В большом городе
Большая серая толпа заходила с мороза в метро. Преодолевая турникет, она выстраивалась в длинную очередь у эскалатора, которую нетерпеливые обегали слева. Толпа таяла и цветнела – из-под капюшонов стали появляться яркие береты и чёлки, из рюкзаков и пакетов – обложки книг. Засветились экраны мобильных телефонов, раскрылись молнии пуховиков. Тот, кто входил в метро со знакомым, начинал ему улыбаться.
Внимательно следя за шнурками, Оля бежала вниз по эскалатору, подталкивая коленями снятый со спины рюкзак. На перроне она скинула своё жёлтое пальто, казавшееся на морозе шёлковым, но в помещениях превращавшимся в ватник, и втиснулась в вагон с рюкзаком и пальто на правом локте. Уперев спину в поручень, Оля достала из рюкзака блокнот, с привязанным к кольцам карандашом, и, опустив его к правой руке, написала:
Большая серая толпа
И сразу зачеркнула написанное.
«Какая-то собака получается».
По лицу стекла капелька, и Оля, взяв блокнот в правую руку, сняла шапку. Теперь обе руки были заняты. Придавили ещё сильнее, но пора было выбираться. Зажав шапку подбородком, Оля подтянула карандаш и засунула блокнот в рюкзак. Выбравшись из вагона, она побежала, досадуя, что сразу не села в первый вагон. Промчавшись вверх и вниз по эскалатору, протоптавшись в неразбиваемой толпе по коридору, пробежав немного вдоль подъезжающего поезда фиолетовой ветки, Оля прыгнула во второй вагон. Там она стала одеваться, пытаясь сделать это как можно герметичнее, и, проехав две станции, пошла наверх. Чтобы не сбить дыхание, она глубоко вдыхала и выдыхала на три ступени.
На улице мороз опалил лицо, но тело холода не почувствовало. Оля знала, что отрицательные градусы компенсируются положительной скоростью, и рассчитывала продержаться в этом пальто до апреля. Купить что-то теплее или съездить в Мичуринск за старым, ещё школьным пуховиком, казалось невозможной растратой. На Новый Год была нулевая температура, и когда мама приезжала на праздники, то привезла банки с огурцами и вареньем, а про старый пуховик не подумала.
Оля вошла в банк через пять минут после открытия. Регина, подняв брови, гнусаво удивилась:
– Ольга, как вы выглядите!?
Олины волосы бесцеремонно выдавали, где только что была шапка, а чёрные полосы карандаша оказались ниже уровня глаз. В банк зашли две женщины, и Регина зашипела:
– Ну как быстро приводи себя в порядок! За опоздание штраф! – и, поворачиваясь к женщинам, громко – Добрый день, чем могу вам помочь?
Победив кудри и подводной карандаш, встав на каблуки и повязав голубую косынку, Ольга улыбнулась своему отражению. «Почему Регина считает, что брови и губы одной толщины нормально, а мятая чёлка – нет?»
Столом Ольги был ближайший ко входу. Первые посетители вышли, и Олю обдало волной холода. Ольга напрягла мышцы спины и пресс, поджала пальцы ног. Выдохнув, взялась за трубку телефона, и, дождавшись ответа на другом конце провода, заговорила:
– Добрый день, меня зовут Ольга, я представляю БАНК П. Звоню Вам с выгодным предложением, удобно Вам сейчас обсудить его?
Чтобы относиться ко всему проще, Ольга представляла себя роботом, хорошо имитировавшим женский голос, и так свыкалась с этой мыслью, что переставала говорить, только когда на другом конце провода клали трубку. Тогда она набирала следующий номер. От «живых» – приходивших непосредственно в офис – клиентов абстрагироваться было сложнее, и если их было слишком много, к вечеру Ольга чувствовала себя разобранной до винтиков. Но сегодня был вторник, а значит необходимо сохранить себя целой.
По вторникам, к половине седьмого, Оля ходила на литературные курсы, где начинающие поэты обсуждали свои стихи с мастерами. Часто от стихотворений не оставляли ни строчки, и молодые поэтессы уходили в слезах. Оля заплакала, когда её стихотворение однажды напечатали.
