49.
Феликс вернулся рано утром.
Лаванда проснулась с первыми проползшими в окошко лучами и, обозревая из своей постели пустую комнату, уже начала предполагать худшее. Но пока она прикидывала, насколько вероятен и реалистичен такой исход, дверь хлопнула и появился Феликс: в сплошь измятой одежде, перемазанный чем-то, со сбитым дыханием, как после долгого бега, а в глазах горели немножко безумные торжествующие огоньки, будто он только что совершил какой-то подвиг.
– Вот, держи, – он бросил Лаванде маленькую коробочку. – Они по-прежнему стерегут, но я смог обойти.
Сложив руки на груди, он бухнулся на раскладушку и гордо глядел на Лаванду.
Она открыла коробочку и с облегчением обнаружила в ней знакомый белый кругляш.
– Спасибо, – искренне проговорила она.
Всё же гораздо спокойнее было держать столь ценный, доверенный лично ей предмет на ладони, чем гадать, где он и кто по её косвенной вине завладел им. Тем более Феликс, похоже, рисковал гораздо больше, чем сказал ей.
– Да, Лав, – бросил он, – и, пожалуйста, носи его всегда при себе, хорошо? Я не настаиваю, чтоб ты что-то им писала, просто пусть постоянно будет у тебя.
– Хорошо, – Лаванда переложила мел себе в карман. Потерянный, казалось, и снова возвращённый, он приобрёл какую-то особую ценность, и вовсе не хотелось терять его снова.
– Видел сейчас квартиру, – продолжал Феликс насмешливо. – Всё перевернули, что можно было перевернуть. Старательно так работали. Ну, этого и следовало ожидать.
– Ой, – вспомнила Лаванда. – Они же, наверно, нашли какой-то компромат на тебя?
– Какой там компромат, – отмахнулся Феликс. – Что такого они могли найти? Ноутбук, разве что? Подумаешь, редкость, у половины страны такой компромат найдётся. А, да, ещё они раскопали-таки архив, – он коротко рассмеялся. – Это, конечно, неоспоримое доказательство антигосударственных деяний. Но могли бы и не изымать вообще-то.
– Забрали? – откликнулась Лаванда. – Жалко.
Ей и вправду было жаль этих старых вырезок, хранящих в себе слабый и тонкий, но неповторимый аромат минувших веков, и в этом у неё почему-то не возникало сомнений.
– Да ладно, не такой уж он оригинальный. У многих из наших примерно такие же есть.
Феликс будто бы вспомнил о чём-то, о чём только удалось забыть, и как-то притих.
– А твои статьи? – снова спохватилась Лаванда. – У тебя же их столько там лежало… Они ведь теперь всё прочитают!
– Думаешь, Нонине их не читает? – он мрачно взглянул на неё исподлобья.
– А ты думаешь, читает?
– Читает. Ещё с того времени как я только начинал. Каждую статью от корки до корки. Обожает читать про себя. Тварь.
Лаванда не стала спрашивать, почему именно Софи – тварь в этом контексте; у Феликса это, похоже, было рефлекторное. Тут возникал вопрос поинтереснее.
– А откуда ты знаешь, что она читает?
Феликс на секунду растерялся, но быстро вернул себе прежний уверенно-насмешливый вид:
– Она периодически мне отвечает, когда у неё конференции, – заверил он. – Ну, то есть она, конечно, не говорит этого прямо и не упоминает меня – она меня вообще никогда не упоминает, – но явно видно, что её натолкнуло на эти фразы и что она имела в виду.
– Даже так? – проговорила Лаванда с сомнением.
– Абсолютно точно.
– И до сих пор ничего против тебя не предприняла?
– Да. Почему-то не предприняла. Не знаю почему.
Феликс поднялся с раскладушки, бросил на тумбочку под окном какую-то книжку и ушёл в закуток – включить чайник.
Лаванда с интересом подошла к тумбе, чтоб посмотреть, что он туда кинул. Это была одна из книг с полок в их доме. К удивлению Лаванды, ею оказался тот самый томик стихов, который смотрелся наиболее случайным из всей подборки.
