В поисках минимализма. Стремление к меньшему в живописи, архитектуре и музыке

Эти четыре аспекта минимализма могут научить нас совершенно неожиданным вещам. Каждая из четырех глав состоит из восьми небольших разделов, посвященных конкретным людям, идеям или произведениям искусства, картинам, симфониям, зданиям, книгам. Я вижу структуру этой книги как решетку или как пространство, по которому можно бродить. Во время работы над изданием я экспериментировал с сенсорной депривацией, ездил в техасскую пустыню посмотреть на «промышленные» дома Дональда Джадда, погружался в пучину скуки в Музее Гуггенхайма и посещал сады камней в Киото. Все эти истории связывает не только их содержание, но и пробелы между ними – различие в практике или мышлении, которые можно найти в каждом объекте, художнике или мыслителе. Выбирайте те, от которых вспыхивают «искры радости».

I-3

Джошуа Беккер, минималистский блогер, проповедник, автор вышедшей в 2016 году книги «Меньше значит больше: Минимализм как путь к осознанной и счастливой жизни»^[2] считает самым первым минималистом Иисуса Христа. Когда тот призвал богача: «Пойди и продай все, что имеешь, раздай бедным», то, по мнению Беккера, здесь речь шла не о самопожертвовании. Иисус имел в виду, что богач будет счастливее, когда откажется от своей собственности. Раздав все, он окажется в прямом выигрыше – так выглядит Евангелие от минималистов.

Но вообще-то следы минимализма прослеживаются еще в дохристианскую эпоху. Современный минимализм часто упоминают в связи с древнегреческой философией стоицизма. Основателем этого направления был человек, которого тоже в какой-то мере можно назвать минималистом, – богатый афинский торговец по имени Зенон из Китиона, решивший в III веке до нашей эры отказаться от мирских богатств ради изучения философии. (Он общался со своими учениками в портике – крытой галерее с колоннами, по-гречески он называется «стоя» – отсюда название его школы.) Зенон говорил о необходимости «жить в согласии с потоком жизни», не обращая внимания на мирские заботы и превратности судьбы. У миллениалов тоже есть своя стоическая заповедь: «Lol, все это не важно».

Большая часть произведений Зенона до нас не дошла, но мы имеем представление о стоицизме благодаря трудам более поздних философов. В 46 году до нашей эры Цицерон рассматривал недостатки материализма в своих «Парадоксах стоиков»^[3]. Даже у тех, кто владеет роскошными домами, у кого богатство и власть, «жажда обладания никогда не утоляется, и люди мучаются не только страстью к приумножению того, чем они владеют, но и страхом потерять это». Истинную власть человек приобретает, преодолев эту жажду. Человек, претендующий на то, чтобы повелевать другими, «пусть обуздает сначала страсть, забудет о наслаждениях, сдержит гневливость, обуздает корыстолюбие, отбросит остальные слабости духа, а уж тогда начинает повелевать другим, когда сам перестанет повиноваться недостойнейшим владыкам, позору и гнусности».

Но не подумайте, что Цицерон от всего отказался. Он признавал, что «и сам в какой-то мере, пожалуй, не свободен от заблуждений нашего века».

Наверное, руководители возникшей в 2019 году лоббистской фирмы, представляющей интересы предпринимателей Кремниевой долины, думали именно об этом, когда выбрали для нее название «Институт Цицерона».

Стоицизм очень популярен в интернете. Там появилось множество подкастов, блогов и форумов, где делаются попытки приспособить стоическую практику к современным проблемам и получить с ее помощью ответы на вопросы типа «Что следует делать, если тот, в кого вы влюблены, не отвечает на вашу эсэмэску?». На стоическом форуме Reddit около 120 000 участников, и здесь обсуждается, что из себя представляет настоящий современный стоицизм. Люди выясняют, как не позволить интернету сделать себя несчастным, рассматривают стоические доводы в защиту мастурбации как благоприятного для здоровья способа удовлетворения человеческих потребностей и выносят решение о том, что татуировки – дело хорошее, если вы набиваете их для себя, а не ради всеобщего одобрения. «Можно ли назвать Киану Ривза стоиком?» – спрашивает кто-то. (Стоик Киану, очевидно, остался бы внутри Матрицы и этим удовлетворился.)