После пяти Ольга начинала смотреть на часы с периодичностью в несколько минут, и часто переживала сильные разочарования: она и семь минут шестого, и одиннадцать, воспринимала как десять минут шестого, а значит, время для неё никак не изменялось за три взгляда на часы. Не выдавая собственного нетерпения, она всё сильнее улыбалась, но увидев на часах заветные пятьдесят семь минут, перестала улыбаться и откинулась на стул, одновременно с этим развязывая косынку. В течение трёх минут ничего уже не могло произойти, и благополучно их переждав, Ольга с лёгким сердцем встала из-за стола.
Регина удивлённо подняла брови:
– Вы куда-то собрались?
Чувствуя себя уже не во власти банка, Ольга ответила Регине свободнее, чем утром:
– По своим делам собралась. Рабочий день кончился!
– Может быть, у вас в Муроме рабочий день заканчивается по часам, отсидели и пошли, а в Москве он заканчивается, когда задачи выполнены. А ты и половину списка сегодня не обзвонила!
«Как она выбирает, когда тыкать, когда выкать..» – не понимая, к чему ведёт Регина, подумала Оля.
– Так «живых» клиентов приходило много. А из списка я завтра всем позвоню.
– Завтра новые задачи будут, а если бы ты не опаздывала и меньше прохлаждалась, сейчас бы свободна была. Некого винить, что нужно оставаться. В банке ненормированный рабочий день, или Вам непонятно это?
– Регина, я сегодня никак…Я завтра всем позвоню, честно! А сейчас мне надо идти…
– Вот и завтра вам не захочется работать. Сегодня не закончили – оставайтесь и работайте. Ты в Москве, а не… в Мурманске.
– Регина, пожалуйста! Я завтра до ночи просижу, можно мне сейчас уйти?
– Силой я держать не буду. Не забывайте только, сколько у вас оклад, а сколько премия. И как нелегко с вашим образованием работу найти.
Сжав зубы, Ольга кивнула.
В квартиру Оля вошла в десятом часу, и в нос сразу ударил плотный запах дешёвых сигарет. В Танькиной комнате надрывался телевизор, словно там сидели глухие. Общую полку для обуви полностью занимали несвежие мужские ботинки Танькиного парня. В метро, заметно опустевшему к этому часу, Оля немного успокоилась и даже записала несколько строчек, но сейчас снова взвилась. На кухне, как она и ожидала, был бедлам: нестерпимый запах, но форточка из-за мороза закрыта; на столе Олина кружка, в которой гнездятся окурки, тарелки с коричневыми разводами, пластмасски с колбасой и огромное блюдо с фаршированными магазинными блинчиками, частью надкушенными. В одной рюмке на дне что-то зеленело, другая пустая лежала на боку. На плите поблескивала жёлто-коричневая лужа.
Оля открыла форточку и швырнула туда рюмку. Потом взяла ненадкусанный блинчик. Он оказался с творогом. Оля медленно сжевала его, потом ещё один. Потом пошла спать. Сквозь сон она слышала, как Танька с парнем искали рюмку, но ей это не мешало.
Под ноль
Снаряд в одну воронку два раза не падает
I. В тёмное время суток, а особенно ночью, человек больше подвластен чувствам, чем рассудку, и ему проще говорить о самом главном. Сами собой приходят нужные искренние слова, а написанный текст обретает живительную силу. Маша писала по ночам, и, действительно, всё, что она писала, дарило надежду. Она писала ночью ещё и потому, что дни были заняты – Маша проводила их возле своей лучшей подруги, ожидавшей операцию по удалению злокачественной опухоли. Началось всё с того, что Аня жаловалась на боли в животе, и по настоянию Маши пошла в больницу. Маша ходила с ней к гастроэнтерологу, на УЗИ и на рентген. Едва сдерживая рыдания, пошла с Аней и её родителями к онкологу, а потом на биопсию. Подавая пример бодрости духа при людях, оставшись одна, Маша плакала почти всё время от мысли, что лишится подруги, что умрёт человек, с которым было так хорошо. Ожидание результатов Аниной биопсии было тяжёлым временем для Маши, но диагноз оказался не приговором. Врачи объяснили Ане и её родителям, и Маше, что вторая стадия – обратимая, что после операции и курса химии Аня станет здоровым человеком. Нужно быть готовым к тяжёлому периоду лечения и восстановления, но думать только о хорошем.
