Озеро переливалось, весело и беззаботно сверкая в лучах июньского солнца, ветер слабо шевелил кроны деревьев, выпустивших в палитру этого года гамму зеленых цветов. А мы так и стояли, молча глядя на воду, и в этом молчании скрывалось больше смысла, чем во всех словах этого мира.
***
– Точно не хочешь заехать домой? – спросил Ричи, крутя в руках телефон.
Мы вернулись в отель собрать вещи, чтобы наконец уехать из этого города, бывшим когда-то моей ловушкой.
Еще по дороге сюда друг спросил меня об этом, не хотел бы я навестить родителей перед тем, как снова уехать. Я промолчал. Да и сейчас молча покачал головой.
Я не знал, куда уехали родители, когда наш дом сгорел. Не знал, искали ли они меня, продолжают ли работать, живут до сих пор вместе или разъехались. Я не узнавал и не хотел этого знать.
Я больше не хотел соприкасаться с прошлым, боясь, что оно может снова захватить меня в свой плен.
Ричи, поняв всё по одному выражению моего лица, вызвал такси.
Через 15 минут мы, пройдя через ресепшен, вышли из отеля и сели в машину, понесшую нас на вокзал. Ричи смотрел в окно, на его лице гуляло странно задумчивое выражение. Я с опозданием подумал, что возможно он не просто так спрашивал про дом.
– А ты… ты не хочешь навестить матушку? – неуверенно спросил я.
Я не был уверен, что это вообще мое дело. Но и не спросить я не мог, я чувствовал вину за то, что он оставил ее.
Ричи покачал головой.
– Она умерла. Через пару месяцев, как я уехал из Чикаго, – тихо ответил он.
Меня словно парализовало. Я смотрел на него во все глаза, ожидая хоть какой-то реакции. Я вспомнил, как он исчез на какое-то время тогда, в Торонто, а когда вернулся, сказал, что у него умер отец.
Может быть он как раз ездил на похороны своей матери. Но у меня язык не повернулся спросить об этом.
– Чем она болела? – через какое-то время выдавил я.
Ричи обернулся, одарив меня печальной улыбкой.
– У нее был рак. Ее должны были забрать в больницу как раз перед тем, как я уехал. Уже тогда она была не в себе. Ее забрали на следующий день. Я был с врачами на связи постоянно, но она так и не пришла в сознание, умерев во сне, – рассказал он.
В его улыбке сквозила боль утраты. Уже притупившаяся, та, которая преследует тебя с момента потери близкого человека и до конца жизни.
Невольно я вспомнил Аманду. Пусть она не была моей матерью, но я отчасти понимал чувства друга. Я тоже потерял близкого мне человека, но я хотя бы успел с ней проститься. Пересев чуть ближе, я сжал плечо Ричи.
– Мне жаль, – вырвалось у меня.
Друг кивнул, отвернувшись к окну.
– Главное, что она не мучалась. Знаешь, я верю, что где-то в другом мире она счастлива. И когда-нибудь мы вновь увидимся. И тогда я больше ее не оставлю, – тихо протянул он.
Его слова отдавали сентиментальностью, но разве я мог его винить за это. Наоборот, гадкое чувство вины больно кольнуло сердце. Ведь Ричи уехал из-за меня, оставив ее одну умирать. Друг видимо это почувствовал, потому что повернулся, посмотрев на меня.
– Не вини себя. В конце концов, это был мой выбор.
Я только кивнул. Было всё так просто.
Через несколько минут, мы уже были на вокзале. Купив билеты, мы уселись на самых дальних местах автобуса, уютно огородив себя сумками от остальных людей. Теперь я хотя бы мог с ним разговаривать, не боясь, что люди не так поймут меня.
– Ну что? Едем домой? – улыбнувшись, спросил Ричи, когда мы тронулись.
Я ответил ему такой же улыбкой. Слово «дом» привычным теплом отозвалось в моей груди.
– Да. Домой, – кивнул я.
Его разноцветные глаза сияли теплом и добротой. И я укутался их светом, как одеялом. Вряд ли кто-то еще смотрел на меня так в этой жизни. Вряд ли кому-то я был настолько важен, как этому человеку, считавшему меня своим названым братом. И я сомневался, что найду еще кого-то, кто будет смотреть на меня так же.