– Это ты тоже взял?
Феликс выглянул в комнату.
– Да. Все сразу тащить было бы громоздко, так что забрал только её.
– Никогда бы не подумала, что ты выберешь именно эту, – тихо пробормотала Лаванда – скорее себе, чем ему.
Феликс вернулся из закутка и тоже подошёл к тумбочке.
– Там в основном поэты, жившие в «чёрное время», – он взглянул на книгу. – Я когда-то читал их биографии… Иногда, когда трудно, они помогают. Дают чувство, что… что ты не один, что ли. Я тогда напоминаю себе, что они пережили всё это… ну, или не пережили, как кому повезло. Но они не сломались. Знаешь, – он обернулся к Лаванде с какой-то рассеянной улыбкой, – ведь люди – все мы – довольно слабые существа на самом деле. Когда настают плохие времена, иногда хочется убежать от всего этого, сжаться в комок, забиться в угол и ждать, когда оно пройдёт мимо. В такие моменты больше, чем когда-либо, необходимо, чтобы что-то внутри тебя поддерживало, давало силы идти туда, куда надо… Какая-то путеводная звезда, светлый образ, – он тихо засмеялся. – Но если ты сам из себя ничего не представляешь… можно хотя бы ориентироваться на кого-то другого. Как думаешь?
Лаванда не ответила. Феликс нечасто начинал говорить так – будто снимал вдруг маску вечно идущего против системы бунтаря, которому всё нипочём.
– Ладно, забей, – усмехнулся он. – Глупости.
Через окошко под потолком в их новое жилище вливался новый день.
50.
Дела идут как нельзя лучше, – с удовлетворением заключила про себя Софи. Правда, Шержведичев успел улизнуть, но это ничего не значило: Кедров, конечно, в кратчайшие сроки выяснил, куда именно. Разумеется, в подземное укрытие, оставшееся с позапрошлого века, со времён войны, – место, давно облюбованное оппозиционерами и протестующими всех мастей и их усилиями обустроенное для сносного существования. Поблизости не было установлено камер и прослушки, но это не значит, что место не контролировалось: оно было хорошо известно и учтено. (Не в этом, но в довольно похожем когда-то укрывалась Софи – как раз когда Чексина что-то слишком взволновала «рядовая преступная группировка»).
В общем, текущий расклад её вполне устраивал: Шержень под колпаком и никуда не денется, пусть пока воображает себя подпольным борцом с режимом. Софи он не мешал.
Архив вырезок Софи уже внимательно просмотрела, и он ей в целом понравился, она даже оставила кое-что себе на память. Результаты по ноутбуку должны были предоставить позднее, а сейчас на повестке была целая папка отчётов от региональных властей. Софи точно знала и даже имела несколько случаев убедиться, что бумажная форма куда надёжнее любой электронщины, а кроме того, она так привыкла, поэтому готова была лучше подождать лишнюю неделю, требующуюся, чтобы спецпочта достигла пункта назначения.
Ринордийский регион, западные районы, центральные области и приозёрье, северная линия, восточная и южная окраины. Всё это сейчас лежало перед ней гигантским размеченным полем, которое так удобно обозревать сверху.
Неспешно открывая конверт за конвертом, она обдумывала, сверяла, запоминала и причитала к одному, – вплетала в единую картину, большую сеть, где можно было лёгким прикосновением к паутинкам менять и подстраивать под себя всё.
Раскладывая бумаги на столе по стопкам, Софи остановилась на отчёте из Камфской области – как раз той, на которой застряло победное продвижение ГГД на восток. Глаз зацепился за ярко-белые полоски, сильно выделяющиеся на фоне желтоватой бумаги. Поверх них были ручкой написаны слова, отчаянно маскирующиеся под печатный текст. Софи усмехнулась краем губ: когда же эти кретины разучатся так делать.
Если что-то замазали, значит, было что прятать. Софи потянулась к канцелярскому стакану, достала маленький ножик для бумаги. Аккуратно попробовала им соскрести штрих. Кое-где белая замазка поцарапалась, несколько кусочков отколупнулись от бумаги, но в целом действие не возымело успеха. Софи раздражённо отбросила ножик и пошарила взглядом по столу в поисках подходящего средства. Нет, этого средства тут не было.
