Она отпрянула и тут же была схвачена Рудольфом. – Не свались! Зачем ты распахнула окно?! Или ты вообразила себя птицей? К сожалению, ты способна летать только вниз головой, – он маскировал насмешкой свой откровенный испуг.

– Иногда мне кажется, что мир вокруг меня всего лишь выдумка, – сказала она дрожащим голосом, стараясь подавить спазм плача и скрыть слёзы. – И я нахожусь внутри выдумки. А может, я и сама выдумка?

– Когда ты философствуешь и сверкаешь при этом голой попой, выглядит умилительно. Так ты решала, а не проверить ли мир на подлинность? Таким вот способом? Упорхнуть от меня, а также из той выдумки, куда тебя заточили? – Он прижал её к себе, – может, сделаем это вместе и совсем другим способом? Я сильно соскучился…

– Не трогай меня, – попросила Нэя, – не трогай же…

– Ты забыла, что ты моя игрушка? – пошутил он, – а у игрушки не может быть выбора, когда ей играть, а когда нет.

Или диван, стоящий у окна, не был ей привычен, или настрой был не тот, но привычного совпадения желаний на этот раз не произошло. В ней не возникло привычного уже отклика, и даже его ласковое бормотание, почти отеческое убаюкивание всех её возникших тревог не тронули её. Ей хотелось лишь того, чтобы он взял её на руки и ходил с нею по комнате, как делал в первые дни их сближения, не имея сил вместить в себя их взаимной и бескрайней нежности, всегда пограничной с его раскаянием. Но, увы, всё слишком скоро перешло, пусть и в отрадную, но привычку.

– Ты хочешь, чтобы я отменил своё желание? Я могу, но тогда у меня будет определённая разбалансировка в настрое, я буду плохо работать и грустить, считая, что ты меня разлюбила…

Нэя примиряюще гладила его руки, но не пускала их в свободное блуждание по собственному телу, – Я не разлюбила, но мне требуется какая-то тишина, отдых от всех, чтобы разобраться в себе…

– Давай разбираться вместе. В чём именно причина?

– Я хочу с тобою переступить порог Храма Надмирного Света и там, у алтаря с зелёной драгоценной чашей, мне и тебе будет всё настолько ясно…

– Мне и теперь всё ясно без всякой драгоценной чаши, наполненной предрассудками и прочей религиозной чепухой, – он отпустил её от себя. Она закуталась в его домашний халат, валяющийся тут же. Она сама его сшила, украсила вышитой длиннохвостой птицей, но Рудольф ни разу так его и не надел, даже с дивана не убрал. Валяется какая-то тряпка – и пусть себе. Поверхность дивана раздражала кожу, была какой-то шершавой от бесчисленных крошек, поскольку на диване Рудольф любил закусывать, валяясь там. Он не любил чинно сидеть за столом, он вообще не признавал никаких церемоний и этикетов. Вставать Нэе не хотелось. И ничего не хотелось, – Почему ты такой неряха? У тебя весь диван в крошках, противно же…

– О! Наконец-то ты призналась, что я тебе надоел. Быстро же иссякла твоя вечная любовь.

– Нет! Это совсем не так! Я люблю тебя гораздо сильнее, глубже, чем прежде. Хотя мне и казалось когда-то, что сильнее любить уже невозможно. Ты моя неотделимая уже часть, и уйди ты, я погибну…

– Я перестаю тебя понимать. Какова причина твоего раскисания? Не надо было приходить, если ты проснулась с пасмурным утром в душе!

Он вышел из маленькой гостиной, демонстрируя досаду. Но вскоре он позвал её пить кофе, который приготовил и делал вид, что ничего не произошло. На сей раз он устроился за столом, расставил чашечки и выставил поднос с недозрелыми яблоками. Кофе был крепким и очень горьким, а у него не было ничего сладкого, потому что он не любил сладкое и ничуть не побеспокоился о том, что она придёт. Только красно-полосатые и недозрелые яблоки доктора Франка и были единственной едой в его доме для дорогой гостьи. Нэя морщилась, не разговаривала с ним, злилась на кофейную горечь. Демонстративно выбросила недоеденное яблоко в открытое окно. Не хотелось грызть твёрдую кислятину. Не хотелось идти в кристалл, начинать работу. Не хотелось всего того, что было привычно и шло своим чередом. Хотелось лежать, не двигаясь, прислушиваясь к себе, чтобы всё понять, чтобы что-то изменить. Но что понять и что изменить?

