Она уставилась на него как на глупого ученика, строго и с презрением, – Разве деньги всевластны? Да и откуда они бы у меня взялись в таком количестве?

Какое-то время она напряжённо смотрела мимо него в пустое пространство, как происходит, если человек вдруг начинает всматриваться в собственные глубины, закрытые от всякого. У него она вызывала двойственные чувства, – желание выгнать её отсюда, и желание узнать о ней намного больше того, что известно окружающим и посторонним. Эта женщина была, что называется, шкатулка с двойным дном и, если доступный уровень был завален заурядной бижутерией, то нащупанный вдруг тайник мог хранить и некое сияющее ядрышко.

– Лата, вы оказались настолько интересной женщиной, что даже моя усталость отступает перед желанием узнать о вас больше, чем знал прежде… – пророкотал он тем самым бархатным баритоном, от звучания которого женщины начинали млеть. И происходило так не от негодного умысла воздействовать на них с негодной целью, а опыт подсказывал, от такой отмычки дверца их сокровенной шкатулочки – души открывается с ответной музыкой. – Понятно, что жизнь ваша не была легка. Хотя бы потому, что лёгкой она не бывает никогда и ни для кого. Как вы попали в столь закрытый и уникальный город, подобного которому нет на целом континенте?

– Я пошла на сделку с самим начальником Департамента Безопасности. Я была юной красавицей…

Она запнулась. Но не в её правилах было умолчать о том, о чём она и начинала говорить. Можно было не сомневаться, она расскажет и самое непристойное, раз уж того коснулась. Эта женщина, прежде чем сказать хоть что, обдумывала свои слова, какими бы шокирующими они не казались. Другое дело, что цель, ради которой её и несло во весь опор как загнанную кобылу, видела лишь она сама.

– Вы не понимаете, о чём речь? После пережитого мне жить не хотелось. Я, чистое существо в то время, наполненное такими возвышенными мыслями обо всём, образованная девушка из хорошей семьи, прошла через такие испытания… – она будто заговаривалась, – То, чему меня подвергли, могло бы и полностью растоптать меня как личность, но… Возник любопытный жизненный перевёртыш, когда мой подвиг стал позором, а позор превратился в любовь… безнадёжную уже в силу тех обстоятельств, которые и стали причиной её появления. А человек, которому я спасла жизнь, буквально физическую его жизнь! Не только обесценил мою жертвенность, а посчитал её бесчестьем для себя… Конечно, никто и никогда не рассказал бы ему ни о чём, да сама я, как вы и поняли уже, обладаю несчастливой особенностью, я не умею лгать. И дело уже не в словесной лжи. Чувства-то в отличие от языка лгать не способны… или способны? У Элиан есть же такие способности. Она ничуть не любила Инара, а тот так не считал. Есть такие женщины, они любят лишь себя и личное устроение, но им верят, как существам способным на полную самоотдачу себя. Тогда как вся их самоотдача есть лишь служение собственным и безразмерным похотям.

Как и в случае с Элей неведомый планетарный дух открыл вдруг временную линзу туда, где само пространство как таковое отсутствует, а всё равно оно есть…

…Гибкая молодая женщина с крупными глазами, в которой сложно было узнать настоящую Лату Хонг, давилась подушкой, лёжа на животе. А сверху на неё навалился громоздкий тип. Он, как чудовищный поршень, вбивал в её нежную плоть своё сокровенное человеческое орудие, используя его для бесчеловечного насилия… На пунцовой простыне всё равно осталось заметным более тёмное пятно.

– Видишь, – не без подлого удовольствия произнёс начальник Департамента Безопасности, – Я первый лишил тебя невинности. У твоего избранника оказался слишком короткий конец, и он не смог достичь твоей сокровенной глубины. А я с лёгкостью сделал это. Так что перед небом твой настоящий муж – я!

Цинично играя с жертвой, он был по-настоящему горд собою. Женщина прижимала к груди платье и облизывала покусанные губы.

