– Почему у нас в городе всегда идёт дождь? – спрашиваю я.
– Какой дождь? – он смотрит удивлённо. – Пару дней всего капает, слегка.
Теперь уже удивляюсь я.
– Шутишь?
Пару минут Сергеев изображает камень, потом расслабляется, смеётся:
– Всё ясно. «В одно окно смотрели двое. Один увидел дождь и грязь, другой – листвы зеленой вязь, весну и небо голубое. В одно окно смотрели двое».
– Что это?
– Говорят, Омар Хайям.
– Говорят?
– Ну, да, – Сергеев доскребает остатки мороженого со дна вазочки. Звук препротивный. – В этих интернетах чего только не понапишут. Лично я сомневаюсь. Но строчки классные. Просто у тебя депресняк. Ты помнишь только плохое, а всё хорошее быстренько выбрасываешь из памяти. А я объективный реалист, потому у меня всё, как есть на самом деле. Хочешь расскажу, как?
– Сергеев, ты точно стихи пишешь? – спрашиваю я. – Депресняк, классный… не поэтично как-то.
– Я когда пишу, выключаюсь. Это словно не я, а какая-то другая сущность. Не бойся, я не псих. Просто так бывает.
После мы ходим по улицам и спрашиваем прохожих о том, чего в городе больше – дождей или солнца. Спрашивает в основном Сергеев, он без комплексов. Мнения разделяются. Кто-то соглашается со мной, что льёт не переставая. Кто-то наоборот не может припомнить дождливых дней.
– Вот видишь! – ликует Сергеев. – Видишь! Я прав! Пройдёт твоя тоска, сменишь минус на плюс, и засияет солнце!
Он бежит домой, а я только и успеваю крикнуть вслед:
– Сергеев, а как тебя зовут? – почему-то я не знала его имени.
– Толя, – кричит он. – Меня зовут Толя!
***
Я лежу на кровати, слушая стук капель по подоконнику. В голове начинает вертеться песня. Снова и снова повторяются её слова. В конце-концов она начинает ужасно бесить, но отделаться от неё трудно. Я хватаюсь за слова как за соломинку, вспоминаю девушку с длинными кудрявыми волосами. В руках гитара, и она поёт эту очень простую, наивную и вместе с тем цепляющую песню: Ein bisschen Freden, ein bisschen Sonne für diese Erde, auf der wir wohnen… Как давно это было. Я, кажется ещё и не родилась тогда, а песня уже была.
– Немного мира, немного солнца для этой земли, на которой мы живём… – повторяю я вслух перевод. Песня наконец оставляет меня в покое.
Почему мы так к себе относимся? Почему довольствуемся лишь немногим, просим совсем чуть-чуть. Будто недостойны большего. Копошимся в мутной воде, не веря, что достойны чистоты и прозрачности. Или не верим в саму возможность лучшей жизни? Потому и просим самую малость, немного света в мутной воде. Или как у Саган «немного солнца в холодной воде». Безжалостно перевираю название. Почти плагиат. Я знаю. Приходят на ум строки Евтушенко: «Дай Бог, ну хоть немного Бога…» Даже этого не смеем просить.
Однажды я проснусь рано утром, раздвину шторы, а там – солнечный свет, много света. Я улыбнусь, сяду за стол и начну писать: «На улице солнце. Ничего особенного. Как всегда. В нашем городе всегда солнечно, а дожди такая редкость, что про них и не вспоминается вовсе».
Однажды я проснусь…
Под окном крики. Снова пьяные буянят. Ругаются, дерутся. Обычное дело. А быть может, им на самом деле хорошо. Да нет, когда хорошо, они поют. Прислушиваюсь и понимаю, что кричит Сергеев. Выглядываю в окно и вижу его, стоящего под берёзой. В руке у него книга с яркой обложкой.
– Что случилось? – интересуюсь я. – Тебе Нобелевку вручили?
– Юркина книга! – отзывается Сергеев, перебираясь поближе ко мне. – А на ней, смотри, «лауреат премии».
Он тянет ко мне руку, как будто с третьего этажа можно разглядеть надпись.
– Зайти не хочешь?
– Хочу. Я просто номера квартиры не помню.
***
Юра, Юра… когда это было? Страшно вспомнить: почти пятнадцать лет назад. Нас всех познакомил Сергеев, нанизал словно бусины на прочную нить. Несколько лет мы были неразлучны, а потом случилась деревня, Валя и Юра. Испытание на чистоту моральных качеств, как выразился Сергеев. Тогда я ему не верила, но сейчас думаю, что что-то есть в его словах.
Нас было пятеро. Каждый по-своему гениален. Я могу выучить любой язык в самые короткие сроки и почти идеально. Гера, даром что историк, производит в уме сложнейшие вычисления. У Олега абсолютный слух. Дай ему в руки любой инструмент, и он подберёт любую мелодию. Сева распознаёт тончайшие оттенки вкуса и потрясающе готовит.
Мы гордились своей избранностью, несмотря на то, что избрал нас неопрятный поэт в рваных кедах. Несколько свысока смотрели на остальных людей и вели долгие, порой бесконечные споры о мире, искусстве и философии.
Под нашим напором Сергеев сник и заявил, что зря всё-таки он нас перезнакомил, что пребывание вместе только раздувает наши и без того раздутые эго, что умнее не значит сложнее или лучше, и он лучше отойдёт в сторонку. Иначе мы задавим его своим авторитетом, заставив чувствовать себя полным ничтожеством. А разве ничтожества способны писать стихи?
Мы не сумели считать горечь с его слов, и лишь сегодня я понимаю, что он был разочарован в нас и наших поступках. А тогда Гера милостиво разрешил ему отстраниться от нашей компании, заметив попутно, что мальчик ещё не дорос.
Летом мы обязательно отправлялись в походы. Садились на электричку и уезжали как можно дальше. Туда, где не ступала нога городского жителя. Тащили на себе огромные рюкзаки, ставили палатку, наслаждались природой. Олег всегда брал с собой девушку, каждый раз новую. Не стало исключением и то памятное лето.
Её звали Юля, и была она маленькая и хрупкая, в топике с тонкими бретельками, мини-юбке и босоножках на высоком каблуке.
– Нормально! – усмехнулся Гера.
Сева засмеялся в открытую, а Олег побагровел и отправил Юлю переодеваться. Вернулась она не одна, а с Сергеевым.