Она обиженно замерла, но подумав о чём-то своём и совсем невесёлом, встала и прошлась вдоль стеллажей с минералами. Она была очень стройна, высока. Со спины похожа на ту девушку Арсения, на Олу. И такая же внешне холодная. Внезапно она развернулась к нему. – Так вам не нравится платье? Я могу и снять. Может быть, без него вы измените своё мнение обо мне…

На ней остались кружевные штаны и короткая сорочка, в которую она запихала грудь, сдавив тканью её впечатляющий объём. Он хмыкнул, – А перед Арсением ты в подобном виде не расхаживала?

– На работе?! Как вы это себе представляете?

– Как? А вот так…

То, чем Лата обоснованно гордилась, дочь предпочитала маскировать тугим корсетом.

– Не стоит тебе столь утягиваться, – произнёс он, освобождая её наследственное природное украшение, безусловно красивую и к тому же девственную грудь, из тисков узкого белья. Она поспешно закрылась руками и отодвинулась на другой край дивана.

– Дайте мне обещание, что пойдёте со мной в Храм Надмирного Света, как и обещали, когда купили себе рубашку ради меня… а потом уже я позволю вам прикоснуться к себе чуть ближе.

– Да ты и впрямь умалишённая, – засмеялся он. Она натянула на себя сорочку и, забыв о корсете, принялась за платье.

– Я хочу уйти…

– Хорошо. Я провожу тебя до дома, поскольку на улице ночь.

Иви опять села на диван, пребывая в смятении, – Нет. Я пришла, чтобы остаться…

– Тогда снимай всё, – потребовал он, – я хочу тебя видеть. Может, я тебя и не захочу. Не заходись от страха.

– Я никогда и никого не боюсь. Просто я… не знаю, поймёте ли вы. Я отлично знаю себе цену, вот и всё. Если я захочу, любой тут, самый образованный и высокопоставленный задохлик станет моим. Но я никого из здешних не хочу. Вы другой, не подумайте, что я и вас отношу к категории всех остальных. Вы человек штучный. Таких тут несколько и наберётся. Но мне кажется, что вы не нуждаетесь во мне. И я не понимаю ваш сговор с матерью.

– Всё ты понимаешь…

Никакого стыда не было и в помине, платье она сняла деловито и ловко, сохраняя недовольным своё личико хорошенькой, а трафаретной куколки. Фигура не обманывала ожиданий. Он знаками показал ей, чтобы она повторно оголила грудь. Она подчинилась с заметной внутренней зажатостью. Грудь расползлась округло и беззащитно, явив себя зрителю, в котором не было к самой девушке ни малейшей нежности. Обильная природная красота Латы, по сию пору не обглоданная прожорливым местным Хроносом, щедро пролилась и на дочь, что бывает далеко не всегда.

Умерший папаша при своей жизни был хлипким, с большой головой и со вселенски-мудрым равнодушием на невыразительном лице. Он не был стар, но и молодым не казался, скорее хронически больным. Последнее не могло быть правдой, учитывая его прыть на молодых женщин и сотворение за пределами заброшенной семьи троих детей. Его устранил кто-то неизвестный, скорее всего, из тех, кто обитали в «Лучшем городе континента», как только выявили его связи со службой охраны Коллегии Управителей. Он был опасен не только для пришельцев из подземного города. У них шли свои запутанные и многолетние битвы. Он служил интересам тех, кто в пределы города носа сунуть не мог. Быв талантливым учёным, он долгие годы рыл тайные подкопы к глубоко запрятанным тайнам того конкурентного клана, кому противостоял Ал-Физ со своей группой. Но оставался неуловим. И рыл подкопы, понятно, в переносном смысле. Он изучал, наблюдал, систематизировал и доносил своему господину то, что сумел понять. Если бы не обнаружилось его личное знакомство с Ал-Физом, то ещё долго ничего бы и не вскрылось. Следить за ним стали только после того, как он пьянствовал с Ал-Физом там, куда не было доступа тем, кого именуют простолюдинами. За ним стали следить. Человека, как оно зачастую и бывает, сгубили пороки, прокусившие его талантливые мозги.

