4. Клад
Татьяна вернулась с работы и никого не застала дома. Обычно Эдик с Ликой возвращались не позднее восьми, а шел уже девятый час, значит, они где-то задержались. Татьяна приготовила нехитрый ужин, отварила вермишель и залила кипятком сардельки, сварить их дело десяти минут, так что можно подождать прихода хозяев. Но ждать пришлось долго, они появились уже в половине одиннадцатого, с озабоченными лицами, и вошли в дом, что-то возбужденно обсуждая.
– Эдик, это бред. Не может быть у ее мамы этой иконы, ну никак не может, понимаешь!
– О! Танюха, привет! – сказал Эдик, заметив сестру. – Ты не поверишь, мы, по-моему, нашли золотое яичко.
– То есть? – переспросила Татьяна.
Лика сняла куртку и сапоги, глянула на себя в зеркало, поправила волосы и только после этого появилась в гостиной, розовощекая и с сияющими глазами.
– Вы чего такие возбужденные оба? Что случилось?
– Да это Женя твоя… ну, знакомая, я имею в виду, – сказала Лика, пока Эдик поднялся наверх. – Мой муж неугомонный все же позвонил ей, договорился, а сегодня после работы, даже не предупредив меня, куда едем, отвез на встречу с ней.
– Понятно. Ну этого и следовало ожидать. У моего брата чутье на то, что можно купить задарма, а продать втридорога. Ну и как? Действительно икона или мазня доморощенного живописца?
– Не знаю, Таня. Выглядит все очень странно. Иконная доска однозначно старинная, по-моему это кипарис, и задняя сторона иконы впечатляет, и шпонки, ну это крепления такие, они тоже весьма староваты на вид. Но изображение лика самого святого мне не внушает доверия.
– Почему? Что с ним не так?
– Ну понимаешь, существует определенная техника как грунтовки, то есть нанесения так называемого левкаса, ну как тебе объяснить… это такое меловое покрытие, а затем само изображение, которое для закрепления и долговечности покрывалось олифой. Ни того, ни другого я не смогла рассмотреть. Олифы никакой точно нет, а лик святого будто простыми масляными красками написан. Ерунда какая-то.
Спустился Эдик и присоединился к разговору.
– Я не отчаиваюсь пока. Дерево старинное, так что это уже о многом говорит.
– А где она, можно мне на нее взглянуть? – спросила Татьяна.
– Да нет, мы ее тут же Марку Андреевичу отвезли, это наша палочка-выручалочка. Он в этом вопросе профессионал, Лика, скажи.
– Нужен хороший анализ знатока, а Марк Андреевич признан даже в «Доме Антиквара» в Москве. Он разберется.
– Ну а Женя что говорит? Какую историю она вам рассказала, откуда у нее эта икона?
Эдик и Лика глянули друг на друга и прыснули.
– Да уж, эта Женя просто уникум. Я ей позвонил сегодня утром, представился, а она как завопит в трубку: «А, Танькин брательник! Говори, куда, еду!» Я говорю, нет, не сейчас, давайте вечером в кафе «Поляна». У них там отдельные кабинеты есть для приватных встреч, ну я заказал такой кабинетик, и мы с Ликой приехали. Заходит, уселась наша визави. Вся такая «прости господи» из себя, но с апломбом.
– Эдик, давай уже по существу, – не выдержала Лика. – Короче, села, достает из сумки сверток, завернутый в вафельное полотенце. Вот, говорит, у мамашки моей на антресоли пылится, мать трындит, что от ее бабушки досталась. Жаргон убийственный.
Эдик продолжил:
– А я уточняю, а бабушка из каких краев будет, не знаете. А она мне: «Тю, чего же не знаю, из-под Винницы мы все родом. Только бабуля моя, с Украины давно слиняла, сразу после войны, вышла замуж за моего деда, кубанского казака. Потом мамашка родилась, так что иконке этой, говорит, лет сто. Я и интерес всякий потерял. Но Лика посмотрела внимательно и так ей авторитетно заявляет: «Нам надо ее по-хорошему рассмотреть, с лупой (я чуть под стол от смеха не упал), а потом, мол, мы вам скажем, сколько она стоит».
