– А что, кроме него нет других умных мужчин? У меня были, а также есть и другие умные собеседники. Вот вы, к примеру… Не обольщайтесь честностью Латы. Она вам нравится? Она же стара для вас. Они все тут умеют выдавать себя за каких-то совершенно новых людей. А все они тут всё те же вековечно-порочные злые люди. А я самая вредоносная в их мнении. Потому что я тут чужая, незваная ими. Будут теперь перебрасывать всю вину на меня. Да и мелочи, в сущности, всё. Куклы, платья… Жалко, конечно.

Рудольф вглядывался в её лицо. Дотла разграбленный бизнес Нэи – мелочь? – Какие ещё куклы? – спросил он. – А оборудование где? Это же было вложение Нэи. Швейные станки, машинки для художественного вышивания? Кто всё выволок? Когда успел? Почему ты ослепла? А должна была охранять, по ночам всё равно не спишь. Почему ты ушла отсюда в какое-то тесное общежитие? Кто тебя отсюда и выгонял? У тебя своя комната тут была. Сидела бы и смотрела во все глаза. Ясно же, что хозяйка рано или поздно пришла бы за своим оставленным добром.

Эля пожала плечами. – Вы же видите, город наполнен не просто множеством людей, но и теми, кто имеет тут власть над прочими. На нашу «Мечту» всегда смотрело много жадных завистливых глаз. Нэя же сбежала, а мы остались без защиты. Мне страшно было жить тут одной. Всех разогнали. Кто бы меня защитил в случае чего?

«Поразительно»! – подумал он, – «как это ей изменила её практическая хватка и цепкость, то, чего никогда не было у Нэи»? – - Как же это? Разве здесь бандитское гнездо, где не действуют законы?

Вдова Чапоса многому у того научилась. Попользовалась, не отстала от всех прочих. Ей было на руку, что кто-то и ещё из Администрации принял участие в разгроме и откровенном воровстве чужого. Эля продолжала разыгрывать простоту душевную. Ныла, зудела одинокой безвредной мошкой. Мельтешила перед ним, взмахивая как крылышками полупрозрачной накидкой на округлых плечиках. Как бы случайно уронила накидку на зеркальный и заброшенно запылённый пол. Оголённая едва не до самой поясницы спина воспринималась фарфорово-безупречной. Если бы не застёжка корсета, украшенная разноцветными кристалликами, чрезмерно впившаяся в кожу. Корсет был чрезмерно узок. Спереди грудь всё время норовила выскочить наружу, так что Эля то и дело утрамбовывала её обратно. Присмотревшись, он увидел, что спина прикрыта тканью удивительной прозрачности и тонкости, розовато-телесного цвета. Дальше шёл каскад тяжёлой зелёной, атласно поблёскивающей юбки. Он сразу вспомнил платье. Не придав особого значения наряду Эли у себя в холле, теперь он ясно видел, – платье когда-то принадлежало Нэе. И хотя Эле трудно было отказать в чисто-внешней женственности, платье с чужого, вернее с плеча его любимой феи – бабочки, вызвало в нём отвращение к безусловной воровке. Нэя никогда не воспроизводила дубликатов тех нарядов, в которые облачалась сама. Она могла их продать потом, но только тем, кто обитали за стенами, и только избалованным клиенткам. Эля уж точно к ним не принадлежала. Она не имела права подражать хозяйке в том, в чём та была неподражаема. Он узнал и корсет с вышитой на нём птичкой. Тот самый смешной корсет, который снял с Нэи своими руками в то утро их непонятной размолвки. Забытые уже слова, сказанные им, едва не стали причиной того, что Нэя сделала вид, что спрыгнет вниз с верхнего этажа жилого здания «Зеркального лабиринта». Нет, она бы никогда так не сделала, она его по-детски глупо и жестоко пугала.

Эля, уверенная, что он не может помнить всех нарядов прошлой любовницы, своим объёмом едва втиснулась в корсет. Птичка с изжелта – сизыми пёрышками казалась живой и печальной. Её длинный клювик, также усыпанный кристалликами, искал поживы в глубокой ложбинке между грудей вороватой помощницы. Эля ухватила взгляд Рудольфа, брошенный на аппликацию пташки, решив, что он целится в её, Элины, выпуклые соблазны. Она надула губки, разыгрывая спектакль, мысленно уже пихая бывшего любовника своей бывшей госпожи за пазуху, как ничейное добро.

