Тони

– Я́ тебе говорю. Играл. Я встала, как не вставала уже давно. Я встала, а не сползла.

Он посмотрел на маму и кивнул. Они оба обернулись к Тони. Енот откапывал что-то в снегу сбоку у тротуара.

– Тони, фу, ну сейчас лапки испачкаешь! Тут же собаки ходят! – мама всплеснула руками.

Тони оторвался от своих раскопок, вытер лапки о бока и со счастливой улыбкой в голубых глазах подошел к ним.

– Пойдем лучше на трамвае покатаемся!

– Мам?

– Да мы одну остановку только.

Глядя, как загорелись глаза у Тони, он покачал головой и достал из кармана поводок.

– А ты его хоть раз на поводке водил? – с сомнением спросила мама.

– Нет. Еще не доводилось. Но он же понимает все. Объясним. Тони, – обратился он к не помнящему себя от счастья еноту. – Тони, это – поводок. Тот самый, что мы с тобой ходили покупать в зоомагазин. Помнишь? – Енот кивнул. – Для того, чтобы ты мог войти в трамвай, я должен тебе его надеть. Он пристегивается к твоему ошейнику. Ты не против?

Переводя восторженный взгляд с одного на вторую, Тони лапками ощупывал свой ошейник, нащупал колечко и подошел поближе.

– Ну вот. А ты волновалась, – он пристегнул поводок, и они направились к трамвайной остановке.

В ожидании трамвая Тони не сиделось и не стоялось. Он принимался ходить вокруг них, опутывая их поводком. Он переминался и топтался. Он приподнимался на задних лапах, вглядываясь в улицу поверх путей. Наконец, в сумерках показался яркий трамвай. Тони замер с круглыми глазами. Когда трамвай остановился напротив них, и дверь открылась, енот осторожно подошел и посмотрел внутрь, водя носом. Он подхватил енота на руки, и они с мамой вошли в трамвай.

– Он бы не стал долго ждать, – объяснил он еноту.

Тони вертел головой, принюхивался и не собирался спорить, хоть сидеть на руках ему было и непривычно. Зато он видел все с высоты.

На следующей остановке они вышли.

– Мне показалось, или кондукторша как-то не одобрила? – поделилась сомнением мама, когда они шли обратно.

– По-моему, она была не в восторге, – подтвердил он. – Народу было мало, вот она и промолчала.

Мама кивнула. Енот шел за ними, уже без поводка и своим ходом. Следующий трамвай, встретившийся им по пути, он провожал глазами уже со знанием дела.

– Тебе понравилось, Тони? – обратилась к еноту мама.

Тот подумал пару мгновений и кивнул.

– Прокатимся еще? – енот медлил с ответом. – Ну, не сегодня, конечно.

Тогда енот с готовностью кивнул.

– Это чтобы тебя не обидеть, – усмехнулся он.

– Вот я Лелечке расскажу! – предвкушая ошеломляющий триумф, пропела мама. – Она умрет!

– Может, тогда не стоит? – хмыкнул он. – А то на кого же игуана останется?

– А он уже полощет? – вдруг сменила тему мама.

– Даже не начинал.

– Скажи, пожалуйста, – задумчиво проговорила мама.

Когда вечером они с енотом пили чай, он вдруг спросил:

– Тони, а с фикусом что?

Енот невинными глазами глянул на цветок и пожал плечами. А он встал и, перегнувшись через стол, присмотрелся получше. Фикус ожил. Его сухие еще несколько дней назад ветки тут и там покрывали вскрывшиеся салатовой мелочью почки. Он сел на место.

– Это от твоих закаливаний что ли? – спросил он риторически. – Я думал, будет ровно наоборот. Или это… мелодия?

Енот разглядывал панораму из окна, не спеша тянул вечерний травяной чай с молоком через соломинку и не отвечал. Он тоже перевел взгляд в окно.

Ложась спать, уже выключив свет, он вдруг спросил:

– Тони, ты в одно и то же время встаешь?

Енот помотал головой из стороны в сторону, это было видно по блестящим глазам. Значит, как придется. Не проспать бы.

– Спокойной ночи.

Он не проспал. Он проснулся как раз, когда Тони выходил из-под стола. Для начала енот направился в туалет. Он приготовился, однако, стука не последовало. Ловить он, что ли, научился эту крышку? Тони прошлепал вперевалочку в кухню. Он накинул на плечи плед и вышел за ним.