– А Женя что? Неужели согласилась вам ее отдать?
– Ну как же, согласилась она. Задаток потребовала, сто долларов. И спросила при этом, сколько она может стоить. Я ляпнул наобум долларов пятьсот, тогда она еще запросила, но я отказал. Говорю, что не знаю, мол, продам ли я ее, и пока истинную ценность не установлю, разговаривать не о чем.
– Ясно. Дерево старинное, шпонки какие-то, но на нем мазня. Нет, вряд ли это что-то ценное, – высказала свое некомпетентное мнение Татьяна, но Лика с ней не согласилась.
– Во-первых, сама доска о многом уже говорит. Икона эта откуда-то привезена, ни на какой антресоли она не лежала, краска довольно свежая, во всяком случае, не столетней давности, это точно. Но голову ломать не стоит, без Марка Андреевича нам не разобраться.
А со следующего утра у четы Садовских, Эдуарда и Анжелики, а также и у Татьяны началась совершенно новая полоса в жизни: они напали на золотую жилу, образно говоря, и ступили на тропу не совсем законной реализации произведений искусства, икон и церковной утвари 15—17 веков.
История эта продолжалась не так уж долго, но принесла этой троице весьма ощутимый доход, что значительно обогатило молодую семью Садовских и в корне изменило жизнь Татьяны, на что она уже и надеяться перестала
***
Семен Тарасов, невысокий, но симпатичный молодой мужчина, вырос в семье довольно уважаемой в их захолустном городке. Мать его, Агриппина Федоровна, была домохозяйкой, смотрела за домом, стряпала, шила, мыла, стирала, и на судьбу не жаловалась. А ее муж, отец Семена, был плотником и строителем, слыл работящим да безотказным на все руки мастером. Кому починить, кому построить, а кому просто подсобить – Матвей никогда никому не отказывал, а брал за работу немного, так, сущие пустяки, чтобы совсем уж не задаром. Они с женой воспитывали сына, он рос тихим пацаном, мать не обижал, отца не огорчал. Отец часто гладил его по голове и приговаривал:
– Ничего, сынок. Ты только грамоте обучись по-хорошему, да школу закончи, а я тебя пристрою на хорошую работу. Шоферить будешь, я дядьку Якова попрошу, он тебя научит. Еще годок-другой погоди, и за руль тебя посадим.
Так и вышло. Семен кое-как, с грехом пополам закончил среднюю школу, получил Свидетельство о среднем образовании и в школу больше не вернулся. Пошел на курсы водителей и тут удивил отца с матерью, водителем он оказался способным. Вернувшись после армии, молодой человек снова сел за баранку и больше десяти лет проработал на местной автобазе.
Когда ему исполнилось тридцать пять лет, неожиданно слег отец, да так больше и не поднялся. Семен с матерью смотрели за отцом ухаживали, кормили-поили больного, но дело шло к концу. Матвей Тарасов свою кончину предчувствовал, поэтому как-то вечером подозвал сына и сказал:
– Дверь прикрой. Мне с тобой потолковать надобно.
Семен уселся рядом с отцом на край кровати и приготовился к разговору, не имея ни малейшего понятия, о чем пойдет речь. А отец медлил, собирался с силами и наконец рассказал сыну такое, отчего тот взбудоражился, разнервничался и не знал, как и реагировать на слова отца. А история была таковой.
Много лет назад, когда Семен был еще в армии, его отца пригласил к себе один большой начальник и сказал:
– Ты у нас в округе считаешься одним из лучших мастеровых, Матвей Кузьмич. Я справки навел. Хочу тебе работу предложить. Серьезную работу, которая потребует от тебя и умения, и терпения. Но зато городу поможешь. Городишко наш небольшой, его и не на всякой карте сыщешь, сам знаешь. А вот церковь у нас знатная, старинная церковь, и есть она во всех справочниках и путеводителях. Ей уж, почитай, лет четыреста.
