебе не по карману.

– Что уж так-то? – усмехнулся он. – Нет во всей столице женщины, которую бы я не смог купить. Да и на целом континенте такую вряд ли отыщешь…

– Такие женщины есть. Вот я, к примеру.

– Ты? Хозяйка дешёвой едальни? Насмешила, – тут Чапос даже взбодрился, она отвлекала его от тягостных размышлений.

– Да хоть бы и в последней развалюхе выщербленные тарелки подавала, я мужчинам не продаюсь. Завязала с этими вонючими делами раз и навсегда!

– Ух ты! – с издевательским восхищением отреагировал Чапос. – А тётушки сисястые в твоём заведении, похоже, что и нет.

– Их тело, их и душевное желание им распоряжаться. Я о себе говорю. Насытилась я по горло этой сластью, – Лирэна постучала под своим подбородком ребром ладони.

Глава четырнадцатая. «Сэт-Мон, чьё имя означает бездну».

– Ты откуда Сэт-Мона знаешь? – спросила она без всякого перехода и уставилась в лицо Чапоса своими глубокими как колодец, непрозрачными и густо-бархатными будто, глазищами. Выражение её неприязненно-холодного лица менялось в сторону заметной тревоги.

Вот тебе и отвлекла! Упоминание этого имени опять наполнило тоской с мутной взвесью, которая клубилась в нём и не осаждалась, и причиной тому была ночная беседа с Сэтом. И не только из-за Реги-Мона так было, а и потому, что все вопросы, заданные Сэту уже Чапосом, даже при том, что ответы были даны, – Сэт, вроде как, и не шифровался, – ещё плотнее укутывали непроницаемым мраком саму суть этого страшного человека.

А ведь Чапос людей в принципе не боялся. Даже оборотень с его секретами и непобедимым оружием вовсе не казался мрачным или страшным при всех своих тайнах. Тайны те хотелось постичь, а вот Сэта постигать не хотелось нисколько, – хотелось… бежать от него, куда глаза глядят и никогда его больше не встречать. Пожалуй, это был второй, реально испугавший его человек, встреченный им за всю его жизнь, не бывшей безопасной никогда. Первым был Тон-Ат, но ведь он и человеком-то не являлся. Странное существо, то ли дух в облике старика, то ли изгнанное из неведомых краёв божество, растерявшее часть своего былого могущества, но всё ещё искрящееся опасной и смертоносной аурой… Такой опасен, если ему поперёк дороги встанешь, а Чапос от дорог его опасливо отодвинулся, не польстившись и на золотые его кирпичи. Так что Тон-Ат погибельной угрозы уже не нёс, а вот Сэт… От такого и золотыми кирпичами не откупишься. Такому лишь по башке долбануть обычным уже кирпичом где-нибудь в тёмном и безлюдном переулке, а свалив с ног и разделаться окончательно. Зря он так долго с ним засиделся в доме яств Лирэны, пока светило не проклюнулось из тверди небесной. А то можно было подстеречь в укрывающей темени и…

Он ощутил даже зуд в ладонях, так нестерпимо захотелось ему уничтожить Сэта…

Обдумывая, почему же именно дом яств Лирэны предложил ему Сэт для перекуса, он спросил, отложив пока что вопрос, откуда же Лирэна мрачную эту сволочь знает? – Если ты меня наблюдала, чего не вышла поприветствовать старого друга?

– Друга? Скорее уж угнетателя и немилосердного бывшего пользователя, никогда по-настоящему так и не оплатившего мои ласки. А когда-то искренними были они, непритворно неистовыми… А как стал ты пихать меня ко всем заходящим, кто на меня глаза засаленные устремлял, да с мордобитием за неповиновение, возненавидела я тебя. И хотя подчинялась тебе потом, ненавидела тебя, как и всех остальных.

– Чего тебе платить-то было! Ты сама всё брала без спроса, чего и хотела. Обворовывала Азиру так, что она в долги влезала постоянно. Я те долги и оплачивал.

– Надеюсь, и я в долгу перед тобой не осталась. Теперь мне никто не указ. Я вот каждое утро очищаюсь в этих речных водах, на рассвете, пока не видит никто, а как очищусь окончательно, всю душу мою отполощу до последнего её пёрышка, высохну, а там и взлечу, только меня и видели. Покину эту пряно-гнилостную столицу навсегда.