Эти слова преобразили Машу – она поставила себе цель, и не за что бы от неё не отступила. В своём блоге она писала: «Мы сами должны стать сильнее. Возможно, это самое важное, что мы сможем сделать в своей жизни. Чувствовать нашу любовь, нашу поддержку, нашу веру в лучшее – для наших близких так же важно, как и помощь врачей». Она завела блог недавно, после результатов Аниной биопсии, но читали её почти триста человек. Маша сама прочитывала почти все статьи в интернете на эту тему, и общалась на форумах для больных и их близких.
Маше было сложно – Аня постоянно была мрачной, не откликалась на шутки, часто начинала плакать.
– Зачем они меня резать хотят…– тянула Аня, потускневшая и осунувшаяся.
– Как зачем!? Как зачем!? – махала руками Маша, – я сто раз тебе говорила, операция – это очень хорошо! Это значит, что тебя вылечат! Опухоль вырежут, химией зачистят – и нет у тебя болезни. А уж восстанавливаться – восстановимся!
Маша не позволяла унывать и Аниным родителям, тоже потускневшим и осунувшимся:
– Вы вообще не имеете права расстраиваться! Вам запрещено грустить! Только хорошие мысли, только позитив!
Анина мама молча выслушивала Машу, глядя сквозь неё, папа отвечал иногда грубовато, но Маша все понимала. Она писала: «Человеческая слабость и страх перед неизвестным, часто принимает вид суровости или отрешённости, но мы не должны обращать на это внимания».
Редко Маша сама начинала сетовать:
– Это ты из-за переживаний…расстраивалась из-за сессии – и вот на тебе! Да пусть бы сгорел этот универ, без дипломов люди ещё лучше устраиваются!
Но Маша быстро брала себя в руки, и переключала свою подопечную на нужную волну:
– Слава богу, я тебя в больницу догадалась отправить! Я прямо как чувствовала, что тебе надо к врачу… слава богу, вовремя нашли! Теперь точно всё будет хорошо! Ты даже не заметишь, что у тебя что-то вырезали. Через год не поймёшь, из-за чего расстраивалась!
После операции Маша обнимала и целовала Аниных родителей, как никогда своих. В тот вечер она опубликовала статью: «Есть ли счастье выше, чем услышать, что операция прошла успешно». Когда Аня вернулась из больницы домой, у всех было настроение победителей, и был устроен праздничный семейный ужин, на котором Маша считала себя неотъемлемой частью.
II. Маша с Аней были знакомы давно – они вместе учились в школе. Случайным образом, каким в большом коллективе распределяются люди, особенно подростки, на маленькие группки, они всегда оказывались с разных сторон, и по-настоящему никогда не общались. В них было общим тщеславие, требовавшее отличной учёбы, но это не становилось поводом ни к соперничеству, ни к товариществу. Даже на последнем звонке, где каждого охватывает смесь сентиментальности с серьёзной тоской по привычному укладу и школе, ассоциируемой с детством, они остались верны своим группкам, не сказав друг другу и пары слов. Но они разговорились на награждении медалистов, где у обеих не было других знакомых и было от этого неуютно, и выяснили, что хотят поступить в один университет, на одну специальность. В течение июля в списках абитуриентов Маша отслеживала кроме своей, и Анину фамилию, и когда обе поступили, годы раздельного существования в школе, стали представляться Маше годами нежной дружбы. Отношения с прежними подругами незаметно быстро растаяли, а в группе, в которую поступили Маша и Аня, больше не было девушек (на весь энергетический факультет их было не больше сорока), и каждая заменяла другой широкий круг общения.
Первые месяцы учёбы они лишь хорошо проводили время вместе и обсуждали темы, остро волнующих всех молодых девушек, но сессия сделала их настоящими друзьями. Не оставив здорового тщеславия, обе девушки стремились только к оценкам «отлично» и готовились к сессии со спортивным азартом, но столкнулись с трудностями, которых не ожидали. Преподаватели обычно ставили всем девушкам тройки, не требуя ответов, «автоматом» (это все знали от старшекурсников), но претензии девушек на пятёрки их неприятно удивляли. Они махали рукой и заводили разговор о женском предназначении при малейшей запинке, и при ответе, за который юноше уверенно ставили «пять», Маше или Ане снисходительно предлагали «четыре». Девушки не соглашались, расстраивались, но учили больше и глубже, приходили с каждой контрольной и курсовой по несколько раз, и добивались пятёрок. Преподаватели, на самом деле не злые, и не имевшие желания нарочно снижать девушкам оценки, в итоге соглашались и ставили «пять», добродушно посмеиваясь. Но борьба девушек за оценки, а особенно успешность этой борьбы, вызывали раздражение у парней, не сомневавшихся в своём лидерстве на «мужской» специальности, и Маша с Аней чувствовали это. К совместной работе над лабораторными, расчетно-графическими, контрольными и курсовыми, подготовкой к экзаменам, прибавлялось ещё и моральное противостояние духу мужского превосходства – и девушки всё больше ценили друг друга.