Матвей вспомнил про церковь, махонькая, с куполом-луковкой. Но старая, да. Хотя ведь ее реставрировали не так давно, лет десять назад. Об этом он и напомнил большому начальнику. Тот покачал головой в знак согласия и продолжил:
– Все так. Реставрировали, конечно, и не раз. Иначе она бы рухнула давно. Но вот что нам покоя не дает, это основание и то, что под ним. Грунт, говорят, ползет, а фундамент старый. Его лет десять назад укрепили, подлатали, а менять не меняли. А как поменяешь, коли церковь на нем стоит. Там в подвале старец долгие годы живет, келья у него там. А тут он приходит к нам и говорит, что, мол провалы у него в полу образовались. Я там был, посмотрел. Сырость, мать честная! Наверное, грунтовые воды близко. А земляной пол весь в рытвинах. Рухнет церковь, ежели не примем меры.
– Ну так а я-то тут при чем? Я же строитель какой, домишко там, коровник справить, а тут церковь старинная. Вам надо в область обращаться, настаивать…
– А то мы не обращались! Нету денег, говорят. Своими силами ремонтируйте. А я знаю, что коли рухнет церковь, меня с работы погонят, если под суд не отдадут. Вот я к тебе и с просьбой такой. У тебя руки, говорят, золотые. Бригаду рабочих дам, архитектора найду, он что надо делать, тебе все в чертежах изобразит и на пальцах разъяснит. А ты уж не подведи. Прорабом будешь, все возьмешь под свой контроль. Материалы какие-никакие тебе выбью: кирпич, бетон, древесину. Все будет! Только чтоб по-серьезному. Берешься за работу, значит я на тебя рассчитываю.
– Ну мне подумать надо, – уклончиво ответил Матвей. – Работа-то не пустяшная, фундамент выправить. Но раз все так спешно и серьезно, то я сначала посмотрю, что там под этой церковью.
Начальник таким ответом остался доволен и сказал, что посмотреть он может в любое время, старец этот все еще там обитает, пусть покажет, да расскажет все, как есть.
– А завтра к вечеру жду тебя с ответом. Договор на подрядные работы составим, подпишем, и начнешь работать. Тянуть нельзя.
– А старца этого куда ж? Он-то где жить будет? – озабоченно спросил Матвей.
– Родственники у него есть, заберут пока. А как с фундаментом покончишь, то пусть возвращается в свою келью, если она в сохранности будет. А то может и засыпать ее придется для укрепления основания. Ты посмотри там все по-хорошему. Проверишь и мне доложишь. Лады?
Матвей ушел от начальника с тяжелым сердцем и грузом на душе. Не привык он к ответственности такой. Церковь спасать, памятник старины. Это ж разве пустяки? Дома жена успокоила его.
– Ничего, раньше времени не причитай. Иди завтра, посмотри все, а потом и решишь. А коли сможешь сделать, то берись. Святое дело.
На следующий день рано утром Матвей прибыл в церковь, рассказал батюшке о разговоре с начальником и попросил отвести его в подвальное помещение и показать, где старец проживает.
– Это наш Серафим, святым себя пророчит. Ему уж за восемьдесят, а он ни в какую в миру жить не хочет. Монастыря у нас тоже нет поблизости, а родную сторонку, землю-матушку, покидать не желает. Вот и живет себе отшельником. Так и слава Богу, он-то и заметил, что земля ползет под ногами.
За этими разговорами они спустились вниз по крученой лестнице метров на пять в глубину, и оказались в затхлом, полутемном подвале. Лампочка здесь горела, но была тусклой и освещала плохо. В стене была видна дверь, в нее и постучал батюшка.
– Отец Серафим, к тебе гости. – С этими словами он открыл дверь, и они вошли внутрь комнаты, в которой стояла железная кровать, стол, на нем свеча и керосинка, в углу старинный сундук и ларь с продуктами: хлеб, какие-то мешки и пара кастрюль. В противоположном углу располагалась железная бочка, почти полная воды.
– Добро пожаловать, гостям рады – прошамкал пустым ртом старец и предложил гостям присесть на кровать.
– Мне-то недосуг, отец Серафим. Я пойду наверх, у меня дела, служба. А ты вот со строителем поговори, покажи ему рытвины да ухабы. Укреплять будут фундамент, твоя заслуга и бдительность.
Батюшка перекрестился и ушел. Матвей долго проговорил с Серафимом, и за жизнь, и за дела людские, а потом пошли осматривать пол и стены. Было от чего прийти в ужас и забить тревогу. По-хорошему, так в этом подвальном помещении оставаться было нельзя ни на минуту, а тем более, жить.