– Подойди…

Иви подошла, и он стал с любопытством рассматривать её, зная, чьё она была творение. Гибкая красотка с неприятным характером, ничуть не похожая на тонконогого папашу с прокисшим лицом. Это была одна из тайн мамы Латы, принесшей осчастливленному мужу свою дочь-первенца, прошитую генами всеохватного, невероятного, не обошедшего своим вниманием ни одну девушку, попавшую в его фокус зрения, Ал-Физа. Девочку, так и оставшуюся единственной в их семье, законный папа не любил. А настоящий родитель о ней и знать не хотел. У него таких дочек по всей Паралее гуляло столько, что всех и не упомнишь. Он был как щедрый сеятель, если не доброго и вечного, то прекрасного по любому. Единственное исключение, которое Рудольф знал лично, – Чапос с благородной приставкой к имени от благородного отца – профессионального охранника, не сумевшего сохранить Ксенэю и понесшего кару от беспощадного, загадочного Тон-Ата. А муж Латы как уловил её вечную мерзлоту в отношении себя, так и породил других детей на стороне, чтобы оставить свою поросль на Паралее для будущего. Оставил им всё, что нажил в тяжком и смертельно-опасном труде, умышленно не оставив ничего Лате и дочурке. Кроме долгов. Всё хитро скрыл, всё продумал. Вдова сунулась и получила в лицо его посмертный кукиш. Как о том узнал Рудольф? А просто. Слухами Паралея полнилась, как и свойственно всем живым и говорящим информационным системам. Генетические же данные Иви и Олы, которые собирали обо всех работающих в «Зеркальном лабиринте» сотрудниках – трольцах сами земляне, выявили родство двух девушек по отцовской линии. Они обе, так уж случилось, служили у Арсения, и тот однажды пришёл с обнаруженной им странностью к Рудольфу. Арсений долго удивлялся тому, в чём и сам был небезгрешен. А Рудольф удивлялся уже невероятной улыбке, или насмешка это была? Судьбы, сведшей красивых девочек блудливого папы в одном месте. Они, кажется, меж собою не общались никогда. И знать ни о чём не знали. После удаления от себя Олы Арсению было тяжело видеть в своих лабораториях лаборантку Иви. Он её тщательно избегал, поскольку имел не совсем нормальную психику. Страшно страдая после Олы, он так и не избавился от жалящей памяти о ней. А видя Иви, он ощущал, как скрытое жало больно кусает его, поскольку лаборантка, о том не ведая, напоминала о родстве с Олой и о беспощадном аристократе забыть не давала.

Арсений в привычной роли благообразного предателя

По наивности Арсений считал, что всесильного в рамках Паралеи Ал-Физа сгубил Рудольф. Каким тайным образом Рудольф проделал это, Арсений не знал, знать не хотел. Он вздрагивал даже от самой мысли о возможном убийстве отца Олы, сопричастным которому мог быть и сам. Рудольф ненавидел чистоплюя за само подозрение его в том, чего никто из землян не совершал. У Ал-Физа были более близкие враги-друзья. Поэтому-то Арсений с радостью дал разрешение на увольнение Иви. Её неявная тень, промелькнувшая в запутанных коридорах, шорох или смех в соседнем помещении напоминали пришельцу-меланхолику о сестре и об отце девушки, о которых она ведать не ведала. А скажи кто, она бы лицо тому расцарапала. Как только пришёл запрос из службы охраны города о том, насколько Иви-Хонг является ценным кадром для него? «Хороший» Арсений ответил, ничуть не ценный. Ненужный даже. К чему ему были снующие туда-сюда девушки, вечно лезущие на глаза и путающиеся под ногами, он искренне не понимал. У его подчинённого мужского персонала имелись и руки, и все пальцы на них для несложной работы, выполняемой Иви. Всё одно все нарушали дисциплину на вверенном Арсению объекте. За это он решил увеличить им нагрузку. Иви уволили, Арсений вздохнул с облегчением…

– Арсений тебе нравится? Как мужчина?

