Мир еще не полностью осознал смерть Сталина в марте 1953 года, а уже через несколько месяцев начал готовиться к коронации Елизаветы II. В июне 1953 года торжество состоялось. Каждая страна помимо официального поздравления хотела преподнести подарок. Разумеется, думали о том, что подарить. Традиционно королевские особы получали что-то дорогое – то, что можно было надеть на себя в знак особого расположения или чем можно было украсить королевские апартаменты или поместить в музей.

Кипр в то время все еще был английской колонией. Местные власти захотели отметиться на столь значимом мероприятии и озаботились тем, чтобы подарить царственной особе. Соперничать с другими дарителями в дороговизне они не могли. Подумали и решили, что своими силами создадут нечто прекрасное и подарят, как произведение искусства. Идея замечательная, но организаторы не учли важной особенности, которая в итоге омрачила не только сам праздник. Обида и разочарование, связанные с днем коронации Елизаветы II на Кипре помнят до сих пор и будут помнить, пока цел сам подарок.

Кипр славился искусством вышивки и кружевоплетения. Самыми лучшими считались мастерицы деревни Лефкара. Решили, что подарок должен отражать не только своеобразие Кипра через народный промысел, но и народную любовь.

Ответственную работу поручили шестерым самым талантливым и опытным мастерицам. Женщины были самого разного возраста. Каждая была знаменита своим мастерством и считалась уникальным мастером. Мастерицы создали подобающий эскиз скатерти, которая должна быть украшена надписью «Памятный подарок на коронацию Её Величества».

Подготовили необходимые материалы и принялись за работу. Священнодействие длилось достаточно долго, как того требовала технология изготовления такой вещи.

Когда скатерть наконец была готова, было ясно – создано произведение искусства, уникальное, единственное в своем роде, поскольку являлось плодом кропотливого ручного труда с соблюдением всех правил аутентичных технологий кружевоплетения и вышивания Лефкара.

Подарок упаковали и отправили королеве и стали ждать отклика. Скатерть получилась настолько великолепной, что ни у кого не было сомнения – молодая королева, женщина, не может не оценить такую роскошь, будет с удовольствием ею пользоваться и вспоминать про своих подданых с благодарностью и признательностью за их трогательную любовь к ней. Однако вместо благодарности был «вылит ушат холодной воды» – подарок вернули. Ответ был такой, что простые люди не могут Её Величеству ничего дарить – не положено!

Понятно, что протокол, понятно, что традиции. Но подарок был от всего сердца. Возможно следовало дипломатам проконсультироваться на этот счет и обставить все в соответствии с протоколом. А может быть это было сделано нарочно, чтобы «подставить» Её Величество, спровоцировать народное недовольство присутствием Великобритании на Кипре, от которого простым гражданам таких деревень пользы нет, а вот неуважение и презрение – сколько угодно. Или сама королева так отреагировала в ответ на результаты неофициально проведенного референдума по энозису, который прошел в 1950 году – в православных храмах опросили граждан Кипра и выяснили, что 95, 71% желают присоединения Кипра к Греции.

Высказывание мэра деревни, которая стала знаменита не только своими промыслами, но и этой историей с подарком, эту мысль подтверждает:

«История пишется не только правительством или политиками. Историю создают и простые граждане (…) вышивка Лефкары сама по себе является историей. На протяжении многих лет и по сей день она представляет нашу страну, благодаря кропотливой работе жительниц Лефкары, которым удалось сохранить это искусство».

Как бы там ни было, королева осталась без скатерти и с подпорченным имиджем, который омрачал ее жизнь, когда историю со скатертью нет-нет, да вспоминали. Еще бы – в 1955 году на Кипре разгорелась открытая вооруженная борьба с колониальными властями, которая в 1960 завершилась провозглашением независимости.

Эпилог

Та самая знаменитая Лефкарская скатерть стала одним из самых почитаемых экспонатов в музее. А сама вышивка «левкаритика» внесена в перечень нематериального культурного наследия ЮНЕСКО. Кипр получил независимость от Британской монархии. А в биографии королевы остался эпизод, когда вроде все по протоколу, а хуже некуда.

Драка за мужчину

Он великолепен! Его музыка и вдохновенная игра на фортепиано пленяют своей красотой, как его бездонные синие глаза.

