58.
С некоторой опаской он поднялся наверх. Китти лежала без движения, отвернувшись к стене. Впрочем, конечно – глубокая ночь на дворе.
Феликс присел на край её постели, тихо позвал:
– Китти? Ты спишь? – она не ответила. – Китти…
Когда он решил, что и не ответит, и собирался встать, она проговорила глухо:
– Я не сплю. Чего ты хотел?
– Ты обиделась?
– Да.
– Я не нарочно. Просто на нервах сейчас, всё это… Наверно, сказал что-то не то.
– Да, Феликс, я тоже на нервах и тоже хочу домой. Мы так и будем швыряться друг в друга?
Он глубоко вздохнул, переместился к ней ближе.
– Хочешь, я что-нибудь сделаю?
– Мм… да, я хочу, чтоб ты починил машину. И чтоб вернул лето: надоело печку каждый раз растапливать.
Она приподнялась, обернулась на Феликса.
– Не получится? Жаль…
На это он не нашёлся что ответить. Китти покачала головой:
– Здесь мы ничего не можем сделать, Феликс. Только по возможности не портить кровь один другому. Это в Ринордийске так было можно… Но такими темпами Ринордийск нам не светит – мы изведём друг друга раньше.
Феликс слез с кушетки и медленно отошёл к окну. Опёрся пальцами о подоконник, сказал:
– Я не знаю, почему так происходит. Я не хочу, чтоб так было, но каждый раз… оно как будто само. Как будто какое-то проклятие.
За стеклом мутнели сливающиеся очертания чужого леса. Небо же… его было не разглядеть.
– Знаешь, что я подумала, когда заметила тебя впервые? – тихо произнесла позади него Китти. – Не когда ты подсел ко мне, немного раньше. На перерыве между парами, когда ты выступал перед теми, кто остались в аудитории. Ты говорил о революции… и о свободе. И о чём-то ещё. И я подумала: какой он странный и неправильный. Все эти слова, слова, бесконечные слова, все эти пафосные жесты, как будто всё это что-то значит и может что-то изменить. Он меня бесит, подумала я. Но… что-то в нём есть. Пусть остаётся таким – он мне нравится в таком виде, – Китти замолчала, дождалась, когда он обернётся. – Ты же подумал примерно то же? Да?
– Да, почти, – Феликс кивнул.
Он отвернулся – лучше уж темень за окном, чем пялиться так друг на друга, – и застыл в удивлении. Тихо проговорил:
– Снег…
– Что? – в следующую секунду Китти возникла рядом.
– Снег пошёл.
Белые крупинки появлялись в ночи будто из ниоткуда. Они ниспадали с самого верху, плавно пролетали перед окошком и все, как одна, стремились вниз, к размытой почве и лужам, по которым совсем ещё недавно барабанил дождь. Сначала казалось, там все крупинки и исчезают бесследно, что они тают, едва коснувшись земли, – слишком слабые ещё, чтобы её покрыть. Но нет: ближе и дальше вырастали постепенно призрачные пятна, белеющие в темноте, – предвестники будущих сугробов по пояс.
– Сегодня же… первое декабря? – он посмотрел на Китти. – Хотя, может, растает ещё.
– Он не растает, – Китти покачала головой.
Где-то, казалось, сквозь тишину тонко звенит свирель.
59.
Простыня полей растянулась от города до леса – гладкая, серовато-серебристая. Просторная… Здесь казалось даже, что у них полно возможностей и способов действовать дальше – совсем не так, как это представало в узких стенах «дома в лесу». Поодаль слышались голоса: люди прогуливались на площади в зимний выходной день. Там, у них, за рекой, было спокойно и мирно, и силуэт башенки, как охранитель, вставал над ратушей и горожанами.
В другое время Феликс, может, и сам бы присоединился к ним.
– Ну что? – он помял комок снега в руке, обернулся с улыбкой к Пурпорову и Рамишеву. – Как там сейчас Ринордийск?