Тони уже открывал окно. Действительно, если не считать енота, а брать только массовку, то основной морозный удар получал именно фикус. И тем не менее, снова изумился он. Тони сидел на подоконнике и нюхал ночной город.

Ему чудилось, что ночь уже тоже узнает енота и здоровается. Прелюдия у них при встрече была обоюдная. Енот впускал ночь в дом, ночь слушала его мелодию, затихая и окутывая его со всех сторон. Красиво. Он запахнулся плотнее.

Поприветствовав поздний ноябрь, Тони взял соломинку. Пошипел снова для начала. И, в абсолютной почти тишине, начал. Он покачал головой. Невероятно. Мелодия узнавалась сразу, с первых звуков, но, несмотря на это, каждый раз как будто была новая. Словно это было продолжение. Все время продолжение. Звуки были мягкими, бархатистыми. Даже самые высокие из них. Порой мелодия забиралась высоко-высоко, обрываясь там, где-то за снежными тучами. Она искала снег, она звала его. Снова и снова. С чего он это взял? Он поежился. Это было очевидно. И невероятно. Последний раз мелодия кликнула снег и затихла. В голове повисла тишина. Тони сидел неподвижно, глядя куда-то вверх. И вдруг пошел снег. Дозвалась, подумал он. И от этой мысли ему стало так хорошо. Так хорошо.

Он подождал, пока Тони слезет с табуретки, взял его за лапу, и они тихо пошли по ледяному полу в комнату. Спать до утра.

– Ну, что нового? – мама настороженно и радостно улыбалась в ожидании.

– Фикус, – ответил он.

– Что – фикус? Какой? Мой? Мой фикус? Тот? – засыпала она его вопросами.

– Твой. Тот. Он, понимаешь, засох, – мама нахмурилась, и он почувствовал себя виноватым. – Да ладно тебе. Когда ты его выселяла, ты ж, небось, простилась с ним заранее, – мама сменила гнев на милость, признав справедливость его слов. – Ну вот. Он засох, – он глянул на маму еще раз. – И я на днях собирался его, э-э, ну выбросить, да. Блин. Короче, наш ботаник не дал мне совершить это злодейство. Встал грудью, в буквальном смысле. Я смирился с тем, что постоит фикус еще какое-то время в кухне, потом выброшу. – Он потер переносицу и исподлобья снова взглянул на маму.

– Да ладно уже, хватит виниться. Ну, надоел он тебе так же, как и мне. Судьба у него такая. Выкинул? – скрестив руки на груди, попыталась вывести резюме из этой преамбулы мама.

– Нет. Он ожил.

– Как ожил? За пару дней?

– Да.

– А не показалось?

– Нет. Он аж колосится.

Мама молчала. Он тоже. Тони шел между ними, с интересом разглядывая дома, деревья, фонари. Как в первый раз.

– Мелодия?

Он пожал плечами.

– Он еще ночью снег вызвал.

– Мелодией?! Это как это?

– Не знаю! – воскликнул он, разведя руками. – У меня с того, самого первого раза не болит голова. У меня колено прошло! Ты. Ты?

– Как огурчик, – подтвердила мама.

– Вот. Еще фикус. И… снег.

– И снег, – эхом отозвалась мама.

Снег кружил, с удовольствием, надо полагать, слушая их беседу. Тони то шел, с лапками у каждого в руке, то повисал между ними, как сумка. Счастью его не было предела.

– Вот бы послушать. Хоть разок.

– Надо устроить. Переночуешь у меня, – предложил он тут же, уж очень ему хотелось какого-то подтверждения, свидетельства происходящему.

– А можно? Хорошо. Только не сегодня.

– Ладно. Когда надумаешь. В любое время.

Он стоял в кухонном дверном проеме. В пледе, босиком. Фикус бодро зеленел навстречу ледяной ночи, занявшей кухню с легкой лапы енота. Тот сидел и смотрел из окна. Вдруг, как будто улучив самый подходящий момент, он дунул в свою соломинку. Звук пошел сразу, без всякого шипения. Мелодия сегодня не улетала ввысь и не кружила на месте. Сегодня она лилась вперед. Да, он прислушался, определенно. Она мягко, но уверенно стремилась вперед. Куда и зачем? Он просто слышал это. Она завораживала, ничего для этого не делая. Она просто была. И сегодня она была такая. Направленная.