– Можно я полежу? Останусь? – попросила она.

– Оставайся, – разрешил он, – лежи хоть весь день, если хочется. Но только я не составлю тебе компанию. Мне пора.

– А вечером?

– Сегодня я остаюсь там. Когда будет очень уж надо, я прощу тебя и напомню о себе. А может, я дам тебе бесконтрольное время для столь важной тебе тишины, и ты сама сообщишь, когда устанешь от своего режима отшельничества.

Он ушёл. А обещал взять её в горы, чтобы им вместе искупаться в бирюзовом озере. Надо было ему пригласить её с собою. А там, как и знать, она могла бы и настроиться на прекрасный день любви, – столь желанный им обоим, свободный день. Чтобы остаться с ним в горах, а потом в подземном городе до самого утра. Позавтракать в столовом отсеке землян в подземном же городе. Сегодня там дежурство доктора Франка, а он, искусник на все руки, обычно готовил всякие вкусности типа фруктового желе или того лакомства из яблок, которое он называл «зефиром». Рудольф же ушёл один, потому что обиделся. Или не обиделся, а просто дал ей время, чтобы она осознала своё плохое поведение, не желая с нею сюсюкаться, не желая слушать её мольбы про Храм Надмирного Света.

Маленький волшебник, пришедший из детства

Она побродила по его жилью, где не было ничего лишнего, всё только функциональное и нужное. Лежать расхотелось. Как обычно и бывает, когда нет ничего съестного, есть хочется особенно сильно. Она поднялась наверх и вышла на смотровую площадку, обошла по периметру всю пирамиду. Неожиданно она увидела в углу трепещущую птицу, непонятно как сюда забравшуюся. Вероятно, она залетела из открытого окна, пока они возились на диване, занятые собою. Птица билась о прозрачную стену, не понимая, почему явственно зримый мир стал ей недоступен? Нэя взяла её в руки не без страха, поскольку птица была маленькая и невесомая, как пушистая тряпочка. Продолжая судорожно трепыхаться, она могла повредить себе крылья. Придя назад в гостиную, Нэя выпустила птицу в открытую часть окна, и та упорхнула в густую крону того самого лакового ближайшего дерева. Нэя ощутила прилив радости. С крыльями птицы было всё в порядке, а ей самой стало гораздо легче. Уже не тянуло прыгнуть вниз. – Передай привет Хор-Арху, – сказала она вслух уже исчезнувшей птице и добавила самой себе, -Если бы он дорожил мною, то не оставил бы одну в такую минуту. Нет, он отлично знает, на что я способна, а на что не решусь никогда. И с чего бы мне прыгать вниз, если я переживала времена и похуже… – Она вдруг увидела, что из густой кроны на неё внимательно глядят живые зелёные глаза именно Хор-Арха. Он сидел на толстенном суку, подобном целому стволу, свесив свои ножки с теми же несоразмерно большими ступнями, обутыми в те же старые туфли с ремешками вокруг голеней. Штаны его были коротковаты, а рубашка уже не зелёная, а белая. На голове шапочка, та же самая. Ей, видимо, износу не было. Он помахал рукой, вводя её в состояние, похожее на сон, но не кошмарный, а странно-радостный и по-детски нелепый сон. Как он там очутился, оставалось лишь гадать, если он не перенёсся на ветку из Нэиных воспоминаний. А как же рубашка белая, а не зелёная?

– Люблю полетать над вашим городом в лесу, – сказал он просто и даже весело. Поскольку он был совсем близко, Нэя отлично его слышала.

– Как же? Где же твои крылья? – удивилась она. Но слабенько удивилась, как и бывает во сне.

– Да вот же они, – маленький человек расправил почти прозрачную конструкцию за своей спиной. Она не сразу была заметна среди густой кроны. – Чтобы ты не пугалась, даю тебе пояснение. Крылья всего лишь техническое приспособление для полёта, хотя принцип их устроения другой, чем у твоих друзей землян на их летающих машинах.

