– Пусть и не винила. Я сам себя виню. Душа моя не приняла её. Да и дед торчал там рядом, настраивал её против меня, сверкал ненавистью своей нечеловеческой. Веришь, как полоснёт по лицу ли, телу ли временами, так я весь воспалялся от его глазищ ведьмака. И это тебе не мистика, а физика что ни на есть! Я тут сам как инвалид весь пропитан лекарствами. Хагор постоянно врал, сочинял небылицы обо мне моей дочери, и я не исключаю, что и про Тон-Ата он всё врал, сочиняя мрачные истории, почерпнув их из наших же информационных носителей, когда отирался в подземном городе, а на него там никто внимания особенно-то и не обращал. Он девочке – ребёнку рассказывал обо мне, об отце, такое, что она и понять-то не могла и вместить даже. Не жалел, гнида из кристалла, никого. Да и чем ему жалеть? Булыжником своим, что у них там бухтит вместо сердца. Похотливый подонок, вот кем я был в его глазах. Сам он, будучи неким подобием урнинга бесполого, даже не подозревал, какие муки может испытывать человек, если его разлюбит та, ради которой он ломился сюда через бездны миров. Почему мы так испепелили друг друга? Не знаю я до сих пор. Какая-то взаимная аннигиляция.

– А Нэя?

– Нэя… Где она сейчас? С моей стороны это была уже бесполезная попытка как-то наладить свою здешнюю жизнь…

– Мне говорила Эля, что с Нэей произошло что-то страшное, в смысле личной трагедии. Гибель мужа, ребёнка.

– А что здесь может произойти хорошего?

– Шеф, может, Нэю ещё можно спасти? Хотя бы одну из всех?

– Её уже не спасёшь. Она до последнего дня, живя со мной, пыталась скрывать от меня, что будет ребёнок. Чего боялась?. Видишь, как она меня любила, верила? Оборотнем считала всё равно. Не умела противостоять, вот и вся её любовь. Думала, что я не вижу, и никто не видит, что она бродила тут брюхатая. Ну, не дурочка? «Я поправилась от очень вкусной еды, которой раньше в нищей столичной жизни не видела, – так говорила, – Успела отвыкнуть, а тут накинулась без меры». Вот таковым и был наш неполноценный семейный союз. Кто в такой ситуации виноват? Конечно, я. Не пошёл с ней в этот небесный храм, чего спрашивается? Будто дед на изжитии лет о своей неправедной жизни тебе рассказываю…

Приснилась она мне недавно: бледная, лицо осунулось, и глаза – прозрачные и отстранённые уже от всего. А ну, как умрёт? Я, может, и сам из-за этого ребёнка больной стал… Всё! Иди! Я устал…

Он откинул свою бритую голову и издал странный звук, – рык гнева или стон боли, понять было трудно. Антон сидел, раздавленный тяжкой плитой его откровений. Сможет ли Венд уже потом простить его за то, что открыл перед ним свой тайный кощеев ларец?

Рудольф махнул ему рукой. Это был жест усталости и просьбы, чтобы Антон ушёл. И Антон встал. Рудольф нажал пульт, и свет в помещении погас. Тотчас земные созвездия замерцали на чёрном потолке, и бритая голова Венда казалась парящей среди звёзд. Потом он добавил ему уже в спину:

– Мрази! Сидели бы в своем райском резервуаре. Нет! Припёрлись сюда искать тут свою райскую гармонию. А тот, главарь из хрустальной паутины? Паук? Тоже ведь из их кристаллической расы, мразь в квадрате! Уверял, что боролся с порочной элитой, а сам пропитывал свою рептильную шкуру вытяжкой из мозга моих убитых ребят! Искал эликсир бессмертия, мразь в кубе! Они же подделки под жизнь, пугала фанерные, управляемые каким-то там кристаллом, заключенным в их псевдо человеческом черепке. Вывалились, как скопище нечисти, клопы смердящие, из кристаллов своих как из трухлявой изнанки. Под какой-то древней обивкой вселенской рухляди сидели, валялись в анабиозе своём, не иначе на свалке какой галактической. И полезли туда, где щель открылась, в Паралею эту бесхозную. И без того тут одни беды да несчастья были. Всех бы их, как на шампур насадить кристаллической задницей на этот их Луч, и в звёздную топку Магниус засунуть. Да звезду, пожалуй, ещё и испоганишь их вонью.