–О, да, я заметил – стоит ему зайти в салон, дамы вскакивают, словно по ним проскочил электрический разряд, – сказочник Ганс Христиан Андерсен не считал преувеличением, говоря так о пианисте Ференце Листе. Тем более, что тот своим поведением давал массу поводов не только для восхищения, но и для сплетен, что не могло не будоражить воображение творческих натур. Вспомнив о чем-то, Андерсен улыбнулся и добавил, – Я бы сказал, они сходят от него с ума.

–Что вы имеете ввиду, – навострил уши собеседник, зная, что Андерсен так просто ничего не говорит – каждая фраза, как и предмет, который попадал в центр его внимания, заключали в себе глубокий смысл или подтекст, как сейчас.

–О, ничего такого, о чем бы не сплетничали во всех салонах, где мы в сами бываем! – Андерсен не спешил откровенничать, подогревая тем самым любопытство еще сильнее. Возможно, он сделал это нарочно.

–Если вы о том, как он порвал струны у двух роялей и потребовал прикатить ему третий?

–Нет, разве что вспомнить про перчатки, которые он потом бросил в зал и тем самым спровоцировал потасовку среди дам.

–Помню, помню! Я сам был свидетелем этой милой драки за обладание реликвией великого маэстро!

–Неужели? И что же? Бились до первой крови? – Андерсен улыбнулся, снова подумав о своем.

–До этого не дошло, обошлись сбитыми прическами и порванными рукавами от платьев, не говоря про воротнички. Красота наших дам не пострадала, к счастью. А некоторым счастливицам повезло больше остальных – они ушли с тем, что им досталось, когда они рвали его перчатки.

–Бесценный трофей, – Андерсен не удержался и захохотал в голос.

–Вы правы! Такая добыча!

– Боевой трофей!

Собеседники еще пару минут поупражнялись в острословии и замолчали.

–Ну, что ж, пожалуй добавлю красок в нарисованную вами картину, – произнес Андерсен с загадочным видом, – с одним условием – если вы что-то об этом слышали, прервите меня. Не хочу рассказывать то, о чем знают все. Вы удивили меня пикантными подробностями. Я хочу отплатить вам тем же. Не лишайте меня этой возможности, не заставляйте сочинять.

–Я весь внимание! О чем же вы хотели мне рассказать? О Листе много сплетничают. Услышать правдивую историю тем ценнее. Рассказ, полагаю, о нем? Источник останется в тайне?

–Несомненно. Итак, герой тот же – голубоглазый эльф, владеющий магией извлекать из рояля волшебные звуки и доводить до безумия женщин.

– Лист!

–Он самый.

–А дамы? Вы сказали во множественном числе.

–Да, дам две. Вы знаете обеих.

–Стойте! Одну назову я, если позволите. Графиня Мари Дагу!

–Верно. Она. Про вторую не гадайте. Она не склонна напоминать о себе в контексте этой истории.

–Вы меня заинтриговали.

–Вторую даму вы тоже хорошо знаете. Но я вас немного помучаю. Она известна под своим псевдонимом. Но и настоящее имя ее вам наверняка знакомо. Аврора.

–Аврора Дюдеван! Жорж Санд! Боже, неужели и она отметилась у порога этого храма искусства?

–Скорее принесла жертву на алтарь. Потому что причина конфликта, который вынудил ее отказаться от общения с графиней и с Листом, в любви!

–Признаться, это новость. А когда это было? Такое сохранить в тайне… в нашем обществе?

–Недавно. В том то и дело. Но, уверен, пройдет время и об этом будут говорить все, а еще больше, сочинять романы.

Андерсен взял небольшую паузу, давая понять, что вступление необходимое он сделал, теперь не мешать.

–Графия и мадам Санд, как известно, были дружны, до недавнего времени. Скажу вам больше Дагу подражала Санд, считая ее творчество эталонным. Обе дамы немало преуспели в роли похитительниц сердец, мужских и женских, это не секрет. Обе делились своими секретами и нередко можно было прочитать то у одной, то у другой в их литературных экспериментах, о людях, портреты которых были настолько искусно представлены, что догадаться было просто, кто это, несмотря на другие имена. Между ними царила дружба и солидарность до тех пор, пока однажды графиня не поделилась с госпожой Санд, что между ней и известным пианистом Листом все серьезно. В качестве доказательства графиня представила нечто, что произвело на Сан впечатление. Что это могло быть, могу лишь гадать. Возможно, посвящение или еще что-то написанное от руки. Что бы это не было, но Санд обуяла зависть. Вы знаете, как она заботится о том, чтобы у нее была репутация «плохой девчонки», хотя она уже давно не девчонка, а зрелая дама.