– Мы с тобой – слаженная боевая единица, – шутила Маша.
Они остались неразлучны и на третьем курсе, и в сессию просиживали ночи за учебниками, с упорством, поддерживаемом друг в друге. Но Маше было скучно. В школе она думала, что яркая и насыщенная жизнь ждёт её после выпускного: учёба будет означать открытия в науке, студенческие мероприятия – незабываемые приключения, а Машиной любви будут добиваться самые достойные мужчины. Будущее представлялось Маше круговоротом страстей и событий, в которых она играет важнейшую и благороднейшую роль. Но как только Маша привыкла к сложному маршруту до университета, жизнь вошла в обыденную колею, и, сдав сессию, Маша уже знала всё, что с ней может произойти. Когда с Аней случилась беда, Маша не раздумывая, вместе с ней написала заявление об академическом отпуске. Они вернутся в университет через год, в другую группу, ещё более повзрослевшие и сплочённые.
III. Спустя три месяца после Аниной операции Маша написала в блоге: «Быть всё время весёлым и сильным – очень сложно, но это моя обязанность. Как бы я не устала, как бы мне всё не надоело, я должна улыбаться, и поддерживать свою подругу». Маша действительно очень уставала – даже ободряющие наблюдения врачей не могли отвлечь Аню от рассматривания последствий химиотерапии. У Ани недоставало сил думать о здоровом будущем, и не было цинизма, чтобы радоваться, сравнивая себя с другими больными. Аня тяжёлым взором следила за рассохнувшейся кожей и тусклыми прядями, остающимися в ладони, если провести ей по голове. Забыв в разговоре какое-то слово, она принималась плакать, и не могла остановиться, оплакивая своё тело и свою жизнь. Маша была готова бесконечно повторять, что всё это временно, и скоро всё наладится, но ощущала слабость слов. Продолжая изучать любую информацию, связанную с Аниной болезнью, в том числе и художественную, Маша искала средство, которое бы заставило Аню стать сильной.
Идея побриться налысо была не нова, но выглядывая на Машу с разных фильмов и форумов, наконец, увлекла её. Маша понимала, что Аню больше всего пугает выпадение волос: Аня, как любая девушка, боится своей некрасивости, тем более это делает её болезнь очевидной каждому. Преодолеть этот страх – огромный шаг вперёд. Как только Маша всерьёз задумалось об этом, у неё сильнее застучало сердце. Она сделала запись в блог: «Иногда действие сильнее слов», и пообещала себе, что следующей будет запись с фотографией.
Маша тщательно продумала новый образ: от некоторых вещей придётся отказаться, и больше времени уделять макияжу – весь акцент будет на глазах, и не забывать держать спину прямо. Она заказала шикарное откровенное платье, и кожаную куртку, но в целом гардероб её устраивал. На заставку телефона Маша установила фотографию лысой Сары-Джессики Паркер. Очень тянуло писать в блог – но она держала данное себе обещание. С Аней Маша тоже не обсуждала свой план – Аня всё равно не способна сейчас самостоятельно принимать решения.
В парикмахерскую Маша записалась на субботу, и засыпала в пятницу полная решимости, но ноябрьский дождь утром чуть не заставил её передумать. Только сильное, почти физически ощутимое желание поступка, подвига и его публичного признания, заставило её выйти из дома.
Её уже ждала худенькая молодая парикмахерша.
– Как будете стричься? – неуверенно спросила она.
– Под ноль, – храбро ответила Маша.
– Как? – недоверчиво улыбнулась девушка.
– Под ноль! Налысо! – громко повторила Маша и помахала выпрямленной ладонью над головой.
– Вы уверены? – от застенчивости парикмахерша улыбалась всё шире.
– Абсолютно. – и, довольная случаем, объяснила, – моя подруга больна раком, и из-за химиотерапии она осталась почти без волос. Мы обе бреемся налысо, чтобы доказать, что эта болезнь нам не страшна.
