Впитывая непривычную атмосферу, Икринка радостно улыбалась. Нарядные, равнодушные по виду люди, круглый зал в зарослях и цветах давали ей успокоение. Всё же она была и по воспитанию, и по привычкам глубоко провинциальным человеком, непривычным к таким местам. Она сорвала цветок с дерева и воткнула в свою причёску. Антон сел рядом, чтобы иметь возможность прикасаться к ней. Они были скрыты от всех. В маленьком бассейне, расположенном в центре круглого зала, плавал хрустальный макет ЦЭССЭИ в миниатюре, как остров, подсвеченный синим внутренним сиянием. Эти люди не забывали о своих удовольствиях и о временности существования, явно не желая жертвовать своим скоротечным временем на благо тех, кто ждал от них решения планетарного будущего за высокими стенами.

– Как красиво! – она радовалась, её жизнь была бедна впечатлениями. Антон молчал, глазами лаская её. Беременность ещё никак не отразилась на её внешности. Она была прекрасна, и он любил её сильнее и сильнее с каждым новым и последующим днём. Она благодарно сияла глазами в ответ.

Но тут послышался шум, зычный глас Олега взорвал благопристойное шелестение голосов и наигранно нежнейший смех дам. Олег тащил из того самого бокового резервуара кого-то за шею, и тот упирался и тоже кричал. Но никто не встал из-за столиков и не пришёл к нему на помощь. Все только перестали есть и безмолвно уставились в центр зала, словно он стал сценой для спектакля, который и ожидали. Олег, нащупав Антона с Икринкой взглядом за декоративной живой изгородью, втащил свою странную добычу в их укромный уголок. Неизвестный сильно упирался, но силы его не были сравнимы с Олегом.

Олег подтащил его к их столику впритык. На парне была яркая, птичья в своей пестроте одежда, смешно похожая на женскую. Но здесь мужчин от женщин отличали только штаны и укороченный верх, всё остальное было по фасону неотличимо от того, что носили и женщины. Короткая рубашка парня напоминала укороченное платье модницы, затканное цветами и блёстками, а волосы были перехвачены шарфиком. У них в подземной базе было много потехи в связи с этими их особенностями, а длинные волосы были только у Артура, который вызывал этим большое неудовольствие Венда, но упрямо продолжал их носить, только шарфиком, конечно, их не перехватывал.

– Повтори, тролль! – зверски прорычал Олег, – что говорил о ней своим дружкам – попугаям?

Парень молчал, перестав вырываться и успокоившись. Но рано он это сделал, уже в следующую минуту Олег нагнул его голову и лицом уткнул в горячее блюдо, полное густого соуса. Не имея сил вырваться, он стал загребать руками по столу. Всё со звоном полетело на пол в разные стороны. В глазах обычно полусонного философа и мечтателя полыхало безумие, и Антон не сомневался, окажись у него и сейчас оружие, Олег сжёг бы весь этот зал, не пощадив и тех, кто тут сидел. Чудесное платье Икринки было залито горячим соусом, и она завизжала, через легчайшую ткань ощутив ожог.

– Идиот! – Антон вскочил, пытаясь освободить несчастного. Сзади на Олега набросилась прибежавшая следом бывшая лаборантка Антона Иви. Перекошенная страхом и ненавистью, с всклокоченными волосами, она казалась безумной. Платье также было чем-то залито, видимо, драка началась уже там, в изолированном помещении для молодёжи. Олег сбросил её со своей спины, она сшибла креслице и села в широкое кашпо под дерево, истошно визжа. Но Олег невольно ослабил захват, и Антон разжал его руки, дав жертве Олега возможность не захлебнуться соусом в глубокой тарелке, почти чаше. Лицо парня было в кусочках тушёных овощей и приправах и, возможно, получило ожог. Еда была горячей, когда её принесли, и остыть не успела. Люди начали вскакивать со своих мест, но как в немой сцене безмолвно застывали у своих столиков. Не подошёл никто. Такого в столь чванливом месте не происходило никогда. Антон схватил Олега и поволок его к выходу, хотя Олег орал и упирался.