– Не очень хорошо, – взгляд Рамишева тревожно метнулся по полю. Вернулся вновь.
– Об этом можно было и так догадаться, – Феликс тихо рассмеялся. – Рассказывайте, что как.
– Ну… – неуверенно начал тот, переглянулся было с Пурпоровым, но тот смотрел в заснеженную даль. – Из-за дождей там немного потоп. Местами река вышла из берегов, подтопило дома… В низинах, говорят, вода может дойти и до нижних этажей.
– Или уже дошла, – вставил Пурпоров. Поймав их недоумённые взгляды, объяснил. – Это так было на момент, когда мы уезжали. Если вода по-прежнему прибывает, то не замедлит сказаться.
– Да… – Рамишев кивнул и вновь обратился к Феликсу. – Даже трамваи перестали ходить, представляешь?
– Из-за дождей?
– Очень много воды… Льётся по улицам прямо потоками. Рельсы ушли под неё глубоко.
– Ты помнишь, чтоб когда-нибудь в Ринордийске не ходили трамваи? – подхватил Пурпоров.
Феликс подумал мгновенье, уверенно покачал головой:
– Никогда. Даже когда кончался Чексин и начиналась Нонине, они ходили, как всегда. Но как же теперь передвигаются?
– Там сделали сейчас временные дороги, – объяснил Рамишев. – Деревянные, вроде таких закреплённых настилов прямо поверх воды. По ним даже могут ходить автобусы – вытащили несколько из запасников. Они, правда, старые и часто ломаются… – он чему-то нахмурился. – А ещё, рассказывают…
– Это из непроверенных источников, – перебил Пурпоров. Рамишев обиженно хлопнул глазами:
– Дай мне ему рассказать! Вполне возможно, так и было.
Пурпоров недовольно пожал плечами: мол, дело твоё.
– Говорят… Там большей частью эти автобусы ходят и ещё некоторые частные авто, в основном, высоких чиновников. Но ещё, говорят, там встречаются мутные личности – как будто, может быть, выпущенные уголовники…
– Или вольные ссо-шники, – добавил Пурпоров. – За ними сейчас никто не смотрит: ни за теми, ни за другими.
– Да, – согласно кивнул Рамишев. – Говорят, один автобус наткнулся на них – они обычно перемещаются сразу большой толпой. Может, они не смогли разъехаться – их машина не влезала параллельно, на тех дорогах вообще довольно узко. А может, им просто что-то не понравилось. В общем, говорят, они раскачали автобус, столкнули с дороги и утопили.
С хриплым криком пролетела поверху большая серая птица.
– Что, правда? – недоверчиво спросил Феликс.
– Это рассказывают, что так, – снова поспешно вмешался Пурпоров. – Сейчас вообще почти невозможно понять, что рассказывают, а что было на самом деле. Тогда ещё интернет более-менее оставался, иногда неофициально всплывало разное. По телевидению – естественно, молчок… Знаешь, что там теперь показывают?
– Ну конечно, наши победы и достижения, какие варианты!
– Нет, не угадал, – он выжидательно поглядел на Феликса. – Уточек. На городской пруд прилетели чайки и теперь должны ужиться с местной фауной. И так – все сутки на единственном оставленном канале.
– Чайки… – повторил Феликс. Ему что-то вспомнилось было, но тут перебил Рамишев:
– Да… А когда окончательно накрылся интернет, перестали доходить любые новости, даже на уровне слухов. Разве что кто-то знает по службе, но, если так, он обычно молчит. Или кто-то вдруг случайно стал свидетелем, и узнать от него. Но на улицы сейчас в принципе выходят редко: кого можно было, перевели на удалёнку или отправили в отпуск. Так что люди, в основном, сидят дома.
– Необходимости ездить за раздачей вообще-то никто не отменял, – прервал Пурпоров.
– За чем? – не понял Феликс.
