Блудный Сын

– Доходы иные есть, поэтому и упрямый. А если только с этого ремесла кормишься, семь раз подумаешь, стоит ли упираться. Разнообразие стилей и жанров – тоже козырь, – Ян вопросительно взглянул на Рембрандта.

– А я согласен с ним, он прав, – убёжденно ответил Рембрандт.

На некоторое время воцарилось выразительное молчание. Затем Ян, как ни в чем ни бывало, возобновил разговор:

– Серьёзные коллекционеры в Лейдене – Скривериус¹³ и Орлес.¹⁴ Скривериус преподаёт в университете, а Орлес торгует книгами, он благоволит ко мне, и Скривериус покупал мои картины.

– Петруса Скривериуса я знаю, точнее знаю его сына Виллема. Мы вместе учились в латинской школе.

– Ах, верно, ты у нас образованный. Это мы простые люди, латинских школ не кончали и университетов не бросали.

– А самого Петруса Скривериуса я не раз видел у ван Сваненбюрха, – не обращая внимания на колкость, продолжал Рембрандт, – они друзья, поэтому Скривериус запросто вхож в дом ван Сваненбюрха.

– Уже нечто вырисовывается. Скривериус интересуется новыми именами, глядишь, закажет тебе написать картину. – Ян вдруг вдруг стал серьёзным и пристальным взглядом упёрся в Рембрандта, Рембрандт не отвёл глаза. Ян усмехнулся и продолжил полушутя-полусерьёзно, – соперник… ты упрямый, как твой учитель ван Сваненбюрх. Может быть ты и меня перепрыгнешь. У тебя всё для этого есть.

– Может быть и перепрыгну. У меня всё для этого есть, – полушутя-полусерьёзно ответил Рембрандт.

Ежегодний лейденский праздник 3 октября¹⁵ – праздник снятия испанской осады – в семье ван Рейнов всегда ожидали с радостным нетерпением. Лейденцы, гордые своей историей, отмечали этот день широко и разгульно. Хармен ван Рейн не раз рассказывал детям о патриотизме осаждённых горожан: после почти годовой блокады лейденцы так и не пожелали сдаться и, перед серьёзной опасностьювторжения испанцев в изнурённый город, пожертвовали своими домами – открыли шлюзы, разрушили дамбы, сдерживавшие воду, и затопили полгорода. Испанцам, не ожидавшим такого поворота, пришлось отступить. Хармен передавал детям слышанные от отца и деда истории, некоторые уже стали легендами: о жестоком, не знавшем ни пощады, ни жалости наместнике – герцоге Альбе, о противостоянии испанского командующего де Вальдеса и командующего войсками восставших голландцев Вильгельма Оранского по прозвищу Молчаливый, о герое – бургомистре Лейдена ван дер Верфе, обессилевшем от голода, но продолжавшем призывать народ к сопротивлению, о возлюбленной де Вальдеса Магдалене – голландке из Лейдена, сумевшей уговорить его отложить наступление и выигравшей время для затопления города. Во время осады Хармен был ребенком но по сю пору не мог забыть изнурительный голод, когда были съедены все кошки, собаки и даже крысы, была оборвана и съедена вся трава.

В этот день Хармен ван Рейн вставал рано утром, шёл с сыновьями на мельницу, ставил её крылья вертикальным крестом, украшал лентами и цветами. То же самое делали все другие лейденские мельники, многие – предыдущим вечером. Но Хармену доставляло особое удовольствие украшать мельницу в праздничное утро. Завтрак имел символическое значение – напоминание о морских гёзах, ранним утром вошедших на кораблях в затопленный Лейден и принёсших еду голодающим жителям. Семья завтракала традиционным завтраком, которым завтракали в это утро все лейденские семьи – хлебом с сельдью, и отправлялась на службу в церковь Святого Петра. После службы и до позднего вечера – парад стрелков городской охраны, речь представителя Генеральных Штатов¹⁶, специально приезжавшего из Гааги поздравить лейденцев, ярмарки, встречи с друзьями, развлечения.