Тони играл самозабвенно, не шевелясь. Когда мелодия смолкла, он понял, что основательно продрог. Наверное, сегодня было дольше, решил он, подходя к столу и смотря в окно.

– Тони, – вполголоса позвал он, – этот фонарь. Там, справа. Он не горел уже года три. Его просто забыли вытащить и увезти, когда меняли здесь иллюминацию. А теперь – горит.

Тони посмотрел на фонарь, закрывая окно, потом сполз со стола на свой стул, оттуда на пол, и за руку с ним отправился спать.

Мама просто уставилась на него вопросительно.

– Фонарь, – объявил он.

– Какой?

– Во дворе. Я думал, его отключили от линии. Да в нем лампы же даже не было! – добавил он.

– Видимо, теперь есть? – предположила мама.

– Видимо.

– Что он делает? – спросила мама после паузы.

Он не ответил.

Тони повел их в булочную.

– Что, орех понравился? – улыбнулась мама.

– И еще галеты его закончились, – подхватил он.

– Тони! – поприветствовал паренек за прилавком и махнул им.

Что-то с ним сегодня было не то. Мама прищурилась. Паренек заметил и покраснел, улыбаясь.

– Что-то с вами, молодой человек, не так, – соображая, начала она.

– Что не так? – паренек оглядел одежду, руки, поправил шапочку.

– Нет, нет. Со всем этим все, как обычно. Но что-то не так. Нам галеты.

– И плетенку с маком, – добавил он, енот у двери старательно закивал.

Паренек рассчитал их, угостил енота курагой, и они вышли. И едва за ними закрылась дверь, маму осенило:

– Прыщи! – шепотом воскликнула она. – Ну конечно! Ни единого!

Они оба обернулись на енота, который сидел на ступеньках и жевал курагу.

– Тони – местный добрый волшебник, – констатировал он, глядя на маму.

Та пожала плечами, кивнула, и они отправились дышать.

– А почему ты думаешь, что это невозможно? – наконец спросила мама.

– Да нет. Не то, чтобы я прям так и думал. Я вообще не думал, если уж честно. Как об этом думать? Идет человек в зоомагазин с намерением купить обычного кота или собаку. А покупает волшебного енота.

Мама усмехнулась.

– Вряд ли Тони отдает себе в этом отчет, – подумав, сказал он.

– Угу. Ведь еноты только и делают обычно, что улучшают окружающий мир.

– Нет, ну вот это – правда, – засмеялся он. – Собачникам мир улучшают собаки. Кошатникам – коты…

– А енотоводам – еноты, – закончила за него мама и продолжила. – Но они улучшают мир своих хозяев. А остальным?

– Собаки-спасатели, – предложил он. – Поводыри. Саперы, поисковики наркотиков. Кошки ловят крыс и мышей. Есть кошки, нормализующие давление.

– Есть, – согласилась мама. – Только никто из них дистанционно не чинит проводку и не лечит прыщи на расстоянии.

– Это вообще может быть совпадением. А мои боли – это как с кошками и давлением.

– Точно, – покосилась на него мама. – И мое самочувствие – это тоже психотерапия в действии. Надо было тебя Фомой назвать.

Он рассмеялся. Тони переводил счастливый взгляд то на него, то на маму, идя между ними.

– Ладно. Фикусу, положим, тоже досталось, наконец, тепла и заботы. Ты его равнодушием чуть не ухайдокал, а Тони спас. Пусть так. Прыщи, головная боль, даже фонарь – все объяснимо, – мама раскладывала по полочкам. – Но соломинка! Соломинка! – повторила она, и он сдался.

– Соломинка – факт. Если я не галлюцинирую… – он остановился. – Может, я и с тобой говорю только у себя в голове? А может, – он округлил глаза, глядя на маму, – я в коме после аварии!

Мама шлепнула его по затылку, они оба негромко рассмеялись.

– Дурачок.

– Вот когда ты составишь нам компанию – станет больше на целого очевидца.

– Это да. Если ты не бредишь на ходу. И если у нас тут не эта матрица, как в кино.

– Тони, а можно мама тоже тебя как-нибудь придет послушать? – спросил он у енота за чаем с булкой после ужина.

