Затеряться в любви

Тамара Андреевна

Набирая код входной двери, пальцы в доли секунды замерзли, впитав холод металлических кнопок, приблизив ужас черного подвала. Темнота подъезда, как пещера леденящего страха, превращала ее тело и застывший разум в тупой столб сталагмита. Каждый вечер после работы она, пробираясь мимо подвала, сжималась в комок. Ей казалось, что дверь резко откинется, и черная дыра засосет ее дрожащее существо. Подвал пробуждал страх.

Ватные, еле ощутимые ноги наливались силой и радостью яркого света, только почувствовав первый подъем ступеньки. Она почти взлетала на третий этаж, стряхивая в стороны звенящую дрожь. Страх позади, она в теплых тапочках родного дома.

Работа кассира в ближайшем сбербанке не отягощала ее, скорее, наоборот, отодвигала бесконечное одиночество. Двенадцать лет каждодневной суеты не отпечатались следами нервозности на добром лице. По-прежнему тихий взгляд и отсутствие планов на будущее ее незамужней бездетной жизни. Но она любила. На туалетном столике одноместной кровати в кружевной бежевой рамке стояла фотография улыбающегося мужчины. Володя Соколов, который с пятого класса унес ее маленькое сердечко в потертом портфеле. Одноклассник – задира и весельчак, неизвестно откуда появляющийся и исчезающий, и не замечающий страдания робкой девочки Тамары. Получив аттестат зрелости, он растворился в уплывающей группе уже не учеников, не выпустив из школьного детства ее сердце. Встречая его старенькую маму в сберкассе, она преданно впитывала все подробности Володиной жизни.

– Тамара Андреевна, вы опять позже всех! У меня последний рабочий день, нельзя ли побыстрее… на.

Широкоплечий охранник Анатолий, громко вышагивая по коридору, подгонял. Его голова была похожа на овальный жирный кусок сала, где вместо мясных прожилок виднелись три узких продольных среза, напоминающие глаза и рот. Неприятнейшее создание что-то сипло бурчало себе под нос, в конце каждой фразы ссылаясь на какого-то «на».

Неделя за неделей приблизили декабрь. За окном мелкий дождь стучал по асфальтовым и карнизным клавишам, наполняя воздух грустным шансоном. Рабочий день закончился. Становилось неуютно. Сегодня она целый час оттягивала пугающую встречу с мистическим подвальным врагом. Зимний небелоснежный вечер, сгущая темные пятна, окружал двор. У соседнего подъезда Тамара замешкалась в темноте, столкнувшись с потерявшимся прохожим. Она охотно нажала код, а прохожий, невежливо оттолкнув в сторону, скрылся в нужной квартире на первом этаже. Пожав плечами, Тамара тихонечко прикрыла дверь и глубоко вздохнула. Через несколько шагов пугающий подвал, нужно собраться с силами.

– Черт, ну и холод… скоро она придет-то? А Толян прав – это плевое дело, интересно, где она прячет ключи… в лифчике что ли?

– Откуда у старой девы лифчик, там уж высохло все давно… сморчки…

Громкий смех расплескался по лестнице вниз. Тамара, услышав грубую речь, стояла тихо, не решаясь идти.

– Мы рано пришли, ночью надо было…

– Щас явится… Толян говорил, выпив кефирчику, она сразу плюхается спать и гасит свет. Он под окнами стоял, все отладил… А сколько ей уснуть-то? Через час и войдем… спать-то не с кем, чё ей сказки читать что ли?

Они снова нагло засмеялись.

– Ты в окно-то смотри, проглядим…

– Не-е… ее еще не было… пацан входил, да мужик с бабой, все точно, как в аптеке или сберкассе.

От резкого смеха Тамара вздрогнула. Неприятный холодок пробежал по спине и больно ткнул в затылок страшной догадкой.

– Слушай, а если она утром ключей хватится, не пойдет в милицию?

– Толян говорил, она с крышей сдвинутой, подумает, что потеряла ключи. А хлороформу нанюхается, вообще ничего не вспомнит на утро. И зачем она ключи с собой носит, дура что ли?