– Не знаю. Он не любитель девушек. Как начальник и как человек очень нравится. Он добрый, даже мягкосердечный. Все наши этим пользовались. Некоторые даже не приходили на работу. Антон, например, или ваша дочь… Простите, но опять случайно вырвалось. Да и многие не служили, а только числились. Одна я служила ответственно, аккуратно исполняла все служебные обязанности, – воспользовавшись разговорной паузой, она отпорхнула в угол дивана и прикрыла свою грудь уже снятой сорочкой.

– Вот тебе и досталось за твою исполнительность. Ты, видимо, так ему надоела своим мельтешением, что он за тебя и не пожелал вступиться. Он же сыч из дупла.

– Кто такой сыч? Что-то очень плохое хотите сказать?

– Нет. Сыч – птица, любящая одиночество. В древесном дупле обычно и отсиживается. Как Арсений у себя. Он же рад был, что вокруг пустота, а он как каторжник один за всех делал работу.

– Я такой птицы не видела никогда. Но вы же всюду путешествовали. Континент велик. Ар-Сен бы заступился. Он не смог, я думаю, выгнать хоть кого. Если он не был требователен даже к прогульщикам, то ко мне он хорошо относился. Как к родной. Дарил подарки даже.

– Никто к тебе не относился хорошо. И никому ты не была родной. А подарки Арсения – дрянь! Выбрось их, поскольку они подарки вечного предателя. Один я подарю тебе настоящий подарок. Иди ко мне!

Девушка послушно подошла. Возбуждаясь, он сжал её. И хотя она не отзывалась на прикосновения заметно выраженным чувством, было ясно, – ласка ей, в общем-то, привычна.

– Почему Ар-Сен – пре-едатель? – голос у неё дрожал и окончания слов проглатывались. – Он ме-еня не пре-едава-л.

– Он тебя предал. Он же не мог не понимать, на что обрекает девушку, чью мать выгоняют прочь? Надо развивать в себе тонкость восприятия других людей, понимать, какие они под своими игровыми масками. Что же хитрая мама не учит тебя жизни?

– Разве она хитрая? Она же дура!

– Ответ неправильный. Мать у тебя не дура. Ты хотела бы стать заменой Нэи? Я же одинок теперь, – вкрадчивые прикосновения оставались без отклика на них со стороны девушки-игрушки.

– Заменить Нэю? Но я же не умею шить таких платьев!

– И опять ответ неправильный. Разве я любил её за платья?

– А за что? Что в ней было особенного? Она была хуже меня, разве нет? Старше, меньше ростом.

– И поэтому ты считаешь, что ты для любого – бесценный подарок?

– У меня много друзей. И ни один из них не отказался бы, предложи я кому из них более близкую дружбу. Но я не считаю ни одного из них ценным приобретением для себя.

– Чем же ты с ними занимаешься?

– Гуляем вместе, танцуем, когда есть деньги на дом яств. Да и так…

– Ты знаешь, что один твой друг сидит в тюрьме за убийство соперника?

– Где он сидит?

– В доме неволи.

Она поёжилась, – Мне страшно! Пожалуйста, не надо об этом.

– Почему тебе страшно? За свою вину, пусть и невольную?

– Разве вам не страшно само упоминание о доме неволи?

– Нет. Я живу вот уже много лет в самой настоящей тюрьме.

– Где? Что есть «тюр- ма»?

– Термин, обозначающий дом неволи.

– Всё это игра словами. Я о настоящем доме неволе думать не могу, в животе холодеет при одной лишь мысли…

– И я не об игрушечном. Ты, едва начав взрослую жизнь, стала виновницей гибели двух человек.

– Двух? Ведь был убит только один…

– А второй будет казнён следом. Ты настолько любишь внимание мужчин? А самих мужчин ты любишь?

– Как можно любить каких-то абстрактных мужчин? Любить можно только кого-то одного.

– Ответ правильный. За него тебя можно поцеловать.

Поцелуй имел вкус слёз. Они выкатились из круглых глаз, не умных и не глупых, а бессмысленных как у птицы. Были ли они несчастны? Наверное. Ведь стыд её не был птичьим. – Я не встретила пока ни одного мужчины, кому позволила бы то, о чём вы подумали, – она села на его колени и без всякого чувства обняла за шею. Как манекен.