Енот поднял на него лучащиеся радостью глаза и кивнул.

– Спасибо, – он улыбнулся. – Понимаешь, ты, твоя соломинка, мелодия… Мне хочется, чтобы она услышала.

Тони потянул чай через свою соломинку, продолжая кивать, от чего чуть не опрокинул чашку.

Он проснулся ночью, когда енот спал. Услышав его чавканье под столом, он стал гадать – это он уже проспал, или еще рано? Или, может, бессонница? Снова? Голова не болела. Но не спалось совершенно. Ноябрь опять чудит? Тони вдруг клацнул пастью и подскочил. Разбудил сам себя, хмыкнул он. Енот подошел к дивану и пристально всмотрелся в его лицо.

– Да не сплю я, не сплю. Почему-то. Идем?

Енот кивнул, и он встал, набрасывая на плечи плед на ходу. На улице было красиво. И странно. Ноябрь чудил. После всех этих заморозков и таких снежных заверений в серьезных намерениях он снова растаял. В воздухе за окном висела сырость. Туманная дымка собирала вокруг фонарей призрачные золотые ореолы. И вокруг того фонаря тоже. Двор был полон высоких тонких святых. Он залюбовался странной картиной. Вдруг с крыши сорвался ком снега и бабахнул по отливу где-то неподалеку. Тони вздрогнул и потянулся за соломинкой.

Она проснулась среди ночи. Ну вот. Снова. Она просыпалась уже которую ночь. Которую, кстати? Первый раз, второй… Пятую. Сегодня пятая ночь. Нет, она, конечно, и раньше просыпалась по ночам. Порой. Иногда. Но то было всегда по какой-то очевидной причине. А тут… Пятую? Пятую ночь подряд она просыпается просто так. Надо. Надо проснуться и полежать с ясной, хоть и сбитой с толку, головой. И снова спать.

Но сегодня было как-то не так. Сегодня она вдруг поняла, что надо встать. Ну не лежалось ей, как было до этого. Как только она встала с постели, невесть откуда появилась истовая уверенность, что надо к окну. Она даже не испугалась. Не вдумываясь особо, настолько ярким и естественным было это побуждение, она подошла к окну. Но тут на нее просто нахлынула волна какого-то безотчетного тревожного дискомфорта, почти тоски какой-то. Не то окно! Не так к окну! Тогда она, растерявшись, прошла в кухню. И сразу же отлегло, отпустило. Она успокоилась.

Звук мелодии Тони тоже был сегодня туманным. Еще мягче, чуть глуше. Как будто она не плыла, не летела, а медленно струилась, то выбираясь, то вновь теряясь в складках туманного полога. Мелодия этой ночи никуда не стремилась, она оставалась здесь, с ними. Это было для него так странно – понимать, чувствовать это. Чувствовал он это или придумал? Он словно сам был в этом тумане, тягучем и неподвижном, словно навсегда застрял в этой водяной взвеси. Мелодия гипнотизировала и Тони. Он играл долго. Дольше, чем когда-либо раньше. Но вот с крыши соседнего дома снова съехал снежный ком. Тони вздрогнул, и соломинка оборвала последний звук. Мелодия замерла на полуслове, оставив после себя многоточие. Енот встряхнулся, словно сбрасывая оцепенение, этот мглистый морок. А может быть, это проходит через него, подумал он? Через Тони. Сквозь. И он это просто выпускает. Тогда он и сам не знает, как именно будет звучать мелодия сегодня. Невероятно. Тогда Тони не сочинитель. Тогда Тони – исполнитель. Исполнитель того, что не было им придумано.

Постояв немного, она словно очнулась и пошла спать.

Туман остался в воздухе, и когда взошло солнце. Окружающая слякоть была несколько размыта и не так очевидна.

Даже вечером туман никуда не ушел. И, когда они вышли на прогулку, они шли совсем медленно, еще медленнее своей обычной неспешности, как два ежика из мультика. Они и так, в общем, прогуливались, не торопясь никуда. А тут еще и туман. Сопротивления он никакого не оказывал, но все равно.

– У природы нет плохой погоды, – улыбнувшись, поприветствовала их таким образом мама.

Тони подошел к ней и взялся лапами за сапог.

– Как наш соломенный музыкант? Что принес вам новый день?

– Ничего особенного. Света звонила.

– Света? – мама округлила глаза. – Зачем?