– Всех вас тут сжечь ко Вселенской матери! Жрут тут! А народ по свалкам обретается! Пустыни кишат уродами и инвалидами! Девушек убиваете, продаёте! Скоты!

Икринка встала не сразу. Когда она осталась одна, люди стали подходить к ней, будто это она была зачинщица всему и устроила безобразную сцену. Взяв её в полукольцо, люди молчаливо и с презрением рассматривали её, но всё также холодно, не предпринимая никаких действий. Это была высокопоставленная элита, но уже этого мирка.

– Падшая! Падшая! – шипела Иви, не вылезая из своего цветочного горшка и не очень понимая, где сидит. Она уже не боялась, ведь Антон ушёл, – вся в мамочку, первую падшую и продажную Паралеи, мнящую себя избранницей Надмирного Света! И ты такая же, провинциальная выскочка, падшая! И не прикрытие тебе твой папаша! – Толстая дама в шикарном одеянии полной рукой закрыла рот сидящей в цветочном горшке фурии. Она понимала ситуацию лучше глупой дочери, кем была ей Иви. Икринка побежала вслед за Антоном.

– Как ты вообще тут оказалась! Гадина! – визжала ей вслед девчонка, отпихивая мать.

Икринка слетела с покатого пандуса и уткнулась в Антона. Олег топтался рядом. Он уже остыл. Они втроём направились вглубь лесопарка, где и сели на скамью в зарослях. Олег опустил голову в ладони.

– Они такое говорили о твоей Икринке. Почему ты не дал мне убить этого тролля?

– Олег, что ты несёшь? – Антон сел рядом, – убить, убить! Мы тут разве убийцы?

– Да, – сказал Олег, – ты нет. А я стал преступником. А ведь это шеф выкинул её с базы. Мне сказали ребята из внутренней охраны. Проболтались случайно, но я не удивился. За что?

– Но ты пойми. Закон нерушим. Закрытый объект, засекреченный настолько, что все посторонние, туда попавшие, просто выбрасываются за пределы гор, если не ликвидируются. Но её же никто не тронул. Её отпустили. И всё произошло уже там, в их притоне. Причём тут шеф? Он даже тебя простил. А ведь это был серьезнейший, и не проступок, а именно преступление. Ты уже не был штрафником, тебя всегда отпускали на поверхность. Но посторонним нельзя. Он даже дочь не пускает в горы.

– А я столько её искал. Все ребята знали, что она у меня живёт. Стирали визуальный контроль. Мы все так делаем. Мы же живые люди, а не роботы. А на поверхности, где бы она жила? Под кустами в лесу? Ей было негде. И мне некуда было её спрятать. Я не хотел её отпускать никогда. Я не успел ничего объяснить шефу, боялся его. И не зря! Он сидит тут в какой-то варварской роскоши, как древний тиран. Бабу свою увешал побрякушками, она ходит тут, ярче самой Магниус сверкает. Милуется с нею у всех на глазах. В горном озере купаются, ребята видели в записях контроля. Случайно или нет, может, и подглядывали от скуки. Он блаженствует, ему можно? А нам? Для него секретный объект место для эротических игр, а для нас – закон суров, но выше всего? Старина Франк так и говорит, что у них для своего внутреннего круга свой тайный кодекс, не про нас писанный. У них своя мораль и свои закрытые цели. Это для нас равенство, братство и закон, что превыше всего личного. Чуть кто промахнулся… Да что я тебе-то говорю! Ты ничего не знаешь, ты же «ксанфик»! А у них, в ГРОЗ, есть инструкция, тайная, что всех тех, кто выходит из повиновения, даже малейшего, уничтожают. А ты думал, они так его любят, что перед ним стоят навытяжку и ловят каждое слово? Отец! Кому отец, а кому и палач. Ну, в этом я его не осуждаю. Если случится бунт, то Земля – где она? А тут можно и уничтожить всех, а самому стать ещё одним Пауком. Франк говорил, что тот заокеанский Паук и есть такой инопланетный бунтарь. Он уничтожил своих и стал владыкой над дикарями, благодаря своим техническим возможностям их подавлять. Я же всё понимаю, и я о другом хотел сказать. Антей, я не могу её забыть! Где мне взять такую же? Я хочу на Землю. Он грозится всё открыть, мой подвиг, если я не останусь, не возьму себя в руки. Но он не откроет ничего. Его сын был соучастником. А ты думал, он так добр ко мне по своей великой милости? Счастье моё в том, что обо мне слишком хорошо известно в ГРОЗ, потому что мы с тобой единственные, кто чудом уцелели в огненном пекле после взрыва. Все погибли, а мы нет. А так, после такого отправился бы я вслед за своими жертвами на суд к их Надмирному Отцу. Но не думаю, чтобы Он меня принял. Сказал бы, мне и своих головорезов хватает, не знаю, какие вселенские преисподние ими набивать, а тут ты ещё. Катись-ка к своему Богу, пусть Он с тобой разбирается. Думаешь, я испугался бы смерти? Да нет. Может, мне и легче бы было. Если там есть это « легче». – Он бормотал ещё что-то, но речь была бессвязной. Антон не знал, как его утешить. Икринка стояла в испорченном платье, но ничего не понимала в его горе.

