Тихомир долго оплакивал свою Екатеринушку, но что толку в слезах – из ногайского плена еще никто не возвращался. В соседнем дворе тоже лились слезы – там увели единственного кормильца – отца семейства. Тихомиру еще повезло – ушел на заготовку сена и подзадержался, хотел накосить как можно больше. Это и спасло. Сосед вернулся раньше – торопился к жене и малым деткам. Настасья, его жена, приболела, а дети были слишком малы, чтобы интересовать работорговцев – хищные и жадные ногайцы забрали Екатерину и соседа.

Тихомир старался не оставаться дома, все напоминало жену. Видя соседскую беду, взялся помогать Настасье. Воду таскал, дрова колол, печь топил, рыбу ловил, да на зайцев силки ставил. Овощей с Екатериной насадили много, все принес в семью к Настасье – ему столько не надо, а дома больше едоков нет.

К зиме, как ни странно, Настасье стало лучше. Сказывалась забота Тихомира.

– Ты нас спас, – говорила она ему и все порывалась поцеловать ему руку. Тихомир смущался и прятал руку за спину:

– Что ты, Настасья, я ж по-соседски!

Она смотрела на него своими ясными глазами и Тихомиру начинало казаться, что она хочет отблагодарить его как-то еще, по-женски, но не решается, вот и хватает за руку.

Пол года холостой жизни и ему надоели. В очередной раз, когда Настасья хотела что-то сказать, он сам взял ее за руку и вывел на крыльцо. Прикрыв дверь в сени, заглянул ей в глаза, молча кивнул и потянул к лестнице на сеновал.

Через час счастливая и успокоенная Настасья спросила его:

– Может останешься? Что набегами все?

– Не могу, – ответил Тихомир.

– Что так? Ласка моя не понравилась и тело не сладкое?

Тихомир ее поцеловал.

– Не дури. Сама знаешь, какая ты. Да я не жених тебе. Не свободен.

Настасья не могла скрыть удивления.

– Неужели Екатерину ждешь? Так ведь никто и никогда…, – он не дал ей договорить.

– Не могу, прости. А то, как предам ее! Ты бы своему мужу простила такое?

Настасья поняла, что лучше отступиться. И промолчала. Но на сеновал зачастили, встречались там, не сговариваясь.

А то несколько раз Тихомир прождал впустую. С распросами не спешил, мало ли какая причина, ежели баба. Объяснение его озадачило.

– На сносях я. Твоим.

Тихомир крякнул, но делать нечего – дело ожидаемое – миловались чуть ли не каждый день, как и по молодости с Катериной не позволял себе, а тут как с цепи сорвался. Поди пойми, почему так. Может от тоски, а Настасья хорошо умела утешать. Вот и наутешались…

Младенец народился крепенький, как две капли воды похожий на Тихомира.

– Теперь уже не скрыться нам, – намекала Настасья все на то же – сойтись.

Тихомир уже не сопротивлялся, сам пошел в ближайший монастырь на исповедь и все рассказал. Священник долго молчал. Потом заговорил:

– Ты не виноват, что твою жену в полон увели. А что одинокой стал помогать, тоже греха нет – без твоей помощи и она бы померла и ее дети, сейчас мало кто согласиться младенца чужого выкормить, обезлюдила наша земля. Поскорей бы уже на ногайцев нашли управу. Не успеваем собирать на выкуп, да многие дворы кормильцев лишились, брать нечего. Живите так, сколько Бог даст. А там видно будет.

Тихомир и Настасья стали жить вместе. И потянулись годы. Они работали, детки росли. Так прошло 15 лет. Тихомир уже седым стал, хоть и рановато – еще крепость в теле и ум ясен, а в волосах снежные пряди и борода – белая-пребелая.

Вся семья была дома, когда к ним в дверь постучались. Вошел дьякон.

– Настоятель послал за тобой.

– Зачем? – насторожился Тихомир.