– Китти, – уткнувшись в отчёт, она требовательно протянула руку. – Растворитель.
Через несколько секунд в пальцы ей лёг маленький пузырёк. Софи откупорила крышку и плеснула на бумагу. Пока ацетон начинал действовать, мельком вскинула взгляд на Китти: та уже сидела на своём месте, будто не вставала с него.
Софи вернулась к отчёту. Штрих всё ещё держался, и Софи нетерпеливо долила на него остатки, затем поскребла ножиком. Теперь белые полоски сдались и ушли.
А, ну как и следовало ожидать: циферки не сошлись в конце месяца. Планировали одно, а в последний момент, видимо, выяснилось, что получилось совсем другое. Когда же они научатся…
Софи подняла опустевший пузырёк.
– Он кончился, – проговорила она, саркастически глядя на Китти. Затем разжала пальцы, и пузырёк упал в корзину, где, судя по звуку, разбился.
– Что-то всё имеет тенденцию заканчиваться в последнее время, – продолжила Софи. – Даже не знаю, к чему бы это. Может, закончить что-нибудь более масштабное? Восстановить историческую справедливость к примеру…
Китти на момент оторвалась от компьютера:
– Я закажу ещё партию, – спокойно кивнула она.
Интересно, она просто не поняла или её действительно нельзя выбить из колеи? Софи даже захотелось это проверить – посмотреть, как бессбойный заводной механизм обращается человеком.
Сейчас, впрочем, на это не было времени, как-нибудь потом. Софи вернулась к бумагам.
51.
Куда он опять отправился, Феликс не сказал: он ни разу не сказал, с тех пор как они поселились в убежище. Явно не на сходки он пробирался: по его же словам, друзья предостерегли его от любых контактов, включая телефонные звонки; это было продиктовано мерами безопасности. Всё самое необходимое в убежище наличествовало. А если просто так – Лаванда считала не самой удачной идеей лишний раз покидать эти стены.
Впрочем, если Софи всё-таки передумает и запишет углём их имена, то никакие стены не спасут, – напоминала себе Лаванда. Обвалятся под тяжестью земли, или воспламенятся, или… Что же?
Она никак не могла припомнить – и уже начинало казаться, что и нет такого вовсе, – чего же можно бояться столь навязчиво, что мысли сами крутятся в голове, помимо твоей воли, что всплывает в самый неподходящий момент с вопросом «А если?..», чего сторонишься так настойчиво, даже не замечая как.
Были вещи, которых она по возможности избегала, – например остаться одной в совсем незнакомом месте. Или сделать неправильный выбор, который невозможно будет поменять. Но это ведь не уничтожает вот так сразу. Нет, нужно что-то проще…
В задумчивости перебрала она светлые пёрышки в браслете. Они мягко погладили пальцы, уверяя, что всё нормально и не о чём волноваться, что бы ни происходило вокруг, в большом отрешённом мире. Лаванда улыбнулась им, как старым надёжным друзьям.
Свет из окна падал на сплетённые перья, запутывался в них, размечал тонким узором податливые ему пластинки. Засмотревшись, Лаванда и не заметила, как собственные обрывки мыслей и мимолётные образы разлились, застлали собой пространство, не приобретая даже чёткой формы, а просто погрузив в себя, как водная глубь. Очнувшись и вновь вспомнив, что она кем-то является и, наверно, что-то делает, Лаванда обнаружила себя в узком, плохо освещённом коридоре. Он был похож на коридоры в том департаменте, только ещё более обветшавший и заброшенный. Прямо перед ней расположилась дверь.
Лаванда хотела было зайти, но остановилась. Кто знает, что там… Может, с этим вовсе и не стоит встречаться.
«Но я ведь смогу всё закончить в любой момент», – сказала она себе.
Кивнув собственной мысли, Лаванда решительно толкнула дверь.
Свежий ветер дохнул навстречу. Шаги утонули в песке. Стеклянный северный воздух раздался вокруг, и было тихо. Только волны шумели поодаль.