– Ну вот что, отец Серафим. Ты давай собирайся, выселять тебя будут. А как все отстроим заново, так вернешься, коли захочешь. А может и нет, в дому-то всяко лучше жить, чем в подвале.
– Это кому как, – проговорил Серафим, – а я за свои грехи тут отбываю. Тяжки они, сын мой, ой тяжки. За них мне прямая дорога в ад, а ежели мне в аду здесь, на земле прожить, то смилостивится Всевышний, отпустит грехи-то.
Матвей его разглагольствования слушал в пол-уха, все осматривался вокруг и прикидывал, сколько ж здесь работы предстоит и с чего начинать.
К работе над фундаментом приступили через неделю. Серафима вывезли и отправили к какому-то племяннику на время. А вечером, в день перед отправкой, подозвал он к себе Матвея и говорит:
– Ты меня послушай, хороший человек. Я-то коли не вернусь сюда, то мой клад пусть на твоей совести останется. Вот он, мой грех. Никому не рассказывал, ты первый и единственный, кому это страшную тайну доверяю.
Как оказалось, прослужил Серафим в этой церкви с самых ранних лет, а в войну, перед самым ее концом, беда приключилась. Городишко их немец стороной обошел, но наши грузовики да военная техника через него проезжала в сторону фронта, и не раз. И вот однажды зашли в церковь два военных в серьезных чинах и притащили тяжелый увесистый сундучок.
Отец Серафим был в церкви один. Они ему свою поклажу и доверили.
– Тут иконы старинные, да утварь церковная. Несколько церквей в разных городах немцы, отступая, разбомбили. Мы что могли, спасли и вывезли. Но сейчас на фронт едем, немца будем до Берлина гнать, куда нам с этими реликвиями! Ты пока припрячь сундучишко-то, а мы потом вернемся, заберем. В Москву переправим.
Серафим попросил спустить сундук в подвал и обещал хранить его как зеницу ока. А ночью бомбежка разразилась такая, что в их темном городке аж все слышно было и в небе отсветы от взрывов до утра вспыхивали. Поубивало всех, видать, подчистую. Не вернулись больше эти военные за своим грузом. Долго ждал Серафим, и год, и другой. Война уж закончилась, а он все не терял надежды, но затем понял, что сундук, запрятанный в подвале, теперь ему принадлежит, и на его совести, как с ним поступить. Вскрыл он его наконец, а в нем добра старинного, иконы знатные, образа в каменьях, лампады, серебряные да позолоченные оклады, всего не перечесть.
Испугался Серафим: куда теперь это все девать? Сначала хотел все церкви отдать, да рассказать, как да что. Но не доверял он местным попам, жадные да вороватые, растащат все, и концов не найдешь. В городскую управу свезти сундук – так они церковь не жалуют, коммунисты все, как один. Заберут все, и на переплавку, золото да серебро денег стоит, а страна бедствует. А иконы старинные и вовсе никакой ценности для них не представляют. Все прахом пойдет.
И решил Серафим запрятать сундук подальше, и не говорить о нем никому до поры до времени. В подвале он один хозяйничал, толстые попы туда не спускались, поэтому вырыл он нишу в стене, запихал туда сундук с добром и замуровал.
А тут беда приключилась, у сестры родной сынишка захворал, чуть не помирает. Лекарства нужны были, пенициллин только-только появился, а стоил неимоверно дорого. Откопал Серафим свой сундук, вытащил оттуда иконку небольшую, поехал в соседний город и продал в их церковь. Хорошо ему заплатили тогда. И ребенка спасли.
– Я грех на душу взял, родных от голодной смерти да от хворей всяких спасал, приторговывал я чужим добром святым. Вот она, моя правда. Но за эти грехи я себя и наказал, сорок лет отшельником в келье прожил, а к сундуку больше с тех пор и не притрагивался. А вот теперь этот племянник, которого я от смерти тогда спас, меня к себе забирает. Замкнулся круг, только я так там и помру, знаю я. Отработал свое.
Матвей выслушал старца, не перебивая. И только спросил в конце:
– И где же он запрятан, сундук этот?