Я был нужен кому-то. Я был важен. Моя жизнь всё же имела смысл. Убаюканный этой мыслью, я уснул, уронив голову на плечо друга.
А автобус нес нас в город моей детской мечты, успевший стать для меня домом.
Глава 22
Найти новую работу было не так просто, как я рассчитывал. На моей прежней работе были рады узнать, что со мной все в порядке. Правда пришлось врать насчет болезни матери, живущей в глуши, где нет связи. Не знаю, поверили мне или нет, в любом случае на мое место уже нашли другого человека.
Руководство обещало позвонить, если вдруг найдется вакансия, но я особо не рассчитывал на них.
Ричи повезло больше: он почти сразу же устроился в ту фирму, где якобы работал до этого, и где я не смог его отыскать, когда думал, что спятил. Впрочем, в деньгах мы пока не нуждались – у меня еще была приличная сумма, сворованная у Моргана.
Между собеседованиями я занимался своей новой квартирой. Переклеил обои, сменил плинтуса. Подумав, заменил кое-какую мебель. Квартира преобразилась, стала светлее и просторнее, но не потеряла тот шарм, который здесь создала Аманда. Я сделал всё, чтобы та часть души, которую она вложила в это место, осталась со мной.
Когда с квартирой было закончено, я занялся проявлением фотографий со старого фотоаппарата Аманды. С этим возникли небольшие проблемы: фотоаппарат был действительно древний, так что мне пришлось поискать человека, который проявил бы мне эту пленку.
Фотографий было много, и какие это были фотографии! Где только не побывала эта чудесная женщина в последние дни своей жизни: Италия, Испания, Франция, Швейцария, Мексика. От фоток итальянской пиццы и пасты текли слюни, Барселона поражала своими виноградниками и винодельнями – кажется Аманда даже успела побывать на дегустации вин. Там была и очаровательная в своей банальности фотография на фоне Эйфелевой башни, чудесный ресторан на Елисейских полях, тихоокеанское побережье в Акапулько, потрясающее воображение своими пальмами, поражающий своей зеленью Медный каньон10. Каждая фотография – словно обложка на книгу или картина на выставку. На каждой фотографии Аманда, как героиня приключенческого рассказа или романа. Собственно, она такой и была: дерзкой, свободной, загадочной, способной охватить взглядом весь мир и поселить его в своем сердце. Она была невероятной.
Я пересмотрел все эти фотографии ни один раз, с восторгом и грустью вспоминая эту женщину.
Том познакомил меня с одной художницей, и мы вместе с ней занялись альбомом. Она расписала каждую страницу, на которую я бережно вклеивал фотки, а после сделала потрясающую обложку. Я назвал его так, как и просила Аманда. «Последнее путешествие мечты». И чуть ниже витиеватыми золотыми буквами была выведена надпись – «Жила-была тетушка Аманда, которая любила кино и мечтала путешествовать».
Когда работа была закончена, я, взяв альбом, поехал в колумбарий.
– Здравствуйте, Аманда, – тихо произнес я, глядя на ее имя на мемориальной доске и прижимая альбом к груди.
Я чувствовал себя неловко, в конце концов, я никогда ни к кому не ходил на могилы и в колумбарии. Я никогда не разговаривал с теми, кого уже не было на этом свете. Я видел такое только в фильмах и не понимал, что должны чувствовать эти люди, ведущие монологи перед куском гранита.
Но Аманда любила повторять, что некоторых вещей и не дано понять, пока сам не пройдешь через них. И я считал, что поступаю правильно, приехав сюда.
Потоптавшись с ноги на ногу, я глубоко вздохнул и протянул альбом к мемориальной доске.
– Я сделал то, о чем Вы говорили, хоть Вы и не просили об этом прямо, – неуверенно протянул я и замолчал.
Ответом мне была тишина и приглушенное пение птиц. Постояв полминуты с вытянутыми руками и не дождавшись ничего, я снова вздохнул.
– Боже, чем я занимаюсь… – пробормотал я.