Тамара прижалась к стене, не чувствуя собственного тела. Двое неизвестных говорили о ней. Ключи от кассы должны оставаться в сейфе. Нелепо нарушая инструкцию, она каждый раз уносила связку домой.

«Что же делать? Они дождутся третьего, войдут в квартиру, заберут ключи… ограбят центральный сейф… Хлороформ… Толян?… Анатолий? Существо, охранявшее сбербанк и уволившееся месяц назад…»

– Вон, гляди, Толян…

Воздух сжался в груди, став щемящим комочком.

Что делать? Выхода нет. Сейчас Анатолий войдет, стукнет ее… Закричать… но голос слипся внутри. Ее взгляд, перебегая от стены к стене, искал помощи, поддержки… И вдруг… Подвал. Страшная дверь была чуть приоткрыта, бумажка с печатью белым краешком надежды беззвучно позвала Тамару. Но долгий внутренний страх, впитавшись в мозг, дрожащей зверюшкой забился внутри. Потоки секунд и мыслей снова превращались в соляной столб. Неведомая, почти животная, сила самосохранения толкнула Тамару в черную дыру, в неизвестность.

Входная дверь открылась, Анатолий прошел мимо. Подвальный выдуманный ужас оказался другом и защитником на целую ночь.

Утром Тамара Андреевна без объяснений написала заявление об увольнении. Появились свободные часы, дни. Подрабатывая репетитором, она чувствовала прилив сил. Затеяла небольшой ремонт. Сделала короткую стрижку, как в школьные годы. И однажды, проходя мимо подвала уже без страха, увидела новый замок и табличку «Автошкола». Тамара всякий раз мысленно благодарила черную дверь за чудесное спасение от унижения, страха, а может быть, и смерти.

Весенним днем, возвращаясь с урока, она, как обычно, остановилась около подвала и с нежностью погладила стальную ручку безмолвного друга. Дверь неожиданно распахнулась… Их глаза встретились. Он узнал добрый лучик ее наивного детского взгляда и улыбнулся. Нужно было прожить двадцать пять лет после школьной жизни, чтобы вот так вдруг в обычный рабочий день понять, как дорога была для него та робкая девочка, боявшаяся сказать «люблю». «Володя Соколов!» Отражая его встрепенувшиеся чувства, ее глаза засветились. Прошлое превращалось в реальность.

(2000)

Пространство

На стальном треугольнике утюга ножницами она пыталась нацарапать слово «гад». Но буквы не писались, острые линии в нужном месте не заканчивались, появлялся лабиринт углов. Она злилась, что рука в точности воспроизводила ее мироощущение – лабиринт, где каждый поворот – тупик. Темно и страшно. Она собрала его вещи в коробку и заклеила скотчем. Когда стемнеет, она вынесет ее на помойку.

«Помой-ка!» В четвертый раз за один холодный зимний день она принимала душ, пытаясь смыть его последние прикосновения с тела и души. Обжигая грудь мелкими острыми струйками воды, она прокручивала в памяти недавний диалог.

Поверх заклеенной коробки с мужскими вещами она бросила искалеченный утюг, его подарок на Восьмое марта. Вещей больше нет, остатки его следов на ковре съел пылесос. Запах! Запах задержался, но морозный воздух из распахнутого окна уничтожит его за несколько минут. Останутся мысли, воспоминания. С этим она тоже справится.

– Неужели ты не понимала, что последние три года мы жили, как соседи… Доброе утро, спокойной ночи, вот чистая рубашка…

– Соседи рубашек не стирают… – протестовала она.

Он злился, ходил по комнате, размахивая руками.

– Твоя лень и меня поработила… Вспомни, раньше мы все время куда-то ходили, ездили, не стояли на месте… Чтобы я мог целый вечер просидеть перед телевизором?! Ты отбивала всякую охоту от активной жизни. Ты на себя посмотри – в свадебное платье тебя же колотушкой не запихнешь…

Четыре года назад она выпорхнула от врача с чувством любви и восторга к доброму миру. На втором году их совместной жизни она подарит ему ребенка.