– Море?
Лаванда с удивлением огляделась по сторонам.
– Я дома?
Прибой накатывал на бесконечный белый пляж, по которому она столько раз гуляла в детстве, собирая ракушки и морские камешки, выброшенные на берег, или просто сидела на песке, вглядываясь в безмятежную далёкую линию, которая всегда оставалась одной и той же. Здесь росла Лаванда, ничей ребёнок, а значит, общий – всех жителей маленькой рыбацкой деревушки на самом краю северного моря.
Как давно она не была здесь…
И зачем оказалась тут снова?
Этого она не могла узнать. Но раз уж оказалась…
Неспешно она побрела вдоль линии прибоя. Море накатывало и лизало порой её щиколотки, и казалось, что в разлуке не прошло и дня. Будто Лаванда не уходила отсюда.
В небе реяли белые чайки.
Мелкий и сыпучий сухой песок гасил все звуки. Иногда на нём попадались обкатанные камни или выбеленные морем куски дерева, а то и маленькие косточки, но настолько выглаженные и сверкающие на свету, что казалось вполне уместным взять их себе на память.
На пляже, кроме неё, не было никого. Да никто и не был нужен. Только она и море. И где-то высоко в небе – жёлтый солнечный шар.
Чайки кричали… В их криках едва уловимо слышалась тревога: словно они увидели какую-то тень на горизонте и метались, не в силах ничего изменить.
Лаванда остановилась, пытливо посмотрела на них. Но нет – понять, о чём они, ей было не дано. А вокруг всё по-прежнему было спокойно.
Озадаченная немного, она отправилась дальше. Волны приливали и отливали. Одна из них нахлынула вдруг, достав до середины икры, и обдала холодом.
Пожалуй, она идёт всё-таки слишком близко. Лаванда отошла подальше, вглубь берега.
Следующая волна достигла коленей. Странно, море никогда не вело себя так, сколько Лаванда помнила.
Пока она раздумывала над этим, застыв на месте, третья волна чуть не сбила с ног. Лаванда поспешно отступила.
Здесь, под прикрытием прибрежных скал должно было быть полностью безопасно, Лаванда отлично знала. Но на этот раз вода последовала за ней. Волны приливали снова и снова, становились выше и сильнее, будто хотели смести берег, поглотить его. Спасаясь от них, Лаванда бросилась карабкаться на скалы.
Она быстро преодолела целую половину и оглянулась. Море плескалось у подножья. Она полезла выше, долезла до самой вершины – уж тут-то вода точно её не тронет. Но, обернувшись вновь, поняла: в скалах тоже нет спасенья. Вода прибывала и прибывала.
Чтоб наверняка уж сделать всё возможное, Лаванда преодолела последние несколько метров и взобралась на вершину. Теперь можно было только стоять и смотреть, как отовсюду на скалу наступает море, поглощая вершок за вершком этот последний клочок суши: всё вокруг уже покрывали бурные волны.
Пожалуй, тут не было и не могло быть никакой надежды на спасение.
Вода уже плескалась у ног, когда в небе послышался шум вертолёта. Лаванда задрала голову: да, вон она, громоздкая, но маневренная ярко-оранжевая махина, взрезающая воздух пропеллером. Они всё же прилетели, они спасут её!
– Эй! – крикнула Лаванда, подпрыгивая на месте. – Эй, я здесь!
Вертолёт замедлился, завис в воздухе: кажется, там её заметили. Он зашёл было на круг, но яркая вспышка – горящим метеором он устремился вниз и ушёл под воду.
Больше помочь ей было некому. А в том месте, где упал вертолёт, – видимо, от удара – поднялась огромная волна и устремилась прямо на Лаванду.
Ещё секунда, и – она уже поняла это – волна накроет её с головой, и тогда всё. Лаванда застыла, готовясь мысленно к этому последнему удару…
– Лав! Лаванда! Очнись же ты наконец!
Кто-то тряс её за плечи. С усилием она раскрыла глаза, глотая ртом воздух, будто и в самом деле побывала под водой.