Рембрандт и Ян встретились на городской площади. Ливенс представил Рембрандта человеку лет на десять старше их, пришедшему на праздник с семьёй – известному в Лейдене пейзажисту Яну ван Гойену¹⁷. Пейзажист любезно пожелал Рембрандту успеха. Распрощавшись с ван Гойеном, они влились в компанию веселящихся до упаду студентов. Рембрандт вспоминал и с хохотом рассказывал Яну о своём недолгом учении в университете. Буйные лейденские студенты вносили во всеобщие гуляния особую шумливость, празднуя заодно и рождение родного университета, неразрывно связанное спобедой над испанцами. За храбрость и отвагу Вильгельм Молчаливый предложил лейденцам выбор: освобождение от налогов на несколько лет или основать в городе университет. Лейденцы выбрали университет и не просчитались. Лейденский Университет стал гордостью города и Голландии, самым значительным в стране и известным за её пределами. Попойки студентов, напивающихся за два праздника, продолжались всю ночь, даже после закрытия всех таверн в городе. Рембрандт почти не пил, но ему пришлось довести до дома подвипившего Яна – если он свалится в какой-нибудь канал, не видать им славы и почестей.

4

Якоб ван Сваненбюрх и Ян Ливенс ввели Рембрандта в круг лейденских художников и торговцев искусством. Как и задумал, Рембрандт прежде всего навестил своего первого учителя. Только он вошёл в гостиную, его встретила радостными восклицаниями и сердечными объятиями жена ван Сваненбюрха – чувствительная и эмоциональная неаполитанка Маргарита или Марго, как звал её муж и ученики за её спиной.

Якоб ван Сваненбюрх и Маргарита были счастливой парой. Всю жизнь горячо любимая мужем, Марго отвечала ему тем же. Благодаря любви, их разные характеры и темпераменты не противоречили друг другу, а гармонично дополняли. Иногда уравновешенная рассудительность Якоба гасила взрывчатость Марго, иной раз огненная страстность Марго зажигала спокойного Якоба. Их дети выросли в атмосфере не всегда согласия, но всегда любви и открытости. Рембрандт вспоминал своего первого мастера добрым словом и преклонялся перед упорством, с которым Якоб ван Сваненбюрх продолжал писать то, что считал нужным и что его волновало, невзирая на отсутствие спроса, хотя картины учителя в стиле Босха¹⁸ не производили впечатления на Рембрандта.

Растрогавшись, Марго заключила его в объятия:

– Ах, Рембрандт, дорогой мой, как любезно с твоей стороны посетить нас. Якоб будет безумно счастлив снова тебя увидеть. Он сейчас выйдет.

Якоб ван Сваненбюрх заставил себя ждать всего несколько минут. Он выражал свои эмоции гораздо сдержаннее, чем итальянка Марго:

– Надолго ли в Лейден, Рембрандт? Приехал навестить семью?

Ван Сваненбюрх знал об обучении Рембрандта у Питера Ластмана. Ученик не делал тайны из отъезда в Амстердам. Изучение живописи у двух или даже более мастеров являлось вполне обычным делом. Ван Сваненбюрху было приятно, что бывший ученик не забыл о нём, своём первом учителе.

– Я вернулся в Лейден, учитель. Буду здесь работать.

Удивление отразилось на благостном лице Якоба ван Сваненбюрха. Он думал, Рембрандт, по крайней мере, год проведёт в известной мастерской Ластмана. «Не слишком ли юноша самонадеян?» – спросил себя старый мастер. Рембрандт, рассчитывавший на помощь бывшего мастера, не стал ничего скрывать, а, напротив, обстоятельно изложил ван Сваненбюрху их с Яном планы. Он и Ливенс рассудили: ван Сваненбюрх, пишущий средневеково-босхский Ад и пляскиведьм, пытающийся продать свои картины в Утрехт, не посмотрит на них как на конкурентов. Рембрандт увидел как в течение его рассказа глаза бывшего мастера зажигаются любопытством:

– Работать вместе, в одной мастерской? Это… необычно.