– Сказала, почувствовала вдруг, что должна попросить прощения. Импульс. За все, – предупреждая мамины вопросы, выдал он.

– Понятно, – скорее, себе, чем ему, сказала мама. – Так. И что? И все?

– Все. А что еще?

– А ты что?

– А я ничего. Ответно пошаркал, – мама нахмурилась. – Да все нормально. Я был корректен и тактичен. Ну, спокойнее ей так – пусть. От меня не убудет.

Мама успокоилась.

– Хорошо. Ты меня… шокировал, – всплеснула она руками.

– Да я и сам того… м-м, удивился.

– Ну да ладно. Тони? Идем?

Тони уговаривать не пришлось – он восторженно озирался по сторонам и с готовностью тут же двинулся вперед.

– Красиво, – согласилась с ним мама. – Ну, правда же?

– Да. Как на открытке. Свет растушеванный. Даже теплее кажется.

– Точно.

Тони вдруг резко оглянулся – сквозь туман к ним приближался трамвай. Енот не отрывал от него круглых, немигающих глаз. Чудо! Трамвай остановился. Двери его разъехались, открыв им сияющее нутро, и снова сомкнулись. Трамвай уплыл.

– Я ничего не скажу, – вдруг заявила мама.

Он улыбнулся в шарф. Он ждал этого.

– Я тогда ничего не говорила и сейчас не скажу. Это ваше дело. Твое. И жизнь твоя. Я свою жила, как выбрала сама. Ты свою живешь, как выбрал сам. Мое глубокое убеждение – так правильно. Каждому – свое. Решения мы принимаем всегда правильные. Все на свете – уроки и ступеньки.

– Я согласен. И благодарен тебе, что ты не вмешивалась. Но поддерживала. И я думаю, так лучше. Для всех. Было бы иначе – было бы иначе.

– Лучше и не сформулируешь.

Он проснулся от того, что енот сопел и пыхтел, усердно расправляя свое одеялко под столом. Он сел. Тони, наконец, навел порядок у себя и вышел из-под стола. Посмотрев на него, енот замер на какие-то мгновения, словно соображая, чего это он подскочил среди ночи, а потом кивнул и направился в туалет. Дела, дела, улыбнулся он. Енотовые дела. Он встал, накинул плед и встретился с енотом уже в коридоре. Вместе они прошли в кухню, он остался в дверном проеме, а Тони полез на подоконник.

Почему-то ему даже в голову не шло сесть. Подумав сейчас об этом, он даже возмутился про себя. Сидеть было решительно невозможно. Тони – другое дело. Тони – главное действующее лицо. Сидя ему удобнее. А он, он наблюдатель. Постоит. Так лучше воспринимается. Может, дело в вертикали, кто знает.

Проснувшись снова с явным и очень нетерпеливым желанием поскорее пойти к окну, она уже решила, что это странно. Ну, один раз это все-таки можно было списать на сон. Что-то там приснилось, прежде чем она открыла глаза, подняло и привело. Мало ли. Ну, не помнит. Ну и ладно. Но второй раз. Странно.

Тони глядел в ночь. Туман все так же наполнял воздух, растирая пальцем четкие контуры окружающего пейзажа. Ночь уже обосновалась в кухне. Можно было начинать. Мелодия поплыла из соломинки. Звуки ее были такие же рассеянные, каким был весь свет за окном. Мелодия утекала из их окна, кружилась вокруг фонарей, рассеивалась в тумане, собиралась снова, словно искала что-то. Не было в ней грусти, не было печали. Было что-то другое. Он подумал. Мягкость была. Так кошка отыскивает котят в своей корзинке, пересчитывает их. Мягко, ласково находила что-то мелодия в окружающем тумане. Ему было неведомо, что это. Ему просто было спокойно от этого.

Он не сразу заметил, что Тони перестал играть. Мелодия кружила в его голове сама по себе, словно оставшись там. Увидев молчащего енота, он, однако, мелодию выпустил. Она утекла из головы в ночь, вся, до последней ноты. Обидно. Но так уж и быть, вздохнул он.

– Ничего не поделаешь, – согласился он с молчащим музыкантом. – Отпускать так отпускать.

Тони кивнул и стал закрывать окно. Ночь успела улизнуть из кухни, и воздух тут же начал нагреваться. Спать.