Феликс вернулся очень вовремя. Ещё секунда, и – Лаванда не была уверена, что бы последовало затем.
– Ну, где блуждала в этот раз? – он, похоже, едва сдерживался, чтоб не наговорить всё, что думает о ней и о её «прогулках» в сферы. – Что увидела?
– Воду, – пробормотала она, часто дыша. – Много-много воды.
– Воды? – удивлённо повторил он.
– Потоп.
– Аа… – понимающе протянул Феликс и будто вспомнил только что. – Да, ты ж у моря родилась.
– Я просто… просто думала… Если Софи решит записать меня, то что будет. И думала, что же возникнет из моих мыслей, чего мне опасаться… И думала, думала… А потом… Увидела море… И потоп… И там была волна, она бы меня накрыла… Она бы…
Не в силах продолжать, она вдруг разрыдалась совсем по-детски из-за всего пережитого. Феликс стремительно обнял её и прижал к себе.
– Ну что ты, сестрёнка… – пробормотал он несколько растерянно. – Уже ведь всё позади, ничего не случилось. Да и не случится, скорее всего, – внезапно добавил он с усмешкой.
– Почему? – не поняла Лаванда.
– В Ринордийске нет моря, – так же насмешливо парировал Феликс. – Не думаю, что оттого, что Нонине что-то там напишет, оно тут появится.
– Думаешь, нет? – она оторвалась от него и посмотрела с удивлением и надеждой.
– Не, ну всё может быть, конечно. Но не думаю. Так что, очень возможно, тебе неслабо повезло.
Сказано это было весёлым тоном, но тревожный взгляд куда-то в сторону не очень сочетался с ним. Думал ли Феликс о других «возможно» или о чём-то своём, о чём не хотел рассказывать, – оставалось неясным. Лаванда, только что приглушившая собственные страхи, не стала уточнять.
52.
С каждым разом становилось всё труднее находить повод. Не для Лаванды – она в любом случае безропотно осталась бы в убежище до его возвращения и не стала бы требовать объяснений.
Для себя самого.
В убежище был запас продуктов как минимум на месяц, то же касалось и топлива для печки. Конечно, макароны и тушёнка на каждый день – не ахти что, но это не давало повода лишний раз светиться в городе.
Сейчас он после некоторых колебаний решил, что ему крайне нужны, прямо-таки необходимы сигареты. В общем-то, это действительно было так. Но Феликс и сам понимал, насколько это нелепо: рисковать не только своей жизнью, но и вообще всем делом – ради чего же? – ради пачки сигарет.
Да хоть ради двух.
Он всё-таки взял две. И ещё шоколадку для Лав. Она же вроде бы любит шоколад. (По правде говоря, Феликс и сам сейчас был очень не прочь, поэтому сразу спрятал шоколадку глубоко в карман, чтоб не попадалась на глаза).
Но вместо того, чтоб скорее возвращаться в убежище, Феликс пошёл совсем в другую сторону. Особой цели у него не было – просто побродить немного по городским улицам.
Стены теперешнего жилища угнетали его. Хотелось выбраться из этого каменного мешка и пойти гулять по Ринордийску: походить по центру, пройтись по паркам и площадям, выйти к людям, в конце концов, – влиться в их гущу, завязать разговор, устроить что-нибудь. Он знал, чем это чревато. Ну и пофиг.
Нет, конечно, не пофиг, – осадил он себя. Это просто неразумно, бессмысленно и портит даже то, что ещё удалось не испортить.
Хорошая мысль вдруг пришла ему в голову: а почему бы не проверить, стоит ли ещё охрана около дома или уже нет. Всё равно отсюда недалеко.
Осторожно, не главными улицами он начал пробираться к своему району. Люди время от времени попадались навстречу, но это были обычные люди, и Феликса они не узнавали. Когда оставалось уже немного, он пошёл медленнее, осторожнее, то и дело останавливаясь перед углами и прислушиваясь к каждому шороху.
Вот она – родная многоэтажка. Феликс спустился к проходу во двор, где стояли ворота с солнцем. Теперь здесь не было патрулей.