– А этого я тебе говорить не буду. Сам ищи, где он замурован. А что с ним делать, тоже сам решай. Только если мою историю рассказывать станешь, уж после моей смерти. Не хочу я, чтобы ходили ко мне сыщики всякие, да расспрашивали, вопросы задавали, судили. Тяжело мне, душа, как свинцовая, а сердце – камень. Пусть Бог меня рассудит, а не эти продажные в погонах.
5. Семен и Женька
Семен выслушал рассказ больного отца, помолчал, призадумавшись, и спросил наконец:
– Так, история с географией. И чего? Нашел сундук? И где добро?
Отец прокашлялся, выпил воды и продолжил:
– Нашел, в стене он был. Я ночами туда шастал, да выносил все потихоньку, а как все вынес, так сундук пустой к старцу в комнату затащил, да под кровать запрятал. Никто ничего и не заподозрил.
И опять тишина. Семен сидел, как на иголках. Ждал, что же дальше было, но Матвей медлил с рассказом, тяжело ему, видать, было.
– Ну?! – не выдержал сын. – Не тяни кота за хвост, батя. Где ты все спрятал-то?
– У нас, в старой голубятне. Там пол двойной, старый когда прогнил чуток, мы с тобой поверх него новый настелили, помнишь? Вот там две доски отходят. Их приподымешь, и все найдешь. Только боюсь, не попортились бы образа да иконы.
Семен испугался, а что, если попортились? А если и нет, куда с ними? Кому продашь?
– Я с них ни копейки не поимел, ничего не тронул и не продал. Думал, тебе на учебу или на новый дом, коли семьей обзаведешься. А ты вон на четвертом десятке, да все бобылем. Найди себе женщину хорошую, женись, да поживите в достатке. Мать только не впутывай. Раскудахтается она, занервничает. Все дело испортит. А деньгами помоги, коли сможешь это добро в оборот пустить.
Отец смотрел на сына и понимал, какие мысли его одолели. Чужое добро в твоих руках – дело не шутошное, он вот не смог им распорядиться, а сын-то сможет? Шофер, без друзей, без связей. Эх, незадача! Но чтобы прервать его тягостные мысли, он спросил:
– А чего ж про церковь-то не спросишь? Починили мы фундамент, да по-хорошему, весь подвал засыпали, укрепили кирпичом. А старец вскорости и помер.
– Да знаю я, читал в газете о твоем подвиге на благо города. Мать газету до сих пор хранит.
– Путевку нам тогда с ней дали в Кисловодск, бесплатную. А душа на части разрывалась.
– Да ладно, батя, забудь. Ничейное оно, это добро. Считай, что нашел. Ты вот тыщу долларов найдешь, себе заберешь или в милицию отнесешь?
– Да на кой они мне? Мне уж ничего не надо, а ты сам будь осторожным. Попадешься, не отвертишься. Они тебя замучают, где взял, да где украл.
На этом разговор закончился, отец еще месяца три проболел и умер. После похорон отца Семену тоже было не до икон, боялся он к ним притрагиваться. Чувствовал, что не сдюжит. Но потом подвернулась ему удача, директор автобазы подозвал его к себе и сказал, что заказ ему пришел из центра, шофер со стажем нужен, дальнобойщик.
– В центр поедешь, там заработки ого-го, с нашими не сравнить. Заработаешь, да по стране поездишь, по ближнему зарубежью опять же. Соглашайся, я тебя рекомендовать буду. Мужик ты молодой, непьющий, да и один у нас холостяк. Остальных-то я от семей отрывать не могу, хотя желающие нашлись бы.
Семен долго не раздумывал, мать тоже не возражала:
– Соглашайся, Сеня. Большой город, большие возможности. Пропадешь ты тут у нас в захолустье. Да и девок молодых нет, всех уж разобрали, а разве это дело бобылем-то оставаться?
Так у Семена Тарасова началась новая жизнь. Жил он в рабочем общежитии, но большую часть времени проводил в рейсах, поэтому жилье его совсем не беспокоило. Напарник у него был опытный, Иван Савельевич. Сколько они с ним километров по стране отмахали! А разговоров сколько всяких, о себе да о судьбе. Только Семену особо и рассказать-то было нечего, а вот напарник его поделился с ним то ли радостью своей, то ли бедой.