– А… Почему никто тебя не видит? Ты же не птица по своему размеру?

– У меня есть возможность генерировать отражательное поле вокруг себя. Как и у Хагора всё это есть.

– У Хагора? Он какой из себя? Страшный? – встревожилась вдруг Нэя.

– В каком смысле страшный? Не красавец уж точно. А так, сморчок и есть сморчок. Вроде меня, только ростом повыше будет, да позлее, пожалуй, тоже.

– Какой же ты сморчок? Ты красивый как сказочный волшебник. И добрый.

– Я часто тебя вижу. Как ты в лесу гуляешь. Ты счастлива? – спросил Хор-Арх. – Глаза у тебя что-то невесёлые.

– Я просто не выспалась, – ответила Нэя. – А ты давно тут? – Ей стало неловко при мысли, что старичок тут давно, а она с Рудольфом у самого открытого окна едва не занялась тем, что не предназначено для глаз посторонних. Она судорожно натянула нижнюю юбку до коленей, стыдясь того, что мог увидеть Хор-Арх недавно, когда она отбрыкивалась от захвата того, кто, являясь мужем, если по сути, не хотел получить на это соизволения свыше в Храме Надмирного Света. И опять возникла обида на необъяснимое упрямство Рудольфа. «Уйду от него»! – решила она твёрдо.

– Только что присел отдохнуть. С птицами побеседовать, – и он радостно засмеялся. Какое-то время они таращились друг на друга и молчали.

– Постарайся не думать о Хагоре, – первым прервал молчание Хор-Арх. – Не надо привлекать его к себе неподъёмными думами о нём.

– Разве я о нём думаю? Я же и не видела его ни разу…

– Если бы так. Он сумел проникнуть в тебя довольно глубоко, хотя и насильственно. Но ты забудь, как забыла свою обиду на землянина. Очень постарайся забыть все подробности того, что произошло в самом нижнем уровне подземного города. Иначе он учует твои неотвязные мысли о нём и явится. Ты притянешь его сама, но никакой разгадки он тебе не даст. Опасайся самой возможности входить с ним в контакт! Беги прочь, как только увидишь его близко! Сам он в общение не войдёт, если ты поставишь защиту против него.

– Я не понимаю тебя. О какой защите ты говоришь? И против кого?

– Да. Ты в определённом смысле беззащитна. Но не совсем это так. Защита всё же есть. Поскольку Хагор утратил всякое влияние на того, кого частично сумел захватить прежде, то и на тебя воздействовать по своему произволу уже не может. Поэтому тебе надо запомнить несколько простых советов. Если увидишь кого в безлюдном месте, кто насторожит сразу же, а потом покажется безобидным, жалким старцем, беги прочь! Не обольщайся безвинным видом немощного странника. Никакой обратной связи ему не давай! Ни единым взглядом не смотри ему в глаза, ни единым ответным словом не дай ему возможность зацепиться. Иначе тотчас же забудешь о нашей встрече. Пусть она и кажется тебе маловероятной, я тебе не снюсь. Я не свалился к тебе из детских и забытых твоих грёз. Я всего лишь пролетал мимо и увидел тебя в распахнутом окне, милую, как и в детстве, как всегда.

– Придётся в это поверить. Что делать, если я живу в снах так же ярко, как и в реальности.