Так ничего и не дождавшись, она вернулась в постель и через какое-то время заснула.

Перед тем, как уснуть, он отчетливо понял – к утру от тумана не останется и следа. Мелодия нашла, что искала.

– Понимаешь? Пока я увидел только три таких случая. Ей нужен был снег, это ведь было очевидно – и он пошел. Она стремилась вперед, полагаю, к фонарю и стремилась – и он стал светить. Не понятно как. Она что-то искала в тумане, нашла – и туман рассеялся. Причем все эти следствия происходят потом, позже, когда последний звук отзвучал, – он шагал и задумчиво выкладывал маме свои наблюдения.

– Выглядит стройно, – согласилась мама. – Только понятнее не стало, – констатировала она, помолчав.

– Это да, – признал он. – Совершенно не стало.

Тони снова катался между ними сумкой, предпочитая перелетать лужи и слякоть.

– Но побочные эффекты налицо.

– Ага, – кивнул он, Тони тоже.

– Тони, – обратилась мама к еноту, тот со вниманием, радостно обернулся к ней. – А ты сам понимаешь, что ты делаешь? Что вообще происходит?

Енот перевел взгляд в сторону, притих и как-то неопределенно повел плечами.

– Мне кажется, это «и да, и нет», – предположил он с сомнением.

– Похоже, – нехотя согласилась мама. – Поживем – увидим, – заключила она уже увереннее.

Некоторое время они шли молча. Но потом мама заговорила:

– Ну, а может такое быть, что мелодия эта, скажем, не вызывает эти изменения, необходимые ей по каким-то причинам… якобы, так скажем, необходимые… а просто предваряет их?

– Не танец дождя, а прогноз погоды? – хмыкнул он. – Может быть и такое. Как знать. Только вопрос тогда – зачем?

– Что?

– Ну, зачем ей анонсировать то, что и без нее случится через пару мгновений? Не невидаль никакая. Снег, фонарь, туман. Повседневные события, которые окружают нас и происходят в таком количестве, что… Зачем?

– М-да. Может, они чем-то выделяются? Или как-то связаны?

– Это предположение-вопрос можно с уверенностью поставить на полочку прямо рядом с моим первым, – усмехнулся он.

– Да уж.

Из окна, открытого енотом, в кухню пришла ночь. Спокойная поздняя осень. Холодная и вкусная, прозрачная и ясная. Ночь с удовольствием принесла все это им. Словно в благодарность, подумал он. Никаких туманов. Никаких снегопадов. Никаких истерических ливней и унылой мороси. Кристальная ясность. Как осознание, пришло ему в голову. Неожиданное осознание, дарящее всему окружающему удивительную четкость. Хотя бы на время.

Теперь она уже испугалась. Ничего было не понятно, но ей определенно надо было к окну. И именно туда, в кухню. Потому что там – окно, а за ним – ночь. А не какой-то балкон. За окном ничего необычного не происходило. В основном, город спал. Ну, редкие машины. Ветер. Фонари. Еще более редкие прохожие. Все, как всегда. Но ей зачем-то надо было.

Тони тоже залюбовался. Поднимал нос в небо и водил, водил, растягивая удовольствие. А потом взял соломинку. И в ночи, замершей и затихшей, раздались звуки, от которых он вдруг выпрямился рядом со своим косяком, расправив плечи и вдохнув так глубоко, как будто собрался выдохнуть вон все, что было прежде. Мелодия была спокойной и широкой, как открытое море. Да, как море. Бескрайнее, пронзительно холодное и дающее силы. Это море начиналось у самого его окна.

Какое тут могло быть следствие, он даже думать не стал. И почему мама тянет? Ей бы понравилось.

– Почему, почему… – мама думала. – Ну, потому, что я, м-м, ну, побаиваюсь, – наконец созналась она и выдохнула.

– Побаиваешься? – не понял он. – Чего побаиваешься?

– Ну, хм. Ну, вот этого самого.

– О, – он был изумлен. – А… почему?

– Я не знаю, – честно призналась мама. – Не знаю. С одной стороны, это так невообразимо, удивительно и потрясающе! А с другой, это так… невообразимо, удивительно и потрясающе… – он улыбнулся. – В общем, это настолько удивительно, что я боюсь это трогать.

