Очнувшись от мечтаний о сильном плотном «Утреннем Луче», излучающим когда-то в её сторону насыщенную страстную готовность к сексу, Эля увидела себя в разорённой «Мечте». Она была униженной, отбракованной, одинокой женщиной и вдовой с двумя детьми, живущими с опустившейся пьяницей бабкой вдалеке от заботливой матери. Бабка плохо их кормит и бьёт, одевает кое-как, утаскивая хорошую дорогую одежду на рынок вторичного барахла. Ведь не могла Эля уследить, живя тут, работая с утра до ночи. Зачем ей учёба при таком-то запрятанном богатстве? Объективно небольшое то богатство, на него и беседки в аристократическом поместье не купишь, да не того ей надо. Небольшое ателье, небольшой домик и большое счастье, малой части которого ей так и не выдано теми, кто заведует человеческими судьбами, с презрением окидывающими нижний мир из неведомой Надмирной высоты. Вот и приходится скрести лапками чёрствый грунт наличной реальности, рыть себе убежище, тащить туда припасы для детишек и для себя, понятно. От прежнего налаженного уклада осталась пустая скорлупа, ждать ей тут больше нечего. Пора менять собственную жизнь.

Неужели осталась в прошлом их наполненная яркой суетой, частым весельем, оживлением и значимостью для них всех жизнь в сиреневом кристалле? Нежный голос и смех Нэи, добрейшей, бескорыстной Нэи, наполнявшей всё тут лёгкой, завораживающей атмосферой жизни – праздника. Нежные сильные, может, и не любящие, но ласковые и горячие руки мужественного мальчика Олега, который никогда не корил её, а только восхищался и ласкал, желал всегда. Элю душили спазмы рыданий. И неимоверной тяжестью упало на неё, как сверху булыжник, осознание, что и мужа беспутного нет у неё, и с ним не помиришься уже, не встретишься в столице, гордо щеголяя перед ним своими нарядами и значимостью того места, где она работала и училась. В душе еле-еле, а теплилась надежда, что он вернётся к ней, к оставленной жене, раз танцорка Анит от него сбежала. Плач перешёл в громкие вскрики. Они гулко отдавались в пустом и огромном кристалле, отражаясь эхом от стен. Возвращались к ней и, усиленные новой порцией вскрикиваний и всхлипов, метались в длинных коридорах, словно ища выхода из разграбленного святилища феи – бабочки, такой же выброшенной, одинокой, оболганной, как и она, Эля.

Наплакавшись, ослабев от непосильной встряски, она улеглась на подиуме, подложив достаточно мягкий корсет под голову, и уснула, укрывшись рубашкой Рудольфа. Запах, идущий от его рубашки, продолжал проникать и в её сон. Она елозила и стонала, требуя от него любви, взбивая и задирая подол платья, опутавшего её, стирая тонкую кожу на голом бедре о шершавое ковровое покрытие.

Плата за ущербное ночное удовольствие

Ранним утром Лата вошла в «Мечту», потребовав у охраны отключить сигнализацию. Она объяснила, что заметила, как ночью в здание кто-то входил. Эля, хлебнувшая ароматного дурмана из драгоценного флакончика Ксенэи, спала сном праведницы на подиуме. Аромат открытого флакончика до сих пор витал повсюду, смешиваясь с прочими посторонними запахами. Лата с удивлением втягивала в ноздри непонятную воздушную смесь. Она подозревала, что распущенная дешёвка украла и ароматы у бывшей владелицы «Мечты». Со злой брезгливостью она окидывала тяжёлым, как гиря, взглядом ноги спящей безобразницы в спущенных ажурных чулочках, свежую ссадину на бедре, отлично узрев мужскую рубашку поверх спящей. Голову Эля также укрыла рубашкой, а то бы она немедленно очнулась от такого вот ментального пресса, каким и был взгляд блюстительницы. Скрючившись в позе эмбриона, Эля казалась маленьким уродцем с чрезмерно развитыми ягодичными мышцами. Лата потянула край её дорогого и мятого платья, прикрыв срам, недолжный для лицезрения его посторонними. Взглянула на отчасти уже засохшую гадость у стены, учуяв частично выветрившийся запах аммиака. Только такая вот всеобщая услада способна на подобную гнусь.

