Пирс

– И далеко ли ты пошла? Еще не рассвело, а ты…

Сонька стала сопротивляться, повалились грабли, ухват, шум разбудил дворнягу, та подняла лай, на шум выбежала Авдотья с Николой. Тарас держал ее за локоть.

– Она сбежать хотела!

– С чего ты это взял? Спьяну, шо ли? – не верила Авдотья, заступаясь за свой товар.

– А чего она кралась?!

– Тарас, бросай ты это дело, перепил лишнего, вот тебе и чудится, может она просто вот встала раньше и будить нас не хотела.

– Да! А чего она кралась?! Ночь всю не спала, вздыхала? А?

– А ну ка, Сонька, говори! – приказала Авдотья.

А чего тут скажешь, думала девушка, но не успела она и слова сказать, как Тарас с земли поднял кулек, который Сонька собрала с ночи и обронила, испугавшись шума.

– Вот!

Он был быстро развернут, и все содержимое попадало на пол, юбка, платок, корка хлеба, пара яблок, все упало в пыльную землю и раскатилось. Никола, опустив голову, побрел прочь, когда Тарас вцепился еще сильнее в Сонькину рук, а Авдотья, как змея, зашипела на девушку.

– А я-то думаю, как мягко мурлычет! Вот ты какая змея! Тебе счастья хотят, а ты супротив!? Я что, тебе худо сделаю! Неблагодарная ты!

– Дома ее запереть надобно, а?

– Да, сынку, да! Так и поступим, вишь чего удумала, что отшельницей стать хочешь? Я тебе устрою! А убежишь! Я тебя в монашки отдам!

Сонька вздрогнула, Тарас сам изумился, но тут же закивал:

– Верно, матушка, верно! Это она все сдуру, с молодости боится, но ничего, привыкнет ко мне, такого мужа, как я, ей не найти.

Что Авдотья, что Тарас были несказанно рады, что так легко сговариваются. Купец собрал с полу вещи Соньки и сунул ей в руки, во главе с Авдотьей они прошли в дом, девушку с ее пожитками заперли в кладовой, подставив скамью под дверь.

– Посидит, одумается, сынку, не обижайся на нее.

– Да чего там, – он махнул рукой.

И теперь уж их разговор пошел более серьезный. Свадьбу откладывать было нельзя, было решено, что Авдотья завтра же пойдет к батюшке, да и обговорит с ним венчание на ближайший срок. Тарас, расставив свои толстые коленки, причмокивая пил молоко. Авдотья повязывала платок, поглядывая на своего гостя. Удушливый страх у девушки прошел. «Может, то и к лучшему», – думала она, сделала все, что в ее силах, а остальное как Бог пошлет, такова значит судьба.

Она облокотилась на мешок муки и тихо запела:

Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке

Сизый селезень плывет…

Под ее монотонное пение Тарас задремал. Авдотья вышла в двор с ведром, уж рассвело, надо было по хозяйству справляться, корову подоить да по воду сходить.

– Матушка, – окликнул ее Никола.

– Ой, родной, напугал!

– Матушка, чего это вы племянницу свою, да против ее воли, может любит она кого? Что ж судьбу ей ломать.

– Кого любит? – встревожилась тетка, – никого она не любит! Ломать. Кто кому ее ломает, еще поглядим, я за ней как за родной, а она мне платит чем? Я тебе, сынку, так скажу, Тарас твой хороший мужик, годный. Я уж пожила, опыт у меня большой, с мое поживи, увидишь. Лучше, чем Тарас, за нее никто и не встанет, – «ревнует», смекнула про себя Авдотья, на том и закончила, – некогда мне тут с тобой гутарить, подсоби, коль можешь, а коли нет, так будь здоров.

Вызывать чувство вины у Авдотьи был особый талант, Никола тут же отправился по воду.

Глава 8

Иван домой вернулся, когда уже стемнело, отец сидел и натирал саблю под светом лучины. Они не обмолвились ни словом, каждый был в своих мыслях. Трифон только вернулся с общего собранья казаков перед боем, и был раздосадован, что не застал там сына. Иван же даже не замечал хмурость отца, он планировал их бегство с Сонькой. Он собирал вещи, не прячась от отца, ведь завтра им двоим отправляться в пусть.