– И чашечки утащили, синенькие, для утренних напитков, – жалобно протянула она. – Они в горке хрустальной стояли. Нэя хранила их как память о маме.

Рудольф бесцельно слонялся по круглому залу. Что он мог тут найти, в глупом круглом помещении? Он отбросил ногой какую-то пластиковую коробочку – контейнер, завалившийся среди обрывков рваной упаковки, пыльных лоскутов и ещё чего-то бесполезного, брошенного в кристалле.

– Хорошо поработали. Успели растащить всё! И как быстро.

– Да, – согласилась Эля, – я ждала, ждала Нэю! Пришла за вещами, думала, возьму себе, упакую, отвезу к маме, пока Нэя не спросит. А там пустота. Всё подмели. Нет, мусор как раз оставили, не подмели нигде. – Эля пригубила маленькую фляжку-флакон, также усыпанную блестящими кристалликами, слагающими узор в виде ожерелья, украшающего изображение девушки, повёрнутой в профиль. Запахло фруктами. Эля уже откровенно поправила корсет на груди, как будто Рудольф стал своим, и чего его стесняться? На его глазах погладила драгоценный клювик птички, стиснутый её грудью как золотисто-розоватыми плодами-полушариями. Она протянула флакончик ему, предварительно вытерев горлышко чистым платочком, извлеченным из сумочки. Флакон был оттуда же.

– Сок из особых плодов, которые растут только в садах аристократов. Один селекционер вывел уникальный сорт. Алые плоды исцеляют любое воспаление пищеварительной системы, а свежая мякоть плодов, приложенная к лицу, дарит аристократкам белизну и нежный румянец одновременно. Напиток же утоляет жажду и повышает настроение. Сказать вам, кто он, тот селекционер? Не поверите. Отчим матери Нэи, он же и прошлый муж самой Нэи. Он был без преувеличения волшебник, хотя добрым он не казался. Страшно было взглянуть ему в глаза. Спросите, откуда у меня такой эликсир? Вы удивитесь, но мне его Чапос подарил при нашей последней встрече. Он иногда опустошал заброшенные сады имения Роэлов. Поскольку в молодости служил там, был кем-то вроде разнорабочего.

– Как он мог проникать на такие охраняемые территории?

– Мог как-то. Догадываюсь даже как, да вам не скажу. А впрочем, скажу всё, поскольку имею в вас необходимость. Ведь вы мне поможете в случае чего? Так вот. Была у Чапоса давняя связь с госпожой из соседнего имения. Могу её понять. Муж её не любил. А каково это женщине без ласки, пусть и в роскоши, существовать?

Рудольф выпил сок не без подозрения. Было вкусно и похоже на тот напиток, который готовила Нэя из своих запасов, притащенных сюда из неведомых плантаций. – Пейте, не отравлю – словно бы прочла его мысли Эля. После него она допила всё. Флакончик был невелик. Рудольф взял его из её рук, принюхиваясь к оставшемуся аромату. Ничем подозрительным не пахло, на алкоголь похоже не было, как и на напиток колдовской «Матери Воды». Эля бережно запрятала флакон в сумочку. – Дорогая штучка, аристократическая. Камушки подлинные. От матери Нэи осталась. От Ксенэи.

– Упёрла что ли? – спросил он.

– Ещё чего! Ксенэя сама моей мамке подарила за то, что моя жадная мамка убиралась у них в жилье, стирала там, посуду мыла. Ксенэя белоручка была, а у Ласкиры – бабушки Нэи руки были больные. Да и шила она постоянно. Некогда было за чистотой следить. Давно было. Мы неплохо тогда жили, пол-этажа занимали в нашем отнюдь не окончательно бедняцком доме. Мамка моя у всех, у кого можно, паслась, ко всем ластилась, у кого можно было поживиться. Тряпкой махнёт, посуду сполоснёт – дел на грош, а утащит столько, что не нарадуется.

– Дочка пошла в маму.