– Дочка моя, Женька, хорошая девчонка была, но оторва, каких свет не видел. Все с мальчишками по дворам бегала. Не уберегли мы ее с матерью, работали, как проклятые, а она сама росла, что травинка в поле. И вот в двадцать пять лет за решетку попала, да уж второй раз. Сначала еще девчонкой совсем, там легко отделалась, а затем уже по-крупному. А толком и не знаю, за что. Банда у них была что ли, человек пять, деньги вымогали, какие-то сделки незаконные, кого-то шантажировали. По 163 статье загремела моя дочурка. А теперь вот вышла. Все, говорит, батя, больше я туда ни ногой. Остепенилась.
Семен слушал напарника в полудреме, поэтому вся эта информация доходила до него плохо. Что-то услышал, что-то нет. Одно в мозгу отпечаталось, дочка у Ивана Савельевича молодая и не замужем. Хороший вариант. Да и Савельич мужик, что надо. Познакомиться бы с этой Женькой. Сам он, конечно, не Ален Делон, но и не урод, работящий, при деньгах. А она тоже, поди, не нарасхват. Но раз решила остепениться, то сойдет. Как-нибудь поладят они.
И в один прекрасный вечер, после возвращения из рейса, Иван Савельевич пригласил своего напарника к себе на ужин. Семен быстренько осмотрелся, на нем джинсы, кроссовки, свитер и кожаная куртка. Ничего так, прилично одет, можно в гости пойти, да и согласился.
Купили в киоске бутылку шампанского, коробку конфет и появились в дверях квартиры, где их встречали две похожие друг на друга женщины, только одна в возрасте и простоватая, а вторая молодая, в малиновом спортивном костюме и с такого же цвета помадой на сочных губах. Полногрудая блондинка, очень аппетитная и, судя по всему, без комплексов.
– О! Мужичонка к нам на огонек! Милости просим. Это кто же такой мальчик-с-пальчик? Твой напарник, папаня? Это ты мне про него все уши прожужжал?
– Женька, ну ты хоть язык за зубами придержи. Ничего я тебе не жужжал, а говорил только, что напарник у меня хороший, это да. Проходи, Семен, не стесняйся. Женьке у нас палец в рот не клади.
Весь вечер мужчины и женщины хохотали, рассказывали анекдоты, иногда не очень приличные, ели-пили, веселились, а уже за полночь Семен засобирался домой, в общежитие. Но его не отпустили.
– Оставайся у нас. Женька в зале на раскладушке ляжет, а ты в ее комнате. Переночуешь, завтра утром поедешь. Куда сейчас ночью-то идти?
Семен согласился, хотя сказал было, что на раскладушке ляжет он, но Женька резко возразила:
– Нет, у нас в дому так не принято. Ты гость, поэтому иди ложись давай, где сказали. А мне и на раскладушке хорошо.
Но не прошло и получаса, как дверь спальни тихонько скрипнула, и нагая жаркая Женька запрыгнула к Семену в постель.
Так состоялось это знакомство, быстро и незатейливо. А на утро, за завтраком с блинами, родители Женьки и объявили Семену:
– Раз уж вы так быстро сошлись, то давайте по-серьезному. Она у нас девка не гулящая, грешки, конечно, есть, но вот развратничать не развратничает.
Семен, пожалуй, так радикально бы не выражался после того, что он испытал с «целомудренной» Женькой прошедшей ночью, но, положа руку на сердце, повторить бы не отказался.
Он кашлянул, метнул быстрый взгляд на свою неожиданную невесту, которая очень откровенно, с надеждой в просящем взгляде взирала на него, и ответил:
– А я что, я не против. Евгения девушка видная. Если она тоже согласна, то я и по-серьезному могу. Я теперь свободен пока.
Последнюю фразу он сказал специально, чтобы хоть на ступеньку поднять свой мужской статус, да, мол, свободен теперь, а до этого… ну, что хотите, то и думайте.
Мать Женьки слегка напряглась при этих словах, но отец быстро выправил ситуацию:
– Он свободен, женат не был, алименты не платит, тут все чисто. Хороший мужик, Семен. Я за него ручаюсь.