И ведь создал на одном из островов пародию на свой «высший мир». Не послали меня сразу, как Разумов предлагал в этот Архипелаг. Не лезьте туда, так в ГРОЗ решили, а занимайтесь чем и предписано разработчиками. И без того случаются потери. Это ж надо, столько лет этот мнимый ангел из Созвездия Рай за нос водил сообщество учёное – хреном кручёное. А оказалось-то? Членистоногое в вышитом халате! И веришь, в руках до сих пор гадость осталась, как от раздавленного, зелёного и вонючего клопа. Видел таких на Земле? Потом руки никак не отмоешь после них. А оказалось, что я так и не обнаружил его кощееву иглу. Живой он! Сына моего он выкрал. Инэлия – безмозглая божья коровка хотела за Хагора отомстить, а ведь я поддался , потому что и сам ненавижу этого деда с чешуйчатой спиной. Только ведь главный секрет их уязвимости Инэлия так и не выдала. Почему? Потому что запрет на это Хагор ей поставил, боялся, что я узнаю и всех их перечпокаю

Он изобразил щелчками, как именно он мог бы их всех перечпокать, как он выразился. – Чего ради тут столько лет торчал? Куда вбита вся моя молодость?

Он как будто прочёл мысли Антона, поскольку в последних фразах была слышна тональность усталого укора больше, чем гнева, для чего-то вставив эту «кощееву иглу». Давал понять, что тот ошибся со своим негативным определением в его адрес, и подлинный «кощей» обитает на океанических островах. Но Антон давно уже замечал, что за годы совместного обитания в чужеродных недрах, все земляне превратились в сообщающиеся сосуды.

Гробокопатель поневоле

Универсальный маленький робот, установленный на программу рытья земли, вгрызался, едва жужжа, в раскуроченную могилу. Маленькая каменная плита с надписью «Нэиль Мон» была опрокинута. Рядом было несколько похожих плит, гладких, розоватых днем, неразличимых по цвету сейчас.

Рудольф посветил на них. Целое поле одинаковых надгробий. После смерти жители Паралеи не соблюдали сословных границ. Смерть всех уравнивала, и бедных, и преступников, и аристократов. У них не были приняты пышные вычурные надгробия, всё предельно обезличено. Поле одинаковых ровных каменных параллелепипедов, вот на что были похожи их кладбища. Им было всё равно, кто после смерти ляжет с ними рядом в их Паралею. Все становились одним под почвой – окаменелым песком. Не увлекались они и затейливыми загробными ритуалами, и за это Рудольф их уважал.

Но на плиту рядом обратил внимание. Там была надпись. И прочтя её, он почувствовал сильную боль в области грудины. Стало трудно дышать. Можно было бы сказать, что потемнело в глазах, но был и так кромешный мрак вокруг. Значит, ей не было всё равно, с кем рядом будет покоиться её первенец. Рудольф сел на песок, ожидая, пока крошечный нейтрализатор, прижатый к пульсу на запястье, успокоит тахикардию. Наблюдая за зелёным огоньком робота, погрузившегося на глубину, он успокоился. Никто из троллей никогда не придёт ночью на их поле захоронений. Они были суеверны и боязливы. Лапки искусственной многоножки достали маленький узкий контейнер – параллелепипед из лакового дерева и бухнули его на край зева кощунственно вскрытой могилы. После этого многоножка выкарабкалась сама и замерла рядом. Он активировал в ней другую программу – на вскрытие содержимого скорбного ящика. Так же безучастно, мягко жужжа, она быстро вскрыла узкую коробку, откинув крышку, и замерла, включив освещение. Не без содрогания и ужаса Рудольф глянул внутрь.

Там лежала кукла. Большая, глазастая кукла в зелёном платье, очень похожем на то, в котором Нэя вышла из леса в их последнюю встречу. Кукла таращилась в чёрное небо над собой мимо его потрясённых глаз.