– Поскольку», – продолжал влиятельный насильник, – не часто выпадает такая удача, как чистая женщина, да ещё такая прекрасная, ты будешь ходить ко мне столько, сколько мне захочется. Не плачь. Уже совсем скоро ты убедишься, каким отрадным будет наше совместное вкушение того, от чего ты плачешь теперь. Ты ещё будешь тосковать обо мне. Так было со всеми, кто познавал меня чуть дольше. Твой муж не стоит такой женщины. Но, к сожалению, я не могу жениться на всех красотках, как и взять их себе в любовницы.

Девушка, мало похожая на Лату, но бывшая когда-то именно Латой, вышла на улицу, где недалеко от входа в грандиозное здание с башенками и с каменными мифическими чудовищами на фасаде, стояла старомодная и всё равно красивая машина, сияющая фиолетовым лаком. Изнутри дверцу ей открыл человек, в котором не без труда, а узнавался Инар-Цульф – нынешний начальник Хозуправления в Администрации Лучшего города континента. Он выглядел вполне ещё моложаво.

Лата плюхнулась рядом и дала волю вскрикам и женской истерике. Человек – омоложенная версия Инара Цульфа мягко и бережно обнимал её за плечи, гладил распущенные волосы. Розовато-золотистое и явно праздничное, а не будничное платье оказалось разорванным, и она не забывала даже в таком состоянии прикрывать оторванным клочком ткани свою грудь. За благородными, по внешней видимости, утешением и сочувствием человек, обладатель ранних залысин на высоком черепе, скрывал шкурную дрожь от страха за себя.

– Лата, Лата, – повторял он, – Дарон ни о чём не узнает. Никогда. И ты забудешь обо всём, как мы забываем многое из того, что и обрушивает на нас жизнь. Всё пережитое впоследствии мешается с образами сновидений, так что и не всегда различишь, что было правдой, а что только страшным нагромождением из никогда не существовавших кошмаров. Увидишь, моя девочка, как хорошо нам всем будет потом. Ведь наши деньги останутся при нас. А вот если Дарона отправят в подземную пыточную, где его искалечат, а потом и сошлют куда-нибудь в ядовитые рудники, то уж это так и останется страшной реальностью до конца твоей жизни. Твоя душа светла, ничто не способно отбросить на неё тень.

– Но ведь даже свет Ихэ-Олы может попасть в зону затемнения, где меркнет. Такое чувство, что меня убивали. И убили. Прежней меня нет! Как после всего я смогу любить Дарона? А он? – женщина изъяснялась очень красивым языком, что выдавало редкую образованность и её несомненную одарённость.

– Дарон никогда и ни о чём не узнает, Лата. Когда речь идёт о жизни и о смерти, то думать о таких пустяках, как игры в любовь, не стоит. Они вообще очень быстро иссякают, поверь мне. А жизнь подлинная ценность. Да если бы он или ты, к примеру, после всего решили расстаться, то всё равно, сохранённая жизнь и честь Дарона стоят того, чтобы пережить такую неприятную скоротечную связь с Ал-Физом.

Но имел-то он в виду свою жизнь и свою честь. А всё остальное было неважным довеском ко всему прочему. Могло быть, могло и отсутствовать, – Да и настолько ли уж он тебе неприятен? Ведь у Ал-Физа столько женщин, что они вприпрыжку носятся за ним, сшибая одна другую.