– Похвально, – пробурчал Чапос, на самом деле никак не оценивая её намерение.

– Этот Сэт такая тварь, опасный он…зловещий, – сказала Лирэна, кутаясь в шаль.

– Не бойся, – взял на себя роль всемогущего защитника Чапос, – Только скажи, что знаешь о нём и где его отловить проще, я быстро отправлю его, и не на поля погребений, как всякому человеку подобает после последнего вдоха, а в пучину речную, – и он кивнул в сторону реки.

– Не вздумай и мечтать о том, – Лирэна скосила на него большие, как у стрекозы человекообразной, глаза и плотнее закуталась в непомерно просторную шаль, как в одеяло. – Ты одиночка, у тебя друзей нет, а этот… стайный звероящер. Тронешь, так другие тебя вычислят и отомстят.

– И каким же образом?

– Ты думаешь, он один тут шастал? Точно кто-то из его стаи его охранял. У них свои особые замашки, почти как у агентов Охраны Коллегии управителей…

– Так и я не прост.

– Ты-то? Да ты меня-то не охмуряй своим всемогуществом! Не девочка я из тех, кого ты когтями своими цепляешь за самую душу.

– Откуда ж ты этого… Сэта знаешь?

– А ты?

– Так… жил он в том же районе, где и я когда-то. Можно сказать, приятели по-соседски если… Неподалёку, где ты свой «Отдых» для ночных путников и затеяла.

– Ты разве там жил?

– А что?

– Я думала, ты аристократ, только изгнанный за что-то…

– Аристократ и есть, – Чапос привычно приосанился. – Изгнанный…

– Сэт нашу общину и сдал властям. Я знаю. Он как бы и агент Охраны Коллегии управителей, потому что связь с ними точно имеет, но и кто-то другой, поскольку хуже агентов. Те хотя бы законы соблюдают, выследят и сдадут властям, а эти ведут себя как беззаконные бандиты, только и бандитов они страшнее намного… Выпытывают, где сокровища, а потом всех убивают… Иногда, чтобы властям сокровища не отдавать, агенты им выдают местоположение общин, чтобы потом всё поделить поровну, а людей… никто потом и следов не находит. Но я тогда не знала ничего. И никто до времени не знал. Он у нас в селении жил какое-то время, денег у него полно было… вроде как богач, всем пресытившийся и возжелавший экзотики отведать за любую оплату. Всегда такие есть, новыми и яркими впечатлениями тоску, как болезнь вседозволенности, исцеляют. Да и знахари наши многие телесные хвори исцеляют, не только за блажью к нам и съезжаются. Нам тоже жить на что-то и надо.

– Как же тогда эти обожравшиеся, да хворые-тоскливые вас не сдавали?

– Ты думаешь, что власти ничего о нас не знают? Всё они знают. Но мы вроде драгоценной жилы, – иногда из неё черпают, а иногда и на будущее оставляют. К тому же у нас свои охранные структуры имеются, и в случае опасности мы местожительство меняли мгновенно, – поди нас найди! Как увидела я тогда Сэта толстомордого, так сердце моё и сжалось! Хоть беги! Я жрецу о том сразу же сказала; «Беду я чую! От этого Сэта кровью пахнет, и он хоть и богач разодетый, да обходительный, а кто-то ещё и другой». Но, видимо, наш жрец Чёрного владыки своё предвидение за какие-то проступки утратил, ему такой подсказки свыше не пришло. Все догадывались, что он давно уж нарушил обет целомудрия, и Чёрный владыка лишил его контакта с собой. Мне же Мать Вода пришла в видении и топила меня в чёрной болотной воде, давая понять, что нависла беда. Я прометалась полночи и помчалась к своей мамушке-наставнице, нарушив запрет её тревожить. Она с размаху меня ударила по лицу так, что я упала. «Жди», – говорит, – «Как прибудет жрец, о том и скажи ему. Ударила же я тебя из-за того, что в тебе неверие в покровительство со стороны нашей Матери Воды. Она тебе дала понять, что ты полна чувственного нечестия и желаний порочных. С этим лучше разберись. Или уж уходи, куда тебя и влечёт. Тебя тут никто насильно не держит». Пришлось ждать, когда произойдёт встреча со жрецом во время очередного служения. Я ему о том же рассказала. Не нравится мне этот пришлый, поскольку у него за видимым лицом тёмный лик скрыт, и я это ощущаю… «Нет», отвечает, «Никаких знаков мне не явлено. А ты ступай к нему, как он того и хочет. Он не ради похоти явился. Для этого дома любви есть. Ему отрада для усталой души требуется. Поделись с ним своим светом, которым тебя Мать Вода питает, как и своей влагой каждое утро, когда ты в её животворной жиле купаешься».