– Ну, я примерно понял. Но я ведь. Я-то трогаю. И ничего. Как мне кажется…

– Ты! Ты – другое дело, – возразила мама. – Ты с ним изначально. Ты выбрал, он выбрал. Ты, может, помог ему, наконец. Реализовал. А я – любопытствующий. Это ж свинство.

Мама сунула руки глубоко в карманы.

– Я понял. Я не настаиваю. Но жаль, конечно, что уж тут. Но, я думаю, ты свое решение можешь и поменять. Просто всему свое время.

– Точно, – вздохнула мама с облегчением.

Они подошли к булочной. За прилавком, спиной к ним стоял высокий молодой человек с хорошим разлетом прямых плеч. Мама с удивлением на него уставилась. А когда он повернулся к ним лицом, брови ее взлетели еще выше. Это был тот же, знакомый им продавец. Он тут же расплылся в улыбке и поздоровался.

– Тони! – окликнул он енота, по своему обыкновению оставшегося у двери, и кинул ему грецкий орех. – Лови!

– Скажите, пожалуйста! – мама, наконец, обрела дар речи. – Новая стрижка?

Парень покраснел и засмеялся смущенно.

– Тони, ты узнал того, кто пытался назвать тебя Ларсом?! – мама усмехнулась.

Тони радостно кивнул, с готовностью поддерживая разговор.

Когда они вышли с пакетом, он раздумчиво произнес:

– Я, возможно, поспособствовал реализации Тони, как ты сказала. Но он сейчас как будто делает это в гораздо более широком масштабе.

Мама посмотрела на него, на Тони, разгрызшего на ступенях булочной орех, собрала скорлупу, бросила в урну. И наконец сказала:

– Это кажется таким простым.

Он уставился на нее.

– Простым?!

– Ну, не простым. Ладно. Ну, очевидным.

– Тебя это коробит?

– Какое ты слово подобрал, – удивилась мама. – Пожалуй. Пожалуй, именно коробит. Снег, – мама помолчала, – фонарь, история с туманом. Кстати. Почему снег пошел, фонарь стал светить, а туман пропал? Может, и не туман, в таком случае?

– А наоборот? – подхватил он.

– А наоборот, – согласилась мама.

– А что наоборот?

– Ну, вот что сегодня было?

– Сегодня было море. Ясность. Прозрачная, холодная, даже льдистая такая, абсолютная. И ощущение моря. Потрясающе.

– Туман ушел, оставив чистый воздух. Море.

– Да. Море.

– Сначала мелодия вызвала снег. Потом свет. Затем море воздуха.

– И побочки. Головная боль, колено, твои легкие подъемы, фикус, прыщи, Света.

– Я не понимаю, – развела руками мама.

– Но тебя это радует, – скосил он на нее глаза.

– Абсолютно, – согласилась она с улыбкой.

– Потому что… – он смотрел на маму.

– Потому что это значит, что все это много шире и выше моего разума.

– Ты радуешься тому, что не можешь объять необъятное? – он улыбался.

– Нет. С другой стороны. Я радуюсь тому, что это необъятное есть.

Тут Тони, о котором они на время забыли, счастливо кивнул.

Тони открыл окно. Ночь заполнила их небольшую кухню в одно мгновение, словно давно ждала у окна, пока ей откроют. А вполне возможно, решил он, так оно и было. За окном, на первый взгляд, все было, как вчера. Но он отчетливо почувствовал, что все изменилось. Вчера еще была осень. Сегодня уже была зима. Небо было чистым, легкий ветер едва беспокоил спящие деревья. Если и стало холоднее, то на какие-нибудь пару градусов, не в этом было дело. В воздухе была зима. Она пришла из-за моря, улыбнулся он.

Снова проснувшись и придя в кухню, она остановилась, глядя в окно. Но теперь что-то опять было не то. Она досадливо повертела головой, оглядываясь в темной кухне и прислушиваясь к ощущениям. Тогда она поняла, что надо совсем к окну. Для этого она отодвинула в сторону, насколько позволяла площадь, стол. Сделав это и встав вплотную к подоконнику, она расплылась в довольной улыбке. Вот. То, что нужно. И тут же беспокойно одернула себя – зачем? Нет, нет ответа.

Тони посидел немного, собираясь с мыслями. Собравшись, он взял соломинку, повертел ее в лапах, примериваясь, и начал.