Слушая Рембрандта, Якоб ван Сваненбюрх, не столько умный и проницательный, сколько добрый и опытный в житейских делах, сразу смекнул зачем пришёл к нему бывший ученик. Приглашение на ближайший приём в его доме последовало незамедлительно:

– Думаю, не помешает, если я представлю и порекомендую тебя нескольким друзьям.

– Благодарю вас, учитель, вы так великодушны, – искренне поблагодарил Рембрандт, ибо это была истинная правда.

На вечере у Якоба ван Сваненбюрха Рембрандт заново познакомился с Петрусом Скривериусом, ван Сваненбюрх представил ему Рембрандта как начинающего, подающего большие надежды художника:

– Дорогой Петрус. Позволь представить моего бывшего ученика, даровитого Рембрандта ван Рейна. Он только что закончил обучение у Питера Ластмана в Амстердаме и теперь обосновался в Лейдене.

Якоб ван Сваненбюрх знал, что делал, упоминая Ластмана. Скривериус благоговел перед стилем Питера Ластмана и имел в своей коллекции картины художника. Вместе с интересом к новым именам в живописи, это вполне могло обеспечить Рембрандту его первое внимание, а далее… Всё произошло даже быстрее, чем рассчитывал Якоб ван Сваненбюрх. Уже в конце приёма Скривериус обратился к Рембрандту:

– Господин ван Рейн, у меня есть для вас предложение, точнее говоря, заказ. Будет удобнее обсудить его у меня дома, если вы готовы зайти ко мне в ближайшие дни.

– К вашим услугам, господин Скривериус.

Его представили другу Скривериуса, Каспару Барлеусу¹⁹. Как и Скривериус, Барлеус читал лекции в лейденском университете. Рембрандт терпеливо выслушивал их проникновенные речи о состоянии искусства и литературы – оба покровительствовали и начинаюшим поэтам – в Голандии, ходил с Ливенсом на вечеринки и приемы, если отказ трактовался невежливостью и мог повлиять на его будущее художника. Но главным по возвращению в Лейден стала работа без продыху, ради которой он жертвовал приемами, знакомствами и развлечениями.

Скривериус заказал Рембрандту две картины для своей коллекции, по всеобщему признанию – одной из лучших в Лейдене. Рембрандт и Ян убедились в этом, увидев известное на весь город собрание живописи на одном из вечеров у Скривериуса.

В своём доме Петрус Скривериус перешёл на более свободный тон:

– Вы позволите называть вас просто по имени, Рембрандт? – и, дождавшись незамедлительного кивка Рембрандта, продолжал, – Виллем поведал мне, что вы вместе учились в латинской школе.

– Да, господин Скривериус, овладевали латинской грамматикой.

– Полагаю, латынь пошла вам обоим только на пользу, – вежливо рассмеялся Скривериус и тут же перешёл к делу. – Я хотел бы заказать вам две картины. На одной – изобразить христианского мученика. Определённых предпочтений у меня нет, поэтому выбор ваш. Что же касается другой картины, мне нужен сюжет из новой поэмы Йоста ван ден Вондела²⁰ о Паламеде²¹. Вам придётся прочитать её.

– Я уже читал поэму, господин Скривериус.

– Чудесно. Надеюсь, она произвела на вас впечатление. Дело пойдёт быстрее. Вы уже знаете сюжет и можете приступать к работе.

Рембрандт не раздумывал долго о первой картине, его выбор сразу пал на одного из первых христианских мучеников, фактически – первого, Святого Стефана. Он напишет момент страшной казни святого побиением камнями, это должно выглядеть драматично. Что до второй картины, то как раз на днях Рембрандт, по совету искушённого в литературе Каспара Барлеуса, закончил чтение упомянутой Скривериусом, недавно вышедшей и мгновенно ставшей модной поэмы Йоста ван ден Вондела – одного из самых великолепных современных поэтов страны, по словам Барлеуса – о бедняге греческом воине Паламеде. Невинный, но оклеветанный и несправедливо обвиненный в измене хитроумным, мстительным Одиссеем, припомнившим Паламеду развенчание его хитрости и вынужденный поход на войну. Йост ван ден Вондел написал поэму для постановки в театре и художник собирался поехать в Амстердам посмотреть представление. Рембрандт благодарил Барлеуса, он теперь точно знал сюжет, который напишет: Паламед, стоящий на коленях перед греческим царем Агамемноном, приговорившим воина к казни побиением камнями, и пытающийся оправдать себя.