– Он твой отец, – сказал Олег, вытирая слезы салфеткой, как-то случайно прихваченной из заведения, – но… – и он замолчал, вытер руки, испачканные соусом, и машинально сунул салфетку в карман рубашки, пошитой по местному образцу. Рубашка эта напоминала блузу земных художников Эпохи Войн и романтизма, и казалось, сидит эдакий симпатичный художник с салфеткой, испачканной краской, которую он нервически извлёк опять и уже вытирал лицо, стыдясь своих мужских слёз, да ещё на глазах у девушки, но только испачкал скулы соусом, красным как кровь. – Я убийца, да. Но и он тоже. Он впал в своеобразную форму помешательства вседозволенностью. Франк умный, он говорит, что и жестокость, и чёрствость – формы психической невменяемости, а это связано с нарушением деятельности префронтальных зон мозга, и много ещё с чем.

Может быть, Олег не знал, какая женщина была матерью Икринки, но возможно и знал. Он возненавидел Венда, и последующий рассказ вполне мог быть его местью за гибель Колибри и за удар в присутствии других людей, сломавший Олегу челюсть и опрокинувший его на пол. Франк починил ему челюсть, но душу не сумел, и это было очевидно теперь. Унижение Олег простить не смог.

– Это сейчас он стал как бы примерным семьянином. Женщину себе завёл, валяется с нею на голубом песочке. Объект там не объект, ему можно.

– Он же тут почти два десятка лет. А ты как прилетел, так и улетишь. Он же не принял тут постриг, как монах. Чего ты? – Антона неприятно поразила вдруг вырвавшаяся низкая злость Олега, – здесь никому ничего личного не запрещается. Ни мне, ни тебе. Это же по-человечески всё понятно.

– Да, – согласился Олег, – человеку дозволено всё, что человечески ему не чуждо. А если есть то, что уже выходит за рамки человечески дозволенного? Тогда как?

– Ты о ликвидации шпионов? Или преступников? Может, сам его заменишь в этом деле? Уже и опыт имеется. Не думаю, что он был бы против. Думаю, что его как раз страшно тяготит эта нечеловеческая обязанность, такое вот страшное бремя для психики любого нормального человека.

