Чужбина с ангельским ликом

– Ага! Полетишь! Собирайся. Нужна ты ему. Он из мести ко мне тебя долбит, твоё же это определение. Он и не любил- то тебя никогда. У него и нет такого понятия в обиходе. Он честолюбец, а ты была ему недоступна в отличие от тех давалок, что вокруг сновали, вот и вся любовь. А понял, что ему ничего от меня не светит, и остыл сразу. Самоутвердился и в сторону. Очнись, Ксюша! Он урод, как и его мать.

– А ты-то кто? Вы все тут кто? Космочлены своего великого братства и сестринства. У вас и женщины все общественные. Переходящие. Мускулистые андроиды мужского и женского облика. Идеальные члены идеального сообщества. Функции низа никак не связаны с головой. Голова в звёздах, а низ сам по себе. Иногда с кем-то и замкнется, живое своего пока требует. Чья половина и не важно. Голова это не фиксирует. Она же в вечном поиске другого рода. В Космическом, во Вселенском и неохватном.

– Ты стала на удивление болтлива. Откуда в тебе это?

– От мамы. Не понимаешь, что ли? Она говорит даже тогда, когда рядом никого нет. С птичками в лесу, с кошками и собаками, с цветами и даже с фигурками своими. Ты же с ней не разговариваешь никогда. Как ты её хоть соблазнил-то? Молча, что ли?

– Я не соблазнял. Я любил.

– Вот именно, что «ил», а не «ишь». А, небось, клялся в вечной любви? У неё и есть такая к тебе, вечная. И жизни уже для её любви не хватит. Жизнь ей короткая определена, ошибочка земной науки, малая статистическая погрешность в великом эксперименте по созданию супер- жителей земного Рая. Как же здорово придумали построить райскую гармонию! Весь неликвид наружу, на другие планеты. Засеять просторы Вселенной сорняками и прочим репейником, Земле райский подстриженный газон, а Космосу мусорные кучи цивилизации Рая. Хорошо-то как! Удобно! Космос всё поглотит, а Земля-то она маленькая. Рай и не может быть большим. Он же всегда для избранных. А я отговорю Рудольфа от его Миссии, я ему всё объясню. Пусть в эту преисподнюю лезут те, кто это и придумал. Мы же будем жить вместе, и родим себе Космомысла всё равно. И он заселит Вселенную не сорняками, а новыми и прекрасными людьми, своими потомками. Не такими как ты… – Ксения засыпала.

Вошёл тот, кто был похож ввиду своей бесстрастности и безупречной выправки скорее на андроида, чем на человека. Внешность его невозможно было отнести ни к монголоиду, ни к европеоиду.

– Ты евролоид или монгопеоид? – спросила она вслух и даже сумела издать шизофренический смешок. Отец открыл панель стены в кабинете, где была его зона отдыха, и стоял большой диван. Пока монголоид с европейским лицом, или же наоборот, европеоид с восточными глазами держал Ксению на руках, она смеялась ему в лицо.

– Ты живёшь, курчавый гибрид, а мой звёздный Космомысл не родится уже никогда. Такие вот, как ты, запрограммированные на безусловное послушание, и займут всю нашу Землю. А ну, прочь от меня! Не хватай меня своими граблями!

Тот глядел на неё с искренним сочувствием в покорных миндалевидных глазах, при внешнем безразличии, будто держал манекен. Он отчего-то был похож на таксу, нос длинный, глаза длинные, рот длинный, лицо узкое. Вроде и неправильный весь, а всё равно красивый. Ксения даже вспомнила, как одна тоже восточная девочка из их группы была влюблена в Ратмира, когда он на пару с Рудольфом вёл у них тренинг по космическим модулям. Ксению так и подмывало у него спросить, ответил ли он той девочке взаимностью или нет? – Тебе от Вики привет, – ту девочку звали Викой. – Давайте, формуйте свою глиняную армию, раз уж Космомыслу так и не суждено воссиять с лика Земли навстречу будущему…

Но Ратмир не расслышал её, поскольку бормотание Ксении не было для него внятно. Разжать губы полностью у Ксении не очень получалось. Артем Воронов вытащил подушки из внутренностей ложа, и парень бережно положил девушку на диван.