Первые звуки тихо и как будто осторожно полились в ночь. Так кошка трогает лапой первый снег. Но потихоньку мелодия осваивалась в вызванной ею же зиме, становясь увереннее.

Он прислушивался. Ночь тоже. Скоро звуки уже лились спокойно и уверенно, кружась и взлетая, скользя и переливаясь в свете фонарей. Это было живое, звучащее предисловие зимы, ее предчувствие, ее приветствие.

Календарь здесь же, в кухне, обещал зиму только через два дня. Но мелодия Тони уже объявила ее выход. И, если ей верить, зима будет красивой. Сказочно. Он стоял, склонив голову на бок, слушал и думал, что, несмотря на то, что так не бывает, ей он верит.

Проснувшись утром и обнаружив стол на новом месте, она разозлилась и резко вернула его на место. К окну. Ну в самом деле! Что за шутки?! Маме рассказать? Маме рассказать, точно.

Она позвонила маме днем. Мама выслушала и посоветовала попить пустырничка. Это все нервы. Это нервы расшалились. Из-за сокращения, конечно. А что же еще? Пусть не переживает. В жизни случается всякое. Никто не умер – и прекрасно! Ну, сократили. Ну, бывает. Впереди еще два месяца. Отдохнет и найдет работу. Да, Боже мой, конечно! И пустырничка, да. И можно со свечкой квартиру обойти, да. Мама приносила ей. В навесном шкафчике, на верхней полочке. Все будет хорошо.

Пустырник и свеча. Нервы? А может, и правда? Может, нервы и какой-то навязчиво повторяющийся сон, который она просто упорно не запоминает? Ладно. Надо дать нервам еще один шанс.

Енот с живым интересом рассматривал витрины с появившимися за день тут и там елочными ветвями, шарами, оленями и разноцветными электрическими гирляндами. Тони гулял от окна до окна, застывая перед каждым в немом восторге. Праздничные декорации поразили его в самую его енотовую душу. От витрин его оторвать не было никакой возможности. Только брать на руки и уносить домой.

– Все, – констатировал он, – Тони пропал. Пожалуй, я не буду ему говорить, – понизил он голос, – что у меня тоже есть такое. А то житья мне не станет, пока не нарядим.

– Поставишь елку, – почти шепотом сказала мама, – и он перестанет выходить из дома.

– Возможно, – усмехнулся он. – А может, и нет. Здесь ведь много всего. Хотя там – своя, да… Посмотрим, что перевесит. А вот что будет, когда придет время ее убирать – вот это вопрос, – поскреб он подбородок.

– Ну а что, не ставить? – удивилась мама.

– Нет. Ну как это не ставить. Нет. Поставим обязательно. А потом посмотрим. Но нарядим непременно. Всенепременно, – улыбнулся он и добавил: – Ты это. Может, мы Новый год вместе встретим? Или у тебя планы?

– Пока нет планов, – сказала мама. – Так что, может, и встретим.

– И послушаешь заодно! – заговорщически подмигнул он.

– Посмотрим, – посуровела мама, но ненадолго.

Беспокоились они, однако, зря. Тони в том же невозмутимом и благостном расположении духа, что и всегда, повернул к дому, не предприняв ни одной попытки остаться на украшенной улице навсегда. Только тронул его лапой за штанину, заглядывая в глаза, на что он уверил:

– Завтра мы придем, и будет так же красиво.

Тогда енот спокойно двинулся домой.

Когда Тони открыл окно, ночь сообщила им, что ноябрь окончательно сдал позиции, и свои последние сутки по календарю уступил зиме без боя. Пользуясь своим положением, эта, уже зимняя, ночь, на правах хозяина попридержала тучи. Но теперь, раз уж они здесь, можно было и начинать. И, едва Тони уселся поудобнее, а он занял свое место в проеме, пошел снег.

Она не смотрела на часы ни разу до этого, когда вот так просыпалась среди ночи. А тут посмотрела. Почти половина второго. Она опять пошла в кухню. Оставаться в постели не было никакой возможности. Вздохнув, она снова отодвинула стол от окна и положила руки на подоконник. За окном начинался снегопад. Пустырник и свеча, значит. Что ж, наверное, стоит попробовать.

Снег падал сначала редко и мелко. Но довольно быстро он разошелся и стал сыпать во всю правду. И когда Тони взял в лапы свой музыкальный инструмент, снег уже просто валил.