– Вот именно, нормального. Я-то, видишь, совсем тут рассыпаюсь на фрагменты прежней своей, гордой когда-то личности. Или как говорит нам шеф: «Не личности вы, а ещё личинки. А личностью вам только предстоит стать, если тля внутри не сожрёт». Слабак я! А шеф – да! Звёздный воитель. Куда мне до него. Его «Терминатором» дразнили на Земле, когда в Академии Космодесанта учился. Был такой из древней сказки ликвидатор из искусственных сплавов. Кто-то был там пророком, всё же. Здесь на базе есть один тайный отсек. Вот там у нас и ликвидируют пойманных шпионов. Своих уже давно не приходилось. Дисциплину наладили ещё при Шандоре, что и говорить. Потом роботы сбрасывают их тела в особый колодец, да что я рассказываю. Ты же это видел. Помнишь, при аварии в горах? Конечно, это хреновая обязанность, не позавидуешь. За что ему и выслуга фантастическая тут. Да и мрази там, в горах, ползает до сих пор, беженцев мирных убивают и нашим достаётся. Да он и не один тут ликвидатор, но ненавижу-то я его одного. И не за то, что он ликвидатор, я и сам им стал. Хотя и по произволу личному. А шеф мне сказал, что таких как я, бешеных, в ликвидаторы не назначают. Это делается с холодной и бесстрастной головой. Самодисциплина опять же у меня на нуле. Да и добрячок я, так он сказал. А уж какой я «добрячок», тебе, Икринка, лучше и не знать. Конечно, это было в прошлом. Но он приводил в тот отсек женщину, самую красивую, может быть, на их планете, которая не хотела его любить. И он избивал её за это. Потом приносил к Франку в медотсек. Франк исцелял, а он следил, будто Франк чинит редкую и бесценную драгоценность, которую он опять ломал. Когда она спала, погружённая в искусственный сон, в прозрачной восстановительной капсуле как Белоснежка в гробу, – лицо он не трогал никогда, – то он смотрел на неё страшными и страдающими глазами, а Франку хотелось убить его. Но он не смог. И до сих пор жалеет об этом. Франку он врал, что её бьют в местных притонах, до которых она большая охотница. Но в этой Паралее, в их столице все знали, чья она женщина, и никто не смел и тронуть её. И что же ГРОЗ? Где они все? Спят? Или всё знают? Но Рудольфу дали полномочия, он хозяин фактически, а эти, кто наверху, они главные только в своих научных эмпиреях. А он может стереть в пыль любого, кто против земных установлений на Троле. И доказывай после своего распыления, что ты ничего не нарушал. Только вот чем? Прилететь призраком – мстителем на Землю и ходить, завывать по коридорам Главного управления ГРОЗ? Поэтому он тут и главный, хотя формально тут полно и главных и подглавных. А местные ему что? Он всегда говорит, что земные законы не распространяются на неведомых зверушек с дальних планет. – Олега вышибло из прежнего состояния начисто, и он не был прежним тем Олегом, с которым Антон прилетел сюда с Земли. Икринка слушала Олега с помертвелым лицом.

– Антей, когда я их убивал, я ничего не видел. Но теперь я вижу их лица. Тех, кого убивал, и в подробностях. Будто некий автомат во мне, внутри что ли, всё записывал тщательно и подробно, а теперь показывает мне то, что я, вроде, и не видел. Убивать любые живые существа страшно или погано, это смотря за что. А ведь они люди, почти как мы. Но, может, и без почти. То, что они так живут, не все они виноваты. Ту мразь мне не жалко и до сих пор. Я бы и опять убил его. А других, охрану, обслугу какую-то, что под ногами путалась и верещала, нападали на меня, будто не понимая, что пришла их смерть. А они и в лицо-то её, Колибри, не все знали. Ты тогда правильно сделал, бросил убийцу Голубки в барханы. И руки чистые, и мутанты сытые. Мне надо было делать всё на спокойную голову. Шеф сказал, что помог бы вычислить и уничтожить того, кто её приговорил, и того, кто исполнил. Их только двое было. А я сколько испепелил? Но один там был совсем мальчишка. Из провинции, как Икринка. Бросился дурачок наперерез, защищал сучий этот притон. И глаза такие были… Как у мальчишки, играющего в подвиги. С этим как мне теперь жить? А насчёт шефа. Не в прошлом одном и дело. Эту дамочку свою перед тем, как приблизил, тоже сначала так обработал, что весь этот местный муравейник гудел и шкворчал потом целый месяц. Это ты тут живёшь на поверхности, а ничего не видишь. А мы даже под землёй гул их растревоженный уловили.

– О чём ты?