«Где-то я это читал», – подумал Рудольф, – «о том, как хоронили кукол вместо детей. Где это было»? На Земле, в глубокой древности. В одном женском суздальском монастыре нашли детское захоронение, а там была кукла в царской рубашечке. Да. История Соломонии, отринутой жены русского царя Василия Третьего, заточенной им в монастырь, якобы за бесплодие. Но всё дело было в молодой девице, которую царь возжелал. В Елене Глинской. А Соломония родила ребенка в монастыре и спрятала от ищеек царя, подложив куклу в захоронение. Долгое время это считалось легендой. Но при реставрации музея – монастыря, спустя века, легенда неожиданно нашла подтверждение.

Рудольф умышленно погружался в исторические мифы Земли, уходя от того страшного, что было перед ним. Многоножка уже закапывала куклу в ящике обратно в мягкую сухую землю. Нэя, как и хотела, стала родоначальницей новой расы на Паралее. Но она не узнает об этом. А то, что мальчик вырастет в стране Архипелага даже после смерти властителя, Рудольф как-то и не сомневался. Жители Трола слишком любили детей, они никогда не мстили детям за грехи их родителей. А сам он, родоначальник этой гибридной расы, вряд ли увидит своих здешних потомков. Это была расплата. За всё. И за того, чьи подлинные уже останки, увы, не кукольные, были захоронены рядом под плитой с надписью «Нэиль Роэл». Он окинул взглядом огромное поле, скорбное для живых, и полное тихого вечного успокоения для умерших. А вот как они сами, ушедшие с плоскости Паралеи в своё над или под? Вселенское иномирье, оценивали скорбь живущих, было непонятно.

Нашествие настырных дам

Эля – не званная гостья

Было непонятно, как Эля смогла пройти в приёмный холл – его любимую пещеру, лично обустроенную, украшенную минералами и друзами кристаллов, найденными в горах Паралеи. Скука и однообразие раз и навсегда заведённого существования вызывали к жизни странные потребности. Возникало желание скрыть серость и скудость здешнего мира, например тем, чтобы устроить себе красочный комфорт на маленькой территории.

Обмануть себя внешней мишурой, внушить, что ты на Земле. Забыть о безобразных городах – термитниках Паралеи за стенами, изученных лишь наполовину, если не на четверть. А прикасаться к ним своим сознанием не хотелось никогда. Не было уже ни малейшего любопытства, если оно и было в начале, а у кого-то и осталось. Только не у Рудольфа. Как выяснилось, он не был фанатом-исследователем, в отличие от большинства окружающих его коллег, подобных «ксанфикам» или тем галактическим десантникам, готовым засунуть свой нос в любую задницу. Лишь бы изучить какой-нибудь очередной, не выявленный прежде вид жизни, пусть и странной, а то и страшной. Да и кто знал, какие сокровища всё ещё таились в пространствах и недрах Паралеи. Что было погребено под руинами предшествующей цивилизации? Не было даже связной теории, а чем, собственно, является континентальная страна? Сама по себе такой развилась или осталась после неведомого катаклизма прошлого, ушла в отрыв и архаизировалась? Информация практически отсутствовала. Возможно, и прибудут космические археологи, чтобы рыться в битых и пёстрых черепках былого и неповторимого великолепия, но уж точно это будут люди иного склада и высокого ума. Его-то ум явно снизил былую высоту, упёрся клювом в рыхлую почву, кишащую до и после разумными формами жизни, всякими затейливыми паразитами и личинками. Крылья сложены в неопрятную и нелепую от ненужности конструкцию, только и годную, чтобы ими потрясти и похлопать перед местными простаками. Отсутствие полёта, ставшего отчего-то невозможным, сделало их вялыми и тяжкими. Таким же вялым и тяжким стало всё его существо, мысли, чувства, само кровообращение. Его появление на Троле было из тех случайностей, которых лучше бы и не было. Ни ему, ни Паралее это не принесло ни малейшей взаимной пользы или простой приятности. Надоели и горы, в отличие от городов равнин изученные ещё хуже, чужие, родными не ставшие. Пространства, называемые пустынями, покрытые словно гигантскими лишаями руинами, выжженными войнами, казалось, всё ещё чадящими, не манили совершенно, а их облёты не вызывали желания пешеходных прогулок там. И то, в чём не было нужды на Земле, прекрасной и обустроенной поколениями новых людей новой Эпохи, здесь в мире, похожем на чёрно-белый фильм из прошлого Земли, стало необходимостью. А правильнее сказать, мир, упакованный в разнообразные оттенки серого, и это не касательно их природы, а социального и психологического наполнения их существования, обесцвечивающего и сами яркие краски, пролитые на планету неведомым затейником Творцом. В городах же жили, бродили, толкались, чего-то и хотели, суетились вполне земные по виду люди. Только были они как бы бледнее, тусклее, менее индивидуализированы своими лицами, поведением, всеобщей скованностью. Чем хуже и неустроеннее мир, тем острее жажда, пусть и какого-то подлого, но личного комфорта. Беспомощность, внутренняя и таимая, перед чужой не доброй планетой требовала укрытия. Он жил тут почти двадцать лет, всю свою молодость. Мальчишки – стажёры и те, кто были штрафники, избалованные роскошью чистого мира Земли, его безопасностью, его благолепием, чем и были они все напитаны, что продолжали нести в себе, смеялись над ним за глаза над его пристрастием к странным нарядам, красивым внутренним отсекам, где проходила личная жизнь. Обзывали «феодалом», и он, зная это, не обращал на их мнения внимания, не пытался ничего им доказать, объяснить, что душа устала от серости. От мира, где всё перекошено. А ему упрямо хотелось оставаться ярким и не похожим на них. Хотя бы и внешне, ведь существо его было давно тут обесцвечено, и сам он ничем не отличался от тех, кого презирал. Но мириться с этим не хотелось, не хотелось бесцветности дать вылезти наружу.