Она замахала руками, и лоскут оторванного платья обнажил прелестную грудь юной нерожавшей женщины. Мужчина рядом бесстрастно отвернулся от неё в сторону. Заботливым был только голос. Ясно было, что он нисколько не любит ту, кто сидела рядом, а может и вообще никого. Он холодновато взирал сбоку на зарёванное и страдальческое лицо той, кто была для него лишь средством для собственного спасения. Ведь он и подсказал ей такой вот ход. Когда она сама пошла к начальнику Департамента, разрядившись во всё своё возможное роскошество, сделав причёску и прочее. А уж Ал-Физу не надо было лишних слов. Он читал тайны женских сердец как вывески на лавках и торговых центрах столицы, с одного взгляда. Поскольку она не могла в данный момент видеть выражения лица человека, сидящего рядом, он и не тратил сил на притворство. Да и так ли уж она страдала, впуская в себя неутолимого Ал-Физа – этакую природную аномалию мужского рода? Небось и рада, что Ал-Физ её оценил и пригласил повторно к себе. С немалой прытью завтра уже побежит в его объятия, чтобы проникнуться полнее новыми ощущениями. Так неприязненно уже думал тот, кто устал от роли доброго утешителя очень быстро. Все оттенки его мутных мыслей и охлаждённых всей предыдущей жизнью чувств плавали, как мазутная плёнка на поверхности воды, в его стоячих тёмных глазах. Не ради же него, кто вынужден был разыгрывать роль, даже не отца, а родной матери. Ибо только мать способна так утешать поруганную дочь. Лата всё делала ради мужа, значит, ради себя. А он, разыгрывая тут спектакль высшего градуса человечности, всего лишь демонстрировал ей драгоценную пробу на самом себе как на очень дорогом материале…

– Почему так жестоко? – спросила молодая женщина, – Неужели там наверху все люди такие? Это же было какое-то беспощадное животное, а не человек!

– Он всего лишь развлекался, придумал себе новую игру от пресыщения. А так и там совсем обычные люди. Вероятно, Ал-Физ устал от сахарного сиропа. Я давно его знаю. Вот увидишь, Лата, в следующий раз он не приготовит тебе ничего экстраординарного. Вытерпишь как-нибудь ещё от силы пару раз.

– Пару раз! Да я и так еле жива, – она забыла закрыть дверцу, а погружённый в мрачные раздумья её спутник даже не заметил того. Любопытный или чрезмерно сочувственный молодой человек какое-то время топтался рядом с их машиной и всматривался в то, что там происходит. При виде плачущей юной особы в разорванном нарядном платье и лысоватого мужчины с полной отстранённостью от неё, он совал девушке свою курточку, чтобы прикрыть её растерзанный вид.

Может, этот случайный прохожий чудак решил, что девушке нужна помощь? В самом его внимании было нечто ненормальное, хотя на идиота он похож не был. Юная Лата, почувствовав куртку незнакомца на своих плечах, повернула опухшее от слёз лицо в сторону улицы, по-прежнему не соображая, что она на виду у прохожих. Тот, кто и сидел рядом с девушкой, видимо, опомнился. Он рывком закрыл дверцу машины, но несчастные глаза Латы успели встретиться с вопрошающими и очень молодыми глазами праздношатающегося по столице Паралеи Рудольфа. Она даже успела удивиться тому, что никогда прежде не видела глаз такого цвета …

Рудольф был в числе тех немногих на земной базе, кто упрямо отказывался от цветных линз для глаз при выходе в города Паралеи. Он не однажды уже встречал там людей с вполне светлыми глазами, и не слушался шефа Разумова. Он не желал даже ради безопасности и не привлечения к себе ненужного внимания быть темноглазым…

Прозрачные небесные глаза смотрели в самую душу Латы, когда она очнулась в холле Рудольфа в «Зеркальном Лабиринте». Она невольно вскрикнула, хватая себя за плечи. Но никакой куртки на ней не было, да и молодой она уже не была. Куртка же так и уехала в тот день вместе с тем, кого она и спасала заодно с собственным мужем. Саму Лату он высадил у дома её родителей, а куртку забрал себе. «Она же мужская», – пояснил он, всё так же заботливо и бережно снимая куртку незнакомца с плеч Латы, – «зачем она тебе»? Конечно, Лате не нужна была куртка. Лате в тот момент вообще ничего не было нужно. Она и от самой жизни с лёгкостью бы отказалась тогда. Домой она пришла в разорванном платье…

Линза закрылась, поскольку сама Лата покинула то пространство, и опять находилась рядом с Рудольфом в его холле. Рудольф поспешил вылезти следом за ней, как из канализационного люка. Так противен был ему напыщенный лицемерный и вороватый бюрократ-тролль, усатый чёрный таракан, и в те времена бывший немалой шишкой. Много противнее Ал-Физа – неутомимого женолюба. Видел ли Рудольф её тогда на самом деле? Он не помнил. Или же она неосознанно приоткрыла ему окошечко в некий уровень, находящийся ниже уровня привычной почвы под ногами? И он, праздношатающийся прохожий, заглянул в эту низкую полуподземную нишу с чьей-то едва освещённой в ней очень горькой тайной, – в её подсознание?