Усевшись на пол, я раскрыл альбом, снова глядя на фотографии, каждую из которых изучил до малейшей детали, так, что они отпечатались в моей памяти.
Вот одна из последних фотографий, сделанных в Швейцарии. Аманда покачивалась в лодочке на водах озера Блау11. Она рассказывала когда-то про это озеро, говорила, что оно получило название в честь синей воды. Существовала легенда об этой синей воде: местные говорили, что голубоглазые девушки плакали на берегу этого озера, а потом умирали от разбитого сердца. Я только посмеялся над этой легендой, но прекрасно видел, как горели глаза Аманды. Всё-таки порой она бывала законченным романтиком.
Найдя одну из фотографий, сделанных в Италии, я улыбнулся, проведя кончиками пальцев по глянцевой поверхности.
– Вы тут выглядите молодой и красивой, словно Вам и правда всего лишь чуть меньше сорока, – тихо сказал я.
На фотографии Аманда в пышном аляповатом платье и шляпкой с широкими полями прогуливалась по живописным улочкам Рима. Словно она вовсе не умирала, а приехала искать себе жениха иностранца. На следующей фотографии женщина с довольным видом ела прекрасную неаполитанскую пиццу. Фотограф успел запечатлеть ее, когда она растягивала зубами сыр с треугольничка пиццы. Я рассмеялся.
– Интересно, а Вам вообще можно было такое есть? Хотя неужели бы Вы еще и спрашивали разрешения. Я уверен, если бы кто спросил, Вы бы сказали что-то вроде: «О, я и так умираю! Имеет право леди перекусить напоследок?»
Я рассматривал фотографию за фотографией, то смеясь, то восторгаясь, то слегка возмущаясь. Я всё говорил и говорил, и внезапно оказалось, что это так просто – общаться с тем, кого уже нет. Мертвые не осудят, не станут возражать. Положив альбом рядом, я улегся на спину, закинув руки за голову, и рассказывал ей о последних событиях в моей жизни.
Я рассказывал о Моргане, о том, что он сделал со мной, о том, что сделал ему я. Я говорил про Ричи, вслух гадая, что не так с этим парнем, который пожертвовал стольким ради какого-то меня. Рассказал, как я преобразил ее квартиру, и о том, что мы живем там с Ричи. Я спал в своей комнате, а Рич в гостиной, куда мы купили новый диван. Комнату Аманды мы не трогали, только периодически я протирал там пыль.
– Я сменил тюль на Вашем окне, повесил такой легкий, он развевается от каждого дуновения ветерка. Выглядит очень здорово, Вам бы понравилось, – улыбнулся я.
На подоконник ее окна я поставил полевые цветы, ее любимые, и менял букет каждый раз, когда предыдущий начинал увядать. Поэтому в комнате Аманды всегда стоял аромат цветов. Почему я оставил ее комнату такой, я не знал. Может быть в знак уважения, может быть, чтобы оставить частичку Аманды в этой квартире, которая не дала бы нам сделать из нее холостяцкую берлогу. Может быть просто прошло еще слишком мало времени, чтобы я отпустил память о ней чуть дальше ее спальни. Я не хотел в этом копаться, просто сделал, как чувствовал.
Я совсем потерял счет времени, пока рассказывал ей обо всем на свете. И был безмерно удивлен, когда посреди рассказа о просмотренном недавно фильме понял, что уже давно стемнело. Сев, я слегка растерянно огляделся и заметил фигуру, приближающуюся ко мне.
– Так и знал, что ты здесь, – с легкой улыбкой протянул подошедший Ричи и посмотрел на мемориальную доску. – Как она?
Я улыбнулся, пожав плечами.
– Наверное, неплохо. Она в лучшем из миров.
Поднявшись, я оттряхнул брюки, тоже посмотрев на имя Аманды, высеченное на камне. Друг положил руку на мое плечо, вызывав мимолетное чувство дежавю.
– Во всяком случае, если умершие и правда могут за нами наблюдать, я думаю, она рада, что ты ее навестил, – просто сказал он.