– Жесткошёрстная такса – милашка, – сказала она ему с усилием, – зря я тебя не выбрала. У меня тоже была такса – милашка кофейной масти. Ляпа… Мама всегда меня ругала, что собак целовать нельзя, они же не человеки – образ Божий, а я её всегда целовала. И вот этого волка, что твой шеф, я целовала… Давай, что ли, поцелуемся с тобой…

Скулы молодого дежурного офицера покрыл по-девически нежный румянец. Ратмир был очевидным девственником. После всего отец увлёк его за собой. Они ушли, и панель закрылась. Стало тихо и сумрачно. И странно хорошо тоже. Лекарство действовало. Ксения разжала безвольную руку, из которой выпал шарик на тонком шнурке. Он был из лунного камня – белого с яркой синей иризацией. Было ещё и ожерелье, но его Ксения забыла у Рудольфа в доме мамы Карин, а Рудольф так и не вернул. Шарик из лунного камня закатился в щель между спинкой и сидением дивана.

Прошлое не имеет плоти, а облегчения нет

Шарик из лунного камня закатился в щель между спинкой и сидением дивана, и Ксения пыталась его извлечь оттуда, опять, в который уже раз сожалея об утраченном ожерелье из такого же природного и прекрасно обработанного камня. Она проснулась в другом месте и в другом времени. Она была в Прибалтике. Рядом посапывал трогательно по-детски и тихо Ксен Зотов, осчастливленный её «жалением». Наконец шарик извлёкся из своей щели, и Ксения надела его на свою шею. Отец где-то обнаружил его, зная, что он утерян ею. Запомнил, видимо, когда она не расставалась с ним, нося его на чёрном шнурке, и без слов сунул, как-то непривычно виновато даже, в её руки. Давно уже был в неведомом мире Рудольф. Не было вообще в физической Вселенной мамы, где-то каторжно и всепоглощающе работал отец, время от времени отвлекаясь на любовь с уже привычной и повседневной женой Ритой. И не было у Ксении её сына Космомысла. Не было у неё любви – страсти, а была любовь – жалость, любовь – снисхождение, любовь – бегство и защита от одиночества.

Отец жил в доме у Риты, а Ксения одна в их старом и уже запущенном доме, куда и планировала привезти к себе Ксена, это было лучше, чем жить в многоуровневом пчельнике – улье или муравейнике, это кому как больше нравится.

Она вышла на смотровую лоджию, потягиваясь после сна и поёживаясь от северной осенней прохлады пасмурного утра. По пляжу бродил одинокий вчерашний красавец Лорки. Явно грустил, увязая стройными ногами в песке, ища вчерашние следы Лоры и глядя в пасмурное же море. Лорка уже умотала в свой марсианский купольный город к подобию Рудольфа, ничуть непохожего на Рудольфа. Не было на него похожих. Нигде. Она врала Ксении, что он после Рудольфа был первым, но Ксения знала о ней гораздо больше, чем Лора думала. Что он очередной в длинной череде непохожих подобий, и вряд ли будет последним. Она совсем не была столь по-старинному романтична, как рисовалась перед Ксенией и как уверяла её в этом, не зная о том, что имела вокруг себя знакомых, которые общались и с Ксенией. Тот же Ксен, её коллега, проработавший в марсианских городах не один год. Только она, Ксения, была исключением из мира современных людей.

Она разулась и тоже вышла побродить по прохладному песку пляжа. Настигла красавчика у кромки воды. Он пробовал воду ступнёй, явно не имея намерения туда соваться, как это делала закалённая годами тренировок Лора, не потому, конечно, что не смог бы искупаться, а просто не хотел.

– Антуан? – произнесла Ксения. Он удивлённо на неё посмотрел золотистыми янтарными глазами без всякого особого интереса.

– Откуда знаете? – спросил он из вежливости, совершенно не интересуясь её осведомленностью.