– Надо, – и смотрит в сторону. Ясно, что знает причину, но приказано молчать.

Тихомир собрался и пошел. Уже показались стены монастыря, еще раз спросил:

– Так, скажешь?

– Скажу, чего уж там, при Настасье не хотел. Ты вроде как не венчан с ней, живете во грехе…

– А бросить ее с малыми детьми на смерть – не грех?

– И то грех и это, – назидательно ответил дьякон. – А какой больше, Бог знает. Но это когда ты перед ним предстанешь, а пока ты тут, должен исполнять, как велено по закону.

– Не темни, – Тихомир остановился и пригрозил: – С места не сойду, если не скажешь причину. Может мне уже пора в бега подаваться? Да не знаю за собой вины.

– Уже пришли, – миролюбиво проговорил дьякон. – Иди! Там тебя ждут.

Тихомир вошел в горницу дома настоятеля. Тот сидел на скамье у окна и видимо наблюдал за тем, как Тихомир шел и разговаривал с дьяком.

– Ну, что? Знаешь, зачем я тебя позвал?

– Нет. Мутит твой дьяк, пугает неизвестностью. Нет за мной вины.

– Уверен?

– Уверен, – но в голосе Тихомира слышалась тревога. Нехорошие предчувствия закрадывались в душу и смущали.

– Ну раз так, смотри. Что теперь скажешь? – настоятель хлопнул в ладоши, подавая знак. Дверь позади Тихомира скрипнула, он обернулся и увидел Екатерину.

Она изменилась, но он ее узнал. Все такая же статная, белолицая. Сразу видно, что тяжелого труда не знала. И одета нарядно, кичка атласная, шитая жемчугом, да серебром, пояс с пряжкой и сапожки сафьяновые из под юбки выглядывают. Хороша. Но в сердце Тихомира воспоминания и тоска по ней уже давно прошли. А малая тень, которая временами находила, уже не причиняла боли, только печаль, да и та уходила, стоило ему взглянуть на Настасью и деток, среди которых один был его кровный.

Тихомир вздохнул и опустил голову. Екатерина закрыла лицо руками и выбежала из горницы – все поняла.

– Что ж ты жену не обнял? Не рад, что с полона вернулась?

Тихомир посмотрел на настоятеля, махнул рукой и вышел вон.

Дома разговор получился еще тяжелее, чем встреча. Настасья рыдала и причитала, как по покойнику. Дети, хоть и выросли, жались к ней и тоже плакали – предчувствовали перемены.

Просидев до ночи, Тихомир к жене в спальню не пошел, не мог себя заставить. Глянул в окно и увидел, что в его доме светится лампадка – ее свет ни с чем не спутать – Екатерина там. Собрался и пошел посмотреть, как она, может и поговорить получиться, что она сама думает о дальнейшей жизни, откуда свалилась, как снег на голову.

Екатерина его ждала. Это он понял по накрытому столу, снедь принесла с собой, в монастыре дали, не иначе, понимали, что это важно.

Она повторила почти слово в слово то, что сказала на исповеди: как ее увезли в Крым, как продали и увезли во Флоренцию, как перепродали и снова вернули в Крым, везли сухопутной дорогой. Ватага запорожцев налетела и отбила ее и других, кто был с ней в одном обозе.

Первым делом спросили, изменила ли веру. Екатерина осталась христианкой, не поддалась на уговоры и угрозы – ее трогать не стали – навар со славянской рабыни важнее веры, так решили ее хозяева и пересчитывали барыши, вырученные за нее. Сменила несколько хозяев. Везде сильничали, но детей не было – она сама так сделала, знала средство, не хотела плодить рабов. За бесплодие постепенно цена снижалась, пока снова не вернули туда, откуда покупали.

Закончив рассказ, посмотрела на Тихомира:

– Я тебя не виню, за то, что с Настасьей сошелся. Но я же теперь тут. Возвращайся! Будем жить, как прежде.