– Ты с ума сошла?! На носу гос. экзамены, диплом, сто рублей стипендия, мы живем на обедах твоей мамы… Да ни ты! Ни я не готовы стать родителями!

Он уговаривал, что надо подождать, свою жизнь наладить… говорил, говорил, говорил. Сердце сжималось в крошечный пульсирующий орех. Вдыхаемый воздух превращал легкие в мутный плавающий в слезах пузырь. Слова мужа казались чужими. Голос, всегда ласкавший чувствительный слух, больно резал отточенным металлом. Чудовищные фразы. Ей казалось, что говорит нездоровый человек. Сквозь слипшиеся ресницы она видела его спокойное лицо, открывающийся рот. Она желала очнуться от кошмара, не верить. Она проплакала всю ночь, но твердо решила, ребенок будет жить. Через сутки сильнейшее кровотечение, внезапно начавшееся и закончившееся потерей.

Постепенно жизнь наладилась. Но гормональные таблетки и оставшийся в организме стресс потихоньку делали свое бесхитростное дело, замораживая ее желания и чувства. Ей стало нравиться одиночество, кулинарные излишества и тишина.

«Каждая личность в своем развитии проходит кризисы. Кризис – это поворотный пункт, это переход на более высокую ступень развития. О детских кризисах знают все, но мало кто задумывается, что и взрослый человек проходит кризисную перестройку. Просто взрослые кризисы во временном промежутке индивидуальны. Сейчас ты впала в спячку, но этап кокона пройдет, ты превратишься в капустницу или павлиний глаз, тебе выбирать, и полетишь на волю к новым достижениям. И хорошо, что твой никчемный муж бросил тебя на кризисном этапе, а не позже. Когда выбрасываешь хлам, освобождается пространство», – утешала оптимистичная подруга.

– Может, мне собаку завести?

И через неделю подруга подарила забавного каштанового щенка.

– Куплю ему гюйс, назову «матрос Лабрик» в честь моря Лабрадор, а зимой тельняшку будет носить.

Она никогда не думала, что станет «собачницей». Негласные традиции собачьей площадки, тусовки и бесконечные разговоры о своих питомцах.

– Лабрадор – дорогое удовольствие. Вы хорошо зарабатываете? – нетактично интересовалась хозяйка купированного дога.

– Это подарок.

– Хорошо иметь таких щедрых друзей, – прокомментировала «Догиня».

Они с Лабриком перестали ходить на общую площадку, предпочитая прогулки в дубовом лесочке. Это оказалось несравненным удовольствием уединения и объединения. Через год Лабри вытянулся, повзрослел и стал похож на большое шоколадное лакомство с вишневыми глазами. Лучистые струйки незаметно исчезали, обнажая у горизонта солнечный диск, и последние солнечные лучи золотым решетом ложились на верхушки больших дубов, путаясь в их пожелтевшей кроне. Лабри, разбегаясь, врезался в собранные кем-то сухие кучки опавшей листвы, нарушая своими движениями замирающую прохладу, то здесь, то там поднимая еле уловимый пряный аромат поздней осени. В конце аллеи опустевшего парка зависло седеющее воздушное покрывало, пряча ускользающую тропинку.

Подняв морду, пес выбрал направление и бросился в азартную скачку. Но вдруг резко встал и замер. Не слыша привычного шуршания за спиной, она обернулась. Силуэт собаки растворялся на фоне потемневших стволов. Сумерки.

– Лабри, иди сюда, – позвала она.

Кругом было тихо и пусто.

Солнце ушло за горизонт, и чарующий при закате лес превратился в угрожающую воронку, которая начала засасывать неприятным чувством страха. Выпавший из рук поводок шелестяще потонул в ворохе опавших листьев. Она нагнулась, чтобы поднять его, и в это мгновение что-то сильно толкнуло ее в бок. Ноги поскользнулись, она упала, ощутив остывшую влажную листву. Слабый крик отчаяния выплеснулся наружу.

И тут ее руки почувствовали мокрый нос Лабри.