– Я гуляю иногда возле Ботанических Садов в Подмосковье, где работает ваша мама, – сказала Ксения. – И слышала не раз, как она к вам обращалась. Вы пили сок в уличном кафетерии на холме у озера. Я тоже люблю там пить сок. Вот и весь секрет. А вы что подумали?

Он пожал плечами, роскошными, уже развитыми, атлетическими. Нагнувшись, он поймал из-под волны маленький кусочек янтаря и протянул Ксении.

– Хотите? – Она взяла янтарь из его ладони. Окаменелый осколочек земной памяти, в нём застыл крошечный пузырёк того архаичного воздуха, которым кто-то неведомый дышал тогда. Но скорее всего, какая-то растеряшка рассыпала свои бусы, поскольку был янтарь обработан по современным технологиям.

– Вы любите янтарь? У вас волосы янтарные, – но он отметил это равнодушно и просто из желания сказать ей приятное. Говорить было и не о чем. Ксения не любила общаться с равнодушными к ней представителями мужского рода и, оскорбившись на то, что он счёл Лору более привлекательной, она бесцеремонно повернулась к нему спиной, бросив кусочек пустякового янтаря в песок. После чего ушла, начисто забыв о нём.

«В сущности, то, чем я занимаюсь, и занималась, это пилю опилки». Где-то она прочитала в старинной книге, что сожалеть о прошлом, это пилить опилки. Она же их не только пилила, но и ела, запивая, было дело, и слезами. Но то, что для иных разумных людей было её помешательством, если бы она этих разумников посвятила в суть своих переживаний, то, что было ненормальностью её психики для отца, для самой Ксении было даром Свыше. Даром, не подлежащим отторжению, даром вневременным. Та же Лора, говоря ей о своей любви и изображая из себя графиню Косель в её безысходной башне, спокойно жила себе поживала, как и все, искала, теряла, пока не нашёлся тот, кто и прилёг под её бочок, решив задержаться. Мало ли, бывает такая минута у каждого человека. И при чём здесь любовь?

Много лет проплывала она одинокой и печально-застывшей тенью в яростно-потной сутолоке жизни окружающих людей, неся в себе неизменной свою любовь к нему, по житейским волнам, не меняясь ничуть и не желая меняться. Да это и не было в её власти изменить. Была иногда иллюзия освобождения и власть самообмана, всегда маскарадная, такая же истерически и напоказ весёлая и игровая. Мало того, поедание этих опилок вошло в её привычный рацион, стало её параллельным основной жизни занятием. Она тоже, как и он, жила в своей Паралее. Она укладывала его с собою спать на ночь, и он об этом не знал. Любила его в этой Паралее, разговаривала с ним, путешествовала во времени, оставшемся в ней, раскрывающем ей свою анфиладу, где она бродила, иногда радуясь вдруг найденному пустячку в пыльном и забытом уголке, тщательно протирая и ставя в свою экспозицию. Она не имела понятия, каким он стал, возможно, настоящий был ей и ни к чему. Она уловила в себя того, прошлого, и не отпускала от себя, идя с ним вместе по своей жизни в то время, как его никто с ней и кроме неё не видел рядом. Поэтому ей и не нужен был никто внешний, она была двойным существом, сама в себе.

Хотя и происходили моменты озарения. Что она всё же живёт и стареет одна. Это было как приступ острого страдания застарелой хронической болезни. Поэтому Ксен, занимая эту внешнюю пустоту, не мог никак войти туда, где место было занято. Ей же он был нужен как болеутоляющее. Для тех накатывающих всегда неожиданно приступов, когда рука её судорожно шаря в одиночестве, хваталась за него, чтобы не свалиться в пустоту настоящего. Понимал ли это сам Ксен Зотов? Может да, может нет. Может быть, и да, и нет одновременно, как-то по своему интерпретируя её непохожесть на большинство. Он и сам никого не пускал к себе на постой, тоже имея в себе свою анфиладу, где любил бродить без посторонних. Они были близки без подлинной глубинной близости и общались часто без слов, пребывая каждый в своём персональном молчании. Ей было важно его присутствие рядом, а что было важно ему? И в то время, как она сидела в своей анфиладе на коленях своего «звёздного воина» и выхватывала спелые черешни из его губ, чтобы съесть их самой, Ксен обитал в своей, обнимая за бесподобную талию свою балерину с её упруго вытянутой в сторону безупречно-скульптурной ножкой, осязал её шуршащую взбитую пачку, атласный розовый корсет, и с дрожью колол пальцы об искусственные камни её диадемы, пытаясь дотронуться до её медовых волос. Но если призрак Ксении, всё же, имел живую плоть самой Ксении, то призрак «звёздного воина» такой плоти, живой и дышащей, не имел. Вернее, имел где-то, но осязал его кто-то другой, не она.