– Но ведь ласкалась же? Любишь вот так играть, как со мной?

– Играть люблю. Мне нравится возбуждать то, чего я никогда не стану удовлетворять. Нравится, когда меня хотят… А кому уж очень сильно захочется, пусть покупает мне самое дорогое зелёное платье для ритуала в Храме Надмирного Света. А я ещё подумаю, хочу ли того я.

– Я не собираюсь покупать тебе зелёного платья для дурацкого ритуала в Храме. Мне ты всё откроешь и без всякого ритуала. Разве нет?

– Зачем мы так долго говорим и говорим?

– Какое же сближение без предварительного задушевного общения? Мы должны погрузиться в душу друг друга, а уж потом всё прочее. Как тебе в моей душе? Не тесно? Или, наоборот, боишься захлебнуться?

– Не знаю. А тебе как?

– Мелковато, если честно. Нырнуть, по сути, и некуда. Женщины они как водная стихия. Есть чудесные чистые ручейки, есть тихие глубокие реки с мягким песчаным дном, а есть быстрые и каменистые. Есть восхитительные озёра, словно бы само небо пролилось на нижнюю планетарную твердь. Бывают и преступные женщины, как болотная трясина, полная гнили. Или неохватные как океаны. Тогда и жизни не хватит, чтобы разлюбить. А бывают океаны и подо льдом, куда нырнёшь и пропадёшь. Поскольку мир там, чуждый человеку. Вот и у вас есть такая штучка «Мать Вода». Вы замуровали её в бутылку, а она вам мстит отсутствием любви.

– Что-то слышала о ней. Дорогая очень. Её только богатые и аристократы пьют. Да и то редко, поскольку она мстит за слишком, как вы выразились, глубокое погружение.

– Но и им она не даёт никаких тайн, возвышающих человека.

– Я бы попробовала глоточек. У тебя нет? Говорят, она дарит забвение.

– Разве у тебя что-то болит? Она накачивает избыточной сексуальной энергией и потому к ней прибегают те, у кого проблема с потенцией. А если и без того всё в порядке с этим? Ну что, моя куколка? Тебе приятны мои ласки? – игра не хотела превращаться, как в случае с её мамашей, в нечто большее. Он не собирался её трогать. Просто проучит и отпустит. Никто так и не ответил за гибель его дочери. Прыткая недоразвитая хулиганка не была причастна к зловещим играм чрезмерно переразвитого «Созвездия Рай», но именно она издевалась над маленькой его Икринкой, хотела её утопить.

– Да, мне хорошо с тобой, – ответила Иви, явно не испытывая приятных ощущений.

– Ответ правильный. Умница моя. А теперь продемонстрируй мне пару соблазнительных поз, а я выберу, какая и доставит мне желаемое удовольствие…

Без всякого ломания она на выбор предоставила требуемый обзор, так что было яснее ясного, такие игры ей привычны и приносят удовольствие. Насколько далеко она заходила, требовало проверки.

– Дай слово, что всё ограничится лишь поверхностным касанием, – проговорила она капризно и чувственно. – Я и сама люблю такие ласки… Я всё умею без самого процесса вхождения вот сюда, – она легла на спину и указала жестом, что имела в виду, без всякого стыда, поразив своей опытной развращённостью. В раздумье Рудольф стащил с себя майку и всё остальное.

– Ну нет. Я не предоставлю тебе такой хитрой возможности. Ты нужна мне не как игрушка для осязательного баловства, а как настоящая женщина.