Я благодарно кивнул, положив ладонь на руку друга. Пусть я и рассказал ей о своей жизни всё только после ее смерти, но мне стало легче. Я знал, что она бы меня поняла и приняла любым. Опустив глаза, я улыбнулся: Аманда смотрела на меня со страниц альбома с улыбкой, навечно запечатленной на бумаге и в моем сердце.
Я уходил из колумбария с альбомом под мышкой, а в душе моей было спокойствие, умиротворение и легкий оттенок грусти, который, я знал это, останется со мной навсегда, как и память об этой удивительной женщине.
***
Работу я все-таки нашел. Не такую интересную, как моя прошлая, но всё же не самую плохую.
Жизнь текла привычным калейдоскопом, лишь изредка напоминая о том, что мы пережили. Кошмары мне уже давно не снились, но иногда я видел во сне родителей и вечный материнский блокнот. Иногда мне снились наркотики, но ненавязчиво, словно напоминание, что они всегда будут рядом, пытаясь меня соблазнить. Я об этом прекрасно помнил, но не собирался больше поддаваться соблазну. Гораздо чаще мне снился огонь, он поглощал то мой дом, то дом Моргана. Но больше он не пугал. Он спокойно пожирал всё на своем пути, безвозвратно меняя чужие жизни.
С ребятами мы теперь встречались изредка. Лола нашла работу и пропадала там. Хоть для Кутилы это было достаточно странно, о чем мне и сказал Ричи, но я знал, что пока эта чертовка чем-то действительно увлечена, она будет лучшей в своем деле. Оставалось только надеяться, что это увлечение не станет мимолетной блажью. Юпитер уехал по каким-то загадочным, как и он сам, делам в Нидерланды. Когда он вернется, мы не знали. Но периодически он отписывался, что жив и пока еще на свободе.
Том с Джеем периодически забегали в гости. Пират наконец, после перебежек от одной работы к другой, устроился программистом в престижную фирму. Его радости не было видно никакого предела, он с ходу передумал быть черным хакером, решив посвятить свои немалые знания на пользу миру. В очередной раз я был оглушен его бешеным восторгом, но всё же был искренне рад за него.
Через пару месяцев Том уехал в Онтарио, тоже найдя себе какое-то место. Конечно, мы общались с ним почти всё время в социальных сетях, но времени для встреч у всех поубавилось. Остались лишь постоянные и вечные, как само мироздание, обещания обязательно собраться всей толпой в ближайшее время. Это и называлось взрослой жизнью, верно?
Лилия с Розой объявились спустя еще месяц после отъезда Тома. Они куда-то пропали с тех пор, как вернулись из Торонто, после того, как помогли мне упрятать Моргана за решетку. Я успел испугаться, что обидел их чем-то.
Но оказалось, что подруги тоже были заняты поисками заработка. Мы просидели с ними почти всю ночь в знакомом клубе, впервые без алкоголя и наркотиков. Чувство от возвращения в это место было довольно странным и смазанным, но лишь поначалу. Девочки рассказывали, что открыли свое дело. Какое именно дело я не стал углубляться и спрашивать. Оно в любом случае было связано с тем, чем подруги занимались до этого, и я не был уверен, что хочу знать эти детали.
Веселило меня больше не это во встрече с Лилией и Розой. Мы просидели до утра, разойдясь, уже когда землю мягко окутал рассвет, но за все эти часы они ни разу даже не посмотрели в сторону Ричи, который сидел со мной рядом. Я, не выдержав, даже признался им, что коварный замысел моего друга раскрыт, и я всё знаю. На что Роза лишь пожала плечами, а Лилия равнодушно спросила: «И что?»
Они игнорировали его до последнего, а после того, как мы распрощались, я еще долго откровенно ржал над скептичным выражением лица Ричарда, который молча покачивал головой.
– Как думаешь, чем ты им так не угодил, а? – кое-как отсмеявшись, спросил я уже дома.
Ричи пожал плечами.
– Женский мозг – это инопланетная не поддающаяся изучению субстанция, извечно меняющая форму и не приемлющая ни единого аргумента. Он мог просто внезапно решить, что игнорировать факт моего существования – потрясающая идея. Это, впрочем, не значит, что женский мозг не может изменить это навечно единожды принятое решение. Так что если одна из них завтра внезапно захочет за меня замуж и кучу детей, это совсем не будет удивительным, – абсолютно ровным тоном произнес парень эту высокопарную речь, деловито взбивая яйцо в миске.