Иногда ей казалось, что к ней приходит из глубин Космоса его отклик, его тоска. Но, может быть, то была часть её выдумки, составляющая её декорации, рядом с которой она жила, прячась от людей за своей улыбчивой и застывшей маской и уже забыв сама, какое оно её подлинное лицо? Каким было? Каким могло бы быть? Маска не снималась. Приросла. И как все маски прятала её истинное существование, отражая в себе лишь скользящее мимо настоящее, по которому сама Ксения скользила, как по пустынному коридору, промежутку от чего-то к чему-то.

Сегодня это путешествие по её анфиладе было двояким, сладостным в одной половине и ужасным в другой, противолежащей. Но она была двойственная, как и сама жизнь, как сам человек и та Вселенная, куда он был втиснут.

– Маслобойня, – говорил Ксен, – кто-то сбивает из наших жизней масло, чтобы вкушать его на божественном завтраке.

Но Ксении вовсе не хотелось быть чьим-то завтраком, и она упорно смешивала сливки и пахту, пытаясь вернуть их к состоянию нежной молочной белизны, тонкой первозданной вкусности, отвечая Ксену, что масло придумал человек, а сама природа его не создает, значит, оно ей без надобности.

«Бог воскресит нас не как брусок какого-то концентрированного в своей жирности масла, а как святое белое и нежное, но уже никогда не скисающее вечное молоко жизни, и по этому Млечному Пути воскресшие души пойдут в свой Рай, в его радужные и бесконечные Созвездия». Так она думала.

Антон Соболев и его первая земная влюблённость

Бесконечные созвездия в те годы казались ему недосягаемыми. Не вообще, а персонально для него. Ему было семнадцать лет, и он учился на первом курсе в Академии Космического Поиска. У них был семинар в Прибалтике по инопланетной флоре. Его вдруг окликнула девушка. Она стояла на песчаном откосе у сосен. На ней было платье, расшитое бабочками.

– Эй, подай руку! Я спрыгну. – Было невысоко, но она боялась зацепиться за корни, обнажившиеся в песчаной почве. Под пасмурным небом пляж казался серебряным. Было прохладно, близилась осень, и никто уже не купался. Лишь редкие отдыхающие, любители северного солнца, которого в этот день и не было, иногда ещё сидели тут в шезлонгах.

Невдалеке за соснами возвышался кристалл-многогранник, умышленно неправильной формы, как окаменевший наплыв несоразмерно огромного янтаря, только янтаря лишь по видимости. Здание поражало своей нелепостью, но иным нравилось именно нарушением канонов геометрии. В нём и разместились прибывшие на короткое время студенты. Он вспомнил, что видел её в кафетерии на крыше, где обитатели гостиницы пили кофе и соки, и она впорхнула туда, подобная диковинной бабочке. Он запомнил её загорелые стройные ноги.

– Купаешься? – спросила она.

– Нет. Холодно.

– А я купаюсь. Я не боюсь холода. Я гиперборейская принцесса. – Девушка засмеялась своей шутке, сбросив платье, и бабочки как живые, волнуясь крыльями, упали на песок. – Холодное купание закаляет. Продлевает юность. Сколько мне думаешь? – Она стояла в купальнике под цвет северного моря, зеленовато-серебряном, и казалась отлитой из стекла, когда брела по мелководью, чтобы сделать заплыв.