Сказать, что Эля вырядилась, соответствовало действительности лишь в том смысле, что броскость, чрезмерная яркость, являлась её неотменяемым стилем. Она ещё сохраняла остатки былого великолепия Нэиного «дома мечты». Где-то она их утаила в своих укромных уголках шустрой «мышки-норушки». Она оставалась едва ли не самым скандальным, устным новостным блоком местного мира, оставшись после Нэи в одиночестве. Она оказалась неглупой, поскольку сносно училась, раз уж её не выгоняли. А тот, кто, несомненно, работал над её развитием помимо самого учебного заведения, оставался загадочным иксом. А может, он и не был такой уж загадкой, просто Рудольф ничего о нём не знал, да и не хотел. Как не хотел ничего знать о самой Эле. Она была персонаж буквально параллельной лично для него планеты. Она работала здесь же в ЦЭССЭИ, отлучаясь в свободные дни к матери и детям в столицу. Вызывающе крашеные волосы, пёстро-лоскутный наряд делали её похожей на ожившую сувенирную куклу для детского театра. Она подражала бывшей начальнице, не имея ни её вкуса, ни её умения поражать воображение, ни её тончайшего дара быть не похожей ни на кого. Нэя как колибри казалась раскрашенной так от природы, рождённой в своём радужном оперении, лёгкой воздушной. Элю же можно было уподобить воробью, выкрашенному неким чокнутым любителем экзотики. Даже заколки и шляпки на ней были Нэины. То ли Нэя их бросила, то ли подарила ей.

Эля жадно и неустанно вбирала в себя внимание окружающих, достающееся теперь ей одной. Черты её лица были мелки, кожа под косметическими румянами бледна, но она обладала смазливостью в сочетании с умеренной возбуждающей пышностью, чего была лишена в бедной юности. Не совсем безупречные пропорции тела, а именно избыточная выпуклость задницы, «обратной стороны луны» в терминологии Олега, кому-то и нравилась. Эля дарила каждому встречному, при условии, что он не окончательный и безнадёжный бедняк, обещание своей уступчивости, своей сочной сладкой начинки.