– Утащит не потому, что сворует, а оплату получит не по затратам. Аристократы, что они понимали в той житейской практике, что обрушилась на их головы. Они были просто счастливы, что добрые люди поддерживали их в непривычной им и страшной для них среде простонародья. Надо сказать честно, обобрали их быстро. Кругом жили мелкие торгаши, чего ж вы хотите? Мамка-то моя ещё совесть имела, а уж прочие хватали уникальные вещички за бесценок. А где было им селиться, чтобы прилично и недорого? У нас чисто было, вокруг общинный сад, цветники, дом в четыре этажа, во дворе фонтан со скульптурой, в подвале бассейн. Сейчас, конечно, хуже стало. Дом рушится, бассейн ржавый, что войти в него противно, сад стареет, сохнет, как и мои родители. Доживают за мой счёт. Публика там такая неликвидная осталась. Один фонтан – наследие аристократической семейки в изгнании всё также украшает окружающую рухлядь. Да и тот, думаю, скоро кто-нибудь демонтирует и сопрёт втихомолку.

Слушая её внимательно, поскольку речь шла о семействе Нэи, Рудольф бродил, как часовая стрелка, по кругу зала. Вдруг ботинок опять зацепил нечто твёрдое. Он поднял маленький синий, запылённый контейнер и узнал его. Он был тот самый, где и лежал тогда футляр с кольцом, переданный через Артура. И сразу вспомнил, что предшествовало тому «дару данайца». Вопреки аксиоме, что вперёд оплаты оказанная услуга ничего не стоит, Рудольф решил Нэю «отблагодарить». Но «благодарность» была отброшена. Уже потом она приняла кольцо как его дар во время их вновь вспыхнувшей страсти. И впоследствии никогда не снимала его. Рудольф попытался смять контейнер, но он не поддавался, прочнейший полимер – земная технология.

– Разденься, – вдруг сказал он Эле, – хочу на тебя посмотреть. Какая ты.

Она замерла.

– Давай быстрее! Не ломайся. Я привык оплачивать услуги, а с тебя не убудет.

Она подчинилась. Но зачем? Ему хотелось как раз обратного. Её гнева и праведной отповеди. Ему хотелось игры, пусть и паршивой. Она стащила с себя платьице ловко и быстро. Оставила один корсет. Он соблазнительно поднимал её грудь вверх, и она отлично знала, как хочется всякому освободить её из заточения. Сжать, пригубить…

«Насобачилась», – вернулась злость к ней, – «как солдат в казарме раздевается, молниеносно».

– Пройдись!

И опять она подчинилась, ничуть не пугаясь дикой ситуации, напряжённого лица мужчины, которому она явно не нравилась. Она видела и чувствовала его отлично. И всё равно была уверена, что переборет его неприязнь. Она владела тайным сокровищем – безотказной пищалкой в себе, поиграть в которую не отказывался ещё никто. Огромная иссиня-чёрная бабочка огромными крыльями, как реальная летучая мышь, накрыла почти весь её живот. Отталкивающее зрелище лишило его дара речи. Присмотревшись, он разглядел, как удачно татуировка, – а это была татуировка, похожая на те, что в архаичные времена на Земле делали себе уголовники или их подражатели с деформированным умом, – скрывает весьма грубые послеродовые растяжки на её животе. Бабочка, как и её носительница, не отличалась скромностью, поскольку вместо тела насекомого она имела нагое тело крошечной женщины, распялившей свои крошечные ножки в непристойно-зазывающей позе.

– Что это у тебя? Что за…

– Нравится мой животик? Он такой чувствительный к прикосновениям мужских рук…

– Нет! Не нравится. Дикость и уродство!