Едва он прижал её к себе, как она затряслась от страха, учуяв, что прежние игры, практикуемые среди молодых дружков, востребованы не будут. Трясучка ненужного тела была ему неприятна. Вся её словесная бравада улетучилась. Она стала тою, кем была. Глупой девчонкой с подпорченной душой, но нетронутая телесно. Возбуждение возникло само по себе без согласования с нежеланием ума и требовало своей необходимой разрядки, так долго не получаемой. Краем глумящегося над девушкой сознания он опять пожалел, что не настоял на прибытии к себе её мамаши. Та была на всё готовая в отличие от подсунутой трепещущей жертвы. Птичья телесная хрупкость жертвы, унизительная беспомощность вызывала только одно желание – отпихнуть её от себя поскорее и подальше. Закрыть за ней дверь и поскорее оказаться в подземном бассейне, чтобы утопить в нём постыдное воспоминание о сделке с самкой крокодила – чадолюбивой мамашей. А сам бассейн после этого продезинфицировать.

Обоюдно-позорное сближение

Неожиданно та, кого он принял за жертву, вполне привычно ощупала то, что было к ней прижато, и он уловил в её исследовании определенный опыт по изучению мужских достоинств у других парней. Наверное, тех из своей свиты. Маменьке было и невдомёк, в какие игры играло её «чистое дитя». Мама следила за чужими играми. – Не трогай меня по-настоящему… Я дам тебе возможность разрядки по-другому, я умею…

– Часто упражняешься в этом, тайная жрица Матери Воды? – изумился он.

– И что такого? Это будет взаимно, потому что я так люблю тоже… – пожалуй, и самой мамаше было чему поучиться у своей невинной дочки.

– Почему же никого не любишь уже по-настоящему?

– Я не дура до ритуала в Храме подставляться… – но смолкла, осознав ситуацию, в которой пребывала.

– Мне не нужна игривая жрица воды, мне нужна полноценная женщина прямо сейчас…

Она сделала попытку выскользнуть из хватки, назвать любовными объятьями железный зажим его ручищ было трудно. И тогда он оттолкнул её. Возникшая сильная похоть от долгого воздержания была сама по себе, а его холодность на грани отторжения от девушки сама по себе, и они не отменяли друг друга. Ему хотелось совсем другую девушку, пусть не такую и красивую, как Иви, а искреннюю и трогательную. Пусть нелюбимую, но, чтобы было желание её ласкать и утешать. А миловать куклу с надутыми шарами идеальных грудей не получалось, как и употребить без всякой взаимности. Он провёл пальцами по нежным контурам её наличного, слов нет, чудесного тела, и оно не казалось одушевлённым. В него забыли вложить душу. Или же сама девушка ивушка душу оставила маменьке на хранение, боясь и её омрачить постыдной сделкой. Мамаша дала жёсткую инструкцию, и дочка прекрасно владела собою. Пересиливая возникший страх, она ласкала то, что и было к ней устремлено, и в её прикосновениях отвращения не было. В ней присутствовало раздвоение, – страх и любопытство всё познать до конца. А поскольку девушка Иви была очень хороша собою, шанс утраты самоконтроля с его стороны был нешуточным.

– Ты очень мне нравишься, но прошу тебя, не надо в меня входить… я не переживу…

– Переживёшь, – сказал он насмешливо, – войдёшь во вкус, будешь ещё и требовать, забыв свои прежние игры для томящихся юнцов. Ты точно не приближала ни одного из своих дружков по-настоящему?

– Я никогда не переходила черту. Я не падшая.

– А кто ты? Если пришла не по влечению сердца? Потому что мама твоя так решила. Зачем ей подчинилась? Или тяга к знаниям так велика в тебе, что ты готова ради Академии на всё?

Из агатовых глаз, похожих на крупные бусины полились слёзы, но выражение лица не менялось от плача.

– Гордишься своей нетронутостью? Ну и чего она стоит? Чем ты лучше тех, кого травила и презирала?

– Если бы не мама, я бы уехала, бросила эту Академию. Другие же живут за стеной…

Играя, важно было не переиграть, он не хотел разрушать её девственную оборону, ломать сопротивление, которое будет обязательно. И тут она сказала, – В отличие от твоей дочери я пошла на это вынужденно, а не по зову падшей натуры.

Он оттолкнул её от себя. Нелепые кудряшки разметались нимбом вокруг головы.

– Дрянь! Ты даже не представляешь, насколько важно, чтобы всё происходило по взаимной любви. Ты о любви-то мечтаешь? Или ты не умеешь мечтать?