– Иван, поди-ка ко мне, седай, – сказал Трифон, когда сборы были закончены. – Мы с тобой так толком и не погуторили. Я, сынку, люблю тебя, и коли судьбе угодно будет, мы с тобой после этой войны еще пообщаемся, – вид у отца был неважный, Иван глядел на него: «Как же ты состарился, отец», – а теперь и время тратить нечего, надо отоспаться, как следует, сонный воин, враг родине своей.

Он двумя руками пожал руку сына, глянул на нее и, тяжело встав, пошел на печь. Иван проводил сутулившуюся фигуру отца взглядом. Заснуть он никак не мог, даже помыслить о том, чтобы лечь спать. Когда лучина догорела, он вышел во двор, небо было усыпано звездами, а воздух чистый и прозрачный окутывал поля. Он глядел на звезды и представлял, в какой дали они находятся, они манили его. Постепенно поле стал обволакивать густой туман, Ивану стало зябко и он ушел в дом.

От окна он не отходил, глядел вдаль, с нетерпением ждал рассвета и всячески представлял себе сцену побега. Глазами, привыкшими к темноте он озирался по сторонам, дом выглядел действительно пустым и заброшенным, от этого вида что то екнуло в сердце Ивана.

– Царь только чином наградил, а казаком-то отец породил. Ты казак Иван, свободный воин земли русской, не забывай об этом, – с какой-то досадой сказал старик и, видимо, тут же уснул.

«Да разве есть земля русская? Можно ли делить ее так, если она должна принадлежать всем людям независимо от его национальной принадлежности», – думал Иван и постепенно с этой мыслью и заснул.

Снилась ему свобода. Как отец его, здоровый и молодой, на коне, белый флаг несет, а люди все аплодируют, Сонька рядом в белом платье, красивая, ноги ему омывает. Потянулся Иван сладко, глаза приоткрыл, да вскочил, чуть было не проспал, небо светать стало. Он спрыгнул с лавки и выбежал во двор, и быстро помчался к Пирсу, прихватив с собой старую форму отца. Он бежал, перепрыгивая через ухабы и колеи. Но чем ближе он подходил, тем более замедлял шаг. На Пирсе никого не было, он посвистел – в ответ тишина, он тихо покликал, никто не отозвался, он сел на пирс и стал ждать. Небо все смелее и смелее окрашивалось в яркие краски, и вот уже макушка солнца стала виднеться за горизонтом. «Неладное что-то, неужто спит еще». Он уже не мог сидеть мерил время шагами, беспокойство нарастало, как нарастал солнечный свет: «Скоро в путь, где же она? Решено! Пойду к ней», – но не успел Иван и полдороги пройти к Сонькиному дому, как увидел толпу казаков, в центре стоял Трифон. И хотя парень хотел быстро скрыться, все же его заметил отец и позвал к себе рукой:

– Я уж думал, потерял тебя! – крикнул Трифон, приобнял за плечо гордо своего сына и продолжил отдавать приказания.

Иван не слушал, он выглядывал из за голов молодых воинов и пытался разглядеть Соньку, вокруг собиралось много народу, бабы, жены с детьми, ребятишки бегали вокруг, кричали и смеялись, играли в казаков и изображали ржание лошадей. Среди девушек Соньки не было. Кто-то прощался, целовался, кто-то запрыгивал уже на коня.

– В путь с богом, – сказал Трифон очень тихо и так же, не отпуская сына, побрел в сторону двух коней. Они оседлали их. Иван еще не раз обернулся, но Соньки было не видать. Так парень и оставил свою деревню и любимую. Он ехал рядом с отцом верхом, и все его сердце и нутро было переполнено думами скорбными и страшными. Виделось ему, как страшный купец хочет надругаться над ней. И не выдерживал Иван, с чего это ему подчинятся, отец его старшина в отряде, он его и отпустить может.

– Отец! Я прошу тебя! Отпусти меня домой!

Трифон грозно глянул на Ивана:

– С чего это я должон тебя до дому отпускать!

– Там невеста моя, отец! Невеста! Ее женить хотят без ее же воли, коли я не приеду, она всю жизнь несчастна будет.