– Ха! Кто видел раз, хотел увидеть и повторно. Но далеко не всякому я даю прикоснуться к моей милашке. Чтобы ты ни говорил, мне не угрожает подростковая мания мнимого уродства. А моя грудь? Я не покажу тебе её полностью, пока ты не станешь послушным мне… – она замедленными движениями погладила свою бабочку, давая понять, как это приятно, и какая она, Эля, чувственная, заманчивая, призывая его приступить к немедленной атаке на себя. Глаза полыхали злой обидой, она отлично уловила то, что он отвергает её. Уже из упрямства она стремилась сломить его сопротивление, чтобы отомстить собственным торжеством над его низшими инстинктами. – Я не навязываюсь. Сам пригласил! – Она повторно прошлась без всякого стеснения перед ним, покачивая бёдрами, упрямо демонстрируя свою раскритикованную фактуру. Обернулась спиной, давая возможность оценить свою оборотную сторону. – А тут, смотри, всё чистенькое и белое. Ну как? Упругая как у девушки. Хочешь убедиться на ощупь? – Довольно хрупкая спина переходила в обширные полушария. Они мало соответствовали не только верху, но и тонким ногам. Она прошлась танцующей походкой, имитируя телодвижения девчонок-моделей, порхающих тут совсем недавно. Они рекламировали платья – творческие игрушки талантливой модельерши. Эля же без платья рекламировала себя не только спереди, но и сзади. Дав убедиться ему в том, что обмана с её стороны не будет, и ему не подсовывают то, что спросом не пользуется, она приблизилась, – Ты ещё не увидел моего главного секрета…

Быстрой пятнистой змеёй скользнула между ним и стеной, выключив освещение зала. Рассеянный свет от уличных фонарей достаточно хорошо освещал круглое пространство через купол-потолок. Бабочка на её мало обольстительном брюхе вдруг вспыхнула зелёными, жёлтыми и красными искрами! Замерцала и будто слегка отделилась от живота, как голографическая ёлочная игрушка. Эля повернулась к нему спиной. Она ожидала его объятий, считая свою задницу сексуальной ловушкой для всякого кобеля. Он аккуратно провёл рукой по ложбинке на спине, в которую был уложен её гибкий позвоночник. Эля вздрогнула и невольно выгнулась. Она подчинилась его ласке, поощряя на дальнейшие действия, приподнявшись на цыпочки, тёрлась о его ноги полушариями ягодиц. Цепко схватила его руки, притягивая к себе, принуждая к активным действиям. Помимо корсета на ней остались ажурные чулочки и алые туфельки. Как оказалось, она подготовилась к такому вот раскладу и не обременила себя избытком белья. Грудь оказалась зажатой в его руках, мясистая и тяжёлая, она выскальзывала, и он её не удерживал. Эля зазывно и наигранно постанывала, уверенная, что самое главное сейчас и произойдёт. Парное ей и такое же сладострастное насекомое попалось! Он во власти её неодолимой, в её мнении, соблазнительности. Не скрывая, она сама хотела его по причине самой примитивной и безудержной похоти, поражая его кошачьей готовностью. Сама притянула его руку ниже, приглашая к изучению своих потаённых мест уже на предмет осязания, не пряча их беззащитность, мягкость. Он ощупывал её как бездарный гинеколог, осязал сокровенные владения, вызывая в ней изнеможение, а сам испытывал что-то близкое к отвращению. Она развернулась, присела и прижалась лицом к его бёдрам. Он понял, ей уже всё равно, кто перед ней. На данный момент мог быть кто угодно. Механистичность этой куклы просто зашкаливала. Она дёргалась как под напряжением. Он схватил её за кудри, не желая ей боли, а только чтобы вернуть её в отлетающую реальность, к здравомыслию.

На самом деле, он и сам утрачивал границу, за которой пустяковое недостойное развлечение переходило в реализацию сближения с развратной и несимпатичной ему женщиной. Усиливающийся накат возбуждения не снимал неприязнь к ней. Точно так же, как было с Азирой в ту ночь в машине, когда Чапос доставил её туда, откуда она отправилась прямиком в мир иной, воздушный и не такой плотно-пахучий. Всплытие подобных образов минувшего не способствовало радости происходящего. Но Эля не несла ответственности за течение его мыслей. А то, что мысли всё же шевелились, было знаком того, что самоконтроль не утрачен. Он отпихнул её от себя.

Только она повторно проявила упорство дикой и нападающей кошки, желая лишь сексуального контакта и его закономерного животно-естественного разрешения. Лёгкая, она повисла на нём как лиана-паразит, обвив ногами его поясницу, навязывая подобную сладостную позицию, отлично видя само желание, воплотившееся, как тому и положено, в соответствующую откровенную форму. Эрекция и отвращение не отменяли друг друга, и надвигающееся насилие со стороны женщины, а не наоборот, как зачастую бывает, вместо активной самозащиты парализовало волю.