Женька взвизгнула при этих словах и прыгнула растерявшемуся жениху на колени.
– Ну и все, чего тут разглагольствовать, да, мужичок-с- ноготок? Да не куксись, я шучу. Ты мне сразу глянулся, симпатичный. А рост в этом деле не главное, я тоже не верста коломенская. Вот только каблуки люблю. Придется тебе терпеть.
Женька и правда была невысокой, наверное с Семена ростом, ну а на каблуках, конечно, он до нее не дотянется. Но она права, это не главное. А что главное – Семен тогда как-то и не задумался над этим вопросом, памятуя о прошедшей ночи.
Молодые люди, казалось, были счастливы, обретя друга, и первое время их общение было радостным и беззаботным. Семена и его напарника всегда ждали из рейса с хорошим ужином, выпивкой и жаркой постелью. Его все устраивало, во всяком случае до тех пор, пока Женька вдруг не заявила:
– Мальков, а ты жениться-то когда собираешься? Родаки уже косо смотрят. К тебе папаня мой с этим вопросом еще не приставал?
Семен слегка опешил, и спросил первое, что пришло в голову:
– Какой еще Мальков? Я Тарасов, или это ты меня так дразнишь, от слова малёк что ли?
– Тю! При чем здесь малёк? Это певец такой есть, Дима Мальков. Он на тебя похож, такой же махонький, но на морду клевый.
– Не Мальков, а Маликов тогда уж.
– Пофиг, хрен редьки не слаще. Ну? Предложение руки и сердца я когда получу? Или мне самой тебе предложение делать?
Вопрос стоял ребром, да и Иван Савельевич уже не раз намекал, мол, Женька в девках засиделась, чего вы тянете, дочь мне не опозорь, и все в таком духе. Надо было решаться.
– Женя, я вот чего подумал-то, жить ведь нам негде. Ко мне же ты не поедешь?
– В твой мухосранск? Я что, полоумная, по-твоему?
– Ну вот, я и говорю, не поедешь. А на квартиру мне еще копить и копить. Если поженимся, придется нам съемное жилье искать. Ты как?
– Глазом об косяк! Какое еще съемное жилье? Я тут буду жить, ты все равно в разъездах, на хрена мне в чужом углу тереться!
Так и порешили. Семен сделал своей возлюбленной предложение, она сказала, что надо подумать, затем сходила на кухню, выпила стакан воды, посетила туалетную комнату и наконец вернулась с принятым решением:
– Ладно, черт с тобой, согласная я.
А после этого все закрутилось, завертелось. Женька с матерью вплотную занялись подготовкой к свадьбе, которую назначили на следующее лето: денег надо подкопить, чтобы и на свадебные наряды, и на ресторан хватило. И угощение должно быть знатным, гостей созвать, только самых близких, конечно.
Агриппина Федоровна, мать Семена, только руками всплеснула, узнав от сына, что тот собрался жениться.
– Ну и слава Богу! Я уж и не чаяла внуков дождаться. Привези Женечку сюда, мы хоть познакомимся. Хорошенькая? И имя такое славное, Женя. Скромненькая, наверное. Из простой семьи?
– Мама, ну я же говорил, она дочь моего напарника, а мама в торговле, так что семья простая. Скромненькая или нет, тут большой вопрос. Она сама себе командирша, с характером. Симпатичная, модная. Привезу как-нибудь, если согласится.
– А чем же она занимается? Где работает? – продолжала расспросы мать.
Тут Семен совсем осекся. Этот вопрос он как-то упустил из виду, когда готовился к разговору с мамой. Но все же нашелся быстро:
– Пока нигде. И не собирается в данный момент, ребеночка думаем сразу завести. Какой смысл устраиваться на работу, если вскорости в декрет идти. Так ведь?
– Ну да, правда. Но она профессию-то имеет какую-нибудь?
– Да, имеет, – ответил Семен, не придумав профессии для Жени, но тут к ним в дверь постучала пришедшая повидаться соседка, и разговор, к счастью, прервался.
После этого Семен старался обходить этот вопрос стороной, да и мама больше не приставала, видимо почувствовала неудобство сына.