– Вы так вскрикнули, – чего вы испугались?

– Простите. Я дала волю своим мыслям, и они утянули куда-то…

– Начальник Департамента Безопасности подверг вас пыткам, перепутав вас с преступником – вашим мужем? – не удержался от насмешки Рудольф, догадываясь о том, о чём она и теперь не могла бы никому рассказать.

– Пыткам? Пыткой была вся моя дальнейшая жизнь без него… – она закрыла рот ладонями.

– Никогда бы не подумал, что вы извращенка, – сказал он, проникаясь к ней презрительной жалостью.

– Если вы считаете любовь извращением природы, то уж и не знаю… Вы очень умны, но вы не волшебник Тон-Ат, чтобы заглядывать в глубины чужой души, будто у той есть стеклянные окна… – выражение про окна поразило своим попаданием в тот самый образ, который возник и у него самого.

– А вы уверены, что у души нет окон?

– Может, и есть. Только многие предпочитают их наглухо заколотить, чтобы чужаки нос свой не совали. И тогда возникает замкнутость, духота, невозможность открыть себя никому уже… Открытость души может стать источником страданий, но и замкнутость счастья не приносит. А по поводу моего прошлого… Вы же не мальчик, да и я давно не девица… Начальник Департамента Безопасности вообще мог и не принять меня. И не принял бы ни за что, дел у него других не было, что ли… Но Инар знал его, служа ему прежде. Глава такого серьёзного учреждения был обязан Инару чем-то таким, о чём лучше никому и не знать, а тем более спрашивать о таком. Но у Инара нашлись свои веские причины воздействовать на такого туза, чтобы он уделил время на столь никчемную просительницу. Поэтому меня и приняли, поэтому и выслушали. Я вошла к нему на подгибающихся коленях… Я ожидала увидеть сановное застывшее и пучеглазое чучело за начальственным столом, а там… На огромном диване в свободной и непринуждённой позе сидел такой яркий и статный мужчина, каких я не видела никогда… Он улыбался и, пригласив сесть рядом, выслушал меня с очень живым интересом. И мне стало настолько легко с ним рядом, что страх улетучился, будто я пришла в гости к родственнику. Я даже не заметила, как он сидел уже вплотную ко мне, не сводя с меня повелительных глаз. Я сразу и всё поняла. Инар обманул. Этому человеку не важны никакие подробности дела, а я вошла туда, откуда уже не уйду прежней. То есть безупречной, каковой себя считала, что позволяло мне быть гордой. Я стала словно бы тряпочной, безвольной, когда он взял меня за руку и потащил в какую-то укромную комнату. Мне показалось, что меня втаскивают в настолько другой, беспощадный и чужеродный мир, настолько не похожий на тот прежний, где я и жила до этого, что ощущение возникло такое, будто я умираю… Но это, действительно ужасное, начало абсолютно новой для меня жизни, тем не менее, открыло мне впоследствии, – не сразу, конечно, – такие насыщенные чувства, что утратив их, я утратила и самоощущение себя как женщины на все последующие годы и годы… Только увидев вас, я и ожила, стала прежней. Он был вроде вас…

– Насильник? Ну, спасибо за высокую оценку!

– Я имею в виду лишь то, что он был как никто вокруг. Беседы с ним стали для меня значимее всех лет моей учёбы. Мы много общались, и он открывал мне такие тайны устроения жизни, о которых я и не подозревала прежде. Он был щедр не только на любовь, но и на знания, которыми обладал. А постыдные обстоятельства нашего сближения очень быстро забылись, я простила ему всё. Не сразу, но потом. Жаль только, что это «потом» не было настолько длительным, как мне того хотелось. Я благодарна ему уже за то, что он не забыл меня, как забывал многих и многих… Именно он, Глава Департамента Безопасности, помог мне устроиться в ЦЭССЭИ через каких-то своих коллег. Я же получила прекрасное образование. А Дарон, пусть и был образован, кому нужен?