– Ооо…– услышав о болезни, девушка смогла заставить себя не улыбаться, – Ваша подруга уже побрилась?
– Да! То есть, нет. Но она сделает это!
Парикмахерша защёлкала ножницами, и от длинных до лопаток волос остались мальчишеские вихры. Маше стало страшно. Словно почувствовав, девушка спросила:
– Может короткая стрижка тоже подойдёт?
– Под ноль, – выдохнула Маша.
Когда парикмахерша развязала накидку и сдула пылинки волос с шеи, Маше захотелось проснуться. Она надавила подушечками пальцев на пластмассовый край стула – стало больно, но ничего не изменилось.
– Какая огромная голова, – прошептала в углу другая парикмахерша.
Вопреки Машиным ожиданиям, акцент был сделан не на глазах. Выступили наружу не по-девичьи дряблые щеки, со следами угрей, и несимметричный череп. Маша отдала деньги, не глядя на девушку, и вышла на улицу, туго завязав на подбородке капюшон, забыв, что нужно держать спину прямо.
В метро она запустила руку в капюшон, и непривычная гладкость черепа позабавила её. Подъезжая к своей станции, Маша отодвинула меховой край капюшона, открыв голую макушку, и стайка девчонок в углу сразу захихикала и зашепталась. Маша выскочила на перрон, затянув даже лоб, и, не поднимая головы, побежала по эскалатору. Мчась к Ане, Маша твердила: «я ради неё, я ради неё, я ради неё». Она была в том состоянии, когда любое сказанное ей слово могло превратиться в скандал, но как обычно в таком состоянии, она ехала в пустом автобусе, и никто ей ничего не говорил. Не расплескав и капли своего настроения, она пришла к подруге. Та открыла ей дверь, вялая и бледная, как всегда.
Взмахом руки циркового артиста, Маша скинула капюшон. Аня отшатнулась, словно ударилась обо что-то лбом, открыла рот и выкатила глаза.
Маша нарочито засмеялась:
– Хоть что-то может вывести тебя из сонного состояния!
Аня смогла ахнуть:
– Маш, что это с тобой!
– Ничего особенного, просто сбрила волосы. Не уши – отрастут.
С Аней Маша чувствовала себя уверенной. Она выпрямила спину, и, раздевшись, улыбнулась зеркалу в коридоре.
– Представляешь, четыреста рублей содрали! Ну их, мы тебе бесплатно сделаем!
Маше казалось, что Аня уже знала и приняла все её аргументы.
– Где у тебя ножницы лежат? И без машинки обойдёмся – станком побреем!
– Зачем ножницы? Что побреем!?
– Ну, так у тебя же оставшиеся волосы длинные, их просто так не сбреешь, особенно станком. Надо обрезать, а потом только брить.
– Маш, ты чего? Я не хочу бриться налысо.
Маша шумно выдохнула и заговорила ласково, как с ребёнком:
– Анют, тебе вырезали опухоль, делают химию. У тебя из-за этого выпадают волосы, все это видят и понимают, а тебе кажется, что ты становишься очень некрасивая. Нужно перешагнуть через это. Брось вызов! Я помогла тебе. А наши фотки будут помогать сотням больных.
– Я не хочу быть лысой. У меня ещё есть волосы, они не все выпадут.
– Аня! При чём тут волосы? Это – идея! Ты понимаешь? Бросить вызов вместе!
Маша снова начала раздражаться. Аня по-прежнему упрямилась:
– Я не хочу быть лысой. У меня останутся волосы, и тебя я бриться тоже не просила!
И Маша взорвалась. Эти полгода она, не ропща, не жалуясь, отдавала всю себя, и слышит теперь такое!
– Не просила!? Ты меня не просила!? Я всё для тебя делала, ни на шаг не отходила, ночей не спала! Терпела твоё нытье, твои слёзы вечные, поддерживала тебя! А ты заявляешь, что не хочешь быть лысой!? Когда я уже побрилась!? Тварь ты неблагодарная!!
Маша долго бесновалась, выливая накопившиеся обиды. Устав, она надела, не зашнуровывая ботинки, и схватив в охапку куртку, выбежала из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла в подъезде. Услышав внизу на лестнице шаги, Маша надела куртку и завязала капюшон.
На улице у неё потекли злые слёзы.
Задувал ноябрьский ветер, и голове было холодно без волос.