В открытой сумочке Эли она разглядела драгоценный флакон, приняв его за ёмкость для душистой парфюмерной воды. Дотошная до всяких мелочей, Лата вынула из сумочки флакончик и принюхалась чутким носом. Уловила фруктовый и кондитерский одновременно запах чего-то очень вкусного. Долго вертела флакончик, отлично разглядев на нём аристократический вензель. Он в виде ожерелья увил шею изображённой неизвестной дамы. Лата решила конфисковать редкую вещичку и отдать её Рудольфу как доказательство того, что Эля – преступная воровка. Рудольф не мог быть напарником Эли в ночной оргии. Лата имела о нём невозможно высокое мнение. Не иначе соблазнила кого-то из низшего состава обслуги. Или нестойкого и любопытного студента. – Пакость! – прошипела Лата, – всё осквернила своим блудом, весь город пропах пороком!

Она не захотела будить мерзавку, дабы не входить с нею в невыносимый перелай. Лата считала Элю ниже животного. – Спи, двуногое животное, несчастье для матери, вскормившей тебя человеческим молоком. Ты ещё ответишь мне за всё! Я буду не я, если не засажу тебя в дом неволи, вонючая воровка, зассыха, напялившая на себя одежды той, кому ты достойна была только подтирать задницу! А уж и та была далеко не образцом достойной госпожи!

Лате так и не удалось воздать Эле по заслугам. Руки Латы чесались от жажды дать выволочку Эле на глазах у тех, кто столь благосклонно относился к блуднице и воровке в Администрации городка. Но ни днём, ни наступившим затем вечером, ни даже ночью она нигде не могла Элю найти.

Рудольф же на следующий день без разговоров привёз Элю по подземной дороге к Франку в его медотсек. Она тащилась за ним, не отнимая своей руки из его хваткой пятерни и еле волоча ноги, не имея сил ни к вопросам, ни к сопротивлению. От страха и непонимания, что её ожидает, она приготовилась к казни за собственное пакостное поведение, за частичное воровство имущества Нэи. Она уже понимала, для него не является тайным, страшный для неё своим обнаружением, факт, что она тоже воровка, – Я всё верну, – только и пропищала она.

В медотсеке Рудольф задрал её подол, демонстрируя доктору всю панораму её телес. – Сектанты изуродовали, – пояснил он ошеломлённому Франку, преодолевая внезапное онемение собственного языка. – Она была помощницей Нэи.

– Я знаю, – отрезал доктор нелюбезно, – Твоё имя Эля? – обратился он к женщине, входя в своё привычное ласковое спокойствие.

– Вы не должны думать, что я… мне действительно её жалко. Жить с таким вот художеством по всему телу молодой женщине…

– Ты вовсе не обязан передо мной оправдываться. Удивительно, что Олег ко мне не обратился по такому вот деликатному поводу, -доктор был сама доброта, изучая обезображенный живот Эли. – Бедняжка, представляю, чего ты натерпелась. Давно было нанесено увечье?

– Мне было тогда семнадцать лет… – промямлила Эля, продолжая ожидать чего-то ужасного. – Меня чудом не убили. А должны были…

Доктор бесстрастно изучал татуировки, – Мне сдаётся, что краска была ядовитой. Как ты и выжила? – ответа он не ждал, и разговаривал больше из желания снять её напряжение.

– Я долго болела… – дрожь успокаивалась от еле заметных манипуляций доктора с её повреждённой кожей. Он заглянул ей в самые зрачки

– Вроде бы, у меня с Олегом всегда были доверительные отношения. Мог бы и рассказать о таком вот… – Франк не подобрал нужного определения. Он отдёрнул пальцы от Элиного живота и потряс ими в воздухе. – Такое чувство, что насекомое кусается! Как живое. Нет, оно просто шершавое. Кожа очень глубоко повреждена. И, кажется, в неё что-то вшито. Кем? Кто? – воскликнул он, обращаясь к Эле, как будто она могла хоть что-то объяснить.