– Артур всё выпытывал у меня. Что можно такое сотворить с женщиной, что она, не будучи пьяной, была полубезумной по виду. Он провожал её на поверхность из логова шефа. Всю мятую, лохматую, заплаканную. Артур же ничего не понял. Зачем, говорит, напичкал её спецсредствами? Это сейчас она, вроде, как жена. Порхает тут райской птицей, песни поёт ему. Добрейшая женщина. Все девчонки любят её, как и мать не все любят. Те, кто там в этом их центре тряпичном работают. А он её на позорище выставил местным троллям. Она шла, ногами заплетаясь, чуть не свалилась прямо в лесу. Артур едва не выскочил, как был в нашей униформе. Вот и представь, что у него за забавы тут…

– Заткнись! – зло оборвал Антон. Икринка давно сидела от них на удалённом расстоянии на соседней скамье и играла со смешным зверьком, даже и не пытаясь его ловить, он бегал по её подолу сам. Вполне вероятно, что его привлёк аромат травяного соуса на её платье.

Вечером следующего дня они ужинали в столовом отсеке в подземном городе. Олега не было. Он не пришёл. До сих пор, видимо, был сыт.

– Что там произошло? – спросил Рудольф, – В их доме утончённого обжорства?

Скандал стал известен повсюду. Имелись и пострадавшие. Парень был сын местного крупного чиновника. Антон вкратце описал ситуацию.

– Зачем пошли туда? Там одни индюки с местными индюшками. Здесь есть и милые места для молодёжи, вполне приветливые, и много проще по обстановке. Мало того, что они атакуют Администрацию жалобами на Нэю, теперь изводят требованием расправы над моими телохранителями, так они посчитали Олега. И тебя. Сказали, что нападающих было двое, а вашей соучастницей была моя дочь. Идиоты не понимают, что есть визуальные записи. Как находишь Олега?

– Он изменился. Плохо владеет собой.

– Поговори с ним. Пусть останется. Через полтора года, если по земному мерить, мы все отсюда улетим. Прибудут другие люди, другое командование. Когда в «САПФИР» прибывает бригада, другие требования к прибывшим. А так, его выпотрошат на острове в индивидуальном порядке и держать будут дольше. А за эти полтора года у него повысится и выслуга лет, и уровень в ГРОЗ будет выше.

– Он не останется. Он хочет домой. Я считаю, так будет лучше. Он может окончательно сломаться.

– Жаль. Олег, конечно, импульсивен, но из него мог бы получиться настоящий космодесантник. И он чистый человек. А чистые люди по-настоящему сильны. Рассудок есть и у скота. А разум – это рассудок, умноженный на нравственность. Нравственность – это не измышление гуманистов. Это неотменяемый всемирный закон. Для человека, находящегося в развитии. Деградация – отмена будущего. Слом того, что есть нравственный стержень, всегда остановка в развитии. Запомни это, Антон. Самое поразительное то, как нравственный мальчик Олег совершил тот местечковый апокалипсис, приведший к напрасным жертвам? Горестная загадка не даёт мне покоя.

Личное счастье не бывает всеобщим

В благодарность за её волшебные стежки, затянувшие все его больные каверны души, Рудольф любил Нэю уже открыто, подчёркивая привилегированное её положение, фактически позволяя ей жить так, как она хотела, устранив её первоначальную зависимость от капризов и требований местечковой знати ЦЭССЭИ. И сам сиреневый кристалл, как сооружение, и сама она, всё перешло в подчинение «ЗОНТа». Здание и было с самого начала приторочено к структурам «ЗОНТа», но пустовало без надобности. И когда Рудольф вывел Нэю из подчинённости местной администрации, то местные зажужжали и вознегодовали, но смирились и заискивали, ища её расположения. Жены и дочери были уже и счастливы тем, что она иногда выполняла их заказы. А делала она это неохотно, капризничала, брала большую оплату и снисходила только к тем, кто ей нравился, или чьи идеи и самой ей приходились по вкусу.