– А ты разве спишь с открытыми глазами? Я чую, что ты не настроена на серьёзный разговор. Наверное, я выгляжу забавно, как и в твоём детстве. Но постарайся настроить себя на серьёзный лад. Если ты забудешь нашу беседу, приняв её за игру собственной фантазии или чего похуже, то при весьма вероятностной встрече с тем, имени которого я не хочу и повторять столь часто, тебя некому будет защитить. Сразу же попадёшь в силовое поле того, кому ты не способна противостоять в силу более простой своей организации. Ты светла, легка, но ты космическое дитя перед ним, за плечами которого время, не измеряемое мерой твоего ума. Возможно, что на свой лад он и любит тебя и не хочет тебе никакого зла. Всё мыслящее и живое творение Того, кого вы именуете Надмирным Светом или Отцом, стремится к любви. И Хагор тут не исключение. Вот, слышишь, я опять повторил его имя в привязке к такому явлению, от которого он вроде бы и отпал давно. Он может запрограммировать тебя на будущие несчастья. Он может изломать линию твоей судьбы, как проделал это не единожды с другими. К сожалению, я не могу оказать тебе помощь уже ни в чём, поскольку ты вписана не в мой проект. Да и нет у меня никакого уже проекта. – После чего лесной дух, если он им был, пропал, как будто и не было его. Нэя отпрянула от окна в сильном замешательстве, накрывшем сразу же, как только Хор-Арх исчез. Она не могла не поверить собственным чувствам, слуху и зрению, никогда не страдая душевными аномалиями. – Я фантазёрка или же я схожу с ума? – В тот же миг она ощутила воздушную волну, всколыхнувшую и листву на могучем дереве. Невнятный шум унёсся куда-то ввысь, и кто-то присвистнул сверху, как делают мальчишки во время своих игр. В помещение упала гроздь фиолетовых крупных ягод, зреющих на вершинах после того, как отцветали пышные соцветия. Ягоды были вкусными, но практически недоступными из-за высоты деревьев. Нэя, пребывая в том же удивлении без всякого страха, подобрала ягоды и съела. Очень вкусная мякоть дала ей также ощущение реальности. Сок спелых ягод испачкал пальцы, и она полизала их, чтобы убедиться в собственной адекватности. Рассказать о происшествии Рудольфу, означало одно. Он убедится в её душевном расстройстве или обвинит опять в том, что она живёт в снах и никогда не пробуждается для настоящей жизни.

Когда новости из столицы не развлекают

Она побрела в свой кристалл. Разувшись, она вступила в ухоженную подстриженную траву, росшую вдоль дорожек лесопарка. Ощущение не совсем то, что возникло в памяти из детства. Какой-то молодой прохожий приостановился, изучая её босые ноги. Как будто он никогда сам не ходил босиком и не мог понять такого понятного желания у другого человека, – ощутить телесную связь с живым духом природы. Нэя сердито махнула в его сторону снятой туфлей, иди, мол, куда шёл. И он пошёл себе дальше. Но всё дело было не в осуждении её странностей, а в её красоте, которую сама Нэя считала собственностью Рудольфа, и больше ничьей. Никакого постороннего любования ей давно не требовалось, она давно устала от чужого внимания. Но впервые за время её сближения с Рудольфом она ощутила потребность отдыха и от него тоже. Насколько долго? Он успел отвыкнуть от прежнего аскетизма. Она слишком его разбаловала. Вернулось ощущение собственной загруженности какой-то непонятной тяжестью.

Нэя брела в противоположную сторону от кристалла «Мечта», ища подходящую беседку или укромную скамью в чаще, куда можно забиться и неторопливо распутать собственный сумбур в душе. Работать ей тоже не хотелось, как и общаться со своими подчинёнными, а уж тем более сюсюкать с заказчицами. Если её увидят, то в своей комнате ей уже не отсидеться. Издали она увидела гуляющего Артура. Он встал в очевидной нерешительности, ждать её или идти, куда и шёл? Не желая с ним общаться, да и о чём? она спохватилась и вернулась к прежнему маршруту и к прерванным размышлениям. Что произошло потом? Неприятный разговор, обнаживший ту самую жёсткую ранящую грань в Рудольфе. То, с какой лёгкостью он ушёл и не захотел её чуть дольше упрашивать, её почти ранило. Он намеренно дал почувствовать ей, что их отношения не есть некая важная ценность для него. Отверг с насмешкой, как всегда, её просьбу о Храме Надмирного Света. В сугубо личной жизни он давно уже привык быть бродягой, от случая к случаю забредая в то или иное призывающее женское одиночество. А то, что так задержался с нею, – не факт, что от любви. Всего лишь удобство, личный комфорт, изысканная женщина, чистоте которой можно доверять, всегда рядом.