Стоик смиряется с тем, что у общества есть изъяны и не самые правильные устремления – если, конечно, ему удается сохранить себя и не замараться. В жизни следует придерживаться «золотой середины» между поведением мудреца и обычного человека, написал философ Сенека, покончивший с собой в 65 году по приказанию императора Нерона. У стоической философии нет доктрины. Это процесс активного формирования суждений и самопознания: в каждый конкретный момент человек должен выбирать стоический путь. Невозможно просто в одно мгновение обратиться в эту веру. Сенека призывал не путать внешне строгий образ жизни с преданностью идеалам воздержания: «Не надо считать отсутствие золота и серебра свидетельством умеренности»^[4]. Наличие серебра и золота тоже ни о чем не говорит. Сенека, который долгое время был воспитателем и советником Нерона, владел огромным богатством. «К чему столь пышное убранство в доме? И почему здесь пьют вино, которое старше тебя по возрасту? Зачем сажать деревья, которые не дают ничего, кроме тени?»^[5] – упрекал он себя в лицемерии. Ответ был прост: он действовал так, насколько ему хватало сил с учетом жизненных обстоятельств и человеческих слабостей. «Философия требует умеренности – не пытки»^[6].

Простая жизнь к тому же не означала отсутствия наслаждений. Во II веке император Марк Аврелий сформулировал идеальный манифест минималистского гедонизма в своих «Размышлениях» – дневнике, который он вел всю жизнь, заполняя его стоическими афоризмами: «Все сколько-нибудь прекрасное прекрасно само по себе и в себе завершено»^[7].

Сенека, несмотря на некоторое материалистическое лицемерие, приглянулся ранним христианам, которые после смерти философа объявили его своим. Он, правда, никогда не стал бы действовать так же радикально, как появившиеся в следующие века святые. Для святого Франциска Ассизского, создавшего в XIII веке монашеский орден францисканцев, излишней бедности быть не могло. Франциск заставлял своих последователей приносить обет бедности и ходить в грубых серых одеяниях. Автор его жития Фома Челанский вспоминал, что Франциск «презирал тех членов ордена, которые надевали на себя три слоя одежды или же без необходимости носили мягкую одежду». Самоотречение было для него почти божественным качеством, а материализм – сатанинским явлением в прямом смысле слова. В уставе ордена он написал: «Нам следует использовать деньги и уважать их не больше, чем камни. Ведь дьявол стремится ослепить тех, кто жаждет или ценит деньги больше, чем камни».

Франциск превратил самопожертвование в вид искусства. Он с маниакальным упрямством отдавал свою одежду бедным и ходил обнаженным. В одном монастыре по случаю его приезда построили специальную келью, но, видимо, Франциску она показалась слишком уютной: он попросил измазать ее грязью и забросать листвой. Только после этого монах согласился там спать – теперь можно было с удобством ощущать все возможные неудобства. Вместо подушки Франциск использовал камни и поленья. Его последователям приходилось морить себя голодом, чтобы доказать свое благочестие. Дело доходило до того, что Франциск вынужден был есть с ними, чтобы они не умерли от голода. По словам Франциска Ассизского, человек, стремящийся к материальному благополучию, уже лишен божьей благодати: «Если душа не испытывает восторга, то что остается, кроме как искать восторгов для плоти?»

В Соединенных Штатах есть собственный светский святой, проповедовавший аскетизм, – Генри Дэвид Торо, который прославился тем, что с 1845 по 1847 год жил в лесу, стремясь обрести радость простоты. Точнее, он поселился на участке земли, принадлежавшем его другу Ральфу Уолдо Эмерсону, рядом с небольшим прудом Уолден, куда можно было за вечер дойти от центра его родного города Конкорд, штат Массачусетс. И как только у него возникало желание вернуться домой, он легко мог сделать это и наконец поесть то, что приготовила его мама. Это похоже не столько на бегство от общества, сколько на детскую попытку смыться из дома, которая заканчивается на ближайшем углу.

Торо построил для себя сельскую хижину, потому что, как он написал в книге «Уолден, или Жизнь в лесу»^[8], «хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до ее сердцевины, хотел жить со спартанской простотой, изгнав из жизни все, что не является настоящей жизнью».

Здесь тоже в чистом остатке получается жизнь, а вовсе не выброшенные излишки. Только так можно было обрести истину: «Большая часть роскоши и многое из так называемого комфорта не только не нужны, но положительно мешают прогрессу человечества».