Они выбрались из леса на освещенное шоссе. Ее белая испачканная куртка мелькала в свете проезжающих фар. Лабри шел сзади, виновато повесив морду. В молчании они шли вдоль дороги, пока на обочине не наткнулись на распахнутую машину. Двери, багажник, капот – все было открыто, и машина напоминала толстого жука, который изо всех сил старался взлететь, растопырив в стороны свои блестящие крылышки. Мелькающий в свете проносящихся мимо фар силуэт мужчины склонился над мотором. Проходя мимо, она услышала вслед его мягкий спокойный голос:

– Не поможете…

– Чем? – неожиданно для себя ответила она.

– Сочувствием, – он выпрямился и оглядел ее с ног до очков. – Или вам самим нужна помощь?

– Нет, – независимо отрезала она.

– Перепачканные куртка и волосы, грустная собака.

– Это пес, взрослый и строгий.

В ответ мужчина рассмеялся.

Общими усилиями они устранили неполадку в стальных легких машины. Благодарный прилизанный «жук» довез до подъезда.

Отправив Лабри спать, она на сорок минут утопила свое уставшее тело в пенной воде ванной.

На следующий день, вернувшись с работы, она скинула строгую одежду, запаковала себя в узкие джинсы и вышла на прогулку с Лабри.

– Сегодня звезд ждать не будем, погуляем часик и домой.

И снова листья в лесу поодиночке и стайками слетались к земле, оголяя вершины лысеющих деревьев. И вновь воздух наполнялся пряными нотками увядающей листвы. Она обернулась, не услышав привычного шуршания за спиной. Силуэт собаки растворялся на фоне темных стволов.

– В чем дело? Ты опять будешь в прятки играть?

Вечерняя прохлада легким ветерком дунула в лицо. От непонятного предчувствия стало не по себе.

«Дежавю?»

Долгих полчаса она бегала по лесу в поисках Лабрика. Быстро темнело. Ощущение горя тяжестью скапливалось в груди.

– Что за шутки, Лабри, перестань пугать меня!

Вокруг черные деревья, казалось, стали замыкать круг, сужая кольцо. Ноги сделались ватными, когда шум в голове отгородил пространство. Она почти падала, медленно оседая, когда внезапно почувствовала опору и теплое частое дыхание.

– Лабри, разве так можно? – не открывая глаз, простонала она.

– Не волнуйтесь, мы найдем вашего серьезного пса.

Она встрепенулась, легко оттолкнувшись, отпрянула в сторону.

– Не бойтесь… Моя машина вновь отказалась ехать, как тот осел из фильма, заприметив понравившуюся женщину.

– От меня ушел Лабри… – растерянно сказала она, узнав вчерашнего хозяина «жука».

– От вас нельзя уйти, от вас можно только потеряться и то на время.

Еще издалека, уловив наступающий шуршащий гул, она обернулась. Лабри летел над желтой опавшей листвой, громким лаем сообщая всем, как он соскучился.

Вечером пили чай у нее дома и знакомились. Лабри уснул, положив морду на тапочку гостя. Около двенадцати ночи неуставшую беседу прервал телефонный звонок бывшего мужа.

– Не спишь, прости, что поздно… Я без прелюдий. Я хочу вернуться…

– Извини, когда выбрасывается хлам, пространство освобождается. Теперь оно занято и, думаю, надолго.

Она повесила трубку и победно улыбнулась приятному гостю.

– Я же говорил, от вас нельзя уходить, обязательно захочется вернуться.

(2001)

Магия театра

– Надеюсь, вы не поссоритесь, – сказала посетительница и, положив билет на стол, вышла.

Дородная медсестра и пожилой врач молча смотрели на белеющий соблазн, который обещал красное плюшевое кресло, партер, нашумевшую пьесу и сопричастность к миру искусства.

Билет сиротливо прижимался к крышке стола. Он был один, а желающих как минимум – двое. Он лежал на безжалостном перекрестке стреляющих глаз, не зная своей участи. Незнакомое шестое чувство надеждой пульсировало в крохотном призрачном сердце. В кабинет впорхнула молоденькая медсестричка. И скоро ее коротко остриженные ноготки приятно щекотали изнанку доставшегося билета. Он был доволен.