– В какой жиле? – опешил Чапос, увлечённый её повествованием.

– В реке значит.

– Так вот для чего ты каждое утро в реке купалась в любую погоду?

– Привычка всего лишь. Я от благодати Матери Воды после всего случившегося отлучена. А то, что твой «Нелюдим» на берегу реки стоит, как же я обрадовалась, помню. Подумала сдуру, – в этих местах придёт ко мне исцеляющая любовь…

– Дальше-то про Сэта расскажи.

– Я жрецу говорю; «Душа моя не открывается ему навстречу, не могу я его светом одарить, задыхаюсь с ним рядом… до тошноты. Нет с ним контакта! Он заколочен наглухо! Не за исцелением души прибыл этот человек. Тёмные мысли истекают из него, как грязь из щелей забора, за которым он и прячет ту погибель, что для нас принёс». «Так услади его горечь и дай ему облегчение! А грязь его Мать Вода с тебя смоет! Ты сама мне лжёшь, поскольку затаила мечты о молодом и желанном тебе красавце, поэтому твоё пробудившееся женское сластолюбие блокирует выходы из тебя очищающей девственной эманации»! – прав он был, любви я жаждала настоящей и взаимной…

– Так и послала бы ты этого ханжу! Или парни поблизости не обитали? Он из себя-то каков был, жрец твой?

– Парни те, кто поблизости жили, меня не тревожили. А лик жреца не видела я ни разу. Он всегда в маске был. Я лишь голос его знала, прикосновение горячих рук узнавала и веяние его силы ощущала. Он надо мною власть имел такую, что перечить ему я не смела. К тому же, доходом пренебрегать, означало пренебрегать благополучием всех. Вот я и…

– Услаждала горечь Сэта? Тем же способом, как наши недотроги в нашем «Нелюдиме», который я в обгорелый остов превратил, ублажали приверед-нелюдимов?

– Только не твоим паскудным пониманием постичь те законы и обычаи, по которым мы все там жили. Он был гость и сделал большой взнос в общину, а не мне лично или жрецу.

– Так и в чём отличие-то, я не пойму? Ты за плату, и девочки наши за плату. Чего ж боишься того, кого за конец его держала… Видеть мужика в наготе, постичь все его прихоти, и бояться?

– Ничего это не значит для таких существ, как Сэт и ему подобные звероящеры… Не ради приобщения к небесным наслаждениям он к нам и пришёл, и права я была, а не жрец корыстный… Он всё понял, потому и сбежал вместе с сокровищами, а меня толкнул к Сэту, чтоб и тут свой прибыток не упустить! Такой же звероящер оказался!

– Помнится и меня такой кличкой не раз обласкивала, как злилась… И что же общего у меня с Сэтом и жрецом твоим?

– Избегай ты его. Не знаю, чего ему от тебя надо, но пришёл он в моё заведение для того лишь, что меня отследил… наведёт на меня своих уже потрошителей…

– За что? – Чапос испытал странную смесь страха, удивления и неверия к её словам. Неверие относилось к ней, зачем она сдалась Сэту? Страх возник за себя, Сэт его сильно встревожил. А удивление, что она знала, кто такой Сэт. В то время, как сам Чапос до сегодняшней встречи с ним того не знал. Да и длинный кошмарный разговор с Сэтом обдумывать, невзирая на острую необходимость, не хотелось из-за навалившегося утомления, усилившего хроническую уже апатию.