Из-за деревьев показалась её «Мечта» – её прекрасный родной кристалл. Нэя почти побежала. Там была привычная каждодневная суета, девчонки, работа, вредные заказчицы, но и вкусные сливочные «бомбочки», которые привезла из столицы Эля, навещавшая вчера своих детей. А также столичные сплетни, которые она всегда привозила с собой. И на вечно скандальном, вечно неустроенном фоне жизни их общих знакомых, о которых рассказывала Эля, они вдвоём наслаждались своим здешним и размеренным благополучием.

Но сегодня и новости не забавляли. Миазмы столицы, пропитавшие и сами новости, вызывали тайный страх возможного и вовсе не устранённого повтора прежней жизни, её возврата. Рудольф явил ей свою другую сторону, о которой Нэя забыла, как о несуществующей уже, но он всегда мог развернуться к ней иначе. И он вовсе не делал лично её каким-то там смыслом или важной составляющей своей жизни. Она была тем, о чём он и сказал предельно ясно: «Когда будет очень надо…» Вот она и была этим «надо». А он был центром, осью, и она кружилась вокруг и непременно грохнется оземь, ускользни этот центр, выскочи эта основополагающая ось. И куда тогда? И вновь повторился приступ непонятного головокружения, и Нэя еле успела сесть в маленькое креслице в зале показов, где они с Элей и собирались перекусить.

– Да ты не слушаешь, – сказала ей Эля, следя за её отстранённым взглядом.

– А о чём?

– Да об Ифисе же. Я говорю, встретила её, она сама таинственность, сама важность. Вся в благоухании, вся в дорогом, и вся сверху вниз со всеми. Но всё та же – лакомка за чужой счёт. Сидела со мной, все крошки подмела и упорхнула, как бы торопясь. А платила я. Она щедра только на молодых своих возлюбленных. Если кто вдруг из них к ней и присосётся.

– Что же Реги-Мон? С кем он?

– Не знаю. Ищет, к кому пристроиться. Не гляди, что со шрамом, привычки свои ничуть не изменил.

– С кем же Ифиса теперь?

– Неизвестно. Скрытничает. Но, похоже, она вся плавает во взбитых сливках, как сливочная «бомбочка». – Эля с наслаждением вонзила зубки в пышную, сладкую, бело-розовую «бомбочку».

Неожиданный отлив после первого и бурного прилива чувств Рудольфа, вряд ли будет и последним. И скорее всего, она обречена нырять в этих волнах столько же долго, сколько заблагорассудится ему её любить. Он так и будет то притягивать к себе, то отталкивать прочь. Любить же, как она, с ровным постоянством он не способен. Чувство опоры под ногами с таким человеком точно такое, как при качке. Ей пришлось испытать её на побережье океана, где океанические волны то вздымали её вверх, то швыряли вниз, забивая рот песком, как Азира в детстве. Нэя не умела плавать и барахталась только на мелководье у самого берега, страшась нависающей безмерности океана. Казалось, будто он простирается не вширь, а вверх, заслоняя далёкий необъятный горизонт. Рудольф и был таким вот океаном, обманчиво и поверхностно ласкающим, зовущим в сверкающую бесконечность, но совершенно неизвестным и пугающим в своей глубине. Какие монстры там обитают? Какие скрытые скалы и безмерные провалы?

– Эля, мы должны думать о своём будущем. Стать жадными и копить деньги.

– В отличие от тебя я всегда думаю.

– Хочешь сказать, что я не думаю? Ни о чём?

– Зачем тебе думать, если у тебя есть всё?

– Всё? А что всё?

– Ну, не знаю, кому ещё и повезло так, как тебе.

– Скажи, а твой муж, странный муж… – Нэя хотела сказать: «Чапос», но не стала произносить его имени, охваченная подспудным страхом даже перед мысленным образом этого человека, – Каким он был с тобою прежде?