Искупавшись, она села и стала растирать ноги грубым полотенцем. Он не мог оторвать глаз от её движений, хотя и не был нахалом. Она, следя искоса, сказала:

– Знаешь, мне сколько? Больше тридцати.

Антон присвистнул, – Я думал восемнадцать, – сказал он искренне, – думал ты первокурсница, как все. Ну, или чуть постарше…

– Я тут на пару дней. С коллегой прилетела. Он остаётся, а я нет. Опять волосы растут на ногах. Эпиляцию делать надо. Я по старинке предпочитаю в организм не вмешиваться. Пусть растут. Когда надоедает, делаю эпиляцию. Считается, что подобная кожа обладает повышенной чувствительностью, в том самом смысле… – но объяснять она не стала.

Антону казалось красивым, что её ноги подобно персику были покрыты пушистыми волосками:

– Мне нравится. Оставь.

– Ты второй человек, кому это нравится.

– Кто первый?

– Муж. Но бывший. Хотя у меня есть и настоящий.

– Потрогать можно? – спросил он.

– Валяй, – разрешила она добродушно.

Он провёл по её ноге, стряхивая песок с длинной лодыжки, – Красивая вы.

– Ты тоже ничего. С девчонками дружишь?

– Нет, – признался Антон.

– Сразу видно, что ты маменькин сынок, – сказала она, но ласково и не обидно.

– Я хочу дружить, если только возникнет что-то подлинное, настоя… – и смущенно застрял на середине слова, удивляясь своему доверию к незнакомке, – …ящее.

– Ящее? Вещее, может быть? Молодец, – похвалила она, – я тоже могла только по любви, не как все, ну большинство.

Тело было юное, точёное, Антон не верил ей. Разыгрывает?

– Приходи вечером на крышу. Будем с тобой дружить, пока я здесь. Хочешь?

Ещё бы он и не хотел!

– Ты милый очень.

Вечером она пришла в кафе в том же платье, расшитом нимфалидами. И так шло ей её платье, и так странно было думать, что ей за тридцать. Знакомые смотрели с удивлением, тихоня поймал неизвестную тут никому бабочку. Волосы были заплетены в какую-то архаичную причёску, похожую на ту, с какой изображают кельтских фей в экранизациях легенд. Они были лёгкие и светлые, как песок на пляже, без малейшего оттенка желтизны.

– У тебя есть дети? – спросил он.

– Сын. Принц Артур, – ответила она, смеясь. – Почти взрослый.

– Принц? – не понял Антон.

– Ну, я же принцесса, – опять шутила она, – забыл? – а про мужа ничего не сказала, но всё рассказала потом.

Он был лучший на планете Земля. Для неё, понятно, а не вообще. Она была с ним счастлива.

– А он? – спросил Антон.

– Вот бы и узнать? – ответила она. – Как думаешь, будь он со мной счастлив, он бы улетел?

Антон не знал ответа на её вопрос. Ведь и сама она не знала ответа. Он скиталец по жизни. Для неё он потерян. Навсегда. Она не могла любить других много лет.

– Он был каким?

– Скажу тебе, что красивый, умный, да только красивых много, а умников и того больше…

Её рассказ не был монотонно непрерывным, хотя проговорили долго. Но примерно он был таков.

– Вдруг появился у нас на курсе новый человек. Инструктор по освоению космических спасательных модулей для экстренных случаев, а наш поток в полном составе собирались на практику в город на спутнике послать. Волнений было, страхов, не передать. Прибыла к нам группа парней из тех самых космических структур. Все парни сильные, издали приметные и, вроде как, все на одно лицо и фигуру, на один фасон и характер, как близнецы однояйцевые, что навевало даже скуку. Ходят одинаково, говорят стандартными заученными фразами, и даже улыбаются во весь рот тоже трафаретно! Нам скучно, а им и того скучнее от навязанной обязанности детишек, кем они нас воспринимали, обучать, да ещё таким техно премудростям. Вот и обучали, как обезьянок в древнем цирке, где условным пинком, где сахаром.