Рудольф изучал её с любопытством, но не потому, что не имел раньше такой возможности, – желания такого не возникало. Несмотря на её постоянное прежнее мельтешение возле Нэи, на то, что она пыталась соблазнить его однажды, чего он не помнил совершенно искренне. И её саму, увидев вдруг, сильно удивился тому, что она, оказывается, продолжает тут существовать в непосредственной близости от него. Попытался что-то припомнить гаденькое и с нею связанное, но брезгливо того не захотел. Он не мог понять, чем она привлекла к себе привередливого ценителя Чапоса? Чапос же, обладая внешностью каменного истукана, был всё же монументален, издали заметен. А уж отчего местный Творец не пожелал более тщательно потрудиться над ним, неизвестно. Может, резец как раз затупился, может, заявила о себе некая мутация вследствие всегда непредсказуемой гибридизации. Только был сей гибрид лишь по виду и коряв, в целом же здоров. Именно что был, здоровье его ему не пригодилось. Выбор им Эли, ставшей его женой, наводил на мысль о скрытой в ней особой и сладостной изюминке, поскольку Чапос принадлежал к породе коллекционеров живых сокровищ. Кого попало, без разбора, он к себе не приближал. И его заметные страдания от потери этой шальной и кудлатой, бродячей кометы подтверждали такое умозаключение. Чапос не мог её забыть, клокоча злобой, что сей женственный деликатес – когда-то его личное приобретение смеет вкушать кто-то и ещё, вынашивал планы её уничтожения, но всегда их откладывал. То ли из-за лени пограничной с апатией ко всему, хронически накатывающей на него, то ли по причине других, более срочных забот и всегда тёмных дел. Эля и не ведала, что постоянно жила под занесённым над нею ножом мести, мнила себя в полной безопасности. На данный момент опасности уже не было, но об убийстве бывшего мужа она не знала. Мать-пьяница всякий раз забывала о том дочери рассказать, несмотря на то, что труп Чапоса обнаружили во дворе того самого дома, где жили его и Элины дети. Не считая бывшего зятя своей личной потерей, мамаша не сочла это зловещее происшествие стоящим как упоминания, так и удержания сего факта в своей, усохшей от пьянок, голове.

Рудольф вдруг вспомнил, как Эля поедала пирожные вместе с Нэей в том далёком ясном дне возле театральной школы, когда обе они были совсем девчонками. О том, как подслушал их смешные разговоры, как Эля грустила о добром покровителе, которого у неё в те времена не имелось. Как и где подобрал её Чапос, интереса не вызывало. Любопытно было лишь то, каким образом она, пусть и зацепившись за Нэю, смогла пройти через фильтры ЦЭССЭИ? Ведь саму Нэю поселить здесь было непросто даже ему. А эта без проблем тут заселилась, просочилась сюда как шлейф от Нэиного платьица. Сказать, что никто и носом не повёл, не забурчал, не поразился, было нельзя. И глаза скашивали и мысленно, как и вслух, задавали вопрос, отчего особа сомнительная, бесполезная и вертлявая, а тут возникла? Некая стрелочка обозначала направление в сторону такого покровителя, что любопытство быстро иссякало. За её обликом вызывающей весёлой клоунессы могла быть спрятана не одна криминальная тайна. Разгадывать их ничуть не хотелось.

Затяжной диалог со скиталицей по чужим душам

– Поздно уже, весь этаж пустой, а вы всё работаете? – спросила она фамильярно, будто зашла к старому другу. – Я гуляла по лесопарку, смотрю, ваши окна открыты, светятся. Вас невозможно нигде отловить, а мне очень необходимо с вами поговорить. Олег уехал, но он, я думаю, помочь мне не сумел бы. Кроме вас, ни одной тут близкой души.

– Чего меня ловить? – спросил он неприязненно и удивлённо. – Я не блоха. Ты прошла сюда каким образом?

– Артур пропустил.

– Артур?

И опять Артур с его бесконечными нарушениями.