Он написал обе картины в стиле Питера Ластмана – Скривериус высоко ценил его историческую живопись и Рембрандт понимал, что заказчик рассчитывает на ластмановский стиль. Ливенс, увидев картины, рассмеялся, присвистнул и шутливо спросил:

– Кто их писал? Ты или Ластман?

– Значит Скривериус будет вполне удовлетворён, – со смехом же парировал Рембрандт.

Он входил в свои картины, изображая себя одним из действующих лиц, и жил в них: становился участником неистовствующей толпы, казнящей Святого Стефана, или проживал античную историю о несправедливо обвенённом Паламеде. Его семью, пришедшую посмотреть на заказ Скривериуса, очаровала красочность картин и выразительные позы фигур. Они сосредоточенно рассматривали наряды и лица персонажей. На лице отца вдруг отразилось удивление, он увидел знакомую физиономию на картинах:

– Это ведь ты, Рембрандт!

Рембрандт улыбнулся и согласно кивнул.

– Почему ты изобразил себя в толпе казнящих святого? – изумленно воскликнул Хармен, глядя то на сына, то на картину, словно не до конца веря тому, что он видит.

– Я попытался представить себя актёром, играющим роль палача, – объяснял Рембрандт, – кроме того, художники иногда изображали себя на своих картинах, это что-то вроде подписи.

– И многие из них изображали себя злодеями? – с любопытством и некоей иронией в голосе спросил Адриан.

– Изобразить себя святым было бы слишком самонадеянно с моей стороны, – отшутился Рембрандт.

Он работал неистово, не замечая ни дней, ни ночей, ни Ливенса рядом, забывая о еде, сне и смене одежды, в иные дни и ночуя в мастерской. Нелтье сокрушённо качала головой, видя как сын добровольно изнуряет себя, и, в конце-концов, не выдержав, стала приносить ему обеды в мастерскую. Выходя на улицу, Рембрандт всегда имел при себе бумагу и карандаши – сделать быстрый набросок, если придётся увидеть интерестный типаж, сценку или пейзаж.

Он много, без устали писал: заказаые портреты лейденских бюргеров, отца с матерью, братьев и сестёр, просил позировать Яна. Вспомнив однажды картины Яна, изображающие пять чувств, выполненные и проданные несколько лет назад, Рембрандт написал свои пять чувств – пять сатирических картин, над которыми Ливенс хохотал до упаду, вылетавшие одна за другой из под его кисти с необычайной скоростью. Всегда стремительно писавший Ян диву давался, видя такую прыть, нехарактерную и неожиданную для Рембрандта, работавшего медленно. Впрочем, Рембрандт снова и снова возвращался к казалось бы уже законченным картинам: что-то ему не нравилось, что-то он переделывал, что-то подправлял.

Рядом с Рембрандтом изо дня в день с усердием трудился Ян Ливенс, но, в противовес компаньону, он не забывал о развлечениях, всегда находил время покутить. То и дело Рембрандт отклонял приглашение Ливенса посетить вечером какой-нибудь кабачок и поболтать с собратьями по кисти за кружкой пива. Ян неизменно издавал театрально-безнадёжный вздох и выразительно крутил пальцем у виска. Тотальная занятость Рембрандта не оставляла времени для знакомств с женщинами да и не отличался он большими умениями по этой части. На помощь пришёл всё тот же неунывающий Ливенс:

– Посещение борделей, – разглагольствовал приятель, размахивая руками, – выглядит нереспектабельно. Лучше иметь подружку – даму сердца, или подружек, – тут же со смехом поправлялся он.

Весёлый, пронырливый Ян, поспевающий везде, познакомил его с миловидной Маргаретой, продающей цветы в цветочной лавке. Молодая женщина, тольконесколькими годами старше Рембрандта, она испытала уже вдовью долю – её муж погиб в морском сражении с испанцами, когда закончилось перемирие и снова началась война.