– Чего удумал! Кто это тебе сказал?

– Она и сказала!

– Бабий вздор! Никто ее не женит, я уже сам отправил к ней сватов, скоро придут, а ты свое дело делай и не поговаривай мне тут. Я тебя на шкуру порву, не погляжу, что ты сын мой! А казаки свидетелями будут моей справедливой власти! Все для меня как один, всех дома жена али невеста ждет, а у кого и на сносях, ты имя бы отца не позорил. А враги ждать не будут.

«Опять он про своих врагов», – с горечью и раздражением подумал Иван.

Трифона в деревне уважали все, оттого атаманом и назначали его. Иван не посмел более перечить, бежать он тоже не мог, вот тебе и свобода – думал он, криво улыбаясь себе. Дорога им предстояла долгая, только чем дальше они шли, тем меньше Иван думал о Соньке и о Тарасе, менялся пейзаж, менялись мысли, и он уже завел себе новых товарищей, с кем вел интересные беседы, шутил и делил кров.

Глава 9

Сонька после двух дней затворничества окончательно приняла свою судьбу. Хотя всем сердцем поняла, что любит Ивана. А что еще оставалось делать. «Бог то не обидит», – думала она.

Приготовление к свадьбе шли в полном разгаре. Часто в их доме были гости, в основном молодые девушки, которые очень завидовали Соньке, или те, что уже были при муже и давали наставления. Авдотья к своей племяннице не просто смягчилась, но стала по-масленому добрая. Девушка молчала, она редко, когда заговаривала с гостями, еще реже с Тарасом, будущий муж не жаловался. «Молчаливая жена – хорошая жена», – думал он и считал про себя богатство, которое вот-вот упадет на его настрадавшуюся голову.

– Ох, Сонька, счастливая ты все-таки! – не успокаивалась Таисия. – Я видела его давеча у нашего дома, так к окну и пристала, гляжу – и думаю, Боже почему такая вот несправедливость, а мне так и придется в девках проходить, как тетке твоей. – Авдотья сделала вид, что не услышала этих слов и вышла. Хотя брак этот для Соньки был несчастливым, Авдотья сильно завидовала девушке.

– Опять ты за свое, Таисия, – не отвлекаясь от разбора украшений, стали вздыхать подруги. – Все у тебя будет, как иначе! Все будет!

– Вам легко сказать, к вам вот уже свататься ходили, а ко мне никто не ходит.

– А как же Григорий, который на той недели тебе сватов послал?

– Пф! Так тож не мужчина, а комар, – Таисия состроила мину, и все девушки дружно засмеялись. Сонька тоже смеялась, свое страдание она принимала как что-то обязательное, неотделимое от нее.

– Ох, подруженьки, смех да грех, бедному Григорию ничего и не светит, у нас Таисия-то вон какая, – пухлые щеки Таисия порозовели, она завела глаза и отмахнулась.

– Конечно, смешно, а чего все Соньке да Соньке, подумаешь какая, – Сонька игнорировала напасти Таисии…

Девушки носились из угла в угол, кто-то принес свои платки, маленький судочек Соньки с украшениями ее матери перепрыгивал из рук в руки. На девушке примеряли украшения, смеялись, мечтали и спорили. В комнате стоял шум, как на рынке в разгар дня. Но как только в комнату вошел Тарас, воцарилась гробовая тишина, девушки, побросав вещи и заулыбавшись, выбежали из избы, одна только Таисия, медленно покачивая широкими бедрами, по-кошачьи стала проходить мимо Тараса, как бы невзначай кинув на него взгляд из-под своих густых ресниц. И как будто засмущавшись, быстро исчезла в двери. Тарас проводил ее неоднозначным взглядом, грузно прошел в дом. Сонька встала, Авдотьи рядом не было, быть наедине им не полагалось, и она хотела уйти, но Тарас взял ее за плечо.

– Куда пташка моя полетела?

– Буду женой, будешь спрашивать, а сейчас отпусти.

– Как раскудахталась-то, посмотрите!

Сонька сделала скромную попытку вырваться.

– Я не люблю тебя, Тарас, пойми ты наконец.

– Наслушалась сказок о любви, ничего, поживешь –привыкнешь.