– Да. Не ругайте его. Я его упросила. Он такой отзывчивый. У меня край. Мне не к кому обратиться. Понимаете, тут такое произошло… Дом «Мечта» после ухода Нэи разорили люди из высшего уровня Администрации ЦЭССЭИ, а меня хотят объявить главной воровкой и передать для разбирательства в столичный уже Департамент уголовных разбирательств. Поскольку местный отдел отклонил такое вот обвинение, некие люди добиваются моего увольнения отсюда, чтобы уже в столице меня схватить. Тут-то я им не по зубам. А я… – и она переминалась с одной пунцовой атласной туфельки на другую. Она не была наделена ногами идеальной стройности, но соблазнительно выточенными, как и положено дорогой кукле. Бывают нелепые очаровашки, они далеки от совершенства, а притягательные. Непременно хочется их потормошить и посюсюкать на досуге. Дотронуться до упругой фактуры, сдавить без церемоний, без возвышенного трепета, без всякого желания на будущее присвоение, чтобы забыть тотчас же, как только надоест играть в их пищалку. Миловидной внешности чего-то не хватало, как это и бывает у плохо прорисованных дешёвых марионеток. Некой проявленной индивидуальности, чёткости, как и многим людям на Паралее. Из-за того они и не нравились. И тусклость была проявлением их внутренней тусклости, врождённой недостаточности жизненной энергии. Но на физиологическом уровне их тела вполне подходили, если случался особенно тоскливый момент, а лица не запоминались никогда. Если бы не её пародийная, комически преувеличенная подражательность Нэе, она выглядела бы лучше намного. Нелепость могла быть игровой. Маской, вводящей в заблуждение. «Я дурочка, а потому какой с меня спрос»? А с другой стороны, она выделялась там, где оставались незамеченными более красивые и тонко устроенные женщины. Она крутилась в центре внимания всегда. А ей того и требовалось. Она не хотела застрять в своём неприглядном житейском углу, куда пытались затолкать её немилостивые боги Паралеи.

– И что? – Рудольфу расхотелось на неё смотреть. Он еле сдерживал себя, чтобы, схватив за шиворот, выгнать. Но «шиворот» у платья Эли как раз отсутствовал, поскольку одеяние полностью открывало плечи, наполовину грудь и часть спины до лопаток. Сверху её укутывала почти прозрачная тряпка, двусмысленная, как и она сама. Вроде как укуталась, а смотреть никому не возбраняется.

«Ах, ты! Вредитель – нарушитель»! – мысленно обратился он к Артуру. – «Это надо же было так распустить младший контингент. И чем я тут занят»? Усиливающаяся неприязнь переходила в открытое раздражение. Как вообще эта троллиха-стриптизёрша посмела к нему сунуться! Может, из-за того, что у неё была трудная и плохая жизнь позади, двое детей в нагрузку ко всему, выглядела она гораздо старше Нэи, хотя он и припомнил, – они ровесницы.

– Я лучше всех учусь в группе, – сообщило это всеобщее местное услаждение для младшего и среднего возраста. – И работаю я всегда сверхурочно, по ночам даже.

– Где? В павильонах отдыха или в постелях местных управленцев?

Эля опустила глаза в пол. Ей не предлагали пройти и сесть, давая намёк на выход. Мало того, хозяин помещения развалился на диване в позе, исключающей всякую учтивость и приветливость. Как если бы кошка вошла. Любая другая сразу же ушла бы, но только не эта.

– Я не подросток, чтобы практиковаться для взрослой жизни в парковых беседках. Я давно уже взрослая. А поскольку я научилась ценить себя, меня не прельщают чьи-то там несвежие постели, как место для моего личного досуга!

– Местные управленцы люди богатые и даже рафинированные. Их дома чисты и часто роскошны.

– Мне-то что за дело до их домов? Здешняя верхушка невыносимо скучна, скупа и отвратительно заносчива, чтобы я искала с ними сближения. А молодёжь на то и молодёжь, что глупа и смехотворно самонадеянна. Выбор отсутствует, если ты женщина, имеющая опыт жизни с умными и неординарными мужчинами.

– Кто бы и сомневался, что сравнения с Чапосом никто и не выдерживает.

– Не верьте тем, кто разносит на меня клевету.

– Я не общаюсь ни с кем, кто знал бы о тебе. Никто и ничего мне не говорит.

– Говорит, говорит. Тот самый неутомимый генератор всех злых вымыслов в нашем городке. Та самая дама, кто травит тут всех красивых женщин. Она и Нэе не давала дышать, вела себя в нашей «Мечте» как у себя дома и всегда считала, что мы те, кто засоряет собою столь уникальное место…

– О ком ты?

– О Лате-Хонг. А её дочурка обижала Икринку. Патологическая семейка не щадит ничьё, не только и ваше положение. Они про всех распускают вымыслы. Они собирают грязь повсюду, прессуют её и этими брикетами бьют наотмашь всякого. Лата-Хонг требует у Администрации во благо якобы всеобщего тут процветания объявить меня преступницей, выгнать…

Выходит, непростая штучка Лата-Хонг раскусила игру мелкой хищницы в раскрашенных птичьих перьях. Свой свояка видит издалека.