Попав в ее дом, он с наслаждением наблюдал, как она прихорашивалась у зеркала. Без пятнадцати шесть, положив его в кожаное отделение под молнией, она вышла из дома.

Легкий вечерний ветерок охлаждал ее возбужденное лицо. Билет плавно покачивался в своем черном «лимузине», так же предвкушая чудеса театрального вечера. Подставив свой бок знающей билетерше, он сморщился. Самой неприятной процедурой оказывается та, которую не ожидаешь. Оторвали корешок. Затем он снова оказался в чутких пальчиках медсестры и приятно расслабился, открыв доступ к назначенному ряду и месту.

Погас свет, открылся занавес. И началось. Рядом в плюшевом кресле ворчливо устроился толстяк и засопел. Но очарованная медсестричка отвлекающих звуков не слышала. Ее взор, дыхание, жизнь были там – на сцене. Высунувшись белым пятнышком из сумки, он нежно поглядывал на нее, затаив дыхание. Ему до боли в оборванном краешке захотелось остаться с ней навсегда. Но он знал, как только вспыхнет свет, и все понесутся наперегонки вниз – его сбросят у выхода, как в могилу.

Она вышла из театра и медленно направилась по аллее к метро. Он сложенным уголком цепко держался за край карманной молнии и в оцепенении ждал. Вот пугающая своей глубиной урна, вот – следующая. «Какую она выберет?»

У входа в метро она достала билет и развернула. Если бы он умел кричать, он бы… Но лишь жалобно прошуршал. И вдруг… Его обожгло дыхание. Она поцеловала его в раскрытое устье листа. И, быстро закрыв, убрала в сумочку.

Он не мог понять, что случилось. Ее аромат, теплота губ опьяняли. Спутанные слова благодарности витали где-то поблизости. Он замер, вновь и вновь прокручивая мгновение счастья. Теперь он точно знал, что будет жить долго в ее доме. Со временем пожелтеют его белые крылышки и посветлеют темные буквы названия. Но иногда, натыкаясь на него, она будет снова держать его в своих нежных пальчиках и вспоминать теплый театральный вечер. Велика сила искусства. Если бы он мог, то захлопал бы в ладоши, преклоняясь перед чарующей магией театра.

(2000)

Зелёные яблоки

Единственное, что могло её остановить – это солнце. Его всепоглощающий свет уничтожал тайну замысла. Но до восхода более пяти часов. И ночное перевоплощение мыслей дарило возможность почувствовать возбуждение.

Застегнув на правом запястье тоненький ремешок скромненьких часиков, она взглянула на циферблат. По очерченному кругу неспешно, чеканя шаг, двигалась единственная стрелка. Как оловянный солдатик, стойко и неукоснительно она вела счёт минутам. Не подозревая об отсутствии маленькой подруги, длинная стрелка ответственно шла вперед. Шесть минут. Надя ждала, примостившись на плюшевом пузике ушастого мишки. Она дремала, терпеливо ожидая, когда коммунальные соседи закончат свои хождения по коридору и спрячутся в свои «комнатя», уступая место и время Надиным планам.

Пожилая Флора Георгиевна проверяла работоспособность механизма дверного замка. Процедуру она проделывала каждый вечер в течение пяти минут, щелкая замком, как затвором боевого оружия. Прищемив, наконец, «язычок» замка, она заблокировала работу ключа снаружи. Все проживающие были на месте. Предохранив общую квартиру от взлома, Флора Георгиевна пошаркала стёртыми тапочками вдоль коридора в темноте, ибо экономия электричества – главная забота ответственного квартиросъемщика.

Надя, приложив ухо к замочной скважине, прислушалась. Кроме стрекотания счетчиков – ничего. Теперь можно. Надя не боялась соседей, просто, сталкиваясь с ними, не испытывала повода для радости.

Всегда уставшая соседка при встрече буравила маленькими глазками, пытаясь проникнуть сквозь Надины очки. Муж «Буравки», мужчина непонятного возраста и бессмысленного существования, обычно плыл по коридору, не замечая узости пространства и жителей этого общего пространства. «Киселеобразная медуза» – таким эпитетом определяла Надя образ соседа. Медуза в майке никого не жалила, атрофированные щупальца безвольно свисали вдоль желейного тела.