– Так вашего мужа звали Дарон?

– Ну да. Разве теперь кому-то важен секрет умершего человека? Для того, чтобы служба охраны ЦЭССЭИ не выявила его, скажем так, некоторую опрометчивость молодости, – то, что он сидел какое-то время в доме неволи, подозреваемый в крупных хищениях, – он сменил своё имя полностью, взяв имя моего деда. А что было делать? Вся страна наполнена такими, как мой бывший муж. И многие не глупее его. А есть и умнее. И вот награда нашла меня! Он оставил всё другой семье! То, что нажил благодаря мне. А мне одни долги.

– Благодаря вам? Разве вы принимали участие в его аферах, когда он продавал секретные разработки ЦЭССЭИ другим военно-промышленным группировкам страны? Получается, что Ал-Физ так и не снял его со своего крючка.

Нет, она не насекомое. Так кто же она?

Она испугалась и вскрикнула, – Нет! Нет! Я ничего о том не знала. Я имела в виду другое. Он же пропал бы без меня в тех подземельях, куда его и засунули за ту аферу вместо влиятельного чиновника, который его и втянул во всё. А он был так молод и хотел лишь нашего будущего семейного благополучия. Мы же были бедны. Уже потом мне пришлось из научных центров уйти в Администрацию. Нужно было свободное время, чтобы воспитывать дочь. Мне пришлось оставить свою научную карьеру. Да и какая у женщины может быть карьера? Мужчины всё присваивают по любому себе. Женщин обманывают и используют не только в личной жизни, а повсюду.

– А тем чиновником, втянувшим вашего мужа в ту аферу, и был Инар-Цульф – нынешний Глава Хозяйственного управления?

Она изумлённо расширила глаза, став вдруг прежней несчастной Латой из его видения, – Вы как узнали?

– Ведь вы и ему спасли жизнь. Если бы вашего мужа подвергли настоящим пыткам, а не той игре-баловству высокопоставленного негодяя, чему он подвергал вас, ваш муж выдал бы всё. Что же так неблагодарен этот Цульф? Вы, вы спасли его шкуру! Ну и ещё неумеренная похотливость Ал-Физа.

Её и без того большие глаза стали просто огромными. Она даже голову откинула назад, будто её ударили, – Ну… да… Без труда можно узнать, кто был тогда Начальником Департамента Безопасности. Я и говорю, благодарности нет. Но надо отдать должное Инару-Цульфу. Пока он не сошёл с ума от колдовства мерзкой Элиан, он всегда меня поддерживал. Прощал все мои промахи. Они же не могли не быть. – Лата протяжно произнесла, – Ах-ха-ха! И что теперь?

– Поэтому Инара Цульфа и не хотели принимать на работу в ЦЭССЭИ? Несмотря на его исключительную способность к тому роду деятельности, чем он тут и занят. За его прошлое. А месть Ал-Физа была всего лишь его придумкой, уловкой, чтобы выставить себя как жертву несправедливых преследований со стороны властного негодяя.

– Да ведь Инар-Цульф не был ни в чём замешан, если документально нигде не зафиксировано его участие в хищениях. Это я знаю, кто он, и Дарон знал. А больше кто? Правда, теперь вы знаете. Но пусть это будет моей местью ему, пусть и бесполезной за давностью лет. И ваше замечание правильное. Множество таких неудачников, как тот же Инар, и создали образ властного негодяя тому человеку, а был ли он таковым? Нет. К нему вообще не применимы все эти однозначные определения «плохой-хороший». Такая мощь характера, ума и тела… Женщин любил? Так это женщинам как раз нравится. Чрезмерно властным был? Так на то он и являлся одним из тех, из кого эта власть и состоит. Жестоким? Только к своим врагам. Народ он как раз жалел. В молодости лишь чудом его и не уничтожили, как того же Виснэя-Роэла -отца Нэи, когда они вместе хотели ради этого условного народа поменять сами устои жизни… И меня пожалел, и Дарона пожалел…

– Почему же народ условное понятие?