Однажды Ян принёс в мастерскую задумчивость и рассеянность вместо обычной весёлости, еле возил кистью по доске. Рембрандт, прекрасно знавший приятеля, оторвался от своей работы:

– Ян, отложи кисть и выкладывай, что у тебя на уме.

Ян будто ждал этих слов, тут же отбросил кисть, вскочил со стула и без предисловий начал с главного:

– Что ты скажешь, Рембрандт, если нам заняться гравюрой вместе с живописью? Все гравировали: ван Лейден, Дюрер. А Раймонди²² известен только своими гравюрами.

«Эко тебя понесло, приятель… Дюрер», – мысленно усмехнулся Рембрандт. Но предложение Яна пришлось ему по душе. Он не раз задумывался о гравюре, но очередная срочная рабрта то и дело отрывала от этих мыслей.

– Скажу, что полностью тебя поддерживаю. Гравировать и производить эстампы стоит дешевле и это гораздо быстрее живописи. Хорошие эстампы всегда пользуются спросом.

Они, как правило, травили медные пластины кислотой, но сухой иглой и резцом тоже работали. На первых порах компаньоны отдавали печатать эстампы, но со временем купили станок и сами печатали со своих пластин. Иногда глухими, промозглыми зимними вечерами Рембранд шёл на берег Рейна и, прикрыв глаза, подставлял лицо суровым лейденским ветрам или мягким осенним днем ловил опадавшие с деревьев листья, ощущая их невесомо-лёгкие прикосновения, а затем стремглав мчался в мастерскую и пытался изобразить линиями, штрихам и точками в пейзаже на медной пластине, то что чувствовал несколько минут назад.

Он рисовал неисчеслимые автопортреты. Карандашом и красками. В разных образах, в разных позах. Вот здесь он – нищий попрошайка, а там – вальяжный господин в роскошных восточных одеждах. Стоя перед зеркалом, он корчил гримасы, рассматривал, изучал различные выражения лица: удивленное, сердитое, нахмуренное, испуганное и делал быстрые наброски карандашом, а иногда красками под смешки Яна, сидящего перед своим холстом или доской. Рембрандт написал себя в военном металлическом нагруднике. Война с Испанией за независимость родной страны продолжалась, и сюда, в Лейден, быстро доходили вести о победах и поражениях голландских войск, которыми командовал штатгальтер²³ Фредерик Хендрик, принц Оранский. Последняя весть – о победе при Хертогенбосе. По этому случаю Якоб ван Сваненбюрх и Марго устроили шумную вечеринку. Рембрандту пришлось пойти, не хотелось обижать бывшего учителя неблагодарностью. Победа имела для учителя особое, символическое значение: давным-давно в Хертогенбосе жил и творил боготворимый ван Сваненбюрхом художник – Иероним Босх. Когда-то учитель все уши им прожужжал о таинственном, непостижимом маэстро Босхе; все работы мастера пытался скупить набожный и жестокий испанский король Филипп²⁴, рассылая повсюду своих агентов.

Ян, в порыве патриотизма, написал портрет Рембрадта в кирасе, выглядывающей из-под одежды, а затем похожий автопортрет. Рембрандт находил время позировать

Яну, нравилась идея побывать «внутри» картин не только своих но и Яна. Он любил светлые, эффектные, стремительно написанные картины Ливенса.

Студёным февральским вечером, когда Рембрандт работал один в промозглой мастерской, где тепло сохраняли только до такой степени, чтобы не замерзали краски, в дверь постучали. Рембрандт недовольно оторвал взгляд от только что подготовленной для очередной картины дубовой доски и прокричал чтобы вошли. Вошедший, не мешкая, прошёл к Рембрандту:

– Доброго вам вечера. Я ищу художника Рембрандта ван Рейна, не вы ли это?

– Да, ван Рейн – это я.

– Прекрасно. Быстро разыскал вас. Я уже побывал у вас дома, но меня отправили сюда, сказали – я обязательно найду здесь или вас или Яна Ливенса, вы ведь работаете вместе.