– Странный? Чем это? Если только своими габаритами и огромной головой с гребнем, в которой настолько мало добрых мыслей, а, может, и вообще мало ума. Иногда начинал такое тренькать, что я не понимала ни единого слова. Но когда он любил меня в первые годы, то казался всех лучше и добрее. Когда разлюбил, хуже него для меня нет никого. Он разбогател ещё больше, но я не полюбила бы его ни за какие деньги в мире. Да я и любила его вовсе не за его усадьбу, опостылевшую мне навеки. Он ею так смешно гордился, считая себя едва ли не аристократом. Раньше мне не с кем было сравнить его. Плохо, когда есть возможность сравнивать. Это убивает любовь. Но ведь те, кто лучше, вовсе не стремятся любить меня.

– Да, – согласилась Нэя, – плохо любить, вечно с кем-то сравнивая. Это порождает неудовлетворённость тем, что есть. Хорошо, когда нет опыта. Как было с нашими «Утренним Светом» и его «Лучезарной». Но знаешь, Эля, и один человек может являться в разных лицах.

– Как это?

– Тебе не встречались переменчивые и неуловимые, вечно ускользающие от твоего понимания натуры?

– А! Ты про это. Если человек меняется, значит разлюбил.

– Но, если не разлюбил? Ты видела океан?

– Откуда? – вытаращила глаза Эля, – я что, похожа на странника из пустынь?

– Пустыня, – повторила Нэя. – Икринка рассказывала мне о девочке, которую встретила в столице вместе с несчастной матерью. Девочка показалась ей похожей на её куклу из детства. Что это может означать?

– Что, настолько хороша? Ты тоже в детстве была похожа на своих кукол. Все так говорили. Это означает, что когда она вырастет, то будет счастливой.

– Считаешь меня счастливой?

– Если ты нет, то, что тогда сказать обо мне? А я живу и радуюсь каждый день. А то и учёной дамой стану всем назло! Мне Чапос так говорил: «Уйдёшь от меня, докатишься до пустынь. Туда тебе прямая дорога». Ещё и посмотрим, кто до чего докатится!

– Ты права. Конечно. Я счастливая. Но когда я вспоминаю бабушку, я думаю, что зря она, живя в низком сословии, обучала меня так, словно я аристократка. Насколько легче мне бы жилось, если бы я не была настолько отшлифована бабушкой, словно она готовила меня на выставку изысканных поделок. Если бы я была также проста, не культурна, как и те люди, что меня окружали, – Нэя хотела добавить «и окружают до сих пор», но не добавила. – Культура истончает человека, понимаешь, заставляет много размышлять, болезненно ощущать разлад между не отменяемой корявой реальностью и устремлениями возвышенной души. Делает для человека невозможным отращивание хватательных клешней, присосок на конечностях и жевательных зазубрин в пасти, как у насекомых, а то и клыков. Человек становится неконкурентным в битве за свой кусок. Культура – привилегия тех, у кого всё есть уже с рождения. Простому человеку она не нужна. Если бы я была грубее, шершавее, – и у Нэи дрогнул голос, – сколько терзаний удалось бы мне избежать. Не болеть от переживаний. Их попросту бы не было. Но разве он ценит это?

Эля поняла направление её мыслей, – Если бы ты была как большинство, вряд ли он выбрал тебя. Не может примитивный человек быть прекрасен. Чем выше развитие, тем совершеннее форма. Но и с другой стороны, тем уязвимее. Это да.

Нэя с удивлением смотрела на Элю, – Академия приносит свои плоды. Главная твоя задача удержаться тут и без меня.

– А куда ты денешься? – тут уж удивилась Эля.

– Да мало ли. Шить надоест. Да уже надоело.

Глава семнадцатая. «Надмирный Свет создал нас из одного зёрнышка Духа…».

Едва за Элей закрылась дверь, Нэя набрала код Рудольфа.

– Ну что? – отозвался он весьма безразлично.

– Чем ты занят? – спросила она, – Уже успел включиться в свою работу?

– Нет, – ответил он. – Решил, как и ты, заняться прослушиванием тишины.

– И что слышишь?

– Да ничего, кроме жужжания и пиликанья роботов и прочей дребедени. Доктор Франк передал мне зефир для тебя, но я сам его съем.

– Не ешь, – попросила она. – Я к тебе приду. Прямо сейчас…

– А как же твоя самоуглублённая медитация?

– Не получается, – ответила она.

Он вздохнул, – И у меня, – признался он, – ничего не получается. Я зверски скучаю…

– И я. Только не зверски, а нежно. Очень нежно.