Он отпустил Соньку, так как разговор явно не клеился. Девушка заглянула в лицо своего будущего мужа и ужаснулась. Маленькие, свинячьи глазки смотрели в самую душу, отчего становилось не по себе. Нос картошкой, изъеденный оспой, возвышался над тонкими губами и неопрятными усами с бородой, по которой можно было определить, что он ел сегодня на обед. Мощная шея переходила в не менее могучие, но сутулые плечи. Весь его образ был угрюмым, неопрятным, и отталкивающим. Сонька опустила голову, только одна мысль ее беспокоила, что сейчас с Иваном, и думает ли он о ней. Тарас заметил страх в лице невесты:

– Ну все, куропаточка моя, – он приобнял ее, – давай не будем с тобой жизнь нашу совместную начинать с ссор, – Сонька молчала. – Не любишь ты меня, как любить-то, только вот не в любви дело. Мы с тобой заживем хорошо, – девушка продолжала молчать, Тарас изображал добродетельного мужа. – Детишки пойдут у нас, ты ни в чем нуждаться не будешь, – в ответ снова было молчание. – Да катись ты на все четыре стороны, – Тарас резко убрал руки и пошел вон. Сонька осталась стоять в центре комнаты с опущенной головой. Она чувствовала свое сердце, желание убежать, но страх сковывал ее тело, ее волю, да и что она могла предпринять против своей судьбы.

Она слышала, как на улице Тарас разговаривает с Авдотьей, как оба из-за всех сил пытаются угодить друг другу.

– Проходите, матушка.

– Нет, шо ты, сынку, ты иди.

– Ой, дайте, матушка, я ведро-то возьму.

– Устанешь, сынку, сама донесу.

Ей было нестерпимо противно, но убежать она не могла, не могла и все тут. Единственной ее отрадой был Никола. Парень не приставал к ней, но часто словом вступался за нее перед теткой или женихом. Он понимал положение Соньки и очень ей сочувствовал, хотя и не отговаривал друга от этой затеи. Говорил сам себе: «Паука в дом мухи привел», – и, раскаиваясь по этому поводу, шел гулять по деревне, знакомиться с девицами. Когда он услышал о том, что Соньку хотят отдать в монастырь, он лишь тихо удалился из избы и долго там не появлялся.

– Это ж что за ягода такая дивная? – замурлыкал он.

– Так то ж не ягода, тож я, – улыбнулась Таисия, и на ее пухлых щеках заиграли ямочки.

– И как же тебя кликать, красавица?

– А так и кликай, красавицей, – и она залилась звонким смехом. Никола, как мартовский кот, потянулся за девицей с коромыслом.

Глава 10

По дороге к приморской крепости, Иван все чаще и чаще забывал о Соньке, его новые друзья казаки стали для него семьей. Они делили хлеб и кров, делились историями, пели песни. Несколько ребят, оказалось, помнили Ивана еще маленьким. В кутерьме общения, веселого хохота казаков, только иногда ёкало сердце Ивана, когда что-нибудь незначительное напоминало ему о родном крае. Он и сам не мог толком разобрать, что это за чувство возникало внутри; то ли грусть по дому Александра Митрофаныча, то ли по Соньке, то ли страх перед боем. Чем ближе казаки подходили к назначенному месту, тем влажнее казался воздух. А разговоры среди казаков пошли такие: мол, Трифон, дескать, уже стар, жалко старика тащить.

– Говорят, что эти турки совсем без ума и без бога.

– Дикие, звери, точно вам говорю.

– И что же мы нашего батьку туда?

– Сколько всего пережил старик, нужно его воротить.

– Да, правду говорите, казаки, не дело это. К тому же видать, возвращение сына, совсем его бедного добило.

– Тогда надо совет собирать.

Один из обсуждающих увидал Ивана. Все смутились, сын все-таки. Но каково было удивление, когда он подхватил:

– Правильно говорите, братцы! Отца домой надобно! Он сам мне на здоровье жаловался, жалко отца потерять.

Гул согласных, поддерживающих голос раздался над казаками. «Отлично, – думал Иван, – отец одного меня не оставит, с собой заберет».

– Что за шум? – раздался голос Трифона.