– Откуда тут такие вот технологии? Оно меня укусило! – он пристально вглядывался в кончик собственного пальца, потом воззрился на Рудольфа, не ожидая ответа. Опять придвинул к себе Элю, продолжая вглядываться в кусачее художество на её животе.

– Тебя не беспокоило это, не знаю, как и назвать то, что у тебя вшито в кожу? Хотя о чём я и спрашиваю! Первый раз вижу такое вот изуверское творчество. Оно до сих пор что-то излучает. Оно могло бы в будущем привести к злокачественному перерождению клеток. Особенно в области груди. Ну, Олег! Ну и бестолковый конспиролог! Удивил. Или ты ему себя не открывала? Вы практиковали лишь целомудренные отношения дружбы?

Эля ширила глаза, наполненные страхом подавленного полностью существа, уже готового принять любое заслуженное наказание, и не понимала вопросов доктора. Не видела его сочувствия. – Олег? – встрепенулась она, – где он? Он меня никогда не обижал, он очень хороший. Очень. Я скучаю по нему.

– Олег стеснялся. Он скрывал свои связи с местными девушками всегда. – Рудольфу стало легче, когда разговор перетёк на личность Олега. Оказалось, что ему важно не получить очередное осуждение старого блюстителя нравов среди жителей подземного города. – Нэя попросила меня помочь своей подруге, да я всё как-то забывал, – соврал он внезапно, отворачивая лицо в сторону от Франка. Но тот уже не видел самого Рудольфа, поражённый открывшимся уродством тела молодой и такой приглядной женщины. – Тебе должно быть это мешало в налаживании личной жизни? – спросил он, -Кто же над тобою поиздевался? – он сострадательно прикоснулся к её соскам. От изумления доктор так и не выгнал Рудольфа из медотсека. Эля стояла как манекен, не шевелясь, утратив остатки чувств, мыслей, волю к защите от надвигающейся погибели. Франк казался ей ликом смерти, которая вот и пришла за ней, – если уж пощадила в джунглях когда-то, то теперь ни за что! Поэтому она безропотно разделась и, как механическая кукла, далее сделала всё, что ей велели. Легла в прозрачную капсулу и отключилась…

Оказавшись после всего в собственной конурке студенческого общежития, она ни о чём не помнила. Всё, что было в подземном городе, исчезло из её памяти, будто и не было никогда. Но она отлично помнила своё позорное свидание с Рудольфом, так как искусственная амнезия не затронула тот временной интервал, что предшествовал походу в недра «Зеркального Лабиринта». Её предыдущая наличная жизнь доктора не трогала. Он защищал только своё пространство. Она даже не с изумлением, а с мистическим ужасом созерцала в зеркало свой абсолютно чистый и гладкий живот, свою изуродованную прежде грудь. Не только татуировок, но и растяжек от давних родов уже не было. Ни малейшего следа! Девственно-гладкий живот сиял ей в глаза, розовые бутоны первозданных сосков не только в зеркальном отражении, но и в самой что ни на есть подлинной реальности. Отлично понимая, кто стёр страшные следы её так страшно начавшейся юности, но, совершенно не понимая, как он, Рудольф, всё проделал, она встала перед стеной непроницаемого тумана в самой себе. Решив, что он волшебник, так было проще всего, а она-то всегда это понимала! Что волшебники как вид вовсе не исчезли в былом провале времён, Эля отлично помнила о ночном позорном свидании в «Мечте», как была отвергнута, и о чём решила накануне. Бежать, бежать отсюда немедленно! Теперь уж с не отнятым, с ненайденным одержимым сыщиком Латой, богатством, с безупречным, волшебно обновлённым телом, она найдёт себе новую и также безупречную жизнь. А уж потом, как-нибудь на досуге она и обдумает то чудо, что свалилось на неё непонятно за какие заслуги. Эля танцевала как в наркотическом опьянении, толкаясь плечами и спиной в тесные стены своей жилой конуры, но то было опьянение посильнее – опьянение счастьем. Она посылала мысленные поцелуи и бесконечную благодарность Рудольфу, кого напрасно оскорбляла накануне. Никого ещё она не любила так безответно и горячо, благодарно и без ограничения временем. Она уже никогда его не забудет, хотя увидеть его уже не хотелось ни за что. Это было бы выше её сил. Она села на пол и долго сидела в изнеможении, раскачиваясь взад и вперёд как механическая и сломанная кукла. Но не кукла, поскольку она была наполнена внутри не опилками или композитом каким, а человеческим счастьем.