– Раздачей еды. У нас пока сделали так – в городе с ней не особо.
Дыхание вырывалось изо рта и укатывалось морозными клубами в размытую даль.
– Это новости… – протянул Феликс. – Чтоб всего завались, но ничего не купишь – такое помню. Но чтоб в Ринордийске просто не было еды?
– С доставкой сложности, – пояснил Пурпоров. – И ещё, говорят, много съедают крысы. Подвалы же затопило. Поэтому то, что есть, выдают всем ограниченно… Но зато бесплатно.
– Хоть что-то, – у ратуши пробила башенка, совсем как другая и на другой площади. Три часа пополудни. – Это Лаванда придумала так сделать?
– Нет… – Пурпоров улыбнулся чему-то. – Лаванда – вся в своих грёзах. Не думаю, что ей есть дело до чего-то отсюда.
– Не говори, – перебил его Рамишев. – Ей очень даже есть дело. У неё всё как сквозь призму, через какое-то кривое стекло, но ей очень много до чего есть дело. Нет, молчи, – остановил он порывавшегося что-то сказать Пурпорова. – Это меня она вызывала, а не тебя.
– И для чего она тебя вызывала? – Феликс настороженно сузил глаза.
– Она… – Рамишев попытался вспомнить. – Она хотела узнать про амулеты.
– Про какие амулеты? – уточнил он осторожно.
– Про уничтожающие камни. Она, видимо, решила почему-то, что я могу о них знать, – Рамишев растерянно развёл руками. – Но я… что я мог рассказать. Её интересовали странные такие подробности… Все ли амулеты действуют совершенно одинаково, нет ли среди них самого сильного, можно ли уничтожить такой камень и если можно, то как… Что будет, если совместить их в одно, – кажется, так.
– Ах вот что… – прошептал Феликс себе. Из города слева неслись, как прежде, весёлые голоса почти предпраздничной толпы. Справа же хмуро молчали застывшие в белом ели.
– Что? – не понял Рамишев.
– Совместить в одно. Ну, это, конечно, поважнее всякой суеты и разных там людишек. Кто б спорил.
Ещё только они подходили к дому, но уже можно было заметить Китти: чёрная её фигура чётко выделялась на снегу.
Феликс, приостановившись, пропустил спутников к крыльцу. Кинул им:
– Я сейчас.
Машина стояла сбоку под навесом. Китти всё ещё возилась с ней, хотя с появлением главредских денег дело вроде пошло быстрее – может, до того как раз не хватало какой-нибудь очень важной мелочи.
Феликс остановился рядом:
– Ну что?
– Немного хуже, чем я думала. Тогда было не только по зеркалу, – Китти шагнула к нему, протянула что-то мелкое. – Прошла с твоей стороны. Можешь оставить на память.
На ладони у него оказалась сплющенная пуля.
– Но думаю, я закончу через несколько дней, – сказала Китти.
60.
Таисия Булова их приглашает, передала Сибилла. Квартирка теперь приведена в порядок и знатно соскучилась без гостей.
Китти отговорилась тем, что чем скорее она завершит дело с машиной, тем лучше, потому что уместиться всей толпой во внедорожнике будет трудно (она и впрямь теперь почти не отходила от авто). Сибиллу же, прежде не видевшую ни Рамишева, ни Пурпорова, затянуло это новое знакомство, и она так заболталась с обоими, что, казалось, и не думала теперь никуда уходить.
Что ж, в квартире Буловой было так тепло и так уютно свистел чайник, что Феликс совсем не пожалел, что пришёл один. На розоватых кухонных обоях висело несколько картин, но всё больше – фотографии: новые и блестящие снимки последних лет десяти, тоже цветные, но пожелтевшие и будто в лёгкой флёрной дымке – середины-конца того века, старые чёрно-белые фото…
– Бабушка, – пояснила Булова, указав на чёрно-белую, несколько больше других, с молодой женщиной в полный рост. – Я ведь из семьи репрессированных. Как подумаешь, из чего они выкарабкались, так самой нелепо было бы не суметь. Талант к выживанию – это у нас семейное.