Меня снова надолго сложило пополам, я уже давно так много не смеялся, хотя стоит признаться, что научился этому заново.
– Все-таки ты сексист, – весело заметил я.
– Слова про женский мозг принадлежат моей матери, – фыркнул Ричи. – А я склонен был ей верить в этих вопросах. Зато у меня никогда не было проблем с девушками, и я никогда с ними не ссорился. Потому что в этом нет никакого смысла. Помоги мне, хватит ржать, – бросил друг, глянув на меня через плечо, но я успел увидеть улыбку на его губах.
Пара лесбиянок уехала на следующий день. Куда они поехали, я не стал спрашивать, а они обещали как-нибудь еще приехать в скором времени.
Я вернулся в простоту и скуку однообразных будней. Никогда бы не подумал, что буду так радоваться рутине, но после всех безбашенных событий моей жизни, ясность и уверенность в завтрашнем дне делала меня счастливым. К тому же у моих друзей жизнь тоже налаживалась, и это успокаивало и вдохновляло.
Я определенно был счастлив.
***
В начале сентября объявилась Эмили.
– Привет, Оливер, – радостно приветствовали меня с того конца провода, когда я взял трубку. – Это Эмили, узнал? Слушай, может быть встретимся? Скажи, куда подъехать, есть новости.
Я вздохнул, дожидаясь, когда кончится этот запал – Эмили трещала без остановки. Махнув коллегам, я не спеша вышел на улицу, усевшись на скамейке.
– Эми, откуда у тебя мой номер? – спросил я, перебив девушку.
Я не был удивлен, не злился и не был раздосадован. Словно знал, что когда-нибудь это случится. Я уже ждал кучу отговорок вроде «нашла через знакомых», или «спросила у твоих коллег». Я заранее знал, что это будет ложью, потому что не оставил ни единой зацепки в Чикаго, чтобы хоть кто-то смог меня найти. Жизнь за короткое время научила меня перестраховываться. Но Эмили меня поразила.
– Когда мы с тобой сидели в кафе, и ты ушел еще взять кофе, я взяла твой телефон и позвонила сама себе. Я конечно не была уверена, сменишь ты номер или нет, но подумала, что пригодится. И пригодился, мне правда есть, что рассказать. Если ты не против, конечно, – снова протараторила она.
Я ответил не сразу. Ожидая чего угодно от бывшей коллеги, я совершенно не ждал от нее только одного – искренности. Но казалось, она просто хочет передать мне последние сплетни, словно я ее давешняя подружка. Я прекрасно понимал, что скорее всего речь пойдет о Моргане. Эта тема была единственной, которая связывала меня и Эмили, и я предполагал, что я тоже остался единственным, с кем она могла это обсудить. Мы оба понимали, о чем речь, даже не говоря об этом вслух.
– А по телефону нельзя? – наконец спросил я.
Не то чтобы я не хотел видеть эту девушку, или раскрывать ей, где я живу. Я задавался вопросом, а нужно ли мне знать то, что она хотела рассказать. Действительно ли я хочу снова слышать об этом человеке. И я искренне собирался отказаться от этой встречи, именно такой был первый порыв.
– Нет, нельзя. Это не для телефонных разговоров. Ты не переживай, он всё еще там, где должен быть, но случилось кое-что. Это займет буквально пару минут, обещаю, – воодушевленно отозвалась Эмили.
– И ради двух минут разговора ты поедешь в Торонто? – заинтересовался я.
Она замолчала на долгую минуту, пока до нее доходило, а потом радостно прощебетала:
– Ну конечно! Жди, я скоро буду! – пообещала она и сбросила.
Я вздохнул, покачав головой, убрал телефон в карман и пошел обратно в свой офис. Теперь нужно было отпроситься с работы на вторую половину дня.
Это ведь было чистой случайностью: я случайно оговорился, где я, и теперь, раз уж это мой косяк, надо было встретиться с бывшей коллегой, чтобы раз и навсегда закончить это общение. Мне совсем не до нее сейчас, и вообще этим людям больше нет места в моей жизни. Всё было именно так.