Рембрандт молча кивнул. Вошедший, наконец, представился:

– Я Йоханес Доу, мастер стеклянных витражей.

– Я много слышал о ваших умениях, мастер Доу.

– Прекрасно. Я пришел, чтобы покорнейше просить вас, господин ван Рейн, взять в обучение моего сына – Геррита.

– У меня нет учеников, мастер Доу.

– Прекрасно. Геррит будет вашим первым учеником, если вы согласитесь, господин Ван Рейн. Моему сыну четырнадцать лет, он учился витражной росписи и помогал мне в работе, поэтому он много знает о красках и умеет их приготовить. Он хочет стать живописцем. Вот я и пришел к вам…

Так в мастерской Рембрандта появился его первый ученик – Геррит Доу²⁵. В следующем году пришел второй – сирота Исаак де Йодервиль. Его отец – француз, осевший в Голландии и женившийся на голландке, вместе в французской внешностью оставил сыну приличное состояние, дожидавшееся его совершеннолетия. Их стало четверо в мастерской.

Рембрандту пришлось привнести в свою работу и жизнь определенный режим: Исаак де Йодервиль, с согласия назначенных ему опекунов, жил теперь в доме ван Рейнов. Работа с учениками требовала каждодневного времени и внимания. Рембрандт заново вспоминал всё, чему и как его учили собственные учителя. Подготовленность учеников стояла далеко друг от друга. Геррита, помогавшего расписывать витражи перед приходом к Рембрандту, подготовил отец. Он разбирался в красках и кистях, знал азы живописи и хорошо писал. Исаак умел кое-как рисовать, но ничего не смыслил в живописи, ему требовалось обучение с самых простейших основ. Малыш Геррит смотрел сверху вниз на высокого Исаака и беспрестанно поучал, но обезоруживающе добродушный Исаак воспринимал слова Геррита не как назидания, а как советы. Пришло время, когда Геррит сам устал от постоянного поучительно-покровительственного тона. Жизнь и работа под одной крышей не всегда была безоблачной. Геррит изводил всех своей болезненной приверженностью к безукоризненной чистоте и опрятности. Его рабочие принадлежности неизменно должны быть безупречно начищены, лежать в сторого определённых местах, в раз и навсегда заведённом порядке. Любое несоответствие вызывало у него раздражение. Остальные обитатели мастерской только глаза к небу закатывали. Рембрандт не раз порывался выгнать в шею противного мальчишку. Но всякий раз его останавливало одно обстоятельство: несносный зануда Доу был невыносимо талантлив. Он мог часами сидеть, кропотливо выписывая под увеличительным стеклом какую-нибудь бусину или ноготь. « Тоже мне, ван Эйк»²⁶ – ворчливо бормотал себе под нос Рембрандт, а глаза его смеялись. Исаак научился делать отличные копии. На одном из уроков Рембрандт усадил обоих учеников копировать свой автопортрет в богатом восточном костюме. Прождав определённое на задание время, он взглянул на результаты и не с первого взгляда смог отличить свой автопортрет от копии Исаака, так она получилась точной. Ян веселился от души. Через несколько дней Рембрандт красноречиво нарисовал на своем автопортрете собаку. Исаак не решился быть столь дерзким, чтобы повторить то же самое на своей копии.²⁷

5

Субтильного сложения мужчина чуть за тридцать с тонким лицом и тёмными вдумчивыми глазами сидел в карете, направляющейся в Лейден. Его строгий чёрный камзол простого покроя, но безупречно пошитый и из дорогой материи, безукоризненно белые манжеты и гофрированные брыжи, чёрная высокая шляпа, уже несколько старомодная, выдавали человека, представляющего солидную компанию, или государственного служащего. Константин Хейгенс, секретарь штатгальтера Голландии принца Фредерика Хендрика Оранского, недавно получил этот высокий, ответственный пост и рьяно принялся за свои обязанности. Константин Хейгенс прекрасно понимал, что в его назначении родственные связи сыграли не последнюю роль. Его отец всю свою жизнь был секректарём Оранских и его брат Мориц состоял на государственной службе. В то же время он сознавал, что отличное разностороннее образование, глубокие знания в истории, юрисдикции, литературе, владение несколькими языками, работа в дипломатических миссиях в Англии и Италии, опыты в поэзии, музыке, рисовании и живописи также принимались во внимание, когда рассматривались кандидаты.