– Потому что его как целого нет. Есть множество и множество разных и не похожих друг на друга существ с разными жизненными устремлениями, – я, Нэя, Элиан, тот же Цульф…

– Неужели такой дряблый гриб по имени Инар Цульф, хотя и наделённый весьма редкими и ценными включениями в своей скользкой структуре, способен увлечься женщиной по-настоящему? – спросил Рудольф, скорее у себя, чем у Латы.

– Нормальной женщиной нет. А вот подобной себе, скользкой поганкой – да! Он деградировал постепенно. Бывает же такое, когда съедобный гриб от перезревших спор становится ядовитым. – Лату, охваченную ненавистью к Инару Цульфу по причине, которая не была столь однозначна, всерьёз увлек образ гриба, данный начальнику Хозуправления. – В самом деле, он похож своим лысым и блестящим черепом над огромным лбом на большой вкусный и редкий вид гриба! – её точно связывали с Инаром какие-то особые отношения до того, как возникла его связь с Эли…

– Но всё же, в молодости Инар был редким человеком, благороден душой и умён… – как будто ей стало вдруг стыдно за свою же ненависть к нему, за весь тот нечистый ворох компромата, которым она его и завалила. – Когда человек всегда видит неправедное богатство тех, кому он честно служит, а сам намного образованнее и умнее собственных хозяев, он может иногда… Как же его не понять?

– Да не был он никогда благороден! Это вы были наивной девчонкой тогда. Вот вам и казалось, что всё вокруг окрашено в розовато-золотистый цвет. Как ваше платье. Люди, их чувства, мысли и отношения к другим. Девический мир розовато-золотистых утренних иллюзий, хотя и быстро линяющий обычно. А для вас-то он просто слинял за один день и одну ночь…

– Разве у меня золотистое платье? – Она в недоумении оглядывала себя. – Оно, вроде, зелёное… Или вы путаете цвета?

– Я всего лишь обобщил, сведя все ваши неисчислимые наряды к одному цвету.

– Вы проницательны, мой необыкновенный господин Руд… Вы догадались, что моё ненормальное пристрастие к броским платьям, учитывая мой возраст, есть свидетельство моей несостоятельности как женщины, с которой хоть кто пожелал бы связать свою дальнейшую участь. Стыдно и вспоминать, как я с Инаром договаривалась о том, что покину своего мужа, – а муж был жив тогда, – и мы с Инаром… Я так и не утратила эту надежду, прощая ему его баловство, как я тогда думала, с этой Элиан… Заказала сначала одно платье у госпожи Нэи… Потом поняла, что зря, стала бродить в нём в «Ночную Лиану» в поисках не знамо кого или чего… потом спохватилась, заказала другое… Это такой стыд, а вы ведь подумали, что я возненавидела его на пустом месте?

– Да я вообще ничего такого не думал. Цульф никогда не занимал мои мысли, – он хотел добавить; «Как и ты тоже». Но сдержался, – Что же у вас не осталось никаких сбережений?

– Остались, конечно. Но надолго ли их хватит? Я же была безупречно честна, в отличие от тех, кто ворует везде и всегда. Я не терплю воровства даже малого. Вот, чтобы не влезала в чужие безобразия, и начали дружно процесс моего изгнания. Инара-Цульфа не беру в расчёт в силу вполне понятного поражения его головы неким свечением, идущим из-под подола Элиан. Я сразу припомнила им всем ту квартиру аристократки Олы. Ведь её тоже всю разграбили. Девушка с кем-то сбежала. Вы вряд ли и помните ту печальную историю, и не надо. Мать приехала, а там погром. Всё украдено. Она в крик: «Я говорила, что здесь одно простонародье! Воры и преступники! Куда мою девочку дели»?! А потом мне предложили подонки из Администрации по той цене, по которой ворьё и сбывает дорогие, но украденные ценности, очень редкие камушки, Я парочку серёжек себе приобрела. Принесла вам показать, какие люди служат тут интересам охраны общественного и прочего порядка. – Лата углубилась в свою сумочку, ища там аристократические драгоценности Олы – сущую ерунду в понимании Рудольфа, – как доказательство круговой поруки среди воров в Администрации.