А совсем не потому, что меня сжирало лютое любопытство.
***
– Только телефон мой больше не бери, а то я на тебя заявление напишу, – предупредил я и под звонкий смех Эмили ушел за кофе.
Мы уселись на пока еще открытой летней веранде кафетерия «Кофе Джимми». Я часто забегал сюда: обожал их латте. Правда, чаще всего кафе было забито под завязку, поэтому я брал напитки с собой, лишь изредка в выходной отвоевывая себе столик, чтобы почитать за чашкой кофе. Но сегодня нам повезло.
Вернувшись с двумя чашками капучино, прихватив для девушки пирожное, я удобно устроился на стуле, вполуха слушая болтовню Эмили. Я дал ей десять минут, чтобы она рассказала мне всё, что творилось в ее беспокойной голове, начиная от погоды в Чикаго и заканчивая тем, какие красивые бокалы она себе купила.
– Эми, ты хотела рассказать мне что-то, – напомнил я.
– Точно! – спохватилась она.
Качнувшись назад и едва не навернувшись, она облокотилась о стол, наклонившись ко мне. Я инстинктивно тоже наклонил голову. Словно она собиралась открыть мне какую-то страшную тайну, а я собирался ее выслушать. От этих мыслей я едва не рассмеялся.
– Ты помнишь Чака? – тихо спросила Эмили.
Я нахмурился.
– Вроде как. Мы с ним последний раз виделись после моего выпускного, насколько я помню, – протянул я, вспоминая.
Если я правильно помнил, с Чаком мы пересекались на празднике по случаю юбилея Адвокатской палаты.
– А кстати, куда он делся? Он говорил, что работает в команде Моргана, но когда я вышел, то его не видел.
– Морган уволил его, после того, как Чак проиграл дело. Хотя он это нарочно сделал, не хотел больше в его команде работать. Ушел в другую, – отмахнулась Эмили. Она даже действительно наглядно махнула рукой, чтобы показать, что это не так уж и важно. – Так вот, друг Чака работает в тюрьме, где сидит Морган. И он ему тут такое рассказал, что Чак сразу же приехал ко мне. Хотя мы мало общались после его увольнения, да и Морган был против, говорил, что мы конкурентам помогаем. Но мы все равно иногда встречались. И он ко мне приехал, а я вот к тебе.
Я понятия не имел, в какой тюрьме сидит Морган. Я не собирался бегать к нему на свиданки. И, убеждал я себя, мне не очень-то интересно, что стряслось с ним в тюрьме.
Однако, сколько бы я себя не убеждал, дикое желание потрясти девушку за плечи, зашипев, чтобы она сказала уже наконец, никуда не исчезало. Какая мне вообще была разница общались они с этим Чаком или нет?
– Я вообще сначала хотела на автобусе приехать, но потом подумала и все-таки взяла свою машину…
– Эмили! – не выдержал я.
– А, ну да. Так вот, Чак сказал, что нашего Моргана там опустили. Ну, ты понимаешь, – она приподняла бровь.
– Он не наш, – автоматически ответил я, но вряд ли понял, что сказал.
Казалось, мое открытое для восприятия сознание мгновенно остекленело, и слова Эмили, со звоном ударившись о стекло, сползли по нему клейкой субстанцией. Это не было неожиданностью, но я был в шоке.
– Как тебе? Говорят его нашли, когда его уже изнасиловал кто-то из главных там, и собирался еще кто-то. А может и не один раз, мне такие подробности не очень-то рассказывали.
– Куда охрана смотрела? – одеревеневшим голосом спросил я. С охраной в американских тюрьмах все было предельно четко – она была лютая и беспощадная.
Эмили пожала плечами, помешав сахар в своем стаканчике.
– Как-то пропустили. С кем ни бывает, – из ее груди вырвался смешок. – Чак сказал, что они специально это допустили. Потому что не могли просто так заключенные оказаться в блоке, где держали Моргана. Правда, эта информация строжайше секретна, там пригрозили всех поувольнять, если новость просочится за пределы тюрьмы, но…
Она неопределенно обвела ложечкой круг в воздухе. Я проследил за этим движением и медленно откинулся на спинку стула, переваривая информацию и уставившись в одну точку.