Существо-лиана таращила круглые плотоядные глаза, неестественно блестела ими, сочилась почти зримым истечением особой и липкой эманации похоти из каждой незримой поры горячей инопланетной кожи, мерцающей непонятными искрами. Он не знал того, что она натёрла кожу кремом с вытяжкой из лесного насекомого-светлячка или ему подобного неземного собрата, специально для возбуждающего сияния. Для праздника любовного соития с тем, кого она давно жаждала заполучить. Впервые после Чапоса настолько сильно. Это был один из секретов торговца любовью, когда Чапос натирал таким вот кремом девушек, доставляемых к ночным пирам людей из Коллегии Управителей. Баснословно дорогой и ценимый людьми за то, что девушки-игрушки начинали светиться в темноте. Свечение длилось достаточно долго, состав впитывался в кожу и не смывался сразу. Эля выкрала у муженька баночку ещё тогда, когда они жили вместе. Хранила её, таила от всех, поражая иногда собственным волшебством только значимых партнёров, иногда Олега, сияя перед ним в лесном шалаше, как фея ночи. На случайную текучку она не тратилась, она была скупа и расчётлива. То, что не надо было завоёвывать надолго, не требовало и затрат. Она не просто так слонялась вокруг кристалла «Мечта». Она за ним следила, едва он вышел из «Зеркального Лабиринта». Она решила завладеть Рудольфом – бесхозным имуществом, во что бы ей ни вылились затраты. И пока она размышляла о том, как ей набиться к нему в гости, раз уж он не захотел пригласить её к себе сам, явно желая интима с нею, он сам пригласил её в укрытие закрытой «Мечты». Напиток тоже был особый. Не вино, а хуже. С наркотической добавкой секретной травы, также выкраденной у Чапоса.

Сознание Рудольфа, заметно омрачённое, сопротивлялось погружению в бесконтрольное состояние. Он твёрдо знал, что никакой близости с нею не будет. Он пытался распутаться от живой лианы, но она не распутывалась и сжимала его цепко. Отвратительное пылающее насекомое на её животе впивалось в него как живое.

– Ты хочешь продлить удовольствие и не хочешь торопиться? Хочешь усилить разрядку? Я ценю таких мужчин, – бормотала она, – ты даже не представляешь, каким будет наше наслаждение… я одна так умею… Ты навсегда забудешь о Нэе…

Позади них был выступ той самой округлой площадки, где прежде демонстрировали модные одеяния для посетителей дома «Мечта». Эля вдруг пихнула его с немыслимой силой на подиум, стремительно оказалась рядом, заставила повалиться на пол как безвольную болванку. Пол оказался тёплым, прогревшись сквозь купол излучением жаркого светила за день. И мягким, так как был покрыт неким ковровым материалом, чтобы девушки-модели не скользили на нём во время своих танцев и не могли упасть. Лежать оказалось весьма удобно, и Рудольф понял, что не хочет никакой активности, поскольку в голове бродил непонятный цветной туман, – в нём кто-то сиял белыми выпуклостями, неразборчиво шептал в уши, не давая возможности увидеть себя в чёткой целостности облика. Он увидел женскую грудь, слегка оплывшую книзу, с изумлением обнаружив татуировку в виде глаз там, где располагались сосцы. Два глаза с пушистыми ресницами и чёрно-выпуклыми зрачками пялились ему в рот, и он их полизал. Они были кисленькими и пахли чем-то сладким. Он закрыл их ладонями, чтобы они не таращились. Не дав ему опомниться, Эля была уже сверху. Сама ещё больше раскрыла его брюки, задрала рубашку и пыталась втиснуть в себя то, что как бы уже и не принадлежало человеку Рудольфу, а было законной добычей урчащей самки. И такому же активизированному в нём тёмному самцу остро хотелось стать её добычей. А всё же он ей не давался, препятствуя её усилиям к тому, чтобы они стали, наконец, одним целым двухголовым животным.