– Я, по её мнению, одна всё украла в нашей «Мечте». Как бы я смогла? На себе вытащить все станки из швейного цеха и всю мебель? Все светильники вывинтила с высоченного потолка? К тому же я, по её мнению, развращаю всех живущих в студенческом общежитии, – продолжала Эля заунывно-скорбным голоском. Она сложила хорошенькие ручки жестом невинной девушки, прижав их к умышленно подпёртой снизу вверх груди. Корсет сжал её груди, придав им вид тугих манящих плодов, выставленных на лотке торговца.

– Я до того, как сюда попала, не мыслила даже, что люди могут жить столь вольготно, без соблюдения всяких там надуманных норм. Что они там вытворяют в своих общинных домах, эти интеллектуальные верхи нашей молодежи! Но я молчу, я же не та дама – ищейка. Я-то как раз живу тихо и скромно. Я одинока, вот в чём дело. А ещё я нравлюсь мужчинам.

– Мне-то к чему твоя самореклама?

– Лата-Хонг написала ещё и донос на меня в Департамент нравственности, чтобы у меня отняли детей. «Как вышлют тебя в провинцию, если помилуют от заключения за воровство, на аграрные плантации, то детей твоих заберут достойные семьи». Вот о чём она! – Эля игнорировала его грубость. Она пёрла напролом. Она знала, что даже сейчас она укрыта защитным шлейфом отсутствующей Нэи. Знала, что он даст ей всю необходимую защиту. – Не смогут. У меня есть жетон из Храма Надмирного Света, что я прошла ритуал зажигания зелёного огня в семейном алтаре и была женой. Я не являюсь тем, кем меня хочет выставить эта чудовищная фигура.

– Так чего же ты хочешь от меня?

– Некоторые в Администрации верят Лате-Хонг. Она вдова известного человека. У неё высокий статус. Она добьётся того, что меня прогонят, как изгнали Нэю! Меня защищает один единственный человек из Хозуправления, Инар Цульф. Он взял меня к себе в помощницы, но говорит, что у Латы слишком мощный напор. Инар предпринял тут один манёвр, но не думаю, что у него получится. – Тут грудастое чучелко поднесло ручки к очень уж непростым своим глазкам.

– Нэю никто не изгонял! Кто бы и смел! Она сама уехала! – заорал он, не выдержав её всхлипов. Упоминание Нэи попало в самую чувствительную болевую точку. Плевать было на сплетни, притащенные ею в информационном «бабьем коробе». Она набросала их как липкие водоросли на чистый безупречный пол, русалка фаянсовая! Выгнать её означало, что он тут никто. Если бессилен против Латы-Хонг, травившей Нэю, а теперь вот её, ближайшую подругу, труженицу, честную жену непростого и социально одобряемого человека…

«А где же ваш муж»? – наивно спрашивали иные у Эли.

«Безвременно почил», – заявляла с кукольной невинностью в глазах патологическая врушка, – «Я вдова». Чёрный юмор ситуации заключался в том, что она ещё до гибели бывшего супруга накаркала, как говорится.

– Сядь! – сказал он уже менее сердито.

Она села, бледнея от страха. Страх съедал искусственные румяна. И он понял только вблизи, она дрожит перед ним.

– Чего трусишь? Боишься меня?

– Нет, я не боюсь. Я волнуюсь. Я знаю, что вы великодушный. Нэя мне сказала: «Обратись к Руду, он тебе поможет».

– Она тебе сказала? Когда?

– Я же бываю у Нэи. Поставьте административную ищейку на место. Она не главная здесь. Я всю жизнь мечтала об учёбе, всегда стремилась к лучшей жизни. То, что я одинока, не моя вина. Так уж вышло.

– Зачем ты всем врала, что ты вдова?

– Никого не касается, почему при живом муже я с детьми одна. Только его и меня.