Меня обволакивало странное состояние: я был в шоке, но удивлен не был.
– Сотрудников, конечно, наказали, тех, кто допустил это, но не уволили. По крайней мере пока это остается в пределах тюрьмы. Переполох был знатный, но больно уж организованный. Чак говорит, что не удивится, если потом окажется, что это мероприятие было кем-то куплено.
Эмили все говорила, рассуждая о происшествии, о сотрудниках, о том, чья это вина. А я довольно на долгое время выпал из реальности, слова девушки звучали фоном на уровне проезжающих мимо машин. Собственно, она чудесно могла беседовать и сама с собой.
Она говорила, а я все думал, думал, гонял в голове воспоминания и мысли, как мячики в марблс12, и они, ударяясь друг о друга, медленно выстраивались во что-то определенное.
– И как там Морган? – наконец спросил я.
Эмили резко замолчала, уставившись на меня. Я был уверен, что мое лицо сейчас, окаменев, не выражает ни единой эмоции. Она еще пару секунд вглядывалась, ища подвох, а потом пожала плечами.
– Ну… насколько я знаю, он вроде как попробовал повеситься, но его из петли вытащили, обкололи успокоительным, и теперь он на жестком контроле, – неуверенно протянула она. – Разве это важно?
Я медленно покачал головой. Откуда ей было знать, что это было не важно. Это было необходимо. Я улыбнулся девушке, и она, расслабившись, снова начала о чем-то без умолку болтать. Я слушал ее, не вникая, а на моих губах гуляла легкая улыбка.
Бумеранг деяний вернулся к Митчеллу Моргану сторицей. И я думал, что мне захочется посмотреть ему в глаза, молча, просто, чтобы увидеть всё то, что я видел в собственных глазах. Я думал, что мне захочется рассмеяться ублюдку в лицо. Но на самом деле мне не было никакого дела до этого человека.
Единственное, что я чувствовал в этот момент – свою жизнь. Я чувствовал свою жизнь, которую вернул в свои руки, отобрал обратно то, что по праву рождения всегда принадлежало именно мне. И мне казалось, что никто не понимает, насколько это невероятно прекрасно – просто знать, что ты можешь жить своей жизнью.
Люди порой совершенно не ценят таких вещей, думая, что никто у них не сможет это отобрать. Мало, кто знал цену своей жизни. А я знал.
Эмили заливисто засмеялась какой-то своей шутке, запрокинув голову. Солнце озарило ее лицо, потерялось в волосах. Она словно помолодела на несколько лет, снова стала студенткой, еще не знающей разочарований. Глядя на нее, я невольно улыбнулся шире. Да, она тоже знала эту цену. Определенно.
***
Мы с Ричи не спеша шли по дорожкам Островного парка, болтая о работе. Солнце медленно укрывалось горизонтом, туда-сюда вокруг нас слонялись люди, состоящие в основном из туристов. По крайней мере народу было не так много, как летом, все-таки не сезон.
Я хотел добраться до озера и посидеть там, мне нравилось смотреть, как огромная водная гладь ловит в отражение разноцветные огни живущего своей ночной жизнью Торонто. Город жил постоянно, гудя миллионами разговоров, реклам и гудков машин. А озеро, словно эталон спокойной невозмутимости, беззвучно воспроизводило Торонто, скрадывая его беспокойность.
Две недели назад, проводив Эмили, я рассказал Ричи об ее визите. Он лишь пожал плечами.
– Говорят, в тюрьме свои законы, которые нас не касаются. И я согласен. В конце концов, не мы виноваты, что он там. Если бы он жил правильно, то не оказался бы в подобном месте, – протянул друг, закрыв этим тему.
Я был не совсем согласен, но всё же с удовольствием забыл об этом.
Наконец я мог вспоминать свою прошлую жизнь без отягчающего чувства удушения и страха. Наконец прошла боль. С прошлой жизнью меня связывал только легкий отголосок грусти, связанный с тем, что я потерял хорошего друга.