Что связывало Лирэну и Ал-Физа

– За то. Меня сам жрец Чёрного владыки выдал, а вернее, продал Ал-Физу за возможность самому скрыться подобру-поздорову, а Сэт думает, что я сокровищницу общины где-то перепрятала. Было б так, стала бы я… в грязи такой топили, через целый каскад свирепых насилий вниз опустили, что все ароматы и сладость жизни чуять разучилась… Не Азира бы, не сидела б я тут теперь. Она мою жизнь и вымолила у Ал-Физа…

– И как же она сумела-то? У самого Ал-Физа? Если уж в тебя вцепились его умельцы, не то, что клад ваш общинный, все клады континента ты бы выдала им, даже не зная их местонахождение, – ухмыльнулся Чапос. Опять же не потому, что ей не поверил, а потому, что безразличие он питал ко всем сокровищам мира, где б они ни таились. Со своим-то сокровищем не знал, что делать. – На кой ляд Ал-Физу сдались ваши жалкие сокровища.

– Не ему, а всей Коллегии Управления, казнохранилищу всего континента они нужны. Чего тут непонятного?

– Азира была той самой подстилкой, о которую Ал-Физ грязные подошвы свои вытирал. А ты говоришь, упросила она его. Нужду он справлял на её запросы, вот что!

– Не так! Он любил её последней своей любовью, на какую способен ещё был. Может, и не так ярко, да сладко, как прошлым его утехам перепало, но тоже… Азира довольна им была.

– Чего-о? – Чапос презрительно откинулся на спинку скамьи, удобную как у дивана. – О какой любви речь из уст особой девы, да ещё по отношению к самому знатному распутнику целого континента?

– Не о любви, конечно, речь в том смысле, каков изначально и присущ этому слову. Имею в виду род привязанности. Чем-то Азира была ему близка и долгие годы он её от себя не отпихивал. Может, и блажь такая вот имелась от пресыщенности. Бывает же и такое, что объективная никчемность владельцу подлинных ценностей мила по причинам сугубо сокровенным. Мне к чему о том знать? Ведь и у тебя, как я подозреваю, некая блажь тоже в голове твоей имеется. Много кем обладал ты, да есть же и такие, которые тебе доступны не были. А тяга именно что к недоступному порой перевешивает все скопом доступные сокровища.

– Сокровища, – повторил он, – ты что ли сокровище? Или Азира им была? Шлюхи вселенские… и как только шкура ваша выдерживала все те встряски, которыми вас и сотрясали… У тебя-то, как гляну, оболочка твоя всё также приманчивая… а уж сколько тебя трепали, того и я не ведаю. А и то, что знаю, достаточно, чтобы подивиться тому стойкому материалу, из которого тебя изготовили. Ну есть змея скользкая да чешуйчатая… а ведь нет! – он ухватил её за руку, – Нет на тебе никакой защитной чешуи, ручонка у тебя атласная, некрупная, нерабочая… не деревянная и не металлическая, как у иных тягловых баб оно бывает. Саданёт такая, с ног свалит, если удара не ожидаешь. Повидал я в своей жизни и таких, и сяких, а вот такую как ты не приходилось… Попадись ты мне девочкой чистой, да первым рукам послушной, пошёл бы с такой в Храм Надмирного Света…

– Доступа таким, как ты, ко мне в ту пору и быть не могло! Размечтался, кобель шерстистый! Ты всю жизнь в нечистотах роешься, а я была девушкой тончайшей и неприкосновенной, как цветок надводный… я по ночам светилась, как недосягаемая Корби-Эл в полноте её сияния, когда её Лаброн тёплым светом своим лишь и смеет касаться…

– Чего ж тогда Ал-Физ на тебя не позарился? Вроде ты и моложе, и краше Азиры-то…

– Он после своих ублюдков – прислужников побрезговал бы по любому. Ему чистые и ароматные девственницы поставлялись, а тут истерзанная, да обесчещенная вся… к чему ему такое? Я от телесного ущерба отходила, ох и долго! Только ведь не из-за них, а по твоей вине мне неплодной жить суждено. Не дал ты мне родить себе деточек. Вначале мальчика с гребнем на головёнке, а потом и девочке рыжекудрой… Ты не дал им появиться на свет…

– Да откуда ты знать-то могла, кто родился бы, мальчик, девочка, – передразнил он.