Она тихо рассмеялась.
– Трудные времена? – Феликс кивнул с понимающим видом.
– Ну а когда они лёгкие, – с краткой улыбкой Булова пожала плечами. – Нам ещё не самый худший вариант достался. Бабушке после высылки так вообще всю жизнь пришлось с начала выстраивать, а я, что… Так, нервы потрепать немного, туда-сюда побегать. Как все, в общем.
– Это при Чексине? – Феликс мысленно прикинул, сколько лет Буловой и на кого могли выпасть её молодость и расцвет сил.
– При нём родимом, – та охотно закивала. – Тогда очень непросто было в материальном плане… Вы маленький были, не помните.
– Нет, ну что-то я помню… – возразил Феликс.
Булова примирительно похлопала его по руке:
– И хорошо, что не помните.
Она разлила чай по чашкам, сразу запахло розой и чем-то ещё, травянистым.
– Я же переводчик по жизни, – начала Булова, усаживаясь за стол. – Работала тогда в большом журнале, серьёзном таком издании. И тут, значит – обвал, сокращения… Из иностранных разделов в первую очередь, конечно: «нам чужого не надобно, нам своего достаточно»… Помните, было такое в моде. Ну, что делать, попробовала в другие, журналов хватает, не обязательно больших и известных. На постоянку, правда, нигде не брали – переводчики тогда не в цене были, – но получалось иногда пропихнуть что-нибудь в частном порядке. Было несколько раз даже, подвязывалась с заказными статьями работать – ну, знаете, из тех, в которых некий загадочный иностранный эксперт объясняет, как во всём прав господин Чексин, – она смущённо улыбнулась. – Понимаете же – или то, или другое. Не всегда есть возможность выбрать правильное из имеющегося.
Феликс кивнул. Он прекрасно помнил, как осознал вдруг с ясностью перед третьим курсом, что дальнейший его путь – или в нелегалы (в подпольщики, упрямо поправлял он, в подпольщики), или в журнашлюхи классические.
– А в другие сферы не пробовали? – спросил он.
– Ну как же без этого. Город маленький, с этим несколько напряжённо. Но бывало, приходилось, и уборщицей, и разгрузчиком, и… да много кем, разное было. Вот ещё репетитором часто подрабатывала: тут-то всегда находились, кому это было надо. На этом чуть и не погорела один раз, – Булова насмешливо улыбнулась. – Пришли как-то сверху, спрашивают: репетитор? Образовываем, стало быть? А где лицензия? А нет лицензии… На пять лет закрыть грозились.
– И как же вам удалось с ними справиться? – Феликс удивился.
– Откупилась, – Булова вновь пожала плечами. – Хорошо, было ещё чем… Тогда, кстати, в эту квартирку и переехали, – она окинула взглядом фотографии на стенах. – Прошлая большая была, трёхкомнатная, разменять пришлось. Ну, ничего, эта тоже хороша.
– Что ж вы так? – шутливо заметил Феликс. – Вместо того чтоб отстаивать справедливость, только ещё подпитали систему.
– Так была б одна – может, и отстаивала бы, – согласилась Булова. – А приёмыши мои куда бы пошли? Снова на улицу? Я же там их всех подобрала – больше они никому не были нужны. Я, знаете, считаю, что будущее – это, главным образом, будущие поколения. Если оставлять их так, как сорняки – что из них вырастет? Тоже вроде Софи, куда нам столько?
– Какой Софи? – не сразу понял Феликс.
– Которая Нонине, – мягко улыбнулась Булова. – Помните же, что она из беспризорников?
– Рассказывали и такое тоже.
– Ну вот. Попадись ей кто-нибудь вовремя на пути – может, и пошло бы всё по-другому.