Слушая её, Рудольф крутил в руках пластину персонального компьютера. Эля приняла немыслимый для аборигенов технический продукт иноземного гения за безделушку непонятного назначения. Рудольф делал вид своей занятости, отстранённой от неё глубокой мыслительной деятельности. На самом деле Эля уже занимала его. Ему хотелось расспросить её о жизни Нэи. Выведать подробности между ничего не значащим разговором, не выдавая своей заинтересованности. Потому что злость на Нэю не прошла. Даже несчастье потери их общего ребёнка не примиряло с нею. Она погубила всё осознанно. Только тоска не отменялась ни якобы праведным гневом, ни внушением, что не нужна она ему. Он думал о ней постоянно, и сожаление об утраченном сильно давило.

Женщина, у которой ни от кого нет тайн

– Хочешь кофе? – предложил он Эле, смягчаясь.

– Кофе? О, да! Невозможная роскошь! – Эля обрадовалась его смягчению, – у вас есть сладости?

Скромность не входила в перечень её качеств. Он встал и ушёл в маленькую кухню, спрятанную за просторным холлом для приёмов, где быстро приготовил кофе, не думая ничуть о проблемах Эли. Только возможность узнать подробности жизни Нэи лихорадила его. Вместе с кофе он принёс Эле какую-то местную коробочку с чем-то сладким и душистым, – она хранилась на случай угощения тех из местных лиц, которые к нему приходили. Что-то похожее на пастилу. Эля сунула туда нос, белая сладкая пыльца окутала её лицо

– Ой, вкуснятина! – она накинулась на угощение, как и в той уличной кондитерской. – Кофе это не иначе напиток из селений Надмирного Отца! Нэя всегда угощала меня кофе, она говорила, что очень редкие люди здесь на Паралее пьют его по утрам. Пусть он горький, но в сочетании со сладостями это роскошное вкусовое удовольствие! – повторила она восторженно. Никакая личная передряга не заглушала в ней тяги к лакомствам и этим пристрастием, роднившим её со сладкоежкой Нэей, назойливая просительница отчасти примирила его с вторжением без спроса.

– Я слышала, что кофе привозят сюда откуда-то с окраин континента по заказу отдельных персон за безумную стоимость. Вы не знаете, где его добывают? Далеко отсюда?

– Далеко. Там, куда тебе уж точно не добраться.

– Вы только подумайте, запятнать такую женщину, как я, обвинением в хищении! Разве вам не известно, как преданно я служила своей госпоже?

– Никакого воровства тебе не припишут, если нет доказательств. По поводу же твоей репутации, столь значимой для иных «чудовищных фигур», как ты сказала, то почему ты, если твоё поведение ставит под угрозу твоё проживание в ЦЭССЭИ, не можешь изменить образ жизни?

– Какой? – спросила Эля. Губы были испачканы белым, она этого не чувствовала, не видела. Вообще же, когда она сидела, некоторая неровность ног становилась незаметной. А вот соблазнительность этих упругих ног с отточенными коленями, а она коленки выставила не без умысла, была неоспоримой. Сексуальная куколка обещала любой изыск на всякий вкус, даже самый распущенный и не стандартный. Только чистая бедняжка Нэя и могла обольщаться по поводу соблюдения норм женского поведения своей помощницей, о которой слагали скабрезные анекдоты. Где была там правда, где кривда отвергнутых или задетых чем-то домогателей, да и просто ревнивых жён, знала только она сама, страдательное орудие природы. А уж природа-матушка избыточно впихнула в неё ту самую начинку, которую всем хотелось попробовать. А самой Эле не было и жалко. Её пищалка работала безотказно и радостно от любого усердного нажатия. Она, как утерянная неизвестным владельцем кукла, без конца мелькала то там, то сям манящими формами, ничья, а всегда при деле. Один выкинул, другой прихватил на досуге. Но и её такие игры чрезвычайно возбуждали и заряжали совсем юной бодростью. Она проносилась по дорожкам города и аллеям лесопарка, издалека обозначая себя, как солнечный всполох, рыжей кудрявой головой, заманчиво белея до уровня колен открытыми ножками в дорогой вычурной обуви, так похожей на туфельки Нэи. Маленькие узкие ступни привлекали внимание с неизбежностью из-за фасона туфель и яркости их расцветки. Законный владелец женщины-куклы, как ни терзала его потеря, уже не мог одолеть вполне понятную брезгливость из-за налипшей к ней грязи, не желая её отмыть и заново подкрасить, чтобы не прослыть в этом смысле побирушкой нечистого барахла. Легче было вынуть из неё живую душу.