Лата злорадно и окончательно уже скомпоновав свой компромат на Элю, ничуть не желала отпускать её из своих бульдожьих челюстей. Прежде чем пойти в отдел Департамента общественного порядка в городке, она продолжила поиски «мерзавки Элиан», чтобы поставить её в известность, что шутки окончены. Никакой покровитель уже не удержит Элиан в ЦЭССЭИ. Пусть саму Лату изгонят следом за Элиан, но Элиан тут не жить по любому. К тому же Элиан грозит расследование воровства чужого имущества, а лично Лата не пропадёт нигде. Тем более, что в столице у неё влиятельные родственники. «Я буду жить в столице, что и неплохо, а ты, мерзавка, в пустыне, что очень плохо», – такую вот речь она заготовила для Элиан. Поиски Элиан и на другой день были безуспешны. Она словно сквозь землю провалилась. Лата и понятия не имела, как близко она стояла к наличной правде. Эля находилась именно что в глубоких подземельях Паралеи. Потом неотменяемая рабочая суета, прочие мелкие события и всякая текучка отвлекли её от «мерзавки Элиан». Через несколько дней, освободившись для окончательного броска на преступницу, Лата узнала, что Эля уехала из ЦЭССЭИ без объяснения причин. Навсегда.

Появление Олы –жены Сэта

Днём они пошли с Икринкой в лес за ягодами и лекарственными травами. Далеко они не углублялись. Ходили по краю. Из-за деревьев были видны крыши посёлка. Он располагался будто в блюдечке, а пологие края уходили вверх, поросшие кустарником и пышными купами серебристо-голубоватых деревьев. Дальше шли уже настоящие леса, густые и дикие, встающие неожиданной стеной, так что уходить далеко было и опасно. Но по краю, пронизанному рассеянным светом, было хорошо, светло. Окраинные рощи словно бы изображали из себя безопасный лесопарк, – мол, иди, иди, и там, где светлеет и манит яркий просвет, откроется прекрасный и ухоженный ЦЭССЭИ с искристыми гранями его удивительных зданий и зеркальными окнами. А вот и нет! Всего лишь поляна, окружённая непролазным буреломом, и никто не даст гарантий, что за цветущими травами не скрыто окно коварной трясины.

Если накатывала длительная сушь, то тогда ходить можно было смелее, мелкие болотца высыхали почти полностью, листва редела, трава пригибалась, угнетался её рост, а чащи становились почти сквозными и наполненными переливчатым светом. Тропинки утаптывались осмелевшим народом до состояния камня, – ходить можно куда как дальше без риска внезапно заблудиться или провалиться в сырую ямину. Сейчас наступил как раз такой, не просто засушливый, а пожароопасный год, так что вокруг посёлка углубили и расчистили давно заросшие прежние рвы, охраняющие на случай огненной стихии. Пустили туда воду, не забыв проложить лёгкие мостики там, где люди протоптали грунтовую дорогу к опушке лесов. Всё это требовало оплаты, и если многие зажиточные обитатели орали во всё горло на общественных собраниях по поводу неумеренных поборов, то Нэя безмолвно и сразу же отдавала требуемое, боясь любого выделения себя из толпы. И как оказалось зря, поскольку подобные ей платили втридорога в сравнении с теми, кто умел вопить и размахивать руками с угрозой подвергнуть проверке наёмных устроителей чужого комфорта и безопасности.