Генри Дэвид Торо доказывал, что его эксперимент может повторить любой человек, хотя далеко не всем повезло стать выпускником Гарварда и писателем, который способен превращать свои сельскохозяйственные увлечения в приносящие доход тексты. Кэтрин Шульц в своей дерзкой статье в журнале The New Yorker попыталась низвергнуть Торо с пьедестала, назвав его «нарциссистом, фанатиком самоконтроля, абсолютно убежденным в том, что для понимания мира и своего процветания ему не нужен никто, кроме него самого».

Торо подтвердил еще одно часто встречающееся заблуждение: веры в то, что просветленная простота уже была обретена в далеких от него экзотических местах и эпохах. Он писал: «Что касается роскоши и комфорта, то мудрецы всегда жили проще и скуднее, чем бедняки. Никто не был так беден земными благами и так богат духовно, как древние философы Китая, Индии, Персии и Греции».

Бог с ним, с винным погребом Сенеки. Куда важнее, что большинство любезных Торо «древних философов», скорее всего, использовали труд слуг или рабов – то, что в современной жизни казалось Генри отвратительным. И все-таки у него оставалось ощущение, что по-настоящему строгий образ жизни должен внедряться откуда-то извне.

Все эти минималистские философские учения объединяет стратегия уклонения. Она особенно проявляется в моменты, когда общество находится в состоянии хаоса или приближается к катастрофе. Это механизм приспособления к ситуации, который срабатывает, когда люди хотят исправить или улучшить статус-кво вместо того, чтобы полностью изменить его. Он ориентирован на выживание. В трудных ситуациях минималист прежде всего холит и лелеет свое «я»: вспомните, как Сонриза Андерсен наводила порядок в своей комнате.

Но воздержание связано с определенным парадоксом. Минималист в конечном счете – прагматик, вынужденный примирять свое стремление к лучшему, чистому миру с тем ограниченным пространством, которое он контролирует в мире реальном. Очень часто этот процесс протекает внутри человека, а не вовне его: ваша спальня будет чище, но мир останется плохим.

У Торо было много достижений. Он популяризировал аболиционизм, вегетарианство и защиту окружающей среды. Он придумал маленький домик, который теперь встречается во множестве реалити-шоу. Его хижина на берегу Уолдена была размером примерно 3×4,5 м. Но однажды он увидел еще меньший по размеру старенький вагончик у железнодорожного полотна и решил, что его можно превратить в дом, пробив отверстия для воздуха: «Сколько людей укорачивают себе жизнь, чтобы платить за больший и более роскошный ящик, а ведь они не замерзли бы и в таком», – написал Торо.

Таким образом, минимализм превращается в последнее убежище. Когда мы неспособны держать под контролем свою материальную безопасность или жизненный путь, то нам остается лишь снизить ожидания до того уровня, которого будет проще достичь. Например, поселиться в вагоне или в фургоне.

I-4

Американцы особенно легко поддаются обаянию минимализма. Наше стремление к самоопределению и возможности начать все сначала заставляет поверить: стоит просто подмести полы – и мы волшебным образом превратимся в совершенно новых людей, не отягощенных воспоминаниями о прошлом. Может быть, все это началось с демонстративного уничтожения груза английского чая во время Бостонского чаепития или связано с ошибочным мнением о том, что наша страна до прибытия пилигримов из Англии и движения пионеров на Запад оставалась пустым пространством. Нам нравится думать, будто мы можем без многого обойтись и доказать: мы не такие уж слабаки и не связаны с прошлым. Именно поэтому мы еще до появления Мари Кондо прошли через несколько общенациональных очистительных кампаний.

В 1920-е годы американский философ Ричард Грегг поехал в Индию, чтобы поучиться у Махатмы Ганди, который как раз сформулировал философию сатьяграха – теорию ненасильственного сопротивления, позже вдохновившую Мартина Лютера Кинга. Этот опыт сильно повлиял на Грегга. В 1933 году он написал эссе под названием «Ценность добровольной простоты». В нем автор возмущался тем «огромным количеством бумаги и чернил, которое используется для рекламы», и критиковал зависимость индустриальных стран от растущего спроса на материальные блага, который можно удовлетворить только путем внедрения инноваций в массовое производство. «Мы полагаем, что машины и технологии обеспечат нам больше свободного времени, но в действительности они делают нашу жизнь более захламленной и торопливой, – писал он. – Пора остановить бесконечное внедрение новых технологий!» Грегг критиковал прежде всего распространение автомобилей Генри Форда и телефонов, но можно вспомнить, что жадность трейдеров, игравших на разраставшемся рынке акций, стала также одной из причин Великой депрессии.