– Тебе знать того не дано, а я знала… У меня особые навыки развили, да и природные задатки я имею.

– Ну и рожала бы, коли так мечтала…

– Чтобы меня повторно выставили на аукцион, как падшую, а ребёнка забрали в Департамент детства? Сам же сказал; не нужно тебе дитя злосчастное от девы особой. Не дал стать мне матерью, а вот бледной пискле такую возможность предоставил, да ещё платье ей бесценное подарил… Как же Ненаре я завидовала, ребёночка себе родит, а мне уж не суждено… А ты-то думал, идол гребнистый и похотливый, что я к тебе ревновала эту тупенькую и нерасторопную раскоряку? Да вовек ты мне не нужен!

– Чего ж так… раскоряка… Хорошая девочка, ладненькая такая…

– Ага! Кривоногая она! Как не заметил-то? Или уж от постоянного мельтешения девок перед глазами, ты и различать-то их одну от другой разучился? Я брать её не хотела, так она на коленки бухнулась, руки зацеловала, забормотала, что пропадёт без денег, что жених того и гляди умотает в поисках другой невесты, а у неё-то самой нет ничего, даже короба невесты… Что будет для меня самой послушной и любую мою просьбу исполнит. Ну и сжалилась я. Пригляделась, вроде бы, девочка чистая, личиком смазливая, а ноги… да не ногами она ублажала скотов-нелюдимов. «Будешь наушницей моей»! – так ей сказала. А она и рада, на всех доносила, следила за каждым промахом всякого, кто и что себе утаил, что с собою утащил. Свою же подругу выдала, когда та хотела прикрыть своего возлюбленного повара – вора, да там все воры у тебя были. А та Лукса, оторва, бросилась на меня с ножом столовым! Лицо изранить хотела! Голову ей затмило, что сдали её жениха -повара хупам, когда он целую машину продуктов хотел на сторону продать, а на бандитов уличных всё свалить. Я стойку с дорогой посудой опрокинула между собою и Луксой, стала швырять в неё, что под руку попалось, лишь бы защититься от разъярённой кошки. Грохот и визг… Наши служащие примчались, скрутили её, а она ножом машет, изо рта пена, одному рабочему так и поранила руку. Я могла бы и её отдать хупам за нападение и обвинить её в намерении убийства, раз уж свидетелей полно было, а я? Я её пощадила, всего лишь уволила и за разбитую посуду заставила заплатить. Но разве моё великодушие, мою снисходительность и мою заботу о них же кто-то ценил? Одна Азира меня и оценила. Она необразованная была, плохо разбиралась в тонкостях коммерческих, потому и схватилась за меня и полностью мне доверяла. А ты злился, что я не позволяла тебе её обманывать. Ты ведь хотел все убытки на неё одну сваливать, а себе всю прибыль целиком. Но я служила честно, как тебе, так и ей. После её исчезновения я по-прежнему проявляла неустанную заботу о твоём заведении, как о своём личном добре.

– Вот-вот, ты и считала моё добро своим личным. Да мне не жалко было, Лирэна! В такой уж период жизни ты мне попалась, когда значимость денег для меня стала ничтожной… Не знала ты меня прежде, не то бы ты пела. Пикнуть бы тебе не дал против себя! За везение сочла бы ботинки мои почистить, а близость со мной за великое счастье бы почитала…

– Я знала, что мой труд и мои затраты никто не ценил. Все твоя челядь считала, что я всех подавляю, а сам ты меня за воровку считал. А уж женскую преданность ты и вовек не считал ценностью, покупную ласку от бескорыстной никогда не отличал. Зато кривоножку Ненару оценил вдруг…

– Не ври! Оценщица нашлась. Ух, и беспощадные же у тебя глаза, Лирэна! Не замечал я, что у Ненары ноги кривые. Ладные ножки, крепенькие, и девочка вся была как спелое ядрышко… сладкое.