Одну из многих своих обязанностей как секретаря штатгальтера он считал чрезвычайно важной и полагал в ней себя знатоком. Она состояла в подаче советов Фредерику Хендрику в области искусства и по поводу личных коллекций принца Оранского и его супруги принцессы Амалии. Страстный поклонник живописи с одной стороны и патриот с другой, он мечтал о плеяде взращённых на земле Объединенных Провинций художников, стоящих в одном ряду с великими именами Италии и Фландрии во славу родной страны. Константин неустанно рыскал по Голландии, разыскивая даровитых художников, которые могли бы потягаться с ван Дейком²⁸ или даже с самим Рубенсом. Имя Питера Пауля Рубенса и Хейгенс и принц Фредерик Хендрик произносили с придыханием. Никто не мог затмить обожаемое божество. Принц Фредерик Хенрик собирался вскоре сделать заказ «художнику королей и королю художников», «восьмому чуду света», как называли Рубенса принц, его секретарь и вся Европа. Константин Хейгенс напишет Рубенсу, когда принц решит на какие сюжеты должны быть картины. Фредерику Хендрику, вероятно, придётся подождать своего заказа. Ну что же, все ждут. Рубенс разрывается, выполняя

заказы для всех европейских дворов. А не иметь картин от Питера Пауля Рубенса неприлично. Какжаль, что Рубенс живёт и работает во Фландрии, на враждебных Габсбургов²⁹ в конечном счёте. Ах, если бы он жил в Голландии, тогда он, непременно, работал бы в Гааге, при дворе штатгальтера. Между тем, переманить Рубенса не представляется возможным. Эрцгерцогиня Изабелла³⁰ осыпает его золотом, холит и лелеит, позволила жить в его любимом Антверпене, а не в Брюсселе, но никогда никуда от своего двора Рубенса не отпустит… Сильный толчок кареты, наскочившей на кочку, вернул Хейгенса в действительность.

Основным делом, приведшим Константина Хейгенса в Лейден, был визит к молодым лейденским художникам – Яну Ливенсу и Рембрандту ван Рейну. Слухи-толки о необычном дуэте даровитых живописцев из Лейдена вращались в Амстердаме, Гааге, и в других городах Голландии. Тот факт, что два молодых таланта уже несколько лет работали бок о бок в одной мастерской вызывал любопытство. Константин Хейгенс подумал: стоит поехать в Лейден и лично познакомиться с художниками и их работами. Но перед знакомством с молодыми мастерами счёл нужным, раз уж он в Лейдене, нанести ещё два визита: посмотреть коллекцию Петруса Скривериуса – он, наверняка, уже там увидит работы обоих художников – и визит вежливости Якобу ван Сваненбюрху. Константину доставило удовольствие снова прогуляться по Лейдену – городу его студенческих лет, наполненных напряженной учебой и весёлыми пирушками. Не желая терять ни своего, ни чужого времени или быть неожиданным гостем, Константин предупредил о своих посещениях, заранее послав всем письма.

Первые два визита, как он и рассчитывал, длились недолго. Коллекция Петруса Скривериуса, в самом деле, заслуживала уважения, историк то и дело принимал посетителей, приезжавших в Лейден взглянуть на нее. В доме Якоба ван Сваненбюрха Константин услышал исчерпывающую информацию об обоих художниках, особенно о Рембрандте ван Рейне, который три года обучался у ван Сваненбюрха, а теперь сам имел двух учеников. В Лейдене только о них и говорят. Благодаря этим двум молодым мастерам, Лейден вновь выходит на арену живописи после столь долгих лет, с воодушевлением вещал Якоб ван Сваненбюрх. Можно надеяться, здесь вскоре снова возникнет гильдия Святого Луки. Господин Секретарь не зря проделал свой путь, скоро он в этом убедится. И старый мастер объяснил Константину как лучше всего добраться в западную часть Лейдена, к мастерской двух художников…