Казаки выстроились в полукруг, выступил самый старший из них, кого собирались на место Трифона назначить:

– Мы, Трифон Михайлович, посовещались, и общим советом казаков решили, что надобно тебе на отдых.

Атаман тяжело сглотнул слюну, его взгляд остановился на Иване.

– Правда, отец… – юноша осекся.

– Так и чего же это я по-вашему, должен воротиться? А?

Раздался гул голосов, новоизбранный атаман поднял руку:

– Трифон, мы с тобой откровенно будем. Стар ты для этого.

– Стар, – атаман поглядел на говорящего, – а ты, Максим Егнатьевич, больно молод, – все рассмеялись, кроме Трифона.

– Пожалуй, опыта у меня твоего нет, но так уж совет постановил. Теперь военным атаманом буду я.

– Да ты ж как юбку увидишь, сразу про войну и забудешь, – снова все громко засмеялись, старик серьезно смотрел на Максима.

– Турки в баб переоденутся и так нас и победят, – даже Максим рассмеялся, хотя и не скрывал обиды.

– А чего ты, Трифон, такой серьезный? Неужто не смешно?

– Так кто б когда видел, чтобы Трифон смеялся, он даже улыбаться-то толком не умеет, – казаки развеселились и давай подшучивать и смеяться. Один Трифон молча ждал, пока гул утихнет.

– Так вот, шутки потом, – продолжил откашлявшись Максим, – ты на мою слабость не смотри, из меня хороший атаман будет. И сам не обижайся, мы тебя любим, тебе добра хотим. Поезжай домой.

Трифону больше нечего было сказать, он развернулся кругом и пошел за своими вещами. И все казалось ему, что то не с ним происходит. Война всегда была его отрадой и душой.

– Отец, отец, возьми меня с собой, – догоняя его крикнул Иван. Старик будто и не слышал его. – Я без тебя не могу, я без тебя тут же погибну. Возьми меня, война не мое дело.

Трифон обернулся на сына:

– Щенок проклятый, неужто я тебя родивал. Уж лучше бы ты помер, как и все твои братья во младенчестве. – Иван ужаснулся этим словам и еще больше тому, с какой холодностью и серьезностью старик их произнес. – Воинов они домой отправляют, щенков им подавай, да этот Максим и рубля не стоит, – чертыхался Трифон, собирая свои вещи.

– Отец, услышь меня, забери с собой.

– Отставить! – заорал Трифон своим командным голосом, – я может и не атаман теперь вовсе, но еще твой отец! Иди! Пшол отсюда! И что бы ноги твоей здесь более не было! Не позорь меня, ступай. И не возвращайся без победы!

Иван оторопел, никогда отец не был нежен или весел, но также он никогда не видел, чтобы отец так кричал.

Трифон обернулся:

– Казак, ты команду слышал? Шагом марш!

Иван неловко вышел из палатки и побрел прочь, сам не зная куда и зачем он идет. Он совершил страшную ошибку, подзадорил казаков, наврал про здоровье, если бы он только знал, что упрямый отец не заберет его с собой. Оставаться одному было не по себе. Максим Игнатьевич, новый атаман, командовал сниматься с места и идти дальше. Иван провожал взглядом осунувшиеся плечи своего отца, медленно удаляющегося к горизонту в сторону деревни Недельская.

Но и тут Иван не мог долго грустить об отце, казаки подбадривали его рассказами о сражениях, и запах смерти стал преследовать Ивана.

– Как-то раз мы с моим братом этих турок били, так я не увидел, как один черт сзади подкрался, да и вцепился в брата моего, вспорол его брюхо прям на моих глазах. Любил брата больше жизни. Так что теперь я отыграюсь, тогда молод я был, а теперь-то я отыграюсь.

Холодная рука коснулась спины Ивана, в горле встал ком. Животный страх дал о себе знать. «Все мы смертны, это ни для кого не секрет, – думал про себя Иван, тем самым успокаивая себя, – надо поразмышлять над чем-нибудь другим». И голову тут же полезли образы Соньки, пьяной морды ее жениха. «Так, видать, тоже не легче».