И только один был не как все. И к самому процессу обучения иначе относился. Серьёзно и с желанием научить постижению души механизма, так сказать. Он технику буквально одухотворял и хотел того, чтобы мы полюбили то, что сам он любил. И взгляд у него особенный, не как у других, был. Будто он, хотя и вершинный обитатель по отношению к нам, а глядит так мягко и снисходительно, будто пришёл он всех недоразвитых развить до нужного уровня счастья, если не разозлишь, конечно. Тут он громы и молнии метал как настоящий олимпийский божок. Я больше всех под такую вот его раздачу попадала. Мы взаимно друг друга изматывали. Я его своей тупостью, а он меня своей непомерной требовательностью. Но за пределами учебного полигона он был совсем другим уже.

Я придумала ему кличку Мерлин. Волшебник Мерлин. Он обожал легенды, увлекался древней магией и историей. Очень любил всех подчинять. Когда-то учился на геолога, а стал космодесантником. Когда я увидела его в первый раз, я не поверила, что такие бывают. Вокруг были мало на него похожие ребята, да совсем непохожие, я провалилась в другую реальность. Это как увидеть эвкалипт вместо сосны в подмосковном заснеженном лесу, когда ты мчишься на лыжах. Я утратила сон, думала только о нём. Но стала это скрывать.

Однажды он привёз нашу небольшую группу, ту, что и дали ему в обучение, в одно любопытное место. Там было настолько бесподобно красиво, что дух захватило. Представь себе, огромное плато расстилается внизу, сверху бездонное небо с перистыми облаками в виде гигантских хвостов космических розовых птиц, поскольку сами облака расположены где-то в районе стратосферы, можно сказать в около космическом уже пространстве. Мы на довольно просторной площадке, идеально обработанной. Вокруг роскошные скульптурные композиции, – парни, девушки идеального образа, занятые своими безмолвными разговорами или отдыхом после спортивных упражнений, все с невозможно возвышенными лицами. Цветовое сочетание камня и композита невероятно продуманное, так что лица и фигуры кажутся натуральными. «Вот, смотрите», – говорит он. – «Это памятка в камне вам, не желающим ценить то выстраданное прошлыми поколениями будущее, которое есть ваше настоящее».

Я ему отвечаю, – Пока что у нас нет настолько совершенных богов вокруг. Мы тут реально на Олимпе среди олимпийских богов. В Гиперборее, откуда и был родом Аполлон.

– Пять балов тебе за знание исторического хлама, придуманного кем угодно, но уж точно не древними мужланами греками с нечёсаными бородами и не умеющими шить нормальную одежду». Так он ответил. А потом продолжил о том, что только те редкие энтузиасты, всегда опережающие свою эпоху, и создали то, что принято именовать общим словом «космические структуры». Но именно эти «космические структуры» по сей день и поддерживают социумы Земли в приемлемом человеческом образе или близко к тому. Поскольку в людях в целом очень сильно работают именно животные программы до сих пор и, если их не держать под жёстким контролем, всё легко скатится в прежнее варварство. Что и случалось, похоже, не раз в истории Земли. И теперь от такого провала никто не застрахован. Поскольку этот условный провал в дикость и деградацию существует не где-то в определённом месте, а в душе примерно каждого третьего из живущих в настоящее время. Я спрашиваю, поскольку все прочие молчат, а ты сам, конечно, не входишь в статистику тех, кто и таскает в себе этот самый изъян, то есть условный провал?

– Никто об этом не знает достоверно», – ответил он, – потому и уповать на собственное достигнутое совершенство без возможности попятного движения к личной уже разрухе не может

Ветер вокруг веет вполне себе сурово, и все жмутся на этой условно олимпийской вершине поближе к стене, украшенной барельефами, которая там также воздвигнута в честь героев прошлого.

– Что за место»? – спрашиваю я, – куда ты нас привёз?

Мы добирались на большом общественном аэролёте, специально для такой прогулки вызванном.