– Если бы Ан-Тон дал мне знать… я бы… у тебя не появилась никогда, – и она лила свои потоки из агатовых источников.

– Антон? – он смотрел на неё с любопытством, – Вот почему ты преследовала мою дочь…

– Он во мне не нуждается. И уже не будет. Я знаю.

– Чем же он лучше меня?

– Он добрый, прекрасный.

– А я? Злобный урод? Говори уж как есть.

– Ты пугающе авторитарный, ты подавляешь людей даже глазами. Если бы твоя дочь не появилась тут, если бы не она, он стал бы моим. Сначала эта Голу – Бикэ, полное ничтожество, подкатившее к нему. Он доверчив, добр, пошёл с нею в Храм Надмирного Света. Потом твоя дочь, ну откуда она взялась? А так… он уже улыбался мне, мы уже не раз сидели с ним вместе в доме яств «Зеркального Лабиринта», когда выдавалась такая возможность, отдых от работы, смеялись… А теперь он ненавидит меня, не глядит, будто не узнает. Не глядит, – повторила она. – Никто не хочет любить меня. Никто…

– Я буду любить тебя.

– Как? Кто ж так любит?

– Тебе такая любовь не нравится?

– Это совсем другое, – Иви, дрожа от страха и нервного напряжения, отстранялась как можно дальше, пока не прижалась к стене обширного дивана.

– Ты же хочешь остаться в Академии? Антон не поможет тебе. Он не нуждался в тебе никогда. Ведь это я тебе нужен, а не ты мне.

– Как вы, мужчины, можете использовать тех, кто вам не нужен? Для жизни, для сердца? Вот ты, зачем выгнал свою женщину, самую тут удивительную? Мы все любовались ею. А ты? Мать говорила, что ребёнок умер у неё, она чем-то более и может умереть, а ты…

Он закрыл её рот и придавил ладонью, – Не зли меня!

Иви испугалась, но злость только усилила желание к живому «подарочку», прижатому к нему помимо её воли железными, лишёнными любви руками.

– Я люблю только покорных девушек. Не вздумай меня больше раздражать! У тебя, как и у матери, болтливый язык, но ты к тому же злая. Ты обладаешь роскошным телом, и я помню, как до появления тут Нэи хотел сманить тебя от Арсения к себе. Пожалуй, я и смогу тебе помочь, если ты не будешь высовывать из своей маленькой пасти раздвоенный змеиный язык. Лучше молчи. – Он стал изучать её при близком расстоянии, но без всякой нежности.

– Твоё лицо мне не нравится. Подарочек твоей мамы не соответствует моим эстетическим запросам.

– Почему? Я некрасива?

– Твоё лицо излучает мелкую и завистливую душонку. Ты ещё научишься носить маски, как многие люди. Научишься, и тогда будешь по-настоящему опасна. А пока ты жалкая и смешная говорящая кукла, проданная родной матерью опасному и развращённому человеку.

– Ты опасный?

– А ты как думаешь? Твоя мать прикрывается твоим благом, сука холёная, думающая лишь о себе, а не о тебе. И я тебе сочувствую, глупая кукла. Тебе в этой жизни не совсем повезло, да и кому у нас тут везет?

– Неужели, тебе доставляет удовольствие вынужденное подчинение? – она отвернулась, исказив лицо гримасой неприятия.

– Может, я и не желанный, но званый.

– Не надо! – и она натянула плед до самого носа, пытаясь спрятаться от надвигающегося ужаса.

Игра принимала уже несколько извращённую форму, и чтобы не видеть её лица, он извлёк из-под своей подушки припасённую маску.

– Надень! – и нахлобучил её на лицо девушки, бережно скрепив застежку на кудрявом затылке. Глаза у маски были из прозрачного ярко-зелёного стекла, и Иви видела через них всё вокруг зеленоватым, зыбким и подводным.

Падать глубже некуда

– Моя девочка, – прошептал неприязненный человек, вдруг ставший ласковым, нежно гладя её грудь круговыми движениями, едва к ней прикасаясь, – я тоскую по тебе. Кто заменит тебя? Твою любовь ко мне? Никто. Милая… – он прильнул к маске, закрыв Иви всё обозрение.