День пути подходил к концу. Атаман говорил, что то последняя спокойная ночь, что к завтрашнему вечеру они будут на месте. Ивана поражало спокойствие казаков. Чем ближе они подходили к врагу, тем веселее и задорнее были их шутки. Особенно боевой дух поддерживал Максим Игнатьевич, высокий черноволосый атаман, он рассказывал смешные, угощал казаков, не давал унывать или пасть духом. А затем отправил всех выспаться перед походом и боем. Ночью Иван спал плохо, сон почти граничил с реальностью. И даже больше походил не на сон, а на мираж или бред. Однако в кутерьме образов и событий, которые ему казались один за другим, он услышал какой-то шум, то ли во сне, то ли наяву. Поднялся. Выглянув из-под шатра, он увидел странную картину. Под навесом, где отдыхал атаман, были еще две странные фигуры. Приглядевшись лучше и замерев, он распознал в них врагов – проклятых турок. Один достал кинжал из ножен. Иван сам не понял, как это произошло, он рванул с места, как пуля, в пару прыжков обрушился сверху на незваного гостя и повалил, и как он ни старался просто обезоружить врага, злой как собака непрошенный гость вцепился в Ивана, тот же в свою очередь выгадал секунды, чтобы вынуть засапожный нож, и всадил с силой прямо в горло одичавшему человеку. Тело убитого с тяжестью рухнуло на Ивана. В это драке он и не заметил, как уже набежали его товарищи, соучастник был поставлен на колени перед Максимом. С Ивана стащили тело и помогли ему подняться, ухо, разрезанное турецким кинжалом сильно кровоточило, кровь капала на плечо, голова шла кругом и тошнота подступила к горлу. Только когда турецкий кинжал проскользил у его шеи, он осознал, как все это время он был близок к смерти. Кто-то хлопал его по плечу, мол, молодец, увидел, предостерег беду, но ничего он не слышал. Смотрел вдаль и думал только о том, что только что своими тонкими холодными губами смерть коснулась его лба. Холодный липкий пот, и ком в горле. Но следом пришла другое, еще более жуткое осознание: он только что убил человека. Обжигающая плеть осознания обрушилась на него со спины, обожгла темя и плечи. Он глядел на труп, лежащий у его ног, на его обезображенное лицо. Засапожный нож, подаренный отцом, неестественно торчал из шеи, весь испачканный кровью. Снова тошнота подступила к горлу, звуки все слились в один неразличимый шум, в ушах слышался стук сердца. С каждой секундой страх становился все больше и масштабнее. Темнело в глазах и давило в виски. Необратимость положения упала на плечи ужасной правдой: «Я убил. Убил человека». Атаман подошел к телу, наступил сапогом на лицо и из поверженного резко выдернул нож Ивана, вытерев его, протянул хозяину. Иван все так же машинально взял нож. Максим помог ему подняться и крепко обнял Ивана одной рукой.

– Вот тебе, братцы, раз! – он разразился смехом как и все.

– А с этим что делать будем? – на коленях стоял турок опустивший лицо вниз.

– Резать собаку! – раздалось в толпе.

– Резать, – сказал атаман, – резать.

Резкий свист шашки, и голова турка медленно наклонилась и упала на землю с глухим стуком. У Ивана потемнело в глазах.

– А тебя с почином, Трифонович! Пойдем, – атаман подхватил Ивана и повел к шатру, напоить самогоном. Уходя, Трифон просил его приглядеть за сыном, вся деревня и без того знала трагичную историю старика.

– Пойдем выпьешь, это тебе не барину кофию приносить.

Весь следующий день Иван не разговаривал, не шутил с товарищами, молча шел, он никак не мог отделаться от ужаса, который он испытал на рассвете. То и дело он глядел на свои руки. Все, чему учил его Александр Митрофанович, сейчас казалось таким далеким. Иван тупо смотрел на улыбки казаков: «Сколько же вы, братцы, людей убили. Человек – это мера вещей. Нет врагов, все люди как один. Все братья друг другу. Страшно как, обратно ничего не вернуть», – мысли путались, а он снова и снова смотрел на свои руки.

– Да, изнеженный у нас сын атамана, – шутил среди казаков Максим. Ивану до этого не было никакого дела. На его мундире, как флаг, краснело маленькое красное пятно. Смотрело оно на Ивана, смотрело в самую душу и не давало покоя. Как хотелось парню сбросить китель, сбросить папаху и бежать куда глаза глядят. Но он шел со всеми казаками дружным рядом навстречу врагам его отечества.