–Да и графиня…. Она, насколько мне не изменяет память, старше Листа и у нее двое детей! Замужняя дама! Какой пассаж, однако.

–Все это ерунда по сравнению с тем, что эти две почтенные дамы учинили из-за своих разногласий. Но, я забежал вперед, упустив важную деталь – Санд посмотрела на Листа другими глазами, как это часто бывает с пылкими натурами, которые увидели что-то у другого и поняли, что им это тоже нужно.

Любовная зависть, иными словами, толкает на ужасные безумства и предательство…

Взвесив свои шансы и графини, Санд решила, что может побороться за Листа и при первой же возможности начала проявлять по отношению к нему жгучий интерес. Она стала ходить на его концерты. В драчках за перчатки не участвовала – стояла и загадочно улыбалась, возбуждая интерес Листа, который конечно же видел, что она пренебрегала его дарами, брошенными толпе. Творец другого творца учует наверняка. Что и произошло. Однажды, бросив одну перчатку, вторую он протянул в сторону Санд. Та не шелохнулась. Тогда Лист подошел сам и вручил ей перчатку лично. Санд ее приняла, поднесла к губам и поцеловала, глядя ему в глаза, потом развернулась и пошла к выходу, положив перчатку на столик. Ее тут же смели те, кто находился поближе. Лист не сразу прошел к роялю – смотрел ей вслед, видимо, был обескуражен и заинтригован. Как говорили, в тот день он играл бесподобно – народ рыдал и неистовствовал больше обычного. Пошли сплетни.

День спустя ее подруга, графиня, прислала Санд письмо, спрашивает – не желает ли она вместе с ней посетить дом пианиста Листа. Санд, хоть и писательница, ничего не заподозрила, напротив, решила, что так будет даже интереснее и ответила согласием.

В назначенный час обе явились в дом к Листу. Он их встретил и по его виду было не понятно – рад или больше смущен.

–Мы все трое здесь не просто так. Вы согласны? – начала графиня, взяв бразды в свои руки. К крому обращалась конкретно, она не сказала и подчеркнула, что это не важно – вы, значит они оба – Санд и Лист.

–Дорогая Автора, – графиня назвала настоящее имя Санд, что было плохим началом – она, условно говоря, разрывала их доверительные отношения, в которых творческий псевдоним преобладал по значимости. – ты возжелала чужое, презрев законы дружбы и приличий.

Санд опустила глаза и улыбнулась.

– Знаю, что ты скажешь – пусть решит любовь. Так ведь? Но любовь слепа! И еще глупа. Особенно, когда она в самом начале и ее питает страсть, а не разум.

–Разум? Чей? – Санд усмехнулась, имея ввиду, что графиня сама влюблена и назвала глупой себя в том числе.

– Мой. Ты думаешь, я не понимаю, на что ты рассчитывала, затевая начиная плести свою сеть? Ты думала, что я старше тебя, а ты больше подходишь Ференцу?

–Вздор. Любовь выбирает равного не по возрасту, а по зову сердца.

– За красивыми словами ты хочешь спрятать свое коварство, Аврора. Мы же были подругами. Как тебе пришло в голову разбивать мое счастье? Мало было своего? Или тебя бросили? Я об этом не подумала, – Мари поняла, что ее колкость пришлась Авроре не по душе, возможно, она угадала. – Ладно, мы больше не подруги и мне не интересно, кто разбил тебе сердце. Но мое разбить тебе не дам.

–Что ты сделаешь? – воскликнула Санд с вызовом и откровенно посмотрела на Листа, будто хотела его поддержки. Лист сидел задумчивый, внимательно слушал свою Мари, отношения между ними, надо отдать должное, до вмешательства Санд, были очень нежными, хотя первая страсть уже ушла.