Поскольку ласки не ей предназначались, она их и не чувствовала, или чувства её отключились от ненормальности переживаемого. Она лежала неподвижно, будто и была куклой. Из-за странной маски, из-за его слов, из-за того, что он был чужой и безмерно далёкий от неё сейчас, хотя и лежал, придавив её своей горячей тяжестью, Иви заметалась, запричитала, задыхаясь в маске. Но раскалённая тяжесть этого человека казалась нечеловеческой, и стоны глушились игровой личиной, нахлобученной на её несчастное лицо.

Стащив с неё плед, которым она пыталась укрыть наготу, он осмотрел её инстинктивно сопротивляющееся тело, по-прежнему не собираясь взламывать закрытые двери её девичьей крепости. Видя, что активный натиск завис, она тоже затихла. Маска погружала в состояние безразличия, будто сумела передать и ей своё застывшее спокойствие.

Хотелось лишь преподнести ей нечто вроде назидания за её прошлые жестокие безобразия. Когда она со своей малолетней бандой едва не утопила беременную Икринку в озере. Били по рукам палкой, не давали выплыть, когда вокруг не было ни души. Зачем Икринка туда пошла вечером? Чего там искала?

Он ощутил приступ ненависти к недоброй дурочке Иви, как будто именно она виновница гибели той, кого ревновала к блаженному дурачку Антону, для чего-то пустившего жену гулять одну по темени. Следя за неподвижной маской, скрывающей полуобморочное лицо, он продвигался всё ближе и глубже к её сокровищу, теряя контроль над своими действиями. Или ей стало больно, или то был протест, смешанный с бессилием, она закричала. Он прикоснулся к губам маски, заговаривая её панический страх ласковыми словами, ей не предназначенными, и радуясь, что не видит её трясущихся подлинных губ. Пусть надрывается, кто ей тут поможет, если никто и ничего не услышит через звуконепроницаемые стены, какие были в помещениях «ЗОНТа». Самый неподкупный телохранитель, мамочка, сама сдала её захватчику, хотя сам захватчик об этом и не просил. Маска таращила зелёные глаза, скрывая те круглые и смешные, в которых было страдание.

Иви сделала попытку вдавиться как можно глубже в ложе своего позора, с силой выдернула из его рук свои ноги, начала дёргаться, зажав ляжками то, чего не желала в себя впускать. И это её спасло, а то игра уже и не была игрой. Разыгравшийся рассудок сдавал свои позиции нахлынувшей страсти, страсти без любви и страсти без жалости…

Он отпихнул её, с усилием задержав падение за ту самую грань, где контроль разума уже бесполезен. После чего встал, отрезвляя себя резким движением. Маска стыла в своей безмятежности, вызвав в нём приступ нервного хохота.

– Что было? Я уже не девушка?

– Дура ты! – он сорвал маску с зарёванного лица. – Я не вошёл в тебя. Храни свой источник услады для того, кого полюбишь, если сумеешь.

Девушка едва не забилась в корчах, беззвучно кусая подушку.

– Не понравилось, что ли, как ласкал тебя? Уж как сумел…

Захватив свою одежду, он ушёл в помещение, где была кухня и маленькая душевая кабина. Тщательно и с отвращением, но не к ней, а к себе, отмывшись, оделся и вышел к ней. Она всё заслужила, она в том возрасте, когда люди должны нести ответственность за свои проступки. Антон так и считал, что Иви причина трагического разворота тех событий. Но так ли это?

С мамашей Латой тоже всё неоднозначно. Но можно ли требовать от них благородства в земном понимании, если и сам он давно уподобился Чапосу, как ни гордился своей тайной сопричастностью к цивилизации Земли, давно покинутой, полузабытой.

Довольная в том смысле, что всё уже позади, Иви, стремительно влезла в сине-фиолетовое платье. То самое, с которым и связаны те щемящие воспоминания…

Она сидела за столиком и уплетала с вдруг возникшим аппетитом нетронутый вначале ужин. Её забавный, как и всё её лицо, нос, казалось, принимает участие в трапезе. Он двигался вместе с её губами и обнюхивал яства, подобно собачьему носу, едва ли и не фыркая. Это не выглядело отталкивающе, но именно что забавно.