Особенно выделялся один господин, самый богатый, как считали его соседи, самый осведомлённый в тех самых делах, когда под благовидным предлогом так удобно ошкуривать других. Отчего-то он казался Нэе смутно знакомым, и явно знала она его когда-то во времена детства, хотя и встречала, скорее всего, редко и мельком. Отчего-то Нэе не хотелось его вспоминать, или не получалось этого, будто бы существовала внутри некая дверца, требующая определённого усилия для её открытия, а некто подсказывал безмолвным шёпотом: не надо, к чему ненужные усилия? Господин был не молод, но и не стар, подтянут, важен и вполне себе приятен внешне. Заметно мнил себя очень умным, а заодно и покорителем женщин, которым, наверное, и был в своей молодости. Насчёт ума судить было трудно. На Нэю он смотрел ласково, учтиво приветствовал её и только. Она забывала о нём тотчас же, как только он пропадал из поля видимости. Случайно она узнала, что у господина есть очень молодая жена и маленький сын. Сведения эти оставили её равнодушной, но почему-то она решила, что юная красотка прельстилась на, пусть и вполне относительное, но всё же богатство, если по мере живущих тут людей. Почему так? Разве человек был неказист или излучал некую ущербность? Нет. Солидный холёный, успешный дядя, пышущий здоровьем и переполненный самомнением, живущий в огромном доме со слугами. Кому такой может быть для печали? А вот за счастье, за крупное везение многие считают уж точно. Только почему-то так показалось, что не любит его жена, неведомая для Нэи, и всё тут.

Состояние душевной вялости, острой тоски, хотя слегка уже и утишенной, после слома прежней жизни, после потери Реги-Мона и ребёнка, было причиной, мешающей проявлять интерес к окружающим, да и обычное женское любопытство словно бы испарилось начисто. В ней не осталось для всего этого места, она, как маленькая кукла наполнителем, оказалась набита плотной субстанцией своего большого горя. А теперь, бродя по лугам, то в жаркой и слепящей их открытости, то блаженствуя в тени раскидистых одиночных или стоящих группами деревьев, Нэя отчего-то думала о жене того самого господина, считающего себя весьма значимым не только в небольшом посёлке, а и в ближайшей округе. Какая она, неизвестная юная жена? И не понимала того, что её посетило предчувствие их встречи в близком уже времени.

Наконец они с Икринкой вошли под высокие своды самого леса, но не стремились уйти вглубь. Нэя помнила травы, названия цветов из бабушкиных уроков. Всё, что укоренилось в душе в детские годы, остаётся навсегда. Она пыталась показывать растения дочке, называла их, но девочка без всякого интереса к ним носилась среди растительного мира, впитывая его целиком, не интересуясь деталями. Она села на поваленное дерево, качаясь на гибких прочных ветвях, чирикала как птичка-щебетунья.

– Щебетунья моя, – Нэя подошла, обняла девочку, и та обхватила её ножками, пачкая светлое стального оттенка платье Нэи туфельками, которыми девочка залезла в лесную грязь. Сарафанчик был тот самый, в котором Нэя гуляла с Антоном, когда им навстречу вышел из сумрака Рудольф. Но сейчас на её похудевшем теле платье болталось, как будто и тела в нём не было. Сверху была наброшена накидка-пелерина, и она скрывала плачевную картину Нэиного неузнаваемого облика.

– Чтобы я делала без тебя? – Нэя прижимала девочку к груди, ставшей уже материнской, царапая руки ветками. Икринка брыкалась, болтала своими милыми ножками, морщила на небо свое чудесное родное лицо, радовалась всему – новой обретённой маме, лесу, свету, поваленному дереву – качелям. У Нэи сжалось сердце и от восторга, и от грусти тоже, она увидела траву, ту, что пахла ирисками, была сладкой, сиреневой, с метёлочками.

Трава росла пучками, не целой поляной как там, где они валялись с Рудольфом совсем незадолго до их разлада. Почему он переменился, и что могла тогда сказать Икринка, та, другая Икринка, которой уже нет? О её гибели Нэя узнала от Эли. Но что уж теперь! Ребёнка нет. Может, и будут другие дети, а этого мальчика уже не будет никогда. Она прикусила губу, прижала к лицу сорванную метёлочку, попробовала её корешок. Он был вязкий и сладкий. Она решила их нарвать, чтобы по бабушкиной рецептуре сварить целебный отвар, дающий душе и телу силу, пусть и любовную, но эта сила всё собою питает и лечит.