«Добровольная простота» Грегга – это реакция на торопливую жизнь. Суть идеи такова: «Целенаправленность, искренность и честность. Отказ от внешнего хлама, от множества вещей, не имеющих отношения к смыслу жизни». Добровольная простота подчеркивала ценность «духовных благ» в противовес благам материальным: имелись в виду, например, наслаждение искусством, дружба и любовь. Грегг полагал, что раз мы уже достигли материального изобилия, то не следует гнаться за все новыми и новыми приобретениями. Богатство приводит к обладанию огромным количеством вещей и порождает нервное напряжение, потому что нам приходится каждый день принимать множество различных решений. (Джордж Карлин высмеял эту проблему в своем стендапе 1986 года: «В чем смысл жизни? Разве он не заключается в попытках найти место для всех своих вещей?») Тот, кто вместо этого выбирает простоту, получает что-то вроде «психологической гигиены».

Грегг считал это новой эстетической системой, напоминавшей тенденции, характерные для европейской архитектуры того времени. Еще он писал о поразившей его японской гостинице. Гармония в оформлении интерьеров там достигалась с помощью мягких цветов и материалов: это радикально отличалось от принятого на Западе излишка мебели и украшений в помещениях. Из этого опыта Ричард извлек такой урок: «В сложности может заключаться красота, но сложность не является сутью красоты». Грегг, как и Торо за 100 лет до него, утверждал: простоту, идею которой он пропагандировал, можно найти за пределами западного мира. Индийские брахманы уже жили просветленной и строгой жизнью, по тому же пути шли и «правители Китая» (можно себе представить, как эти слова удивили бы китайских крестьян).

Кроме того, по мнению Грегга, с помощью простоты можно было решить проблему бедности. Ведь если привилегированные классы начнут жить среди меньшего разнообразия, то бедняков перестанет мучить собственная «вынужденная простота», а значит, они уже не будут считать себя неполноценными. Перед нами поверхностное решение глубокой и сложной структурной проблемы. Оно не способно облегчить доступ бедных людей к медицинским услугам и не может обеспечить защиту всех граждан законом. И все-таки сегодня мы слышим все те же слова: если бы бедняки больше зарабатывали, а тратили меньше, то они не были бы такими бедными.

Эссе Грегга на многих произвело сильное впечатление, но по-настоящему популярным оно стало не сразу. Через 40 лет после его публикации, в 1977 году, тренд-аналитик и публичный интеллектуал Дуэйн Элгин, которого сегодня назвали бы футуристом, возродил концепцию добровольной простоты Грегга в одноименном отчете, написанном вместе с Арнольдом Митчеллом. Позже он превратил этот отчет в бестселлер под названием: «Добровольная простота: Как достичь образа жизни, который внешне был бы прост, а внутренне – богат» (Voluntary Simplicity: Toward A Way Of Life That Is Outwardly Simple, Inwardly Rich). В 1970-е это воспринималось как сегодняшние произведения Мари Кондо. Газета The Wall Street Journal назвала книгу Элгина библией движения к простоте. Она неоднократно переиздавалась, последний раз – в 2010 году.

Элгин сотрудничал с правительственной комиссией, прогнозировавшей рост населения до 2000 года, а затем работал в Исследовательском институте Стэнфорда. В течение многих лет он видел, как в Америке становится модным «возвращение к простой жизни», а СМИ превращают эту моду в новый архетип. Уехать в деревню, печь там хлеб, создавать кооперативы – вот составляющие новой социальной философии, которая смешалась с техноутопизмом сборника Whole Earth Catalog Стюарта Брэнда 1968 года издания.

Элгин придумал для добровольной простоты Грегга символ VS. Он больше напоминает название новейшего девайса, чем идею, которой уже много веков. Элгиновская версия VS порождена чувством отчуждения: экономические и политические структуры разрослись до колоссальных размеров – так, что у людей возникло желание отделиться от них. Элгин связал такое отношение с национализмом, который казался ему позитивным явлением. По его словам, желание простоты «напоминает упрямое чувство независимости, из которого родилась Американская революция». Избавляться от вещей не просто хорошо, это патриотично.