Звуки коммуналки улеглись по углам. Надя, накинув на плечи большую, не по размеру связанную кофту, открыла дверь комнаты. В пустующей ванной что-то загадочно звякнуло.

– Это сигнал. Пора!

Прикрыв дверь спящей «неиндивидуалки», Надя, осторожно перешагивая ступени, шла наверх. Воздух становился прозрачнее и легче. Смазанные петли чердачного окна не посвящали окружающих в её тайну. Пьянящее дыхание апрельской ночи наполняло легкие, истинное назначение которых трудновыполнимо днём в духоте и сутолочной пыли. Сейчас шёлковый воздух наполнял уставшие клеточки, возрождая тело и воскрешая душу.

Недалеко от края защищенной заборчиком крыши её ждал знакомый деревянный стул, бывшая принадлежность начальных классов. Продрогшая жёлтая поверхность по-родственному приняла Надю, подставив свою вогнутую спинку с размытой надписью – шк. №…

Впервые, около года назад, увидев на крыше стул, Надя с грустью подумала: «Мы с тобой будто одноклассники, закончили одну школу и встретились спустя много лет».

Достав из кармана продолговатую коробочку, Надя вздохнула.

– Если бы не это, то звезды были бы безграничны! И в тоже время, если бы не это – звезд не было бы вообще для меня.

Очки. Прозрачная преграда в чёрной оправе, препятствующая и одновременно поддерживающая иллюзию астрального контакта. Казалось, снимешь очки, и ласковый ветерок прикоснётся к лицу, дополняя ощущения нежностью, будто открываешь окно навстречу весеннему утру. Через стекло тоже чувствуется приветливость природы, но её дыхание остаётся за пределами очков, и ресницы в полном равнодушии остаются неподвижными.

Несколько лет назад мама предлагала денег на операцию, и Надя почти согласилась подставить глаза «под нож».

Но в клинике глаза заслезились обильным потоком. Надя расценила подобное поведение своего организма как некий знак.

«Буду ждать», – решила она и отказалась от глазной хирургии.

– Чего ты собираешься ждать? Этот светила только на несколько дней прилетел из туманного Альбиона, а ты, как дурочка, – не сдержалась мама.

– Вдруг я сама справлюсь… Говорят, взаимная любовь возвращает зрение, – осторожно протестовала Надя.

– Какая любовь?! С каждым годом твоё зрение только ухудшается. Скоро за линзами не будет видно твоих глаз. Не понимаю, чего можно ждать?

Звёздное небо распахнуло свои просторы, предлагая мечтам плыть в высоком направлении. Если бы нечастые весенние дожди, Надя приходила бы сюда каждую ночь. После долгой пасмурной зимы обнажённое, без туч, небо казалось особенным – юным, лучезарным, несмотря на отсутствие солнца, бездонным и бесконечным.

Сегодня полнолуние. И мощный телескоп был бы кстати. Мерцающий блинчик висел как раз над головой. Серьезная оптика позволила бы рассмотреть и кратеры, и горки. Звёзды при рассматривании в телескоп ближе и крупнее не становились. Возрастало их количество, а величина не изменялась. Это открытие было для Нади грустным и неожиданным. Однажды на даче у знакомых кто-то из гостей установил большой телескоп на деревянном балконе. Заглянув в жерло увеличительного стекла, Надя была досадно удивлена. Звезды остались прежними по размеру и далекими, как раньше. Единственное, что потрясает – заполненность неба! Будто разбилась большая елочная игрушка на песчинки и крошечки.

Стрелка часиков, округляя пространство, пошла на второй круг.

Каждый раз, забираясь на крышу, Надя брала эти странные часы с собой. Возраст механического недоразумения перевалил за шесть десятков, как сказал часовщик, восстанавливая пружинку. Отсутствие часовой стрелки удивило его, как и поразило желание молодой хозяйки починить «это старье».

Исторической и коллекционной ценности часы не имели, но оплаченная клиентом квитанция подарила вторую жизнь минутной стрелке.