Ян, Рембрандт и ученики с раннего утра готовились к визиту секретаря принца Оранского. Мастерскую вымели, вычистили и проветрили – звёздный час для Геррита Доу. Работы, отобранные друзьями для показа, расставили и развесили с рассчётом, чтобы на них выгодно падало освещение: историческую живопись, портреты, автопортреты, изображения апостолов и пророков, серии коих писались обоими художниками спина к спине, бюстовые портреты-трони, стремительно входившие в моду, персонажи в восточных одеяниях, которые – они это хорошо знали – особенно популярны в Гааге, натюрморты. Пейзажи представили, в основном, в эстампах.

На работы, готовые предстать перед взором господина Хейгенса, пришёл посмотреть Хармен ван Рейн. Его сопровождали Адриан с женой – последнее время Хармен чуствовал непривычную слабость, не мог подолгу работать, ему требовался отдых. Походив по уже почти прибранной мастерской, рассматривая картины Рембрандта и Яна, он присел на один из простых деревянных стульев. Такое количество картин, написанных его сыном и Яном и выставленных для показа, как в лавке торговца, вызвали в нем всплеск гордости за младшего сына. Хармен надеялся, что господину Хейгенсу понравятся работы. Как хотел он удачи для Рембрандта! Отдохнув немного, он засобирался домой – усталость снова давала о себе знать.

Специально по случаю приезда секретаря штатгальтера в мастерскую внесли и поставили изящный столик для угощения: выбрали французское вино, местное пиво и лёгкие закуски. Лисбет хлопотала у столика, готовя закуски, расставляя посуду, располагая белоснежные накрахмаленные салфетки. Когда Рембрандт попросилл её помочь с приготовлениями, она с радостью согласилось, сгорая от любопытства лицезреть господина Константина Хейгенса, девушка надеялась, что брат позволит ей задержаться. Геррит и Исаак тоже хотели увидеть господина Секретаря. Рембрандт согласился представить ему своих учеников – может быть это пригодится им в дальнейшем. Мальчики обрадовались, втайне лелея надежду, что, может быть, и их имена запомнит господин Хейгенс.

Наконец раздался долгожданный стук в дверь мастерской, Ян стремглав помчался открывать. Открыв дверь и бросив быстрый взгляд на стоящего перед ним солидно одетого, темноволосого мужчину, Ян мгновенно понял – это именно тот человек, которого они ждут и сделал пригласительный жест рукой:

– Господин Константин Хейгенс!?

– Константин Хейгенс, – подтвердил Хейгенс, входя в помещение.

– Это, я надеюсь, что не ошибаюсь, мастерская Яна Ливенса и Рембрандта ван Рейна?

– Совершенно верно, господин Секретарь. Для нас большая честь принимать вас у себя. Позвольте представиться: я – Ян Ливенс, – уверенно, безостановочно трещал Ливенс, – а это мой друг и коллега Рембрандт ван Рейн.

– Рад познакомиться с вами, господа художники. Я специально для этого и проделал сегодняшний путь в Лейден, – не забыл подчеркнуть Константин Хейгенс.

Рембрандт представил Константину Хейгенсу учеников и Лисбет, они затем тактично отошли на второй план, а после и вовсе незаметно выскользнули из мастерской.

– Позвольте предложить вам освежиться с дороги, господин Секретарь. Вино, пиво и лёгкая еда, – снова подхватил Ян.

– С удовольствием, господа художники, только давайте сначала посмотрим ваши работы. Я вижу, вы уже всё расставили и развесили.

Рембрандт и Ян кивнули в знак согласия и все трое направились к картинам. Константин Хейгенс окинул работы первым долгим, внимательным взглядом и лицо его просветлело. Он подходил то к одной, то к другой картине, рассматривая их болеее подробно, издавая то и дело одобрительные и восхищенные междометия. Обрадованные компаньоны тихо стояли позади, даже словоохотливый Ян не произносил не звука. Константин, наконец, обернулся к художникам:

– Чудесный натюрмор. Трогателен и ярко-аллегоричен. Чья это работа?