Морской воздух крепкий и сладкий дурманил. Максим по велению встретившего их солдата остановил казаков поодаль, на диком спуске к морю. Приказано было сидеть тихо и ждать команды. Солнце почти скрылось, сумрак медленно наползал на деревья. Казаки все притихли, тихим и хмурым сделался Максим. В кромешной тьме нескончаемо длившееся время вспыхнуло оглушающим воплем «Ура!» Крик длинный, звучащий тысячами голосов, пронесся раскатом над казаками. Иван вздрогнул и замер. Тишина звенящая сменилась криками, шумом. Яростно гремела артиллерия. То и дело звенел смертоносный металл. От каждого залпа все нутро Ивана вздрагивало вместе с землей и деревьями. Уши закладывало от резких и громких выстрелов. Война звенела, и звенела она за спиной Ивана в каких-то трехстах метрах. Он слышал крики, стоны, звуки, похожие на рычание зверей, и снова взрывы, взрывы. Все слилось в один ужасающий шум, будто бы огромный улей шумел над ними. Он глядел вокруг себя, казаки готовились. Напряжение достигало невероятной силы. Ни один парень не издавал ни шороха. Сердце Ивана билось о грудную клетку, как камень.

– В бой! – скомандовал Максим, получивший команду от человека в форме. Все сорвались с места.

Только оттого, что побежали все, побежал и Иван. Его не несли его ноги, его несла толпа товарищей – казаков. С поля противоположной стороны тоже бежали казаки других окраин. Обнажив шашки, они мчались с криком. Иван не кричал. Голоса, к которым он так привык за дни их похода, звучали ужасающе. Они быстро приближались к крепостным стенам. Дым от выстрелов и фигуры сливались во что-то непонятное. «Как же тут отличишь, кто враг», – в ужасе подумал Иван. Когда казаки забегали в стены крепости, они уже слились с другими воинами и сын бывшего атамана совсем потерялся. Где чужой, где свой. Он неуклюже махал шашкой, боясь подпустить кого-нибудь к себе. Товарищи дрались ожесточенно, но и турки зубами вгрызались в жизнь. Иван оказался в самом сердце войны. От шума не было слышно собственного голоса. Рядом с ним замертво падали его товарищи. Он старался не выпускать из виду Максима, который сражался, как раненый лев. Кто-то вцепился в ногу Ивана, парень дернулся. На земле среди многочисленных тел лежал осман с кровоточащей раной на полголовы, и его рука крепко сжимала ногу Ивана. Но пальцы врага быстро ослабели, и тело, содрогнувшись, вытянулось в неестественной позе. Он резко обернулся, когда до его плеча коснулись. Это был Максим.

– Будь внимательнее, казак! – скомандовал он и снова бросился в бой. Максим продвигался быстро, под его яростной шашкой падали турки, как скошенная трава. Иван бежал следом за ним, иногда отбиваясь шашкой от налетающих ударов. Один из таких пришел парню на плечо, но в диком шуме и невероятном страхе, Иван даже не заметил боли. Уцелевшие казаки и другие солдаты пробирались по узким улочкам приморской крепости, вышибая неприятеля из горящих домов. Жар бил в лицо, от дыма ело глаза, и все труднее было различить фигуру атамана. Иван старался не отставать ни на шаг. Не было слышно ни голосов, ни стонов, ни команд, стоял оглушительный грохот от оружейных выстрелов. Иван когда-то в тихой библиотеке барина читал о войне и военных походах, о доблестях солдат и армий, но то, что он видел теперь, разительно отличалось от того, что было написано в книгах. Война была перед ним в своей страшной неприкрытой уродливости. От ее запаха и звуков невероятно мутило. Сцены из ада воплощались перед глазами Ивана, чем больше поверженных падало на землю, тем злее становились обе стороны сражения. Максим, сражавшийся с необыкновенной злостью и жестокостью, еще больше изменился в лице, когда увидел своего близкого друга с османским кинжалом в горле. Как обезумевший, он обрушивал удар за ударом, не оставляя никого в живых, за шумом не было слышно крика, но было очевидно, что он вопил. С другой стороны на Ивана налетел человек невысокого роста, он замахнулся мечом. Парень дернулся вбок, и удар прошел мимо. Глаза неприятеля горели ненавистью, и уже ничего человеческого в них не было, в долю секунды Ивану пришли в голову слова отца о беззащитности женщин и детей, о врагах и родине, он тут же подумал о Соньке и, не слыша собственного крика, стал рубить врага шашкой. Металл, как масло, проникал в тело турка, но парень не мог остановиться, и даже когда тот упал, Иван продолжал наносить удар за ударом. Все вокруг шумело и гудело. И глухая к боли смерть беспощадно прибрала к себе все новые и новые тела. Вокруг шла ожесточенная резня. Обернувшись, Иван увидел, как казаки и русские солдаты теснили к краю бухты врагов, те, не желая позорной смерти, прыгали вниз, разбиваясь о скалы. Парень с ужасом посмотрел на изуродованное его руками тело. Он с отвращением и ужасом отступил и бросился к своим.