– Вы правда так считаете? – проронил Феликс.
– Всё может быть. Из моих тоже не со всеми получилось – кто-то не дался, ушёл обратно. Но многие и в людей выросли. Тот дом, в котором вы сейчас живёте, – знаете откуда? Один из них построил. По собственной, надо сказать, инициативе, я даже не просила. Просто сколотил из подручного материала, сказал, в лесу такого много достать можно… Получилось вроде дачи. Потом уже, при Нонине, тоже нагрянули к нам – что это мы тут такое строим без разрешения, – Булова рассмеялась, покачала головой. – И-и-и понеслась. Что у нас тут вообще за коммуна такая: я ж никого не усыновляла официально, там одних бумажек собрать – грузовик не увезёт, да и то не факт, что разрешат. И на какие всё средства, и не спонсирует ли нас случайно какой-нибудь иностранный фонд, и не ведём ли мы часом антигосударственной деятельности… А когда выяснилось, что у меня и загранпаспорт имеется, – всё, приплыли.
– И как же вы? – он ловил каждое слово.
– Вы знаете… – Булова неуверенно оглядела стол и всё, что на нём. – У меня к тому времени старшие уже самостоятельные сделались, двое в Ринордийск переехали… Думается мне, они как-то устроили, уж не знаю, по каким своим каналам, но скоро с нами приутихли. С проверками только изредка возникали, но это мелочи. Загран, конечно, сдать пришлось, но тоже невелика потеря, всё равно бы меня тогда не выпустили. Сейчас вот собираюсь заново сделать, в Ринордийске даже успела документы подать, хотя ждать теперь… Тоже интересно, – она с любопытством посмотрела на Феликса. – Границы вроде открыли, а загран – всё равно только в столице и чуть ли не с личного разрешения. Но ничего, сейчас-то уж как-нибудь прорвёмся. Все приёмыши выросли, обойдутся и без меня, если что. Да и я пока на дно не собираюсь.
– Вы удивительно жизнелюбивый человек, – Феликс искренне улыбнулся ей.
Булова развела руками:
– Жизнь прекрасна, как бы там ни было.
– Прекрасна и ужасна, – та же мысль, что промелькнула короткой вспышкой ещё в начале разговора и сразу погасла, всплыла опять. – Госпожа Булова…
– Таисия, – поправила она с улыбкой. – Просто Таисия.
– Х-хорошо… Таисия, – непривычно произнёс Феликс. – Скажите, вы верите, что уничтожающие амулеты из легенды действительно существуют?
– Вполне может быть, – кивнула Булова. – Легенды часто правдивы.
– А если бы было так… Как думаете, смогли бы вы воспользоваться каким-нибудь из них? Далась бы вам в руки… ну, например, глина?
– Она у вас с собой, да? – глаза Буловой загорелись любопытством. Феликс вздрогнул от неожиданности. – Покажите, я хочу попробовать.
Он передал ей амулет, завёрнутый в розоватую бумагу – совсем как здешние обои. Булова приняла его в руки, аккуратно развернула.
– Хорошая вещица, – сказала она, перекатывая глину в пальцах. – Очень хорошая.
– Можете её держать? – уточнил Феликс, хотя видел и так: да, может. Точное попадание.
– Вполне, – Булова подняла заговорщически вспыхнувший взгляд, полушёпотом произнесла. – Вы хотите кого-то записать, да? Я не очень ориентируюсь в теперешней обстановке… Но, если вы назовёте виновника, я попробую.
«Это не игры, Феликс. Я не стану убивать Нонине и вообще не стану кого бы то ни было убивать», – вспомнилось ему, и он едва не рассмеялся от осознания всей нелепости и абсурдности происходящего. Каких-нибудь несколько месяцев, уничтожающий амулет, попытка номер два, и совсем другие глаза смотрят с совсем другим выражением, которого он, наверно, и ждал тогда, – но теперь ему совершенно нечего им предложить.