– Как прежде? – Тихомир повысил голос, хотя все время старался сдерживаться, слушая рассказ. – А то, что 15 годов прошло и у нас с Настасьей сын растет! Я ей муж! И кормилец. А ты…

– А что я? Договаривай!

– А ты .. ты по рукам ходила, кто только тобой не тешился! Теперь я должен тебя принять такой?

– Хорошо, – Екатерина сказала это спокойно, но Тихомира это не обмануло, знал уже женскую натуру – что-то удумала. – Иди. Я тебя не держу.

Тихомир поклонился ей в пояс и пошел на выход. Постоял на крыльце, да решил подождать, что Екатерина делать будет. И понял, что не зря остался. Она взяла свой красивый пояс, сделала из него петлю, накинула себе на шею и давай другим концом прилаживать к крюку на потолке – они когда-то готовились стать счастливыми родителями и Тихомир специально попросил выковать хороший крюк для люльки. Едва успел заскочить и подхватить тело жены. Екатерина закашлялась, отбивалась от него, кричала, гнала прочь. Он остался с ней до утра. Утром сказал:

– Не дело ты задумала. Никто не виноват в том, что случилось с нами. Ты от веры не отреклась, а сейчас ради мужика хотела такое совершить. Потом меня бы винили. А я так считаю – побудь в монастыре, поживи там. Мысли придут в порядок. Я тоже подумаю, как мне быть. С Настасьей посоветуюсь.

Услышав про соперницу, Екатерина вскинулась:

– А ее убью, меньший грех будет?

–Ты умом тронулась? Не смей думать о таком. Идем, я тебя провожу.

И отвел Екатерину назад в монастырь.

Вернулся к Настасье, но уже чувствовал, что спокойной жизни наступил конец, хоть самому в петлю лезь!

В дверь снова постучали, тот же дьяк огласил устный наказ настоятеля. Настасья хотела выйти, но он ее остановил:

– Нет, тебя это тоже касается. Екатерина, Тихомирова жена, креста с себя не снимала, только силой. В душе верна была Богу и клятве, данной тебе, что она твоя жена. То, что сильничали, так не по ее воле и ее вины в том нет. По сему велено тебе, Тихомир, оставить Настасью и перейти к Екатерине. Прижитое дитя можешь забрать себе. А тебе, Настасья, велено отпустить Тихомира и не чинить препятствий. С дитем, нажитым вместе, решайте обоюдно и полюбовно, никто в это вмешиваться не будет. А хотите, отдайте его к нам, в монастырь, мы о нем позаботимся.

– А если я не соглашусь? – воскликнул Тихомир в сердцах.

Ответ был готов, предвидели:

– За то будешь отлучен от Бога.

Стать изгнанником при двух женах, детях, за которыми надо было смотреть, Тихомир не согласился. Но поставил условие.

– Хорошо, Настасью оставлю и вернусь к Екатерине. Но буду помогать детям, которые считают меня своим отцом.

– А не надорвешься, – усмехнулся дьяк.

– Я такой судьбы себе не просил, на все воля Божья – он обо мне и позаботится.

Так и стал жить на два дома, два двора, воспитывая детей и помогая Настасье. К Екатерине так и не притронулся, не смог себя пересилить, хоть убейся.

Екатерина пожаловалась настоятелю и он решил поговорить с Тихомиром, позвал к себе. Тихомир честно признался:

– Не могу, видит Бог, не могу, как представлю, сколько ее там и так и эдак, с души воротит. Не невольте, Христом Богом прошу. Живем и ладно.

Прошли годы. Тихомир все больше времени проводил на охоте, чтобы заработать на две семьи и зимой простудился. Слег. Екатерина, не умея его вылечить, пошла к Настасье… Так на руках у обеих и помер. Вместе голосили, вместе обмывали тело, оплакали, вместе похоронили.