– Плато Путорано называется это место, – отвечает, – Зимой тут морозы, не совместимые с жизнью. Особое место, не для разнеженных обывателей, пользующихся всем готовым и ничего не ценящим. А потому и защищать при случае уж точно ничего они не будут. От таких вот мыслей я всегда мрачнею, но никто пока не придумал, как всех без исключения поднять до уровня звёзд.

Помню, я долго, как заворожённая, бродила среди этого открытого всем ветрам окаменевшего олимпийского собрания, и его тревога за достойное будущее, такое на самом деле хрупкое и вовсе не гарантированное ни для кого на уже достигнутом уровне, а всегда могущее быть низвергнутым в тот самый провал, передалась мне. Я подошла к самому краю площадки, ничем не огороженной. Внизу расстилалось колоссальное озеро.

– Тянет туда прыгнуть? Измерить глубину этого божественного водоёма, а может, и искупаться там, где купаются лишь реальные боги? – услышала я вдруг женский голос, в котором звенели яростные нотки непонятного гнева. Одна из девчонок нашей группы оказалась совсем рядом. В её реально тигриных глазах блеснуло безумие, и я отодвинулась в страхе.

– Ты по любому там не окажешься, – засмеялась она, – поскольку скатишься по крутому каменистому склону и наверняка умрёшь от повреждений уже в процессе такого вот кувырка. Но этой божественной воды ты никогда не коснёшься. Потому что ты создана из банальной условной земной глины, а не из звёздного света.

– Кто же создан из звёздного света? Уж не ты ли?

– Именно я! Так что не пяль свои глазки на того, кто тебе не пара!

Никогда в жизни до этого не было мне так страшно! Поскольку она не шутила. И тут я поняла, что не одна страдаю по нему. Она же продолжает, цепко держа меня за рукав спортивного комбинезона, – Сама подумай, упади ты, кто отвечать будет? Он. Ему же никто не простит, что в результате самодеятельной экскурсии кто-то вдруг погибнет. А тут камер слежения нет. Тут реально дикий край. А я твой браслет сняла!

Она показала мне мой же персональный браслет, непонятно каким чудом сняв его с моей руки, – Не он один тут фокусник, как ты его обозвала. Я тоже кое-что умею. Я уже отключила наши браслеты. Я не в первый раз в этих краях. Меня папа сюда брал с собою. Поэтому я знаю тут неподалёку одну пещеру, где сброшу и твой, и свой браслет в подземную расщелину, пока начнётся суета после твоего скачка. А я скажу, что ты умом повредилась. Да ты и была-то….

Фея морского побережья внезапно замолчала. Антон, погружённый в поток её откровений, очнулся.

– Что же произошло потом? – спросил он.

– Что? Ничего, раз я тут с тобой разговариваю. А она по странному совпадению тоже тут отдыхает. А тогда я ей сказала: «Кому надо, узнают все подробности нашей беседы».

«Да и пусть», – отвечает, – «я провела бы какое-то время в системе «Сапфир», хотя и в самом мрачноватом его отделении с женским именем «Сусанна», но недолго. У меня родители особенные, и я сама особенная. А ты? Что будет с тобой? Если будет, а может и ничего уже не быть. Да ведь я шучу. Я же знаю, что виноват будет только он, как тот, кто и отвечает за нашу безопасность. А я ему ни малейшего зла не причиню».

Тут он и подходит к нам. Она, как и положено тигрице, ускользнула моментально, а я стою и плачу. То ли от ветра, то ли от накатившего ужаса, а может, и от обиды, что меня обозвали какой-то глиной. Я прежде с этой девчонкой никогда не конфликтовала, наоборот даже, мы мило общались иногда. Только от этой темы я уйду, она реально невесёлая уже, да и незачем ворошить прошлое в этом смысле. Он так странно на меня посмотрел, как будто я в самом деле собралась прыгать в ту бездну под ногами, и взял меня за руку. И это тоже было странно, для того времени, поскольку мне и в голову не приходило, как ни сильно он меня волновал, что я дождусь его ответа. Мало ли кто нравится девушке, когда ей только двадцать. «Ты купался в том озере»? – спросила я.

«Никто там не купается. Вода ледяная. Сразу же судорога сведёт, и встреча с водными духами гарантирована», – так он ответил.