– Представьте, – Феликс с некоторой насмешкой посмотрел на глину. – Год назад я бы не задумываясь назвал вам имя и ни на секунду бы не сомневался. Но теперь… – он покачал головой. – Теперь я не знаю.
Булова удивлённо взглянула на него, но затем понимающе и мягко покивала.
– Хотите, подарю вам? – предложил Феликс. – Вы хотя бы сможете воспользоваться, если что.
– Спасибо, Феликс, – она улыбнулась, отодвинула от себя амулет. – Но, думаю, не стоит. Прибегать к таким вещицам имеет смысл только в крайних случаях. Но, когда у тебя появляется такая возможность, любой случай очень быстро становится крайним. Лучше по старинке, своими силами – я так привыкла.
Мост над рекой присыпало снегом, и он зыбко белел в ночи – совсем уже призрачный, нездешний. Феликс, однако, рискнул – и мост не рассыпался под ним, не растаял дымкой, ровные брёвна отчётливо отозвались на шаги, вполне материально пружиня под ногами. А может, он и сам теперь стал эфемернее, призрачнее – как пламя перед тем, как свеча погаснет.
Феликс остановился на середине моста, облокотился на перила. С них упал накопившийся снег, исчез внизу, где звенела вода. Речка вся покрылась тонким льдом, лишь у опор моста вода взламывала его, пробивалась клокочущей непокорной чернотой – наверх, в точно такую же черноту, немую и бесповоротную. Это только в сказках и романтических историях злодеи подыгрывают положительным персонажам.
Вот и всё. Лишь кромка льда нелепо белела по краю.
Он поискал в кармане зажигалку, вместо неё наткнулся на завёрнутый амулет. Что ж…
Развернув, Феликс вытащил глину на хрупкий свет снега и дальних огней. Маленький неровный комочек, искры перелились зеленцой – как котячьи глаза, хитроватые, уклончивые… Они почти не били теперь, скорее, согревали шершавым покалывающим теплом. От него тяжелела голова, наливалась обречённым спокойствием и немного клонило в сон.
Может, так и надо? В мире, где враги и свои неделимы, где нет направлений и нет больше ясной цели, по ту сторону всяких надежд и любых планов, кроме как мышиной чехарды в колесе? Если бежать быстро-быстро, можно не заметить, что давно мечешься в замкнутом круге и что из него нет выхода. В конце концов, хочешь жить – умей вертеться, а жизнь, как бы то ни было, прекрасна. Ведь прекрасное можно ловить крошечными дозами в повседневных мелких вещах – во вкусном печенье, в мельком услышанной мелодии, в мёрзлом тепле печки, когда за стенами сгущается зимняя мгла, – и, занимая себя, довольствуясь ими, тихо пересекать тем временем снежное поле длиною в жизнь. Все мы живём так: ведь посмотрите, сколько воздуха вокруг…
Что, это не тот воздух? Извините, но другого для вас нет. Ничего личного – всего лишь законы природы и любого общества.
«Да? – лукаво подмигнула зелёным глина. – Давай к нам. Будет легче».
– Не хочу так, – тихо, но вслух сказал Феликс. – Лучше смерть.
Пальцы, будто им наскучило держать, лениво разжались, и шарик медленно скатился по ним. Феликс не стал его перехватывать. Через мгновенье донеслось, как бултыхнулась вода внизу.
Феликс тихо усмехнулся, но не пошевелился больше: всё так же стоял на середине моста, облокотившись на перила. Позади него тоже стояли, он понял это. Прямо за спиной: нет, он не слышал шагов, скорее уж дыхание, а может, просто почувствовал пристальный взгляд, наставленный в затылок. Не оборачиваясь, произнёс:
– Я тебя слушаю, тенепопятам.
– Куда ты дел глину? – спросила Китти глухим голосом без интонаций.
– Она утонула.