– Тогда в чём дело? Беги ко мне. Я и сам бы к тебе прибежал, если бы была ночь. А так, у тебя там не протолкнуться. Не буду же я подставлять под удар твою репутацию безупречной жрицы своей «Мечты». Я жду…

И Нэя помчалась, хотя пришедшая Лата-Хонг размахивала ей вслед почти готовым платьем, указывая на вопиющие недоделки. Лата всё придумала, лишь бы затащить Нэю в примерочную комнату и поболтать вволю. А то и набиться на чашечку вкусного напитка с пирожным, чей свежий аромат отлично учуяла. Пирожные только что прибыли из столицы вместе с Элей. Но придётся Лате сегодня впустую лязгнуть зубами.

– Да на что же это похоже?! – возопила Лата. – «Мечтательница», управляющая кучей бездельниц и халтурщиц! – Она махала платьем как флагом, стоя на верхней террасе, но обернувшись и увидев Элю, стоящую с лаковым подносом в руках, на котором дымились две чашечки, а также манили кондитерскими цветами «сливочные бомбочки», мигом успокоилась. Эля поставила поднос на уличный столик, бережно повесила платье на спинку стула, и Лата мигом и без приглашения поспешила сесть. Эля не без удивления присела на другое плетёное уличное креслице. Кресло под чиновной дамой заметно пошатывалось, оно было тем самым, которое и расшатал Антон, потом сломал Рудольф и кое-как починил новый охранник, он же дворник-садовник.

Лата уже погрузила губы в ароматный цветок «бомбочки», не догадываясь, что может упасть в любую минуту. Эля таращила глаза, с надеждой ожидая падения Латы. Лата самозабвенно поглощала «сливочную бомбочку» и не падала. Она всё-таки не обладала той критической массой, что и обрушила бы креслице. Пирожное исчезало в её немаленькой пасти. Эля смотрела на её пухлые губы и представляла неприличные картинки, – Вам бы заняться другим занятием вместо того, чтобы поедать сладости. Уж поверьте, это куда как слаще пирожных, при условии, что мужчина собою пригож, а его потенция на такой высоте, что реально вылетаешь в запредельность…

– Ты оттуда и не возвращаешься, из этой запредельности. И если сыта совокуплениями, чего пирожные-то жалеешь?

– Для Нэи привезла. Ей-то оставьте.

– Я её не вижу, – ответила Лата, принимаясь за вторую кондитерскую башенку.

– Куда же она помчалась? – удивилась Эля. – Сама хотела позавтракать со мною вместе, а…

– Позови меня такой мужчина, я не то, что бегом, а и взлетела бы над деревьями, – входя во вкусовой экстаз, призналась Лата.

– Пробовали когда? Летать? – подковырнула её Эля.

– Да, – призналась Лата. – В молодости я едва ли не летала, настолько была тоненькой и счастливой. Но женская красота всегда эфемерна, а счастье обманывает почти всех.

– Даже вас оно посмело обмануть? – ехидно поинтересовалась Эля. – Как же вы так опрометчиво не накинули ему поводок на шею?

– У него шея была слишком мощная, а нрав бешеный, потому и поводка ему под стать не нашлось.

– У кого? У вашего покойного мужа? Кажется, он был человеком хрупкого сложения и мягкого нрава.

– Да разве о муже моём речь? Что ты! Знала бы ты, какие высокородные и качественные мужчины замечали меня! Я вышла за своего Дарона только по необходимости, чтя традицию, как оно и водится.

– Какое красивое было имя у вашего мужа, – похвалила Эля.

– И не только имя. Он и сам был неплох тогда. Образован, как и я, развит эстетически. Мы были милы друг другу. Но это оказалось не совсем то, что принято понимать под безумным влечением, если ты в состоянии меня понять, милая Элиан. Когда не знаешь, что это, можно так и жить спокойно до тех самых отвратительных седин, когда женщину перестают замечать как существо, наделённое желаниями. А уж коли узнаешь, как оно бывает, когда твою кровь партнёр способен нагреть как сироп на пламени, и ты вся становишься горячей и сладкой… – Лата успела слопать все «сливочные бомбочки» на глазах потрясённой Эли.