«Жизненно важная потребность» в упрощении, зафиксированная Элгином, обострялась из-за ставшего в то время привычным всемирного хаоса. Он выражался в постоянном страхе из-за нехватки энергии, в угрозе терроризма и опасениях, что еще до того, как будут исчерпаны все ресурсы, «мы отравимся смертельными веществами, которые загрязняют окружающую среду», а также из-за «разрастающихся социальных проблем и бесцельности существования». Элгин, безусловно, слишком жестко критиковал «возрастающий спрос в малоразвитых странах», однако с тех пор прошли десятилетия, а нас по-прежнему волнуют обозначенные им проблемы.

Идея VS нашла отклик у Чака Бертона, которому на момент написания этой книги было уже за 60. Он вырос в Сан-Франциско в среде, которую сам Чак в разговоре со мной назвал высшими слоями среднего класса. Бертон избежал призыва в армию, так как поступил в колледж, где пристрастился к ЛСД. А в 1971 году он собрал рюкзак и совершил пешее путешествие по Европе, прибегая к каучсерфингу, задолго до появления соответствующих приложений на айфоне.

Вернувшись на родину, Бертон сменил много временных работ и жил в общежитии. Тогда-то он и прочитал книгу Элгина и «подумал, что там все правильно». Бертон женился на девушке, которая тоже любила путешествия и хотела отказаться от лишних вещей. Когда у них родилась дочь, супруги решили где-то обосноваться, купили машину и дом площадью почти 260 кв. м в маленьком городке в Орегоне. (По словам Бертона, его дочь, вопреки своему воспитанию или как раз из-за него, выросла «неисправимой материалисткой».) Бертон по-прежнему следует принципам VS, путешествует по четыре месяца в году и больше всего в жизни ценит чтение, пешие походы и общение с внуками. «Большие дома и большие машины – это просто черные дыры, – говорит он, – почти все, что я люблю, достается мне бесплатно».

Элгин предсказывал, что к 2000 году в мире может быть до 90 миллионов приверженцев VS – по сравнению с 10 миллионами, которые он насчитал в 1977-м. Само название уже забыто, но современный популярный минимализм впитал его идеи. Элгин даже предвидел, как минимализм увеличит значение индивидуальных пристрастий: «Материальная простота, скорее всего, будет проявляться в менее аскетичных и более эстетичных способах потребления», – писал он. Другими словами, это будет не спартанский, а стилизованный образ жизни.

Элгин предсказал существующий сегодня в социальных сетях интерес к тщательно организованной аутентичности – сегодня мы чаще всего видим это в Instagram: «…Каждый человек будет решать, насколько его или ее уровень и механизмы потребления благородно и гармонично вписываются в практическое искусство повседневного существования». Если человек не может определять свою идентичность с помощью того количества вещей, которые он потребляет, то возрастает его зависимость от образа потребления и от правильного выбора того или иного предмета. Это особая разновидность нарциссизма, связанная с копанием в деталях.

Похоже, что после экономических кризисов интерес к минимализму усиливается. Во всяком случае в 2010-м было именно так. Идеи Грегга соответствуют эпохе Великой депрессии. Теории Элгина вписываются в контекст 1970-х годов, когда произошел спад социальной активности конца 1960-х: психоделика ничего не изменила, старый общественный порядок укрепился, а война во Вьетнаме завершилась непонятным миром, оставив после себя тысячи ветеранов, искалеченных физически и духовно. В 1990-е годы вновь возникла мода на простоту, благодаря чему появились новые книги, например «Путеводитель по простой жизни» (The Simple Living Guide) Джанет Лурс, вышедший в 1997 году. По мнению The New York Times, кризис и сокращение штатов в корпорациях были одними из мотивов, которые заставляли людей «покупать и зарабатывать меньше».

По сути дела, Грегг и Элгин критиковали то, с чем до сих пор борются минималистские блогеры, хотя никто из них не называет врага по имени. Они критиковали сам капитализм. Консюмеризм вызывает определенное отчуждение в марксистском смысле слова. Когда работники оторваны от плодов своего труда и их вознаграждение сводится только к почасовой оплате, они не получают удовлетворения от работы или от времени, которое остается у них на семейную жизнь. Тогда они начинают воспринимать накопление капитала как единственно возможную форму самореализации. Мы работаем только для того, чтобы накапливать вещи, а в результате вещи порабощают нас и все больше отчуждают от того, что не является товаром, например от радостного ощущения общности. Труд «оказывается не удовлетворением потребности, а только способом удовлетворения внешних по отношению к нам потребностей», написал Карл Маркс в 1844 году. «Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь – тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности», – считал он.

Так материальные вещи становятся врагами счастья. И это происходит не потому, что они загромождают квартиру.