Такая судьба…

P.S. Несколько случаев возвращения из рабства описаны в церковных книгах, хранимых в монастырях. Одна из невольниц вернулась в родную Коломну спустя 15 лет. Дома ее давно считали умершей и встретили холодно. Решением церкви мужа заставили вернуться к первой жене, а второй брак объявили незаконным.

После завоевания Крыма русской армией, рынок в Кафе (Феодосия) был распущен, и работорговцы переместились на Северный Кавказ, продолжил угонять в рабство славян, пока Российская империя окончательно не положила этому конец.

Традиция "избегания"

Участники этнографической экспедиции отворачивались, не зная куда деть глаза, чтобы не смотреть на стоявшую перед ними женщину – увидев их, она лихо задрала подол своей юбки и накрылась с головой. В результате этого изумленным взорам советских ученых открылась вся нижняя часть тела женщины. Самое пикантное заключалось в том, что на ней не было ничего, что можно было отнести к категории нижнего белья – совсем ничего. Грубые башмаки находились намного ниже того, что по идее следовало прятать, а не выставлять вот так вот напоказ.

Мужчина, с которым они беседовали перед тем, как в горницу вошла эта странная женщина, пояснил:

– Моя теща, Агафья. Обычай у нас такой – если при зяте и без платка, закрывайся, чем можешь. Вот она и заголилась, не нарочно – не знала, что тут посторонние, простите ее.

Так этнографы познакомились с довольно распространенным обычаем – «избегание» или «сокрытие». Причем, обряд этот должна была соблюдать не только теща, но и невеста – при появлении в поле зрения старших родственников жениха.

Видя удивленные лица, мужчина решил озадачить любопытных гостей еще больше:

– Босиком тоже нельзя – только в обуви. Если услышите, что молодая шепчет, а не говорит, не думайте, что больная – она «голос прячет».

Это у хантов. Но, как оказалось, похожие традиции были, (а может и есть до сих пор) не только у них.

Избегание много веков практиковалось у осетин и других народов Северного Кавказа, как часть свадебного этикета.

Невеста избегала называть родственников по именами: вместо свёкр – «Вот его отец», не муж, а «Вот он», не брат мужа, а «Мой деверь», не младший брат мужа, а «Их мальчик», не сестра мужа, а «Их девушка, их дочь».

Невестке надлежало быть беспрекословной женой и работницей – молчать, не смотреть в глаза, не смеяться, обращаться к старшим родственникам в крайнем случае. И так всю жизнь. Небольшое послабление могло наступить после первых родов.

«Никто не слышит ее голоса, никто не видит ее сидящей. Встает она раньше всех, везде подметет, уберет, всем прислуживает, ест наскоро и позже всех, ложится спать позже всех» – писал о молодой невесте осетинке К. Л. Хетагуров в этнографическом очерке «Особа».

Сейчас многое осталось в прошлом, но далеко не все. Более того, в некоторых регионах России возник спрос на возрождение старых традиций, в них видят спасение и возможность «образумить» современную молодежь, которая «совсем распустилась».

Хотя еще не так давно, в советское время, дебаты по поводу «избегания» велись на серьезном уровне. Проводились соцопросы, на основе которых давалась оценка и рекомендации в целях достижения «этнического нейтралитета».

Так в Северной Осетии в 1973-1974гг. «за соблюдение обычая в сельской местности высказалось 20,1 %, в городской среде 9,3%,за частичное соблюдение обычая избегания 7,3% в городе 10,9%, против соблюдения обычая избегания в сельской среде высказалось 75,3%, в городе 68, 1%. Возрастные группы опрошенных составляли от 20 лет до 60лет». (Комментарии к теме (ok.ru)).