А ведь об этом до сих пор никто не знал.
– Будь осторожнее, – донеслось до меня, и я обернулся.
Ричи, присев на корточки, отряхивал кофту какого-то мальчугана. Рядом валялся самокат. Видимо парнишка налетел на Ричарда, заигравшись с друзьями, которые толпой торчали чуть поодаль в ожидании друга.
– Смотри вперед, когда так несешься. А то можешь кого-нибудь покалечить, да и сам покалечишься. Понял? – шутливо нахмурившись, спросил Ричи, и пацан с улыбкой закивал.
Ричи поднял его самокат, и мальчишка, взявшись за руль, вдруг выдал:
– А у тебя глаза разноцветные!
Я прыснул, а Ричи улыбнулся.
– Так и есть. А знаешь почему?
Мальчишка, завороженно уставившийся на него, покачал головой.
– Потому что моя мама была волшебницей.
– Правда?! – с придыханием спросил мелкий, и Ричи кивнул.
Я отошел подальше, чтобы дети не слышали моего смеха. Не хотелось рушить такой момент.
– И знаешь, что она мне сказала? Что твоя мама тоже волшебница, самая лучшая. Но чтобы ее сила не иссякала, маму нужно любить и помогать ей. Ты понимаешь? Чем больше ты будешь любить ее, тем сильнее она будет. Так что ты можешь сделать ее самой могущественной волшебницей в мире!
– Прямо как Гарри Поттер?! – спросил парнишка. Его глаза полыхали.
Ричи кивнул.
– Почти как Гарри Поттер. Только без волшебной палочки. И шрам маме тоже не пойдет, согласен? – мальчик кивнул. – Троллей она убивать не сможет, конечно, но для тебя любое чудо сможет сделать. А теперь беги.
Ричи поднялся, потрепав пацана по волосам, и подошел ко мне. Мы пошли дальше, но я все смотрел через плечо на этого ребенка. Он, подъехав к друзьям, что-то быстро сказал им и покатил в другую сторону. Он скрылся за поворотом, но я успел услышать чуть приглушенный восторженный детский голос: «Мама! Мама! Мальчик с разноцветными глазами сказал, что ты волшебница!»
В этот момент мы свернули на другую дорожку. Я рассмеялся.
– Ты был бы отличным братом, Рич, – заметил я.
Парень скосил на меня глаза, улыбнувшись.
– А я и так отличный брат, скажешь нет? – парировал он.
Я не мог не согласиться. Лучший кровный брат на свете. Я снова засмеялся.
– А знаешь, я ведь никогда тебе не рассказывал. Хотя ты, наверное, и так в курсе, – я посмотрел на друга и, пожав плечами, продолжил. – У меня ведь пес был, и его звали точно так же, как тебя. Стремно, конечно, это звучит, но вот так.
Я усмехнулся, слегка щурясь от порыва ветра, долетевшего от озера.
– Он был единственным, кто меня понимал и поддерживал. То есть, когда я еще учился, я думал, что родители меня любят, но какой-то своеобразной любовью. Где-то глубоко в душе. Ну очень глубоко, – я качнул головой. – Но после всех этих событий с Морганом, родители для меня словно умерли. И остался только пес. Он меня защитил как-то от Моргана: мы гуляли в парке, а этот ублюдок решил присоединиться. Ты бы это видел!
Я засмеялся. Ричи молча шел рядом, слушая меня, касаясь локтем моего локтя. Я думал, что давно уже надо было завести этот разговор. Пока я говорил, становилось легче, как будто бы от меня отвязывали последний булыжник, отягчающий мне жизнь.
– А после ночи выпускного он спас меня от… ну в общем от смерти, – не решившись произнести вслух слово «суицид», протянул я. – Никогда бы не подумал, что собака может это сделать. А когда я закидывался прозаком до потери пульса, он стащил его у меня. Знаешь… я ведь хотел послать тебя тогда, когда ты подошел ко мне в клубе. Это ведь надо было быть наглухо отбитым, чтобы захотеть со мной подружиться. Но стоило тебе назвать свое имя, и у меня из головы все мысли вылетели. Как я мог за тобой не пойти.