– Хочу предельного наполнения… – шептала она. На какое-то время он стал терять собственный разум, входя в резонанс с ритмом её остервенелого танца. Это была не просто отточенная техника предваряющей сексуальной игры, многократно усиленной её неподдельным влечением, это была удушливая петля, которой ненужная женщина мнила затащить его в свой плен. Пересохшими от страстной лихорадки губами, она беспрерывно его облизывала, касаясь ушей и подбородка, то приникая к нему, то откидываясь назад, – Ты такой бесподобный! Ты не сравним ни с кем, кого я видела хоть когда. Как же ты мог умещаться в такой узкой Нэе с её недоразвитыми бёдрами? А я, полюбуйся, какая широкобёдрая! А! Понимаю. У этой замаскированной под достойную госпожу шлюхи были свои секреты. Но я-то могу и не такое… Я дам тебе подлинную глубину ощущений, я настоящая женщина! Я стану твоей необходимостью… Ты умрёшь во мне, а вернув себе душу, ты захочешь умирать вместе со мною каждую ночь… Ты теперь мой!

Она ощерилась, заранее торжествуя свою будущую и окончательную победу над ним, поверженным без шанса сопротивляться превосходящему голому и задастому захватчику. Он мог бы поклясться, что в помещение ворвался ветер, и её выкрашенные медные волосы полыхнули вверх солнечной короной. Но то было иллюзией, поскольку цвета в полумраке не различались. И только тогда, когда её лицо вдруг превратилось в застывшую хищную маску, сумрачно-тёмную на фоне мерцающей от непонятного пока что фокуса кожи груди и живота, он с усилием вернул себе ускользающий разум. Схватил его за край, как за хвост ящерицы, боясь, что тот оторвётся. Сшиб её с себя и сел с таким видом, как будто только что проснулся, не понимая, где он и что происходит.

– Поиграли и достаточно, – несуразная фраза вызвала ответный визг забракованной зловеще-светящейся куклы.

– Тварь! Чего тебе тогда надо?!

– У тебя жёсткие руки, – ответил он, – не прикасайся больше ко мне, разрисованное чучелко! – И поспешно отодвинулся в центр подиума, нешуточно боясь её повторного броска на себя.

Шипя, она пыталась спрятать себя в скомканное платье, – Как можно такого любить? Я таких придурков никогда не видела!

– Мне и не нужна твоя любовь, – возвращалась способность к осмыслению происходящего вместе с изумлением на свою же возможную сдачу без боя наглой стерве.

– Чего тогда проедал своими глазищами весь вечер? В сравнении с Чапосом ты ничто по всем параметрам!

– Так я с ним, кажется, никогда битв за тебя и не вёл. К тому же его нет в живых. Вернулась бы к нему вовремя, так и живым бы остался. А то остался без твоего цепкого пригляда и пошёл по косым путям… пока не попал в мешок к костлявой и уже вечной жёнушке, – он откровенно над ней издевался.

– Да! Я виновата! Надо было простить и вернуться, раз уж он звал. Мне его не хватает! Никто не любил меня как он… – она влезла, наконец, в своё платье и как будто нашла в нём успокоение. К ней возвращалось самообладание, – Какой же стыд!

Кукла с браком. Пищалка отказала

– Как быстро ты забыла про Олега, – напомнил он. – Подождала бы ради приличия некоторое время, прежде чем бросаться на всяких придурков…

– Он юнец. Он мог желать кого угодно, кто подластится, тому и рад. Что же мне оставалось делать? Активной здоровой и темпераментной женщине, ставшей вдовой при живом муже в расцвете молодости? Или ты так не считаешь? Для тебя только твоя тонкокостная аристократка – шедевр? Ой-ой! – она ухватилась за свою поясницу и нешуточно застонала от боли.

– Чего там? – спросил он не без сочувствия, подумав, не шибанул ли её ненароком?

– Спину больно стало…

– Не стоит так прыгать при травмированной спине, – напомнил он.

– Травма была давно, я её осилила. Я всегда осиливала свои хвори. Я очень сильная. Очень крепкая. Очень живучая, – она бормотала что-то ещё, похожее на речитатив-заговор, легла на пол и растянулась на спине, ожидая, когда болевой приступ отпустит.

– Пора тебе, старушка, пересмотреть своё поведение в соответствии с запросами организма. Поберечь себя надо. А ты всё с мальчишками игралась, доводя их до телесного истощения.