Не будучи жадной, она втайне сберегала деньги на час «Х», пугаясь его и избегая мыслей о нём, но упорно отчего-то веря в его пришествие. Почему? Она и сама этого не знала. Может и напрасно ждала, может и программировала неосознанно его наступление? По факту она жила в этом кристалле как в своём дворце. Администрации она уже не была подвластна, а структуре «ЗОНТ» и дела не было до её деятельности и до неё самой, кроме Рудольфа. Это не нравилось многим местным обитателям, и они копили против неё, подспудно, свою ненависть. Таковы были эти люди. Когда им представилась возможность, они проявили её, не таясь и торжествуя. Но сейчас Нэя была в зените своего торжества над ними и власти своей над Рудольфом. А ведь казалось, совсем ещё недавно, этого и быть не могло.

Кольцо Хагора он убрал в секретную нишу к тому оружию, которое уже давно пребывало в бездействии. Казалось, атмосфера любви и тишины окутала, овладела всем пространством землян и в подземельях, и в горах. Жизнь приобрела, свойственный затишью, полусонный и расслабленный характер. И только старый Франк по многолетней своей привычке колобродил ночами по спящей долине, начинающейся сразу у выхода из подземелий в горы. Сидел у светлеющего в ночи озера, иногда купался, фыркая и вскрикивая в темноте, пугая мелкое зверьё на скалистых берегах. Горестно думал о Нэе. Нисколько этого не желая, он ждал сокрушительного её поражения в этой, неожиданно взорвавшей мирок ЦЭССЭИ любви Рудольфа к ней. К той, у которой не было никакого двойного дна, темноты и изъяна в нереально доброй душе. Хрупкая и пышногрудая одновременно, она томила старого доктора безответной страстью, которую не могла разрешить никто иная. Не было тут тех, кто увлёк бы его, как она. И понимая приговор судьбы, присудившей ему повторно безответность, и уже наверняка последней любви, доктор мысленно ласкал и прикасался к Нэе, вовсе не будучи иссушенным старцем.

Он был крепок и ещё охоч на женщин. У него для этой цели была одна, вполне красивая, не старая, хотя и полноватая на его взгляд, дама. И что за совпадение, она была тоже втайне влюблена в того, кто её никогда не любил. И этим другим был Рудольф, но для него она и не существовала. Была в этой связи некоторая двусмысленность, но доктор закрывал на это глаза. Бывшая актриса Ифиса, так её звали, обласкивала и ещё одного из «ЗОНТа», Арсения Рахманова, который о связи Франка с нею и не подозревал, а перед Франком она не таилась никогда. У них были дружески-доверительные отношения. Да и связью это было трудно назвать, настолько редким гостем был Франк у неё в столице Паралеи. Таково было её условие, что доктор мог навещать её только в столице. В ЦЭССЭИ она приезжала исключительно к Арсению. Франк редко думал о ней и, понятно, был далёк от всякой ревности. Может, и осуждал себя за сближение с такой вот женщиной. Может, и сокрушался своей личной слабине. Вызванной как раз ничуть не угасшей природной своей силушкой. Но оправдывал себя. Ведь отрыв от того, что почитал за праведное норму, происходил редко. Только когда ему совсем уж становилось невыносимо одиноко и тоскливо, а она была свободна в тот момент, то он и приезжал к ней, всегда жизнерадостной и доброй, всегда отзывчивой на его желания. Злых женщин доктор не любил и боялся. А её несомненная, хотя и на любителя, избыточно пышная красота, приятная ему телесно, не трогала его души, полностью занятой той, которая никак к этому и не стремилась. Нэей.

Думала ли о нём Нэя? Нет, конечно. Она была полностью и счастливо растворена в своём возлюбленном. Владеть его сложной, загадочной, притягательной душой через его прекрасное, неутомимое, желанное тело, что могло быть сравнимо с этим для неё? Ей казалось, что его любви не может быть никакого конца. Иногда у Нэи, оставленной Икринкой, происходили прежние задушевные беседы на темы интима с Элей, и откровенная Эля рассказывала ей о Чапосе и их бывшем союзе. Понятно, что свои тайны Нэя сберегала ото всех, но была любительницей до тайн чужих. В этом она была такой же, как и большинство женщин. Эля же никогда не страдала ни излишним стыдом, ни повышенным любопытством, настолько была занята собою во всякое время суток.