–Ничего такого, за что мне было бы потом стыдно. Знаешь, что это? Это – отдать любовь без борьбы! Не прощу себе. Потому у меня предложение.

Санд не ожидала такого поворота, с удивлением уставилась на Мари, а та уже спокойно прохаживалась по комнате, разминая руки, словно делала гимнастику для пальцев перед тем, как сесть писать.

–Предлагаю дуэль.

–Что? Ты обезумела, Мари? Какая между нами может быть дуэль? Может так разойдемся? Мирно? Зачем этот цирк, – Санд, похоже, была смущена.

–Ну, нет, если откажешься от дуэли, Лист мой! И я при всех тогда дам тебе пощечину, если увижу, что ты с ним заигрываешь. Боишься меня?

–Хорошо. Дуэль! На шпагах? Чулках? – Сан имела ввиду оружие», которым выясняли между собой дамы, засовывая в чулок камень и размахивая этим, как палицей – удары получались хлесткие и травмировали сильно, можно было и убить.

–Фи, какая пошлость, чулки, – Мари победоносно ухмылялась, предчувствуя свою победу. – Нет, дорогая Автора, не на чулках, а на ногтях! – и показала Санд свои заметно отросшие ногти, возможно, она готовилась к этой встрече, кто знает, ногти выглядели внушительно.

Санд стояла красная, как мак. Такого она точно не могла предвидеть. Как и Лист. Он попытался что-то сказать, но передумал и просто вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Через некоторое время из гостиной, где он оставил двух разъяренных женщин, донеслось шипение, вскрики, сопровождавшиеся грохотом падающей мебели и бьющихся ваз. Он хотел было войти, но остановился возле самой двери и стал прислушиваться. К грохоту и крикам добавились ругательства. Лист узнал о своих поклонницах много нового…

Минут через десять все стихло. Он не решился войти сразу, подождал, пока хлопнут входные двери. В окно убедился, что от дома отъехали две кареты и только после этого вошел. В комнате царил полнейший разгром. Но больше всего Листа волновало не это, а что по-вашему?

–Как что! Это же ясно! Кто победил?

–Именно. Об этом он узнал по буквам на зеркале. Там было написано – «Мари» и сердечко, пронзенное стрелой амура.

–Вот уж точно – в ней «двадцати футов лавы, покрытых шестью дюймами снега»…

Имелось ввиду выражение-сплетня, которую Мари Дагу распускала о себе сама, чтобы закрепить имидж непобедимой в любви потому, что в борьбе за любовь ей нет равных и она это доказала.

P.S.

Роман Мари Дагу и Листа продолжился, несмотря на то, что она призналась мужу, который был старше на 20 лет, в измене. Лист обожал свою графиню и однажды решил осчастливить ее – сделать предложение руки, поскольку сердце ей и так уже отдал. Но Мари отказала, причем, довольно жестко, указав на сословную разницу:

–Никогда графиня Дагу не станет просто мадам Лист.

Но это не стало причиной разлада, напротив, они произвели на свет троих детей и были по-своему счастливы до тех пор, пока Лист опять не влюбился. Графиня, наконец, его бросила. Вскоре и Лист со своей пассией расстался ради нового романа.

С возрастом его любовный пыл стал безграничным в прямом смысле – не видел границ приличий – Лист умудрился назначать свидания в домах своих именитых друзей-музыкантов, например, Шопена, чем шокировал того до крайности.

«К сожалению любвеобильность – это неизлечимая болезнь, поэтому мы просто должны любить его таким, каким он есть…» – это сказано о Ференце Листе его будущей но невенчанной жене – княгине Каролине Витгенштейн (русский Император и Папа римский не дали согласие на брак).

«Всем, что я сделал за двенадцать последних лет, я обязан Женщине… имя этой любимой мною Женщины – княгиня Каролина Витгенштейн" – признался Лист.

Еще вина!

Русские писатели, которые стали для нас литературными классиками, время от времени предпринимали путешествия по России, выезжали за границу и все для того, чтобы напитаться впечатлениями. Листая страницы такого путевого дневника Александра Островского «Поездка в Нижний Новгород. 1845 г.», попалось несколько эпизодов из которых получились мини-рассказы о том, как жили наши предки.