«Значит, похвастаться нечем», – подумала она и отступилась.
А Семен в это время всерьез задумался о собственном жилье и о том, чтобы обеспечить своей будущей семье достойную жизнь. Он искренне надеялся на то, что с деньгами Женя оценит его по достоинству и не будет рассматривать, как мелкого, никчемного шоферюгу. И сама при деньгах почувствует себя более уверенной в жизни, хорошо обеспеченной молодой женщиной, женой успешного, а не бедного мужа.
«Нужно мне добраться до этих икон, глянуть хоть, что там такое? Хоть бы не попортилось бы добро за столько-то лет», – подумал Семен и в один из свободных дней, когда мать отправилась с соседками на базар, решил забраться в голубятню. Голубей своих они уже давно разогнали, еще до его ухода в армию, а голубятня осталась, ломать не стали.
Отец его не обманул. Семен нашел две приподнимающиеся доски в полу, а под ними и склад. Каждый предмет было аккуратно завернут в мешковину, и все покоилось между двумя толстыми клеенками, одна подстелена снизу, другая сверху.
Он нащупал первый сверток и вытащил его на свет божий. Это была икона и, по-видимому, очень старая. Древесина изрядно покоричневела, а лик святого сохранился неплохо, краски яркие, чуть-чуть, правда, потрескались кое-где и в углах облупились. Но это ничего, старина ценится даже с такими изъянами, он об этом по телевизору слышал.
«Начну с нее», – подумал воспрянувший духом Семен, прикрыл остальное добро аккуратно клеенкой и положил на место доски.
В следующий свой приезд будущий муж прибыл к возлюбленной не с пустыми руками: он привез ей «фирменный» плащ, высокие сапоги, очень модные, но самое главное – икону.
– Вот, смотри. Моему бате в наследство кое-что досталось. Но они с мамкой верующими никогда не были, поэтому сложили это все в сундук, и валяется у них. А я подумал, может продать? Сколько это может стоить, как ты думаешь?
Женька присвистнула, взяла в руки икону и сказала:
– Ну сотню баксов, как пить дать, а то и больше.
– Чего так мало? – изумился Семен. – Я думал нам на квартиру накопить, распродать все и, либо купить, либо хороший взнос сделать.
– В ипотеку? А потом горбатиться двадцать лет на эту халупу. Чего ты с этой квартирой, как заведенный. На черта она нужна, родаки-то не вечные. Лучше одеться по первому разряду, да по курортам всяким поездить, за границей побывать. Вон в Турцию какие путевки продают, туда только богатые и ездят. А из Турции можно барахла всякого на продажу привезти, куртки, плащи кожаные. И будет тебе полезное с приятным. Ларек на рынке возьмем. Ну? Соображай маленько, малёк!
Семену такие разговоры не понравились. Ему хотелось вложить деньги по-хорошему, чтобы с пользой для семьи, а не пустить все под откос, на шмотки, да разъезды. Нет, конечно, в Турцию можно съездить отдохнуть, тут Женька права, но вот ларек на рынке открывать ему совсем не хотелось. Чтобы замять этот разговор, он сказал примирительно:
– Все, решено. Медовый месяц проведем в Турции. Согласна? Вот только эту икону надо продать, но не продешевить.
И тут Женьку осенило, она вспомнила про свою сокамерницу Татьяну, которую иногда брат навещал. Девки к ней пристали, кто он, чем занимается, и она рассказала про его бизнес с антиквариатом.
– Все, я знаю, что делать. Мне надо одну бабенку вычислить, у нее брательник на этом деле собаку съел. Буду искать. Обязательно где-нибудь встречу, а нет, найду его лавку старьевщика, и прямо к нему. Не боись, мелкота! Со мной не пропадешь! – провозгласила Женька и хлопнула своего кавалера по плечу так, что он аж подпрыгнул от неожиданности.
С неделю помотавшись по городу в надежде встретить Татьяну Садовскую, Женька совсем было отчаялась. Город хоть и небольшой, не Москва или Питер, но вот так запросто человека встретить сложно. Где его искать? Женька была в торговом центре, и не раз, подходила к кинотеатру и даже к театру, но ей не везло.