«А она говорит, что боги там купаются», – сказала я.

«Ей виднее. Она дочь реального земного сверхчеловека. Её отец по своим способностям превосходит всех, кого я встречал. Он мой учитель».

«Хочешь сказать, что он и есть тот, кто сотворён из звёздного света? И она дала заявку, что тоже создана из звёздного света», – тут я нервно засмеялась, настолько был нелепым наш разговор.

Он серьёзно: «Она и есть тот самый случай, когда происходит падение звезды в глину. И тебя она обозвала глиняной куклой только из чувства зависти к твоей русской северной красоте. Никто из тех, кто тебя окружает, такой девушки не достоин. Ты реальная гиперборейская принцесса. Только ради тебя одной я и притащил их всех сюда. Чтобы показать тебе всю эту красоту. А это, чтобы ты знала, закрытая территория. И вот так запросто притащить сюда недорослей – будущих аграриев земных и околоземных купольных оранжерей не каждый бы и смог. Эта страна, а она по масштабу реальная уже страна, открыта для доступа только тем, кто причастен к особым структурам Земли. Для чего, спросишь, я их всех сюда приволок? Ты бы одна со мною сюда не полетела. Ты же боишься меня как реального дракона. Но у меня нет звериной пасти, потому и опаляющий огонь тебе не страшен. А вообще, я потрясён твоей эрудицией».

Я была потрясена. Его признанием. Ведь до этого случая хуже, чем ко мне, он ни к кому в нашей группе не относился. Цедил каждое слово так, словно одаривал некоей вселенской тайной и щурил глаза, будто рассматривает меня под микроскопом. Будто ты что-то настолько и малое, никчемное, да вот навязали в обучение его превосходству. Сидишь с ним в игровом модуле, а он рассматривает так, как будто у меня вся кожа покрыта нечитаемыми иероглифами. И в глаза при этом не глядит. Вроде, глаз у меня и нет. Какие глаза у инфузории?

«Всю мою внутреннюю структуру изучил по моим кожным волоскам и родинкам или нет»? – спросила я. Он со мною дольше всех обычно занимался, якобы я самая отсталая умственно была.

«У меня такое чувство», – отвечает, – «что я с бракованным манекеном тут замурован, а не с живой девушкой». И начинает терминами сыпать, чтобы я нарочно не смогла ничего понять и соответственно ответить. Я на пальцах ему показываю, что всё отлично запомнила, без его терминов. Они мне к чему? Ну, представь себе, обзывает меня, а сам лапает без зазрения. Никто же не видит! Я его бац! Бац! По мордасам, одухотворённые они там, нет ли, я тебе не манекен! Сам киборг оплавленный! Я нарочно стала над ним перед всей нашей группой смеяться, а потом ко мне присоединился один наш юморист изводить его, уже в отместку за меня. Но он совершенно не понимал юмора. Злился ужасно. Однажды он отловил меня в парке недалеко от нашего учебного корпуса, затащил в заросли и сказал, что будет меня убивать. Я так испугалась! У него было зверское лицо. Но стал меня целовать и сказал потом, что же я, юмористка, а не понимаю юмора? Ваш солдатский, сказала я, имеет всё же свою специфику…

Она долго молчала, может, устыдившись своей откровенности, – А выяснилось, что он и сам в меня влюбился. У него даже разборки совсем по-взрослому начались с тем юмористом, с моим однокашником. Я не хвалюсь, но в те времена я красоткой среди наших числилась, и ребята мне ещё в школьном городке кличку изобрели. Секс – тинская мадонна! Мало того что кощунство, так и обидно до жути, потому что правде не соответствовало. А тут девчонка одна – моя подруга Вика взяла и затащила эту негодную кличку из школьного городка в Академию на биофак, где мы с нею вместе учиться стали. Может, из зависти, может по дурости детской… Он мне и сказал однажды: «Дурацкая у тебя кличка, поскольку ты не мадонна, а матрёшка пустотелая». А я ему: «А ты сам-то балаганный фокусник, ряженый под Мерлина».