Нэя услышала женский голос. Высокая, точёная в талии девушка в милом и совсем не бедном, узорчатом платье разговаривала с её дочкой.

– Ты птичка? – спросила девушка, – раз сидишь на веточке и поёшь песенки?

– Нет, – капризно ответила Икринка, – я не птичка, я девочка. Ты что же не видишь? Птички же не бывают в платьях, – и она указала на свое чудесное платьице с аппликацией птицы.

– Кто вышил тебе такую птичку? – спросила девушка.

– Мама.

Тут к ним подошла Нэя, и девушка приветливо с ней поздоровалась. У неё в руке был плетённый из упругих, пропитанных особым составом, грубых нитей баул, в котором лежали дары леса – плоды, похожие на фиолетовые шары. Нэя знала, что они очень редкие. Они казались обёрнутыми в клочья тумана, мерцая сквозь него сочными заманчивыми боками. Их иногда добывала бабушка и всегда была неимоверно рада им. Бабушка что-то готовила из них и продавала своим клиенткам из числа молодых женщин, которых она исцеляла от любовных хворей, от сердечных напастей.

– Сыну своему добыла. Они очень полезны детям. Укрепляют психику, способствуют крепкому сну без кошмаров. Няня мне объясняла в детстве. – Девушка оказалась молодой женщиной. Было очевидно, что она намного моложе Нэи.

– Разве тут есть болота? Бабушка говорила мне, что эти плоды растут только возле болот. Но там опасно ходить. Можно угодить в замаскированную под лужайку трясину. Вы не боитесь ходить по лесу одна?

Незнакомка не захотела объяснить Нэе, где она добыла редкие плоды. Она отставила баул в сторону. Отряхнула ладони от пыли. Не было похоже, что она бродила по сырым глухим местам леса. Скорее всего, она просто шла с близкого рынка, где торговали всякой всячиной по утрам.

– Я ходила к поезду встречать одного человека, который и привозит мне плоды. Не знаю, где он их собирает. Ближайший городской рынок я не посещаю, а в столице я не знаю мест, где они продаются. Вот случайно нашла тут одного лесника, очень милого, он и привозит мне.

Какое-то время они молчали, поскольку Нэя не знала, о чём им говорить, когда история обретения лесной добычи была прояснена.

– Я вас знаю, – сказала женщина, проигнорировав стремление Нэи уйти поскорее прочь. Она задержала руку Икринки в своей, положив ей в детскую, плетённую из соломки сумочку крупные лесные ягоды, лежащие поверх плодов. – Мы почти соседи. Мы с мужем живём здесь, наш дом рядом с Храмом Надмирного Света. Нас ещё ругают, что наша крыша выше, чем купольная башня Храма. А я часто вас вижу, – и она, как показалось Нэе, взглянула с тайным сочувствием. Здесь в посёлке все знали её историю о погибшем муже, а затем и об утраченном ребёнке. Икринку все считали родной дочерью Нэи, ведь они с Реги-Моном приехали в посёлок вместе с ребёнком.

Молодая женщина села на бревно рядом с ветвями – качелями. Сбросила простые легкие, но, – и Нэя отметила, – очень дорогие туфли, разминая уставшие изящные ступни. И это Нэя увидела. Ухоженные, с округлой чистой пяткой, с полированными ноготками. Нет, с такими ножками по лесам не бродят. Пожалуй, её нельзя было назвать слишком уж красивой. С заметным рыжим оттенком волосы выбились из-под повязки на голове. Удлинённое из-за чрезмерно высокого лба умное лицо с тонкими чертами было несколько суховатое, но глаза её были мягкие, тёмные, с зелёными бликами, как небо по ночам в ясную тёплую погоду.

– Большой у вас сын? – спросила Нэя, и опять сжалось сердце и застучало потом с болезненной отдачей в плечо.

