– Почему рэперы популярны, а поэты нет? – спрашивал он. Я не знала, что ответить.
***
Мы сидим с Сергеевым в кафе. Я с пивом, он со стаканом сока. Сергеев – трезвенник. Не по каким-то особым убеждениям и не из-за проблем со здоровьем. Ему просто невкусно. К тому же затуманенность мозга после принятия алкоголя мешает рождаться стихам. Они появляются корявые, нежизнеспособные, постыдные для себя самого.
Все, кто не знаком с Сергеевым близко, считают его алкашом. Внешность у него помятая. Любимая чёрная куртка висит на нём как на вешалке. Отцовская. Столько лет, а как новая, гордится он. Я бы поспорила, но молчу. Всё-таки память, пусть и на пару размеров больше. Волосы у Сергеева вечно нечёсаны, походка расхлябанная. Он работает на нашем предприятии грузчиком, но ему не стыдно. По жизни он поэт, а грузчик для пропитания.
– Цой вообще кочегаром работал, – говорит он. – Я что, хуже Цоя?
Гера считает, что Цой вторичен и примитивен. Я не поклонница, но если люди столько лет его не забывают, значит что-то в нём действительно есть.
– До сих пор не можешь забыть Геру? – Сергеев возвращает меня в реальность.
– Ты так говоришь, будто он умер.
– Умер. Тот прошлый, – Сергеев шумно втягивает сок через соломинку. – Родился новый, не чета нам, простым смертным.
С удивлением смотрю на друга:
– Да он всегда таким был!
– Каким таким?
– Высокомерным снобом. Это отталкивало и притягивало одновременно.
Я всегда произносила «одновременно» с ударением на предпоследнем слоге, а Гера ругался. Всегда всё произносила правильно, а на этом слове спотыкалась. Гера обожал исправлять чужие ошибки, словно оплошность другого поднимала его самого на более высокий уровень. Помню, как ему представил меня Сергеев: «Это Ева». Гера не расслышал, и Сергеев повторил: «Ева, первая женщина». Гера потёр нос указательным пальцем и поправил: «На самом деле первой женщиной была Лилит, Ева – вторая. Следует читать литературу помимо Библии». В то время я и Библии не читала, сразу почувствовав себя глупой и ничтожной.
Он всегда меня критиковал. Пришёл однажды, когда я валялась на диване с книгой.
– Что читаешь? А, Саган. Хоть бы на французском что ли читала, больше пользы, – и завалился рядом с Тойнби в оригинале.
– Не, – продолжает Сергеев. – Не всегда он таким был. Ему эти мозги запудрили.
Гера после Англии изменился, куда ездил набираться опыта. Не потому, что там враги всего русского, которые спят и видят, как бы напакостить, завербовать, или обратить в свою веру, как говорит Сергеев (чтобы это ни значило). Дело в том, что Гера возгордился. Его выбрали. Он достоин. Даже англичане оценили.
Гера резко ограничил круг друзей, милостиво согласившись терпеть лишь меня и Сергеева. Стал относиться к нему снисходительно, как к придворному шуту, изрекающему гениальные мысли, но по сути остающемуся глупцом. Сергеев сразу понял его отношение и обиделся.
Мне Гера заявил, что я не расту. Я отшутилась, что расту вширь. И правда поправилась на целый размер. Гера шутки не понял. У него начиналась новая неизведанная жизнь. Он получил грант, писал научные работы, публиковался в иностранных научных журналах. Его вдруг узнали и полюбили, он выдавал пространные речи о развитии цивилизации, и его слушали. Я никогда не думала, что простой преподаватель истории сможет куда-то пробиться, но он засветился на телеэкране в качестве эксперта на очередном политическом ток-шоу и больше с него не сходил, бегая с канала на канал, раздуваясь от собственной важности.
– Ты не развиваешься, – твердил он мне. – Ты ничего не хочешь. Сидишь, строчишь бессмысленные рассказы, которые никому не нужны. Сергеева хотя бы в узких кругах признают, а тебя?
Я не считала себя глупой. Более или менее знала три языка, которые использовала только при чтении книг. Душу грела надежда, что это занятие убережёт от старческого слабоумия. Я довольно неплохо знала историю, литературу, основы философии и религии. Я прочитала огромное количество книг от заумных до бульварных. При этом я могла давать практические советы вроде того, как убрать нагар со старой сковородки. Но всё это не избавляло от гнусного чувства неполноценности.
– Ты даже названия своим опусам придумать не в состоянии, – упрекал Гера. – Что это такое? «Немного света в мутной воде». У Саган передрала? Вот спросят, кто ты? Что ответишь? Упаковщица на фабрике? Писатель? Чтобы быть писателем, писать недостаточно. Нужно в голове что-то иметь.
– Я человек, – сказала я. – Надеюсь, что неплохой.
– Как ты не понимаешь! Этого недостаточно.
В конечном счёте это он от меня ушёл в поисках более совершенного существа, желающего развиваться. Я не знаю, почему мне до сих пор так больно. Быть может, прав Сергеев, и я тоскую о том прежнем Гере, чуть надменном, но не таком сволочном.
– Зря ты его возвышаешь, – Сергеев заказал ещё сока и две вазочки с мороженым. – Это только кажется, что он чего-то добился, внешняя скорлупа. Потрёшь хорошенько, а внутри пусто. Точно тебе говорю. Ну, съездил разок за границу, пару статеек тиснул в тамошние издания. Всё. Грант, кстати, не ему одному дали, а группе. А то, что он в ящике мелькает, это и вовсе ерунда. Там таких крикливых вагон и маленькая тележка. Кто громче орёт, тот и прав. Есть конечно серьёзные передачи, не спорю. Так туда-то как раз его и не зовут. Короче брось! Он тебя недостоин. У тебя наоборот всё – внешне просто, а внутри – клад.
– Сергеев, – смеюсь я. – А ты часом не влюбился, а? Возьми меня замуж! Жуть как любви хочется.
– Не возьму.
– Отчего же?
– Не хочу.
Завидую Сергееву. Он сам по себе. Делает, что хочет, ни на кого не оглядывается. Счастлив, наверное.