– Не надо ничего мне показывать! – одёрнул он Лату, морщась от усталости, а однако же сам не обрывал нескончаемое это общение. Стоило бы и покормить её, но пусть поголодает себе же во благо, а он сыт её откровениями.

– Так ведь получается, что и вы скупщица краденого. Соучастница грабежа.

– Как? – изумилась она и закашлялась от волнения. – Я? Но что я могла? – она мучительно поморщилась, обдумывая его слова. – Да. Тут вы правы. Соблазн задел и меня. Тут мне стоило бы помолчать. Дело прошлое. Олу так и не нашли. А моей девочке необходимо закончить Академию. Ведь выгонят!

– То есть, вы ради её будущего приносите в жертву её же будущее?

– Как это?

– Вы же толкаете её на путь падшей.

– Да кто узнает? Как? Вы же никому не сообщите об этом. У вас не такое воспитание. Вы же человек высокой чести… в смысле мужского её понимания… У мужчин ведь сексуальная сторона жизни более раскрепощена. Главное дать девушке надлежащую защиту и материальное обеспечение по возможности, чтобы дальнейшая её жизнь сносно устроилась…

– А её будущий муж? Он же всё поймёт?

Лата невесело усмехнулась и посмотрела ему в глаза насмешливо, – Вы думаете, это важно для большинства мужчин? Не все же они столь тонко чувствующие, каков был мой Дарон когда-то.

– То есть? Он не оценил вашей жертвы?

– Не знаю, чего он оценил, а что оставил без оценки. В нашей совместной юности Дарон души во мне не чаял, а вот после того, как я… Разумеется, я ничего ему не сказала, да и Инар Цульф никогда бы ничего не рассказал, а всё же что-то изменилось непоправимо в наших отношениях. Потому-то я и приняла предложение Ал-Физа перебраться к нему в его личную резиденцию… ненадолго, к сожалению. Хотя и не исключено, что и без этого выверта дальнейшая жизнь по любому пожрала бы юношескую любовь Дарона ко мне, как оно часто и бывает. Да. Тогда я могла предложить непомерную цену за выкуп своего любимого из пасти Чёрного Владыки, всегда дарующего лишь обильные несчастья, если не саму погибель… А сейчас, что могу я предложить близкому человеку, при условии, что он найдётся, кроме надвигающейся старости?

– Уверен, что вы не останетесь одна, – сказал Рудольф. – И рано вам думать о том, чего и не просматривается на горизонте вашей жизни. Пока что. Я о старости. А всё же ищите себе поскорее нового мужа.

– Дарон говорил мне потом: «Может, ты была знакома с начальником Департамента Безопасности задолго до того момента, как я и попался в лапы ищеек? Потому и побежала туда без раздумий! А он, как я слышал, является едва ли не душевным идолом очень многих женщин страны. Так что твоя жертва вряд ли была бы ему и нужна. Он буквально обжирался и более щедрыми подношениями».

В лице Латы что-то дрогнуло и вмиг застыло, поскольку она весьма умело управляла собственной мимикой. Глаза она поспешила спрятать, делая вид, что рассматривает случайный узелок-затяжку на своём паутинном шарфике. – Я вот тут раздумалась… – Лате удалось отогнать накатившие раздумья о том, о чём она и не могла рассказать. Да и кому это важно. Герои её личной драмы покоились на полях погребений, под двухметровой толщей планеты. Исключая Инара Цульфа, но тот ни тогда, ни теперь не был её героем, а лишь той самой кочкой, на которую и ступает отчаявшаяся женщина, балансирующая в топи житейской. Она встряхнулась, включила самообладание и стала привычной Латой. Сравнение её с самкой крокодила являлось всё же перебором, а вот на породистую, раскормленную и всегда корыстную кошку с её самозабвенным мурлыканьем у ног хозяина, она походила. И надежду получить своё лакомство уже не таила. Задавая никчемные вопросы, она пыталась прикрыть свой оглушительный стыд, чтобы не вырвался наружу истеричным плачем. Наверное, в ней продолжало стенать очень значимое, но подавленное желание, а это… заменить Нэю собой! И только полный провал всех надежд заставил её выбросить в качестве флага сдачи собственную дочь.