Кто знает, может обычаи предков помогут восстановить доверие между поколениями, если светские законы последнего времени преуспели в расшатывании устоев общества, заменяя традиции на свободу самовыражения без ограничений и морали. Одно дело, когда молодой сидит в присутствии старшего члена семьи. И совсем другое, когда подросток поднимает руку или даже ногу на старика. Все об этом знают, а поделать ничего не могут. Может и правда, стоит присмотреться к обычаям пращуров и что-то вернуть, например, уважение к старшим и родственную поддержку.

Если у читателей есть сведения о том, какие из обычаев «вернулись» или не «уходили», было бы интересно узнать.

P.S. Что касается Агафьи, то судя по имени, она была крещеной в православие – была Акас, стала Агафья. Обычаи предков оказались весьма живучими даже в советское время. Такие случаи, как тот, о котором речь, считались тем, чем и были – недоразумением, о котором сообщила советский и российский ученый-этнограф Зоя Петровна Соколова. Рассказ написан по мотивам воспоминаний и относиться к нему следует с улыбкой, как и полагается в подобных случаях.

Традиция "избегания", надо полагать, в прошлом, а платок так и остался неотъемлемой частью женского гардероба.

Зубья в причинном месте

Камердинер царя Петра Первого в очередной раз получил от ворот поворот, когда попытался "пристроиться" к своей супружнице на предмет получения ласки, которые считал законным долгом для обоих. Свою часть приятного «договора» он был готов выполнить в любой момент, хоть в опочивальне, хоть под кустом – лишь бы попасть в момент. С ним то и получилась загвоздка – этот момент у его жены никак не наступал, а когда по срокам, наступал, у нее начинали болеть зубы.

– Я бы завсегда, но вот зуб разнылся, – плаксивым голосом известила жена в очередной раз, когда он запустил ей одну свою руку под юбки, а другой в рассупонивался сам, чтобы время не терять на разоблачения. Обе руки замерли.

– Что ж такое! Опять!? Что-то ты, матушка, раньше на зубы то свои не жаловалась?

– Не знаю, – ответила жена, переводя дух и оправляя нарушенный порядок в наряде. – Может сладкого много ем.

– Сладкого? – изумился муж. – Так не жрала бы! Ты вот что, имей ввиду, если и дальше будешь меня без моего сладкого оставлять, пожалуюсь царю.

– Ой, да будет тебе, – рассмеялась жена. – Разве ж о таком сраме с царем говорят? Засмеет он тебя.

– А вот и посмотрим, – не сдавался муж, понимая, что и эта угроза действия не возымела – супруга одарила его улыбкой и удалилась в свои покои. Посмотрев на запертую дверь, камердинер царя почувствовал себя глубоко уязвленным.

– Вот ведь зараза.

Не зная, что делать, задумался над словами несговорчивой жены.

– «А вдруг и правда засмеет, скажет – не мужик, раз не можешь жену завалить, да «отодрать» ее за все пропущенные разы… Вот зараза, знает нашего брата, что молчать буду и потешается надо мной».

Не имея никаких объяснений на счет истинной причины такого отношения к себе со стороны жены, камердинер ничего не мог с собой поделать – ходил печальный, с понурой головой. Царь Петр от роду внимательный ко всякого рода мелочам, не мог не заметить перемен в поведении своего слуги. Вызвал его на разговор.

– Ты случаем не захворал?

– Нет, – камердинер стал решительно отнекиваться, чтобы не стать объектом экспериментов царя во врачевании – сам не раз наблюдал за процессом вырывания зубов и цепенел от ужаса – «Врагу не пожелаешь…».

– Раз нет, тогда пей, – это было еще одно правило – если царь заподозрил собеседника в неискренности, заставлял пить, «пока язык не развяжется и правду не начнет говорить». Камердинер отнекиваться не стал – сам хотел выпить с горя и с готовностью вылил в себя полную чарку и посмотрел на вторую. Петр заметил, накрыл чарку рукой и приказал:

– Рассказывай все, как на духу. Потом вместе со мной выпьешь.