– Мать моя Вода, как же я голодна! Сколько же я не ела нормальной еды…

Он таращился на неё как человек спросонья, не понимающий, откуда здесь возникло это суетливое существо, и для чего? Кто звал?

– Я верю тебе, – обратилась она к нему с полным доверием. – Ты выглядишь честным. Но не таким чугунно-честным, как моя мать. Потому что она давит, а ты… кажешься тем, кто не способен причинить никакого вреда. Ты сам меня отверг после того, как сам же предлагал пойти в Храм Надмирного Света. Да, я поначалу обиделась, а потом поняла же, ты во мне не нуждаешься, а так-то… твоё лицо без преувеличения невероятно притягательное. Твоё тело совершенное… Надеюсь, теперь ты меня не обманешь.

– В чём?

– Как же… выкинули бы отсюда, не приди я к тебе. Ты же поможешь нам?

Он молчал.

– Я же не нарушила обещание. Ты сам не захотел… ни тогда, ни теперь…

Он молчал.

– Или мне сказать матери, что всё бесполезно… паковать баулы на выход?

– Переживаешь? Но я не могу пришить тебе доверие, если его нет. Хочешь – верь, хочешь – переживай. Может быть, в этом и состоит твоя расплата за необоснованное доверие собственной матери.

– Да я… сроду не стала бы слушаться её! Но ведь она уверяла, что вы обладаете тайным всемогуществом, буквально. Нет?

– Всемогуществом? Как Чёрный Владыка, что ли? Нет у меня никакого всемогущества.

– Но ведь богатство точно есть. Даже «Мечта» твоя собственность…

– Я не жрец Чёрного Владыки, у которого скрыты несметные сокровища в загадочных подземных тайных хранилищах.

– Жрец? Я бы не удивилась, если бы у тебя была ещё одна маска в придачу к этой. Мужская. С изображением Чёрного Владыки. Эта, что у тебя, маска Мать Воды? Ты тайный поклонник её культа?

– Побежишь доносить на меня в Департамент Безопасности?

– Ещё чего! Тут каждый третий живущий поклонник Мать Воды и Чёрного Владыки. Да и моя мать… – она спрятала лицо в ладонях, – Не донести ли на неё, в самом деле?

– За что?

– Ну, хотя бы за то… Продала же меня! Вы бы смогли продать свою дочь? Даже за спасение своей жизни, угрожай вам смерть, вы не стали бы так поступать. А она…

Стало её жалко. За то, что вверг её в унижение, травмировал психику. Она же была ровесницей его дочери. Бестолковая глупая девчонка… ревнивица, способная убить беременную соперницу и не думающая о последствиях.

Прекратив жевать, она смотрела на него с заметным вызовом, как бы объединяя его в стан недругов, куда зачислила и собственную мать. Чего ей теперь бояться? Всё самое страшное осталось позади.

– Жаль, что нет у тебя косы, она была бы пушистой, – только и сказал он ей, внутренне терзаясь за собственную недавнюю роль терзателя юной дуры. Ничуть не являясь клоном своей матери, что довольно часто бывает с дочерями, Иви тем ни менее клонировала её судьбу, придя, как живая оплата к тому, кто был властен над более беспечальным устроением её будущего. Во всяком случае, так мнилось Лате. А уж как там будет у самой Иви, неизвестно никому.

Она опять принялась за еду, поскольку освоилась, да и характер у неё не отличался робостью, – Мать помешалась от жадности. От страха перед грядущей нищетой перестала тратить деньги на еду. Я ем одну зерновую кашу и пью травяные отвары. Я забыла вкус хорошей еды. Я, как побирушка, втихую подбираю объеденные булочки в столовой Академии после всех. Она не даёт мне денег, а с работы меня выгнали из-за матери. Её тоже уволят, но она продолжает тут бороться. А у тебя такая роскошная еда…