– Задумалась тут, почему у животных всё так лимитировано в плане репродукции и половых потребностей, а у людей такой колоссальный перерасход во всём… – словесная пурга заметала всё ту же боль отринутой женщины. Она с самого начала была готова завести с ним даже однодневную интрижку, о чём бы ни плела в своё оправдание. К тому же страх быть выброшенной из ЦЭССЭИ только усилил её решимость, ибо отступать-то куда? Вот и пошла уже проторенным путём, как когда-то, чтобы продать себя. И лишь учуяв, что шанс нулевой, пришлось сунуть юную стервочку – дочку. Она просто не знала других путей, и оно было ей ни менее стыдно, чем в её собственной юности.

– Пока завод не кончен, поём мы и не спим, – пробормотал он, – я мальчик-колокольчик из Города Динь-Динь…

Она остолбенело глядела в его рот, – Что с вами, милый Руд…

– Такого приближения я вам не позволял, милая… – мысленно отстранившись от неё, он перестал слушать, как она вновь принялась заговаривать собственный стыд.

– Всё дело в том, что животные не понимают своей смертности, а человек знает об этом. И страх смерти усиливает до предела все его инстинкты. Человек становится безразмерен во всех своих желаниях. Он понимает, как быстро всё проходит и жадно хватается за иллюзорные радости жизни. Половой же инстинкт обостряется из-за желания преодолеть смерть, свою конечность. Правда, в низших этажах живых организмов, у микробов, у насекомых скорость размножения невероятная. И это наводит на мысль, что примитивное размножается всегда интенсивнее… – наконец философ-натуралист и блюститель в одном не вполне и однозначном лице утомилась и смолкла.

– Всё тише, всё тише, и кончился завод… – прошептал он

Хотела она того или так вышло, а после столь длительного общения она стала как бы и своя уже. Разумеется, того она и хотела, чего он как раз не хотел. Она отлично знала, что, вылив огромный ушат помоев на своего начальника, вынудит своего собеседника оказать ей защиту. Хотя бы из чувства протеста против Цульфа, раз уж тот заодно со всеми обманывал ту, кто и осталась безмерно дорога Рудольфу даже в дни непонятной ни для кого разлуки. Предприняв своё тонко-хитро продуманное наступление на неприступную лишь по видимости крепость, Лата словно подключилась к источнику высокого напряжения. А теперь она утратила загадочную подпитку, дававшую ей только что столько искристой энергии, столько обильных, то обличительных, то льстивых слов. Грубая манипуляция сработала. Борец за чистоту нравов, ставшая сводней, могла бы торжествовать, но и она смертельно устала от психических затрат. Пошатываясь, она прошлась вдоль стеллажей, таращилась на его камни, совсем им не радуясь, не восхищаясь, как любила делать прежде, когда ахала и восклицала при их изучении и рассматривании. Он не удивился бы, упади она в обморок, настолько еле держалась на ногах. Но скажи такой; присядьте! – не выгонишь и на следующее утро…

Поражало её попадание в нужную точку. Миловидная послушная и безмолвная девушка – то, что ему и хотелось на данный момент. Для забвения, для утоления, для мимолётной отрады, спасения от тоски, сваленным войлоком забившей все поры и незримые органы дыхания души.

– Скажите, Лата, а за пределами «Зеркального Лабиринта» вы имеете собственную жизнь? Вы столько мне тут наговорили, но всё это какое-то мельтешение мушиного роя, ни о чём. Бессмыслица, не могущая быть ничьей подлинной жизнью. Я не могу представить себе, а какова она, ваша жизнь?