Надя нашла часы на своем рабочем месте в библиотеке. Проходя мимо полок с архивными книгами, она заметила выступающий корешок из общей стройности книжной колонны. Она достала книгу, где вместо закладки лежали маленькие часики. Хозяина не нашли. Надя оставила находку себе, посчитав, что наличие только минутной стрелки говорило о том, что пора действовать сейчас, а не ждать своего часа.

В какой-то день после нахождения часов она возвращалась домой и, задумавшись, поднялась на пятый этаж, где отсутствие замка на дверце чердака подсказало, что пора осуществить давнюю мечту – побывать на крыше своего дома, как в детстве.

Её первое свидание и первый поцелуй случились на крыше двенадцатиэтажного дома. Влюблённая восьмиклассница Наденька и мальчик из параллельного класса.

Сегодня это была крыша не высотного дома, а простенькой пятиэтажки, в которой жила Надя после института.

Крыша и необъятное пространство вокруг.

Первые мгновения она не могла отделаться от мысли, что сейчас появится Димка, что мир вновь окрасится в разноцветное сияние, что она зажмурит свободные от очков глаза, прячась от яркого солнца, и в этот миг он поцелует её губы.

Понимая нелепость и несбыточность своего желания, она тем не менее стала приходить на крышу, но только ночью, когда краски дня тают и не мешают растворяться в мечте.

Разглядывая звезды, она вела неторопливый монолог, рассказывая крошечным с земли друзьям о своём прошедшем дне, о таинственных знаках, случающихся с ней постоянно.

Знаки или подсказки судьбы. Считывая окружающее пространство, Надя трактовала виденное по-своему. Черная кошка не предвещала неприятностей, а лишь сигнализировала «будь внимательной на дороге, не зевай!». Рекламные щиты с надписями «Счастливого пути» или «Всё будет хорошо!» – она непременно адресовала себе, считая их девизом сегодняшнего дня. Убежавшее молоко соседей на общей кухне ни разу не подвело, сообщая о дожде или снегопаде. Если утром автобус отставал от графика, и Надя приезжала на работу с опозданием, значит, в этот день кто-нибудь в срок не вернёт книгу или будет мало читателей, хотя библиотека по книгосодержанию была значительной и посещаемой. Считая подобные расшифровки событий правильными, Надя верила, что и часы с минутной стрелкой, и случайное прохождение мимо своего этажа, когда она впервые попала на крышу – два связующих события в её жизни.

Сегодня понедельник. Наденька, выскочив из ванной, прошмыгнула в свою комнату, игнорируя завтрак. На кухне в течение часа воцарялась атмосфера нервозности с запахом подгоревшего сала или яичной, наспех приготовленной, суматохи.

До первого посетителя библиотеки Надя успеет заварить ароматный зеленый чай, а овсяное печенье, любимое с детства, ждёт её пальчиков в уголке выдвижного ящика.

Пробегая мимо вахтера, Надежда заметила элегантного мужчину в чёрном пальто. Шляпа в тон верхней одежды закрывала его лицо от внимания посторонних. Красивая гордая посадка головы и идеально прямая спина рассказывали о его принадлежности к танцевальному искусству. Легким полушагом он отвернулся, показав милый хвостик из-под края шляпы.

– Так вот она, – с опозданием проскрипел пожилой охранник. – Она вам и нужна, – обращался он к первому посетителю библиотеки.

Мужчина быстрым шагом дошёл до центральной лестницы вестибюля, на которую только что вспорхнула Надя, но кроме лёгкого аромата парфюмерной свежести никого не нашёл. И вместо того, чтобы подняться вслед за девушкой, безызвестный, сделав круг приставным шагом балетмейстера, вышел из здания библиотеки.

– Непонятный и подозрительный, – повторял вахтер, пересказывая утреннюю историю по пятому разу.

Обычный рабочий день закончился. Надя вышла из здания библиотеки, и её взгляд поймал рекламное воззвание: «Скоро весна! Переобуйся!». Она не заметила шипованных шин на глянце, призывающих водителей обратиться за услугами в автосервис, когда её буквально понесло попутным ветром. Не отдавая отчёта в своём порыве, она уже сидела на банкетке в отделе обуви.