– Ядрышко, – у Лирэны губы скривились как от проглоченной кислятины. – Жрал их как скот какой, хрупал ими, вот уж реально как орехи щёлкал, ненасытный звероящер! Я все недостатки твоих рабочих шлюх и маскировала! Кому тряпки в корсет набивала, если грудь плоская, кому рожу малевала, если бесцветная как моль, кому талию утягивала, если девчонка палке обструганной подобна и формы у неё никудышние, но лицо-то привлекательное. А этой тихоне подленькой подобрала платье чуть длиннее, чем прочим, сойдёт! Пусть уж заработает, если не соображает, что потом-то сама же отвратится от всякой любви уже. Материнству всякой женщины я завидую. Коли уж не быть чистой почитаемой жрицей, ласкаемой самой Матерью Водой в даруемых чудесных видениях, – ласк и неги таких обычной-то женщине никакой самец неутомимый не доставит, – тут бы и стать матерью… Ведь нет у тебя жены. Чего ж меня в Храм Надмирного Света не повёл? Разве была хоть одна из твоих подавальщиц своего же известного лакомства равной мне?

Она задохнулась, умолкла. Нашла руку Чапоса, сжала.

– Да мало ли что я орал в гневе, – оправдывался он. – Захотела бы по-настоящему, родила б ребёнка. Разве ж тебя на аукцион выставляли? Когда? За что?

– Не успели. Ал-Физ приказал отдать рабовладельцам после следствия. А там на самые отдалённые угодья сослали бы, где мошкара из ближайших джунглей кожу до язв разъедает, а палящее солнце чернит и сушит её уже навеки. И не живут там долго. Зато вызревают в тех местах самые ароматные и сладкие фрукты, спеют самые лакомые злаки.

– Как же с Азирой ты столкнулась, где?

– Пришла как-то Азира к Ал-Физу в его служебные апартаменты, а меня как раз военный уводил с допроса. Она спросила, кто такая? Ал-Физ ей; «Жрица Матери Воды, бывшая». Она; «Дай погляжу на неё внимательнее. Не видела их никогда». Он военного отослал, а меня оставил ей на погляд. «Замученная какая-то», – так она сказала. А он ухмыляется; «Она на меня не в обиде. Я её и пальцем не тронул. Не повезло ей, что сразу у меня не очутилась, а теперь-то уж везения не будет и вовек. И ведь продолжает верить в высшую защиту своей поверженной богини». Тут он ухватил меня жёсткими пальцами за подбородок и говорит; «Если вспомнишь, где сокровищницу общины запрятала, будущему хозяину тех плантаций, куда тебя и запихают, где со скотиной в одном сарае запирать будут на ночь после работы весь день под палящими лучами, о том не говори. Он сокровища захватит, а тебя убьёт непременно. Любой ценой и хитростью добейся, чтобы ко мне попасть, чтоб одному мне ту тайну доверить. Тогда я тебя освобожу. Награду получишь. А нет, не будет тебе оттуда выхода, если только в Надмирные селения». Я ему; «Не знаю я никакой тайны. А если б знала, то и тогда – выдать или не выдать, итог один и тот же. Меня бы наши быстро отловили и умертвили». «Да тебя и тут, в подземных лабиринтах этого дворца, умертвили бы, если б не моя к тебе снисходительность», – так он сказал. – «Я красивых женщин всегда жалею, так что тебе хоть в этом повезло». Азира ему; «Я о красоте жриц Матери Воды другое мнение имела. А эта-то… Глядеть не на что». А он так зловеще ей; «Поглядел бы я, как сама ты выглядела бы после того, как пообщалась с моими зверями-охранителями. А вот этой девушке пришлось». Потом меня военный увел в подземный каземат, а уж как Азира упросила Ал-Физа меня отпустить, не знаю. Мне она сказала, что выпросила отдать меня за какую-то услугу, для него ценную. Он колебался; «Зачем она тебе»? Она; «Девушка по виду крепкая, по глазам смышлёная, для хозяйственных нужд и целей пригодится. Я же новый дом яств обустраиваю, мне помощница образованная, да безотказная нужна. Ведь жрицы Матери Воды получают такое образование, – не всякая аристократка с ними сравнится». Он долго смеялся; «Понял, какое образование ты имеешь в виду и для каких нужд она тебе. Забирай, если выживет. Толку-то от неё теперь. Не знает она ничего, по глазам её понял. Жаль не сразу о её поимке узнал. Зря только девчонку и попортили». А у Ал-Физа дар был, в душе людей читать их тайны…