Камердинер уже к этому моменту захмелел. Все выложил: и про то, как супружница его «отшивала», как на зубы больные ссылалась и как отговаривала жаловаться царю, чтоб не быть посмешищем в его глазах.

– Хитра, бестия, – сказал Петр и посмотрел с жалостью на своего камердинера. С виду невзрачный, но преданный ему и это главное, за что человека надо поощрить, а значит – помочь в таком сложном деле, где баба дурит и верховодит. Не исключено, что и полюбовник имеется, – Петр вспомнил, как камердинерша Полубоярова лихо отплясывала на последней ассамблее.

Но нельзя было исключать и того, что у нее и правда зубы болят – тут уж не до любовных утех и в этом случае надо попенять мужу на его невнимание к здоровью жены. Петр решил быть справедливым и, следуя своему принципу «излечивать» тех, кто «занедужил непонятным" – прежде чем наказывать, выяснить причину. Если бесы одолевают, тут правило простое – «хвост-де кнута длиннее хвоста бесовского». А если и правда зубы, придется повозиться – он это умеет.

– Сиди здесь и жди, – сказал он камердинеру и, не откладывая в долгий ящик, отправился к его дому, отправив вперед себя посыльного:

– Убедись, что Полубоярова дома, удерживайте до моего приезда. Мне надобно кое-что взять. Скоро буду.

Заехали за сундучком, в котором Петр хранил медицинские инструменты, купленные за большие деньги у европейских лекарей, в том числе и щипцы для удаления зубов.

Камердинерша оказалась дома. Увидев царя, обомлела, сначала покраснела, а потом побелела – неужели муж осмелился?

– Что стоишь, как неживая? – спросил Петр с усмешкой. – Слышал зубами мучаешься?

– Нет, государь, здорова, слава Богу, жаловаться не на что, – пролепетала она, чуть не плача – недобрые предчувствия подсказывали, что надо поторопиться с уверениями. Но знать бы, что именно успел наябедничать муж – только про зубы или про остальное тоже?

– Врешь, – рявкнул на нее царь. – А белее полотна потому заделалась потому, что испугалась.

Жена Полубоярова упала царю в ноги и стала его умолять – пощадить:

– Простите меня, государь, от страха наговорила не того, что надобно!

– Так, говори, как есть, не чинись, – снова хмыкнул Петр Первый, довольный произведенным впечатлением – женщина изворачивалась и плутовала, лишь бы ее не наказали. – «Поняла, бесовка, что за мужа заступиться пришел, не ожидала».

Женщина приложила руку к щеке, сделала плаксивое лицо:

– Тут, государь, так уж ныл, спасу нет. Да вот нашла управу, знахарка посоветовала, прикладывала кусок сала всю ночь, боль и прошла.

– Совсем прошла? – царь был потрясен наглостью женщины, которая пошла на ложь, лишь бы скрыть истинную причину своего охлаждения к мужу – вместо того, чтобы слушаться его, сама на шею села и ни во что не ставила.

– Совсем!

– Дай-ка посмотрю. Раззявь рот, – приказал царь. Пришлось подчиниться. Камердинерша приоткрыла рот, в глазах выступили слезы.

– «Поздно спохватилась, матушка», – подумал про себя Петр и, не разбирая, ухватил щипцами первый попавшийся зуб. Женщина охнула и в следующую секунду с ужасом смотрела на руку царя, в которой он держал щипцы, а в них – зуб. Схватившись за рот, женщина залилась слезами.

Царь обтер щипцы, убрал в сундучок и произнес перед тем, как уйти:

– «Жена да боится своего мужа. Запомни».

Увидев камердинера, который успел заснуть на кушетке в ожидании царя и теперь смотрел на него во все глаза, просто сказал:

– Вылечил я твою жену. Ежели не глупа, смирится. А нет, так мы ее от "бесов" по-другому «лечить» будем. Пей.