Солнце медленно вставало над спокойным морем, освещая страшную, уродливую картину. Трупы заполняли улицы разваленного города. Сквозь завесу темного дыма виднелись разваленные дома. Стоя на краю крепости, можно было видеть, как русские солдаты загоняют в море оставшихся османов.

– Этих в плен возьмут, – проговорил Максим торжественно, глядя вниз. Он обернулся в поисках своих товарищей.

Протрубили отбой. Солдатам было приказано восстанавливать силы и хоронить погибших друзей. Тела врагов сбрасывали в море. Тела друзей клали в общую могилу.

Все события последних суток слились в Иване страшным комком. Он глядел на лица мертвых солдат и казаков, среди них были ему знакомые; новые его друзья, он глядел на лица уцелевших. Безмолвные слезы стояли у парня в глазах.

Не прошло и двух часов, как в лагере казаков снова угощались, пили, отдыхали и смеялись, поминали невернувшихся. «Будто вовсе ничего и не было, – думал Иван, – что же человек за существо такое. Боится смерти, вечно желает счастья, но все время тянется к войне». Он, пожалуй, сидел один тихий и мрачный в кругу своих товарищей.

– Глядите, Ванька-то весь в отца, не улыбнется, – все дружно смеялись.

– Иван, подойди, – скомандовал Максим и отвел парня от лагеря, – лица на тебе нет. Ничего, привыкнешь, это дело такое… Я собственно чего, помню не забыл, как ты меня от смерти спас на развале.

– Да я… – с ужасом вспомнил ту ночь Иван.

– Не перебивай! Ты спас, и потому я тебе отпуск даю, на пятнадцать дней. Держи, казак, – он протянул парню бумагу, на который от руки было написано, что атаман Максим Игнатьевич Быковский отпускает Ивана до дому на пятнадцать дней, с учетом дороги. Атаман похлопал парня по плечу и пошел к казакам.

«Вот она, желанная бумага, – тупо глядел на письмо Иван, – ценой чужой жизни я заработал свободу. Что ж я не рад теперь. Опять как вольную дали. Уж лучше бы не было этой ночи, войны, лучше бы мне Александр Митрофанович вольную не давал. Какой же дурак, хотел свободу. Где же она, эта свобода?» – думал Иван. Он посмотрел на крепость, торчавшую из-за утеса. И глубоко вздохнул. Теперь он может сбежать с Сонькой хоть на край света, только этот край теперь ему был не мил. Куда бы он ни отправился отныне, за ним неотступно, словно тень, будут следовать его непоправимые грехи. Он простился с товарищами, отблагодарил Максима и, оседлав коня, пустился в обратный путь.

Глава 11

Как бы Сонька ни хотела, а время шло безжалостно быстро. И вот уже завтра настанет день венчания с Тарасом. И только теперь то она поняла, что судьба – не судьба, а замуж она за него не хочет. Боится его, презирает, более всего не любит, а любит Ивана, тоскует по нему и не находит себе места от мысли, что думает он о ней худо или на войне беда с ним приключилась. Сонька не знала, что дня два назад приходил в их дом Трифон, и сватал Соньку.