А вот перед подъездом – он разглядел – да, дежурили по-прежнему и, похоже, сворачиваться не собирались. А ведь прошло уже больше недели. Интересно, на сколько ещё их хватит?
А между прочим, – вдруг подумалось ему, – это идея: совсем нелишне отследить момент, когда они уйдут. Можно наведываться сюда для проверки хоть каждый день. Если он будет действовать осторожно – а он будет, – то это вполне полезная и здравая инициатива…
Хотя нет, конечно, – вовсе не полезная и не здравая. Бессмысленная – так было бы вернее. В конце концов, даже если они уйдут, ну кому нормальному придёт в голову туда возвращаться? Это ведь вычислят мгновенно. Это теперь открытая война, и завершится она не раньше, чем будет покончено с Нонине. Ну, или с ним самим.
Если бы Лав тоже это понимала. Нет, бесполезно что-то доказывать, тупая её упёртость непрошибаема. Держать в руках оружие, способное в одночасье разрешить огромную проблему, и не пользоваться им, потому что «нельзя»! Да ведь кто такая Лав – со всеми милая и хорошая глупенькая девочка, начитавшаяся детских сказок-моралите. Они, наверно, для того и придумывались, эти сказочки, чтобы забить голову людям и сделать их безопасными для всяких сволочей вроде Нонине и всей этой ссо-шной мерзости.
Какая вообще несправедливость в том, что мел дался именно Лав. Будь Феликс в состоянии использовать его, он бы, конечно, уже давно закончил, вместо того чтоб разводить тонны философских раздумий и без конца советоваться со своей совестью, как бы тут правильнее извернуться. Его совесть точно знала, что надо делать. И он бы просто взял и сделал это.
Почему вообще возможность всерьёз поменять что-то вечно достаётся тем, кто менять ничего не будет? Таким, как Лаванда, мечтателям не от мира сего, а на самом деле – просто равнодушным эгоистам, которым нет дела ни до кого и ни до чего, кроме своих призрачных видений. Можешь загибаться у них под ногами – они так и будут смотреть вдаль и раздумывать, что сказать по этому поводу.
Голоса патрульных раздались ближе. Заметив движение поодаль, Феликс быстро отступил в тень трансформаторной будки. Скорее всего, они не специально сюда подошли, надо просто переждать.
И да, действительно – два полицая приблизились к солнечным воротам, но говорили они о чём-то своём. Даже весело говорили, чему-то смеялись. Может, они и вообще были не из патрульных, а просто проходили зачем-то мимо.
Внезапно Феликса охватило сильное желание выйти из-за будки, помахать им рукой и крикнуть: «Эй, парни, не меня ищете?» Ну, и, когда подойдут, добавить пару слов про Нонине, для надёжности. Будет очень эффектно и очень глупо.
Разумеется, он одёрнул себя и не стал этого делать. На нервной почве возникают иногда весьма странные порывы, не воплощать же их тотчас в реальность.
Немного спустя он брёл по переулкам Ринордийска, медленно возвращаясь к убежищу и стараясь выловить себе сколько-нибудь лишних минут. Вот Зелёный сквер, в нём обычно гуляют местные. А чуть поодаль, за углом, расположилась заброшенная детская площадка, где почти никогда никого не бывает. Там даже камер нет.
Если зайти туда ненадолго, это ведь ничего страшного, – подумалось Феликсу. Он поколебался, затем твёрдым шагом направился к площадке.
Это было место встречи по умолчанию, когда не оговаривалось другого. Именно из-за отсутствия камер оно годилось, пожалуй, лучше всего. Феликс убедился, что площадка, как всегда, пустует, и присел на старые цепочные качели.
Конечно, сейчас ожидать чего-то бесполезно. Условного знака не было – Феликс внимательно слушал. (В последний раз, правда, было без знака, но это в условиях форс-мажора, когда времени в обрез – ровно на три жеста через окно, которые красноречиво объясняют, кто куда едет и что по этому поводу нужно делать). Вообще же всегда приходилось ждать, когда наступит подходящий момент, а когда тот человек решит, что момент подходящий, не предугадаешь. Переубедить же его было делом ещё более безнадёжным, чем переубедить Лаванду касаемо мела: это как доказывать кирпичной стене, что тебе вообще-то надо на ту сторону. Хоть разбейся об неё, она не сдвинется.