– Олег сам не давал мне прохода. Да ведь и ты как-то прижимал меня к дереву в лесу… – судя по бодрости голоса, боль ушла.

– Когда? – изумился он. – Бред! Нахлебалась, видимо, своей наливки, вот и приняла дерево с торчащим суком на стволе за мужика.

Поразительно быстро хищная лиана со своим пылающим насекомым увядала и остывала на глазах. – И браслет подарил мне в бреду? – голос также остыл, был насмешлив и зол. Неприятен. – Я его хозяйке отдала. Видела, как она от тебя голову потеряла. Чего, думаю, лезть ей наперекор. Обидится, да и выгонит. Я же от неё зависима была.

– Зависима? Ты, вроде, жила там как у себя в личном имении, а все прочие были у тебя на посылках, в том числе и твоя, как ты выразилась, «хозяйка». И кто там реально хозяйничал, это ещё вопрос. Зря я тебя сразу же не вышвырнул оттуда.

– Не вышвырнул, потому что вначале хотел сближения со мной. Я настоящая женщина. Я! А не она, сладкая помадка для стариков!

– Хотел бы, так сблизился бы. В том-то и дело, что не хотел. Я, видишь ли, в тасующихся группах обслуживать себя не привык.

– Я знаю, чем она тебя ухватила за твоё непомерное место. Намазюкалась своими колдовскими притирками, старик научил её всем этим штучкам, чтобы быть ей сладкой и эластичной. Каково это жить с рухлядью столько лет, как жила она? Она что-то пила, чтобы впадать в сладостное забвение реальности, вот ей и грезилось, что она живёт в неких распрекрасных мирах с распрекрасным существом. А привыкнув, она и тебя воспринимала неким запредельно-прекрасным существом. Вроде, ты пришелец из Надмирных высот. Я же помню, как она приползла от тебя в первый раз в наркотическом опьянении… Пока добрела, вся измялась по дороге, вся извалялась. Переборщила со своим напитком колдовским. Я спрашиваю, что? Кто? А она…

Рудольф резко тряханул её, как куклу, так что она мотнула своей головой и вскрикнула, – Не покалечь меня! Откуда такая силища?

– Заткни своё словоизвержение, пока не запечатал!

– А что я такого сказала! – она принадлежала к породе женщин, которые с лёгкостью пренебрегут любой угрозой ради того, чтобы оставить последнее слово за собой. – Нэя всегда жила в выдуманном мире, а тебя считала тем, кем ты не являешься! Все твои необыкновенные качества существовали лишь в её голове! Она во всех смыслах не отделяла мечты от реальности…

– Каким же образом ты-то сопрягалась с её мечтами? Одного твоего вида достаточно, чтобы самый упоённый мечтатель пришёл в чувство реальности. Она вполне здраво использовала тебя как дешёвую и тягловую скотину, уж прости. И насколько мне известно, не доплачивала никому из своего персонала, а тебе больше всех.

Чтобы досадить Эле, он не пощадил и Нэю, проявлявшую редкую скаредность в оплате сотрудникам и едва ли не патологическую жадность к деньгам, как и Гелия когда-то. Об этом уклончиво и по возможности в деликатных словесных оборотах, но настырно давал ему знать Инар Цульф; госпожа, мол, денег никому не платит, а все контролирующие инстанции высокомерно игнорирует. «Разберитесь там лично, но ни в коем случае её не затрагивая», – говорил ему Рудольф, временами выделяя денежные суммы на его усмотрение. А то, что никто не убегал из-под тенистых кущ и не покидал переливчатых стен «Мечты», так работа была не шибко тяжёлой, обращение ко всем мягкое, если не ласковое, жильё комфортное, еда вкусная, – а вот за эти базовые потребности плату как раз и не требовали.

– И чего ради старалась? По ветру пущено всё добро, все усилия, все старания… – на какое-то время Эля примолкла. Рудольф продолжал валяться рядом, не имея желания и, пожалуй, сил, чтобы встать и уйти. Ему хотелось спать, отключиться хотя бы на полчаса. А она пусть убирается отсюда ко всем местным чертям. Но она так и не ушла. Когда он очнулся, она сидела рядом, пристально рассматривала его в полутьме и, кажется, улыбалась. Странная гримаса казалась застывшей и полубезумной.