«Постоялый двор закрыт на "спецобслуживание»"

26 апреля выехали из Ростова в 4-ом часу. «…верст пять ехали по берегу озера… то горки, то низины, изобильные дичью. В Шопшу приехали в 8-м часу…»

Зашли на постоялый двор, рассчитывая на ночлег. Еще свежо было воспоминание о том, как их буквально выставил со двора «толстый мужик с огромной седой бородой, с глазами колдуна»:

– Ступайте, нет ничего.

– Как это, ничего? – удивились путешественники. – Это же постоялый двор! Вон и лошадей полна конюшня!

– Полна, да не про вашу честь, – буркнул «колдун», с нетерпением посматривая в сторону дома, откуда доносилось нестройное пение под гитару и возгласы:

–Еще вина! И остальных дочерей зови!

– А про чью же? – они уже поняли, что переночевать не удастся, но и уходить просто так не хотелось – стало любопытно – кто ж там так весело гуляет, ради кого им дали от ворот-поворот?

– Кому надо, тот и гуляет, – снова проворчал мужик и пошел грудью вперед, выталкивая незваных постояльцев за ворота.

– Позвольте, что это вы? Мы к вам не в гости просимся, а на постой! Вы смотритель!

Мужик сообразил, что может случиться скандал и решился на откровенный разговор.

– Не серчайте на меня, барин. Войдите в мое положение! У меня пятеро дочерей! Все на выданье. Одна надежда на заезжего офицерика. Вдруг который соблазнится, да увезет одну из них.

– Так ведь это же нехорошо!

– Кому как, – уклончиво ответил смотритель и махнул рукой – что объяснять тому, у кого одна забота – поесть, выпить, да выспаться.

Тут и выяснилось, что постоялый двор был закрыт, как бы сейчас сказали, на «спецобслуживание» – «гуляли офицеры с его дочерьми, которых пять…». Сразу вспомнился «Станционный смотритель». Попрощались с «колдуном» и уехали ночевать в чистом поле, чтобы не мешать свершиться судьбе, вдруг повезет хотя бы одной из них.

Несостоявшийся поцелуй.

И снова постоялый двор, на этот раз заселились успешно. И приятно. Потому как заботу о них смотритель поручил своей дочери. «Молоденькая, белокуренькая, черты тоненькие, а какой голосок. Да выговор-то наш – так и поет.»

Как увидели ее, сразу забыли про усталость. Начали знакомиться, да и пробалагурили часа два.

– «Какая ты миленькая, да какая же ты хорошенькая!»

Она: «Ну уж…, какая есть».

Я: «Да нам лучше-то и не надобно».

На это она только улыбнулась, да так мило, что другой даме недели в 4 перед зеркалом не выучиться так улыбаться.»

Приличия соблюдались. Но, как и положено в молодости, беседа велась с дальним прицелом, а вдруг! Мы ей комплимент, а она нам про пустяки:

– А вот нынче сено косили…А какая я мастерица – ткать могу не хуже маменьки. А что это вы, барин, так смотрите на меня, будто про любовь шепчете. Не хитрите, я папеньке скажу.

– Не надо папеньке, – насторожились постояльцы, не желая попасть в ситуацию, которую наблюдали не так давно на другом постоялом дворе. Вдруг и тут отец семейства озабочен проблемой пристройства дочери. Правда, они не «заезжие офицерики», а всего лишь нищие студенты, но на худой конец, кто знает…

– Не скажу, – успокоила озорная девчонка и завела другую песню, на этот раз про местных мужиков, у которых кулак с березовое полено и т.д.

–Нам про то не интересно, – зевнули демонстративно и попросились спать. Пока угощались тем, что им приготовили на скорую руку, посматривали, как их обустраивают и снова разволновались. Ночевать предстояло с девчонкой чуть ли не в одном углу, между ними тонкая перегородка, пальцем ткни – упадет в противоположную сторону и накроет сверху, вот смеху то будет. Но воображение рисовало не это. Переглянулись между собой и стали думать. Вдруг откуда ни возьмись залетают в избу два пацаненка и в тот же угол.

– Не бойтесь, это мои братишки.

Как быть? Отступиться или еще раз попытаться заманить девчонку на свою половину? Осенило, что идет пасхальная неделя. Тихонько поскреблись в перегородку.