Нет, умом Феликс, конечно, понимал, чем тут могут грозить спешка и нетерпение и что с той стороны, наверно, лучше видно, что и впрямь не время. Просто от человека, способного лёгким движением руки разрулить полный трындец, невольно начинаешь ожидать, что он при любых обстоятельствах может всё устроить как надо. А если не устраивает, то только потому, что не хочет.
Впрочем, чего хочет и чего не хочет на самом деле эта персона, о чём думает, что чувствует, – обо всём этом можно лишь гадать. Потому что снаружи – только холодное спокойствие и глянцевый блеск, ну, может быть, лёгкая усмешка в уголках рта, то ли было, то ли показалось, совсем как у тех существ, застывших в витражах Сокольского собора. Иногда это бесило Феликса настолько, что вместо обычного мягкого прикосновения хотелось сжимать до боли эти тонкие запястья, – может, тогда под оболочкой обнаружится человеческая сущность. Но в ответ могло последовать только «Ты мне так руку сломаешь» или, ещё лучше, «А ты, оказывается, поддерживаешь силовые методы воздействия?» Разумеется, последнее заявление лишало его всякой возможности настаивать на своём, даже если больше были виноваты перед ним и не он первый начал. Конечно, та персона знала, что это его уязвимая точка, знала и другие уязвимости. И в этом было что-то очень нечестное, потому что Феликс хоть и тоже знал про того человека очень многое, но постоянно казалось, что не до конца.
Он всё сидел на качелях, чуть покачиваясь, отчего они монотонно и одиноко скрипели. Он наблюдал, как на площадку опускается темнота, как вязкий густой сумрак свивается вокруг очертаний предметов и превращает их в тени. Сумрак всегда был их истинным временем – их двоих. Если бы встреча была назначена на сегодня, то примерно сейчас из-за плеча неслышно бы возникла ещё одна тень. И – очень тихо, практически без интонации – «Это я».
А что если… Шальная мысль вдруг пришла Феликсу в голову. Он же, чёрт возьми, знает адрес. Чисто теоретически… Да, только теоретически – он очень осторожно начал вращать эту мысль – можно ведь прямо сейчас прийти и постучаться. Дверь ему откроют, он знал. А на быстрый шёпот «Ты чего припёрся?» можно будет ответить: «Вообще говоря, в дежурном порядке. Тем более, давно не виделись». А потом с наглой ухмылкой усесться на диване, и пусть она делает что хочет.
Ну и на этом, собственно, всё. Причём не только для них двоих, но и вообще для всех.
«Эй, парень, если уж жить надоело, не тяни хотя бы за собой остальных».
Качели скрипнули чуть громче и пронзительнее.
Не то чтоб ему надоело, конечно. Просто это глухое молчание, образовавшееся вокруг него, и вынужденное бездействие, и всё одно к одному, – их хотелось разорвать хоть как-то, хоть чем-нибудь. Встречи нет, когда будет – неясно. На сходки не зовут и сказали не звонить без крайней необходимости – это опасно, они сами позвонят, когда он понадобится. Нонине читает каждую статью, а стало быть, и все оскорбления, что он бросает в её адрес, и не предпринимает вообще ничего – просто делает вид, будто этого не было. Лав глядит мутными водяными глазами и, кажется, не понимает ни одного его слова, не желает понимать. От всего этого иногда хотелось кричать: «Что же вы со мной делаете, сволочи?» И биться в истерике.
Он усмехнулся сам себе. Надо же, какие мы нервные. Просто какая-то богемная дамочка начала того века, а не оппозиционный журналист.
Уже совсем стемнело и взошла луна – белая пока ещё половинка диска. Не слишком поздно, но определённо пора идти.
Феликс встал с качелей, ещё раз окинул взглядом детскую площадку и, не оглядываясь больше, быстро пошёл в направлении убежища.