– Пошла отсюда прочь, – он лениво отвернулся от неё.

– Ты очень красивый, – сказала она. – Очень. Зря тогда в лесу я не отдалась тебе.

– А я просил об этом?

– Не обязательно озвучивать то, что женщина чует и так. Почему хозяйка сразу же, как мы тут очутились, не хотела тебе уступить?

– Не любила, наверное. Это ты можешь без любви, а она так не умеет.

– Разве вас в прошлом не связывали отношения? Об этом же гул не утихал в те времена, когда она внезапно исчезла из столицы…

– Она об этом забыла.

– Ага! Она и мне пыталась это втереть, но я не вчера лишилась невинности, чтобы в такое поверить.

– Следопыт, ты точно не пропадёшь, куда бы ни закинула тебя судьба за шиворот.

– Как же я завидую женщинам, от которых мужчины теряют разум. Мне такого пережить не пришлось. Ты не знаешь, как погиб Чапос?

Он не ответил. Она продолжила, – Я, кажется, знаю, кто свёл с ним счёты. Знаю, кого он боялся и почему. Ему сразу было передано; за то, что ты посмел присвоить меченую девушку, ты ответишь. А Чапос, чтобы ты знал, никогда и никого не боялся. У него кровный папа был из Коллегии Управителей. Потому Чапос и творил, что хотел. А тех, поклонников Чёрного владыки, боялся всю жизнь. «Чую», – говорил, – «умру от того самого клинка, каким скот забивают. Сектанты живут повсюду, маскируются под честных горожан, богатых или простых, им не важно. А жертв и своих врагов убивают одинаково – ножом для скота». Как он был убит? Знаешь это?

Он проигнорировал её расспросы, но угрюмо дал совет, – Не смей сочинять небылицы про Нэю. Не смей никогда и никому болтать о ней. В узел завяжу, так и останешься кривобокой. Чего ты плетёшь, сумасшедший фантаст? И запомни, старик был ей вместо отца.

– Может, и так. Может, я тоже живу в каком-то выдуманном мире и разговариваю с распрекрасным, да только выдуманным существом. Мне ума не хватает, чтобы выдумывать. И фантаст не я, а тот, кто нас придумал и заселил в нашу реальность. Я действительно решила, что теперь ты хочешь серьёзных отношений, раз уж с Нэей у вас разладилось… В чём моя вина? За что ты так меня обидел? Разве я тебя оскорбила чем-нибудь? Ты же сам ко мне полез. Ты уже там, в твоём холле, меня хотел… Я не вчера родилась. Ты хочешь меня…

Тут лиана протянула к нему свои хищные щупальца, чтобы повторно опутать его собою, – К чему ты ломаешься, будто ты девственник, а не мужик с твёрдым и возбуждённым членом. Ты нереально хорош, иди же ко мне. Я согласна на любые необычные игры с тобою…

Рудольф отодвинулся на безопасное расстояние, хотя действительно безопасной могла быть только территория за стенами разорённой «Мечты». Хотелось вдохнуть полной грудью прохладного, отрезвляющего ночного воздуха, избавиться от клейкой отравы, расползающейся по всему помещению.

– Пользуйся же, пока я разогрета и влюблена в тебя столь бескорыстно. Напитай меня своей мужской огненной силой, а завтра можешь забыть обо мне навсегда… – продолжала Эля, опять освобождая себя из сворованного платья. Горели её бесовские четыре глаза – два на лице и два на груди, полыхала ядовитая бабочка на животе. Не голова, а именно душа качалась в нём, пытаясь нырнуть в бурлящий поток предлагаемых экстремальных удовольствий, – ум работал чётко и сопротивлялся. От раздвоения или от перебродившей отравы из Элиного пузырька Рудольфа нешуточно затягивало в омут, грозящий утоплением. Если бы не болтовня самой Эли, за которую он и ухватился, то точно утащило бы на дно. Знай Эля о том, она крепко бы стиснула свои маленькие, но хищные челюсти. Она же болтала, силясь преодолеть своё женское унижение, своё непомерное влечение к тому, кто ничего не оценил. Она уже не верила в победу, стремясь лишь обелить себя, как умела. Это и лишило её натиск силы.