– Вам чего, барин? – спросил строгий, но в то же время игривый голосок «коварной соблазнительницы».

– Мы тут вспомнили!

– Что же? – заинтересовалась девица и высунулась из-за перегородки.

Увидев ее так рядом, да еще полураздетую, юношам совсем стало невмоготу. Придав голосу убедительность хором проговорили:

– Так ведь не христосовались еще!

Девчонка оторопела, видимо не ожидала такого захода, но не растерялась:

– И правда.

– Ну так что? – надежда воодушевляла до приятных ощущений во всем теле.

Сначала было тихо, видимо думала, как ответить – обмен любезностями зашел слишком далеко.

– Похристосоваться можно, даже очень. Но завтра.

– Да почему!

– Раздета я уже.

Аргумент потряс. Пошли в атаку:

– Если не хочешь к нам, может мы к тебе..?

Так до утра и проспорили – она к нам или мы к ней – под утро всех сморил сон, а утром уехали, не попрощавшись. Ну ее…

Каждой девице по "предмету".

Посетили Торжок. Интересный городок, все в нем особенное и не так, как в других местах. Особенно произвело впечатление обилие юных дев на улицах.

«Девушки пользуются совершенной свободой; вечером на городском бульваре и по улицам гуляют одни или в сопровождении молодых людей, сидят с ними на лавочках у ворот, и не редкость встретить пару, которая сидит, обнявшись и ведет сладкие разговоры, не глядя ни на кого.»

Парней кавалерами не называют. Они – «предметы». Желательно, чтобы у каждой девицы на выданье был свой «предмет». «Этот предмет впоследствии времени делается большею частью мужем девушки.»

Уникален Торжок еще и тем, что в нем существует обычай, который чаще всего приписывается горцам – похищение невест.

«Считается особым молодечеством увезти невесту потихоньку, хотя это делается почти всегда с согласия родителей. Молодые на другой день являются с повинной к разгневанным будто бы родителям, и тут уж начинается пир горой. Такой способ добывать себе жен не только не считается предосудительным, но, напротив, пользуется почетом.»

Не иметь предмета для девушки – самое большое несчастье, которое не сулит ничего хорошего, кроме перспективы остаться в девках. А там уже будешь радоваться и «старцу и заезжему молодцу». Так что на похищение, как правило, соглашаются. Никакого осуждения со стороны общественности не будет. Наоборот, скажут:

– «Значит, уж очень любит, коли увез потихоньку.

Нарядный вид девушек радовал глаз. «…шубка или сарафан, кисейные рукава и душегрея, у которой одна пола вышита золотом». Вид замужних женщин не вызывал уже ничего, кроме сочувствия: «Когда они выходят из дому по какой-нибудь надобности, то закутываются с головы до ног, а голову покрывают, сверх обыкновенной повязки, большим платком, который завязывают кругом шеи. Богатые кокошники становятся редки…»

Барабан

На лихой тройке примчались во Ржев. Дорога была приятная, ничуть не устали, оставили вещи на постоялом дворе и пошли гулять по городу. Зашли в трактир пообедать. Взяли еды и расположились на улице в тени дерева, жарко. От нечего делать наблюдали на людьми. Немного поодаль играли в мячик дети, бегали в клубах пыли, мальчишки и девчонки.

Вдруг с той стороны раздался крик, ругань, плачь. Заинтересовались, что там. Оказалось, что к играющим детям присоединился полковничий сынок, малец, лет 6. Наряжен в солдатский мундирчик, сшитый по фигуре. На шее барабан. Встал рядом с играющими и начал колотить в него, что есть дури. Дети что-то ему сказали, а он в ответ еще громче, а потом и вовсе стал гоняться за ними, выбирал самых маленьких, нагонял и палками своими дубасил по головам. Взрослые смотрели, но не вмешивались – полковничий сынок, нажалуется – родителям его «обидчиков» еще отвечать придется. Свидетелей не найти.

Путешественники быстро покончили с обедом и ушли – быть свидетелями в таком деле и они не горели желанием и помнили первое правило путешествующего – ни во что не ввязывайся – самого "отбарабанят", мало не покажется.

***

По мотивам Дневников Александра Николаевича Островского.

Дневники Александра Островского 1845 – 1885 гг. (kostromka.ru)