– Примерьте эти туфельки, – консультант очередной раз опускался перед Надей на одно колено и осторожно обувал её ножку. Надя краснела от подобной услуги, неловко пытаясь проявить самостоятельность, но продавец, отстраняя её руки, успевал надеть очередную модель обувного изящества.

– Куда я пойду в такой обуви? – бормотала она.

– Неужели вам ничего не понравилось? – консультант выпрямился в полный рост и немного угрожающе, как показалось Наде, стал постукивать подошвой стильной туфельки по своей ладони.

В итоге она купила красные лаковые на тонкой шпильке.

– С такой обувью вас точно найдёт счастье!

Прохладный апрельский ветерок остужал накалённые щёки.

– Поставлю одну туфельку на трюмо и буду складывать в неё резиночки и заколочки. Удобное местечко, вместо шкатулки.

Особой прически Надя не придумывала своим вьющимся волосам, но любила радовать их весёленькими безделушками в виде зажимчиков, меховых бантиков и «крабиков».

Сегодня за окном лил противный нудный дождь. Надя сидела на подоконнике и смотрела, как быстрые капли, ударяясь о металлический карниз, отпрыгивали в сторону. Она решила пробраться на кухню и добыть кипяток, чтобы согреть озябшие пальцы и унять дрожь.

Квартира, тихо посапывая, видела свои причудливые коммунальные сны.

Она помнила 40-е годы застройки, молодых, охотливых до девушек, строителей. В своих памятных снах квартира перебирала образы всех ранее живущих, всех покинувших и ныне здравствующих, даже забавного кота Герасима, проведшего здесь без малого двадцать лет – долгожителя и хитреца, прятавшего по углам украденную у соседей еду.

Гер, как почтительно называли его домочадцы, пережил своего старика, композитора-пианиста, который давал уроки музыки всем желающим вне зависимости от возраста, который в последний год своей жизни делал из прозрачного шнура капельниц виртуозных чёртиков, держащих в лапках различные музыкальные инструменты.

После смерти одинокого старика кот Гер продолжал жить в коридоре и таскать не убранную вовремя еду. Потом кот так же незаметно растворился в пространстве, как пианист. Из большого холла прихожей пропал облупленный рояль, его место захламилось сломанными велосипедами, швейной машинкой, пустыми ведрами.

Но квартира помнила обитателей своих стен. Пространство меняется, дух остаётся, оберегая прошлое.

Надя продолжала смотреть на дождь и печально вздыхать, понимая, что природа расстроена по её вине.

На работе, впервые за пять лет, Надежда потеряла архивную книгу, точнее, книга потерялась, фактически исчезла. Надя одна находилась в читальном зале и дверь по инструкции должна была закрыть на ключ, когда работала с рукописными изданиями. И она была уверена, что запирала массивные врата хранилища, уходя на десять минут, но библиотечная ценность словно растворилась. Не понимая случившегося, Надя пугалась вмешательству потусторонних магических сил и начинала сомневаться в своей здравой компетентности.

Никому не сказав об исчезновении, она испуганно наполнялась слезами, и природа в точности воспроизводила её состояние.

Дождь внезапно прекратился, Надя открыла окно, желая проверить законченность природной мокрости. Убедившись, что капли больше не появляются, она вспорхнула с подоконника. Скоро полночь. При влажности воздуха звёзды мерцают, подмигивая. Она торопилась на крышу.

На площадке этажом выше осуществляли доставку стиральной машины. Два коренастых грузчика в блёклых, оранжевого цвета комбинезонах трудились, пыхтели и пытались развернуть крупногабаритный груз поперек, чтобы внести в открытую дверь.

Надя остановилась, поражаясь неумению, суетливости и времени доставки. Судя по хаотичным несговорчивым действиям, рабочие закончат занос объекта не ранее утра.

Протиснуться между ними не получалось. Игнорируя её просьбу, они заняли всё пространство, перекрыв доступ к ночному, освобождённому от туч небу. Наде ничего не оставалось, как вернуться домой.