В последнее время перед бегством, говорила Эля, их супружеский секс был полностью заменён его кулаком, охаживающим её всюду. Кроме лица, которое Эля тщательно защищала, понимая, что без лица она пропадёт. Драки провоцировала сама Эля, в ту пору ещё любившая Чапоса и тосковавшая по близости с ним. А он уже не реагировал на неё ни малейшим образом. Ему – что она, что рабочий с лопатой для навоза, убирающий скотный двор, – было едино. Чего было высиживать в далёкой провинциальной усадьбе, где и сам Чапос был уже редким гостем? Пришлось бежать. А кто удерживал? Если по правде? Если не брать в расчёт наработанного лицемерия и актёрской позы якобы покинутого мужа, давно переставшего им быть? Если он и злился, то только за детей. Но как было их бросить на чужих и равнодушных работяг в усадьбе? Эля была добрая и любящая мать. Отдохнув пару деньков у родителей, принявших её лишь потому, что Эля принесла с собою немалое количество денег, выкраденных в тайниках Чапоса, не знавшим им и счёта, она как самоотверженная мать была готова даже к самой затратной физически работе. Решила полностью стать ресурсом для своих двух сыновей и забыть о себе. Её родители, дав ей крышу в избыточно просторном для двух людей жилье, а они занимали половину этажа дома, вовсе не желали поддерживать свою дочь бескорыстно. Они считали её давно уж посторонней себе и терпели только потому, что с её появлением у них отпала необходимость самим оплачивать жильё, с которым они, по сути, срослись за долгую жизнь. Да и бытовые хлопоты полностью легли на неудачницу-дочь, ставшую не просто бесплатной служанкой, но и определённым прибытком. И тут великодушная судьба послала ей Нэю, и у Эли от счастья открылось второе и совсем молодое дыхание. Прибыв вместе с Нэей сюда, Эля превратилась в одинокий и ласковый зов, надеясь к кому-то и прислониться, ведь она не была старухой. А судя по Нэе, которой она не уставала любоваться со стороны, Эля начинала ощущать и себя девушкой на выданье, ведь они были с Нэей ровесницами.

Неожиданно во время этого разговора Эля вспомнила Азиру. Трудно было и сказать, кем Азира была, появляясь в усадьбе Чапоса, когда Эля доживала, доедала, давясь, остатки своего былого, но вмиг зачерствевшего семейного счастья с некогда любимым Чапосом, ставшим тем, кем и показался ей сразу, юной девушке, увидевшей его впервые. А именно – свирепым мутантом. Была ли Азира для Эли соперницей, а для Чапоса очередной любовницей? Временной девушкой для ублажения, ставшей постоянной? Нет. У него для этой цели имелась другая – рыжая, дикая и грудастая танцовщица, попавшая в лапы Департамента нравственности и купленная Чапосом себе в услаждение. Что могла поделать с этим Эля? Девка была не иначе рождена в пустынях, более странную внешность трудно было и представить. Чапосу она была явная пара, и он не мог от неё уже оторваться, начисто забыв о жене. С Азирой же его связывали некие, уже укоренившиеся в почве времени тёмные отношения. И Эля понимала, что назвать их любовными было невозможно, так как у Азиры была слишком уж специфическая жизнь. Память детства, дружелюбие самой Азиры, намертво окоченевшие чувства мужа, а как следствие, и угасание собственной тяги Эли к нему, – всё это делало общение профессиональной проститутки Азиры и скромной мужниной жены Эли возможным. Таковой была её странная семейная жизнь в последний год. Эля в усадьбе мужа стала попираемой неоплачиваемой рабой. Бунтовать против Чапоса, когда рядом за высокой изгородью дышали и благоухали только по видимости заманчивые джунгли, а по сути, неизбежная для человека, заблудись он там, погибель? Невозможно это было. И сколько было случаев, когда людей объявляли пропавшими в глуши и болотах, а в действительности их никто и не искал. И сколько было там, в бескрайних дебрях, спрятано следов чудовищных преступлений? И Азира помогла ей сбежать. И даже дала денег на первое время, поскольку хитренькая Эля притворилась совсем бедненькой, тряся перед также хитрой и жадной Азирой своим облезлым по виду узелком, битком набитым деньгами их общего господина. Но данный факт Эле был уже безразличен, а Азире радостен. Поскольку она-то считала, что теперь войдёт хозяйкой в освободившуюся усадьбу. Нарядных платьев у Эли было прискорбно мало, и тут Азира расщедрилась, отдав ей, нет, не старьё, а то, что надоело самой.