– А также и липкой, – вставила Эля.

– Почему липкой-то?

– От обжорства сладким, – пояснила Эля. – Всегда лучше не переесть, чтобы потом не страдать. – Эле оставалось лишь облизнуться. Лата пристально смотрела ей в глаза и нагло усмехалась, – Никто не страдает от наслаждений. Страдают от их отсутствия. Поэтому столь часто еда и становится суррогатным заменителем счастья. Если бы ты это понимала, то давно бы подобрала ко мне сладкий ключик. Вот как только что ты это сделала. Я очень люблю сладко поесть, Элиан. Никаких других телесных радостей у меня в жизни нет.

– А красивые платья?

– Скорее, это радость душевного свойства. Или эстетического.

– Предлагаете нам задаром кормить вас дорогущими «сливочными бомбочками»? Да мы так разоримся!

– А ты хочешь получить мою дружбу задаром?

– Ну что вы! Я и не смею мечтать о вашей дружбе.

– Сразу видно, что ты не мечтательница, хотя и работаешь в «Мечте». А борзая ты такая лишь потому, что подлезла под Инара Цульфа. Хотя тут я тебе не завидую нисколько.

– Конечно, он из моей крови сладкий сироп не варит, это верно, но жизнь моя под его покровительством очень сладкая. Очень! – кривлялась Эля. – Она у меня не только обеспеченная, а и вольная. Потому и наслаждений у меня столько, что я всегда готова подать вам как милостыню «сливочную бомбочку». Не часто, но иногда. Чтобы вы заели горечь своей жизни. Раз уж вы такая бедная!

– Паршивая приживалка! – Лата встала и, вытерев руки, а затем губы недошитым ещё платьем, сказала, – я передумала покупать платье. Можешь передать госпоже Нэе, что я недовольна качеством её изделий. – После чего спустилась вниз по ступеням террасы.

– Да кому ты и была нужна хоть когда! – крикнула Эля, – кроме своего задохлика! Да и он раньше времени сбежал от тебя на тот свет! Какой такой влиятельный мужчина хоть однажды удостоил тебя взглядом!

– А вот этого я тебе никогда не прощу. Ты ещё сумеешь в этом убедиться, – ответила Лата. Хотя уже на следующий день она с Элей вновь будет ворковать как ни в чём, придя за тем самым платьем. А Эля по её же требованию тщательно его отчистит на её же глазах.

Вода любви прибывает, и все камушки скрываются на дне

Нэя как-то попросила у того самого парня с весёлым и крапчатым лицом показать ему изображения того, как одеваются земные девушки. Глеб охотно предоставил ей то, что и хранил в своём персональном архиве. Она зарисовала и сшила себе из тончайшей белой ткани мешковатое платье-рубашку, поражаясь убогой простоте, с какой одевались девушки Земли.

Придя в подземный домашний отсек к Рудольфу, она его там не застала. Быстро переоделась в новое платье, после чего сообщила ему по связи, что ждёт его. Он примчался быстро и, увидев её в столь непривычном одеянии, спросил, – Что это за ангел в белой ризе навестил меня? А где крылышки? – после чего добавил, – Даже в этом несуразном балахоне ты не в состоянии спрятать свою красоту…

Нэя из-за жары надела платье на голое тело, грудь торчала в разные стороны и полупрозрачная ткань очерчивала соски, – Зато на озере достаточно стащить его через голову и купанию ничего уже не препятствует.

– Ты решила, прежде чем мы утонем в райском блаженстве, окунёмся в озеро? – и добавил, тиская её и умиляясь, – В этом платье ты кажешься земной девчонкой, мой сисястый лягушонок.

Последнее обозначение он произнёс на своём языке, и кто или что скрывалось за этим определением, она не знала. Но решила, что-то нежное и возвышенное.

– Мне, конечно, нравится, но я предпочёл бы, чтобы ты спала в этом балахоне, но уж никак не разгуливала на глазах моих ребят, – сказал он.

– Почему? – удивилась она, – если ваши земные девушки ходят в таких рубашках по улицам?