– Три года почти, – ответила та с заметной гордостью. – Его зовут Сирт. Он дан мне в дар Надмирным Светом за мои пережитые невзгоды. Сирт прекрасен. Ни у кого в округе нет такого мальчика. Только у меня. У него золотые локоны, такие же, как свет нашего светила, и глаза как небо. Даже жрец сказал, что мальчик мой избранный, что у него будет необычная судьба. Если вас удивляет его простонародное имя, то с ним связана целая история. Сирт сам пришёл ко мне во сне до своего появления на свет и назвал себя. Тогда я и понятия не имела, что у меня будет ребёнок. По сути, его появление спасло меня из пасти чёрной трясины, куда я упала, где я едва не потеряла свой ум.

– Трясины? Вы тонули в трясине? Кто же вас спас? – Нэя рассматривала её ясные, умные глаза, в которых не было и намека на замутнённое сознание, но разговоры о трясине, откровения о пророческих снах и похвальба необычным ребенком случайно встреченному человеку, каким была Нэя для странной женщины, не казались нормальными.

– Это же фигура речи. Поэтическая метафора. Вы же образованная женщина. Я же вижу по вашему облику и речам. Вы не понимаете метафорического мышления? Если бы вы знали, как мало здесь обитает людей с хорошим воспитанием и тонким пониманием мира, хотя богатых граждан тут полно. А вы совсем другая. Вы, как и я, тут по несчастливой случайности. Нет? Но, правда, в моём случае именно несчастливая случайность повинна в моей дальнейшей счастливой судьбе. Оказывается, бывает и такое. Но это не к месту я разоткровенничалась. Хотя я давно хотела с вами сблизиться. Давно за вами слежу, если честно. Вот увидела вас издали, когда шла с холма и решила подойти. – Она искренне улыбалась Нэе, подкупая своей ясностью и простотой, в которой не было и намёка на бестактность или вульгарную прилипчивость. Было что-то совсем другое. Нэе было очевидно её одиночество в смысле задушевных подруг, их отсутствие и её потребность их иметь. Всё это сочеталось с её трогательностью и её деликатностью, очевидными для Нэи. Тонкая, застенчивая, воспитанная, совсем молодая женщина открыто заявляла ей о своём намерении познакомиться и, возможно, подружиться.

Она назвала свое имя, – Ола. – Имя было ослепительное, имя небесного светила. Как должно быть любил её отец, ведь имя девочке всегда даёт отец.

– Ваш отец любит вас, если дал вам такое светлое имя, – сказала Нэя, больше всё же формулу вежливости, чем ожидая услышать отклик.

– Мой отец умер. Но перед своей смертью он отринул меня и не считал своей дочерью. А раньше? Да, очень любил.

Не ожидая такой внезапной искренности от незнакомого человека, Нэя смутилась. Но женщина понравилась ещё больше, Нэя и сама была искренней и открытой. Назад они возвращались вместе.

Новая подруга

Очень быстро они сдружились и не только потому, что были тут одиноки в смысле подруг. И если к Нэе подруги приезжали из столицы, то к Оле не приезжал никто. Не сразу, но довольно скоро, она рассказала Нэе свою историю, повергшую Нэю в смятение. Она стала часто навещать дом одинокой Нэи. Они пили вместе напитки в саду, много разговаривали. Она посоветовала Нэе открыть школу рукоделия для девочек в ближайшем городке, обещая ей помощь свою и своего мужа. У мужа была в ближайшем городке небольшая мануфактура по изготовлению тканей из натуральных растительных волокон. В их посёлке не было бедных людей, хотя не было и очень богатых. Средний уровень, колеблющийся в ту или иную сторону. И если Нэя была ближе к бедноте, то Ола всё же ближе к богатому сословию. Ола была к тому же необыкновенно для местного уровня образованна, и продолжала где-то учиться в столице в привилегированном заведении. Родители, как оказалось, были из высоко отсюда удалённых сфер. Мать, во всяком случае, там и пребывала до сих пор вместе с другими её братьями и маленькой сестрой. Мать её давно простила, приезжала к ней и внуку, привозила им подарки и деньги. Таким образом, от мужа она мало зависела и была готова вложиться в проект Нэи на равных долях.