– Ты так и не пожелала простить Азире глупые детские обиды… – тут Эля, пребывая во вдохновении от повествования своей жизни, ведь никто и никогда не интересовался её прошлым так искренне как Нэя, свернула от Азиры в сторону. Даже родители ни разу не задали вопроса: «Как ты дочка? Не болит ли твоя душа»? Куда там! Только и считали её денежки, радуясь нежданной прибыли. Дети Эли тоже их не волновали. Они сразу же выделили дочери и её живому малолетнему прицепу отдельную и давно уже заброшенную комнату. Плохо за ними следили, а если Эля отсутствовала чуть дольше, то и побивали, обзывая малышей подкидышами. Она и прежде того, как перебралась в «Лучший город континента», не имела ни дней-ночей для отдыха…

Воспоминания о засекреченной работе, поскольку Эля никогда так и не раскрыла тайны своей столичной трудовой деятельности, на пару минут замкнули её уста. Выпучив глаза, она смотрела на Нэю в ужасе, предполагая, что хозяйка и подруга настолько и далека от реалий оставшейся в прошлом жизни, настолько не ведает о маршрутах её столичного плавания по мутному житейскому руслу с его жуткими водоворотами, что, догадавшись, отринет и выкинет за стены. Как охранника Ихэ-Эла с его «луковицей», как возомнившую о себе дерзкую хулиганистую Ноли Глэв, а также тех девчонок, что стали причиной непристойных скандалов. За ласковостью и тишиной облика Нэи таилась и способность к неумолимости, если это касалось престижа её «Мечты». Эля сочла за выход от собственного разоблачения, к которому едва не приблизилась настолько и опасно, возврат к теме Азиры, ненавистной для Нэи. Эля считала, что причиной тому необоримая брезгливость безупречной аристократки Нэи к развратным особям. Только попавшая под опалу Ноли, бывшая покровительница по столичному засекреченному прошлому, не выдала Элиных тайн. Настолько, видимо, была сражена собственным переворотом к худшему, что об Эле забыла. А у Эли от души отлегло. Исчезла та, кто была беспощадным наблюдателем за всеми её делами-поступками, а уж в смысле Элиных карманов она считала себя вправе проводить и определённую ревизию. Не наглела, нет, но могла и уполовинить то, что Эля, отчасти и угнетённая непредсказуемым будущим, там припрятывала. А если бы не дети, не корыстные родители, не бывшая неудачная горе-актриса, но ловкий шантажист и прилипала Ноли, так Эля давно бы уже купила себе небольшой домик, а там сожитель по душе всегда бы нашёлся. Если женщина деловита, бойка, а собою как твёрдо-кожистый цветок из джунглей, по яркой броскости которого никогда не поймёшь, свеж он или удачно законсервировался в спасительной полутени от жгучих лучей, то личное счастье не проблема.

– Азира вовсе не плохая, как ты её считаешь. Невезучая, пожалуй. Она давно и даже творчески изготовила себе собственные принципы, хотя и скроенные из беспринципной жизни. Азира считала, что подлинное несчастье это всю жизнь обслуживать единственного «членоносителя», одобренного якобы самим Надмирным Светом через посредничество жрецов. Довольно часто этот избранник бывает никудышний даже в своём корневом смысле, – ни тела, ни щедрот души, только тяжкий серый булыжник, придавливающий на всю жизнь. Она ведь считала, что Чапос лично ей не будет стандартным мужем, а только более близким и уже родным окончательно коллегой по бизнесу.