– Ты пошла против их воли, выбрав себе мужа из неподходящего сословия? – как-то поинтересовалась Нэя. Тогда-то Ола и рассказала ей свою историю. Спокойно, без всяких чувств. А где были чувства? И она объяснила Нэе, как она выкинула их в какое-то неизвестное болото, мимо которого проезжала на машине, так непереносимы они ей были, так тяжелы, что они утонули там, только ухнув напоследок в чёрной густой трясине без возврата. Нэя смотрела в её серьёзные глаза, пытаясь найти своеобразный горький юмор в её словах, но в глазах не было и намёка на юмор.

– Это правда. Так и было. – Что она имела в виду? Но Ола не пояснила, а Нэя не стала уточнять.

С детства Ола любила биологию, и после окончания престижной школы отец отдал её учиться в такую же престижную Академию. Мама не хотела, уверяла, что там много простолюдинов, пусть и талантливых, но они ничему хорошему Олу не научат. Но отец привез её в закрытый научный городок секретного правительственного значения. Там была Академия, многопрофильная, и Ола стала учиться в биологическом секторе. Там же в городке отец оплачивал ей квартиру. Но это сыграло отрицательную роль, потому что отдалило её от сокурсников. Они считали её заносчивой аристократкой, что было неправдой. Было ей скучно, когда заканчивались занятия. Пожалуй, эта скука, а также одиночество, когда она оторвалась от своей среды и сверстников, сыграли ту немаловажную роль, что она так прицепилась к тому человеку. Тут она, подойдя к самому болевому центру своей истории, даже закрыла глаза, решая, стоит или нет рассказывать о пережитом Нэе. Но потом сказала, что, утопив чувства, память она сохранила. Застылую, затверделую и потому ей безразличную.

– Мне бы так научиться, – сказала ей Нэя.

– Ты всё ещё страдаешь? По мужу? Но это же и понятно. Он был дорогим тебе, родным человеком. У меня же всё иначе…

В том городке он возглавлял один из засекреченных объектов. Объектов там множество, множество засекреченных, как и сами разработки. Людей очень много, людей разных. Суетно, тесно, пёстро, смешение стилей жизни и их несоответствие одного другому, если соотносить с той средой, где привыкла жить Ола прежде. Никто не соблюдает этикет ни в поведении, ни в самом общении, ни в чём, и при этой толчее, едва ли не такой же, как и в столице, скука, разобщённость, безразличие каждого ко всем и всех к каждому. Коллективы замкнуты стенами своих лабораторий, учреждений, не сообщаются, не веселятся вместе, не устраивают вечеров и праздников сообща. Некуда наряжаться, негде познакомиться с молодым новым человеком. «Дома яств» не те места, куда принято ходить юной девушке, да ещё и одной. В торговых центрах толкотня и убожество выбора. Ола стала вязнуть в лесном городе как в загустевшем приторном и опротивевшем сиропе. Не хотелось уже и учиться, потому что книги молчат, а с нею почти никто и не разговаривал, если персонально. Она стала проситься домой, к своим. Образованные простолюдины, утратив свою простоту, становятся невыносимы, так стала она считать, поскольку не сумела завести себе друзей.

Ола полюбила приходить к комплексу красивых зеркальных зданий, расположенных в некотором отдалении от прочих. Она заметила, что там чаще встречаются красивые парни, они обращали на неё внимание, и она воодушевилась надеждой сблизиться с кем-нибудь по случаю. Никто не знал, какие разработки они там вели.

Однажды произошло следующее. Она встретила там одного незнакомца. Как он выглядел? Ола долго подбирала слова для его описания. Он для чего-то коротко остриг волосы на голове, но в целом показался очень симпатичным, главное, высок ростом, хотя худощав и печален. Посторонившись, он долго стоял, глядя ей вслед. Некая сила заставила её обернуться. Врождённая критичность заставила не поддаться первому и необоснованно-сильному впечатлению, и она охарактеризовала его засушенным и не особенно молодым. Не старым даже близко, но каким-то скорбным не по-юношески.