Междустрочья. Ринордийский цикл. Книга между второй и третьей
TekstРита вызывала странные чувства. Сколько Эрлин помнил, она всегда неимоверно его раздражала, всем своим существом, но почему-то не хотелось просто устранить её присутствие, как ненужную помеху. Наоборот, пусть остаётся и раздражает – настолько, чтоб дать ей в морду, придушить, запинать ногами, пока не перестанет подавать признаков жизни.
Нет, не так. Этого она, кажется, и ждёт. Не дождётся.
Нет, эту женщину хотелось уничтожить полностью, под корень. Вытравить усмешку с её губ, демонстративно вскинутый подбородок, вытравить искры в глазах, чтоб смотрели тускло и испуганно, может, даже – умоляюще. Не спеша, методично разнести до основания.
И тогда уже оставшуюся оболочку можно будет по-быстрому устранить – всё равно она не будет больше ни на что годиться и станет ненужной. Или поручить это другим – он тут, в конце концов, секретарь по связям, а не фиг знает кто.
(У Эрлина, конечно, был пистолет, но он старался им не пользоваться без крайней необходимости: предпочитал другие методы).
Что касается Риты, едва ли крайняя необходимость возникнет с ней – что, в её теперешнем положении, она может ему сделать, чисто технически.
Проблема в том, что и он ей ничего на самом деле сделать не мог.
Да, она была на краю, на грани срыва, но Эрлин чувствовал, что она всё равно от него ускользает. Самая её сущность, её сердцевина по-прежнему была ему недоступна: он не мог одержать верх, сломать её, подчинить себе полностью. Даже в новогоднюю ночь, когда он заехал за ней и вывез чуть дальше в лес, где как раз проводилось массовое захоронение («Не могу же я оставить вас без подарка, фройляйн»), – даже тогда не получилось. Она всё равно осталась в своей невидимой броне, хотя выглядела так, будто сейчас хлопнется в обморок. Но нет, не хлопнулась, даже с плохо изображённым весельем согласилась распить шампанское и залпом опустошила пластиковый стакан («Стекло тебе доверить не могу, сама понимаешь»). Правда, подавилась (похоже, не в то горло пошло) и сделала вид, что задыхается. Истеричка.
Это вгоняло в какой-то дикий, неподконтрольный азарт, это становилось игрой, которую невозможно бросить, пока не дойдёшь до конца. Эрлин иногда ловил себя на том, что ему совершенно пофиг на скудные степи, холод, отсутствие цивилизации, – они не имели никакого значения. Продолжайся так и дальше хоть месяц, хоть год – казалось, это вполне бы его устроило. Да, он бы потратил и год, чтоб всё же найти способ подступиться, найти её уязвимую точку и добить её так, как он того желал.
Нет, на самом деле, минимум один способ есть – лёгкий, быстрый и очевидный. За неимением лучшего можно и так, но всё же это было немного не то, чего ему хотелось. Чем-то привлекательно, да, но это всё равно лишь суррогат. Обладание всё той же физической оболочкой – и ничем более.
Пожалуй, будь у него неограниченное количество времени…
Зазвонил сотовый.
Эрлин приложил его к уху:
– Слушаю.
– Кииир? – мурлыкающе раздалось с той стороны. – Ты как, не закончил там?
Миловицкий. Вообще-то, если отталкиваться от иерархии в аппарате, звонить бы должен Виталий Кедров. Но Кедров ни за что не позвонит: недолюбливает, опасается. Не понимает, как человек со стороны мог так быстро втереться в доверие к Правителю. (Уметь надо).
– Не совсем, – благожелательно, в тон Миловицкому протянул он. – А что?
– Верховный вспоминал тебя. Рекомендовал тебе обратить внимание, что он дал только два месяца.
Чёрт, совсем забыл. А ведь прошло уже немного больше.
– Он рекомендовал или это был приказ? – уточнил Эрлин.
– Он очень рекомендовал, – со значением произнёс Миловицкий.
Ясно. Конечно, доверенному лицу Правителя дозволяется несколько больше, чем простому смертному, но не стоит лишний раз испытывать Его терпение.
– Понял, сворачиваюсь, – заверил Эрлин. – Дня через два проходим Горенки. Оттуда прибуду в Ринордийск первым же поездом.
Ну вот и всё. Разумеется, так просто, на полдороги он это дело не кинет – надо поставить большую жирную точку. Есть, пожалуй, одна мысль…
Открыв свой блокнот, куда записывались планы и результаты их выполнения, Эрлин перелистал последние страницы, исписанные аккуратным каллиграфическим почерком. Всё за последние два-три месяца в сжатом виде… Что ж, это было чудесно, но это почти прошло.
Пора заканчивать.
– Пора заканчивать. Пора заканчивать. Пора заканчивать.
Китти раз за разом повторяла эту мантру – бессчётное число раз. Всё так же бродили тени по потолку, всё так же доносился издалека вой метели.
Кто и где она, что происходит и откуда эта странная фраза, – все эти вопросы просто не пришли ей в голову. Они потерялись, всё потерялось в плывущих узорах света и темноты, в безвременье. Вдруг далёкий протяжный свист рассёк тишину и ворвался в реальность.
«Поезд?»
Китти села, вслушалась, пытаясь сообразить, что означает сейчас паровозный свисток и почему это так важно.
«Поезд на Ринордийск!»
Поезд заходил на крюк перед посёлком и подавал голос, проносясь мимо, чтобы чуть позже остановиться у старого указателя – «Ниргенд, 2 км». Значит, у неё минут сорок, не больше.
Китти быстро собралась, распахнула дверь и, впустив в помещение рой снежинок, на всякий случай оглянулась.
«Шпилька!»
Чуть не забыла – та по-прежнему лежала на столе, возле свечки.
Китти вернулась; подхватив шпильку, бросила её в карман, быстро задула свечу и выбежала наружу.
Поселковый староста только согласно кивнул, когда Китти сказала, что прибыл поезд и она уезжает. И даже как будто обрадовался за неё.
– Вот видите, а вы волновались, – весело проговорил он. – Скоро будете в своём Ринордийске.
– Может, вам тоже куда-нибудь съехать? Хотя бы на время, – предложила Китти, с сомнением оглядываясь по сторонам: не нравилась ей эта вьюга, не разглядеть дальше собственной руки. – Похоже, сюда идёт буря.
– Да нам-то что сделается, мы привычные, – засмеялся староста. – Тут все зимы такие.
– Ну, смотрите.
Она отошла немного в сторону железной дороги, остановилась. Что-то ещё держало её здесь, что-то она не успела сделать – что-то очень важное, без чего, казалось, у неё нет никакого права возвращаться домой. Времени, конечно, в обрез, но всё ещё можно успеть…
Переубеждать старосту она не стала, хоть он и был ей симпатичен, как и вся эта деревушка. Взрослый человек, сам решит; тем более, возможно, он прав и такой злобный ветер с моря – тут действительно норма. Но всё же, если она и вправду способна что-то сделать, исправить какую-то старую огромную ошибку – или, может быть, предотвратить новую, за которую поколения и поколения не расплатятся веками; если здесь и сейчас разорвёт чей-то порочный круг…
Может быть, тогда голоса, что толкнули её сюда, на край света, решат наконец, что искупление произошло и теперь довольно?
Нелегко было найти кого-то в этой метели, когда всё вокруг застила тяжёлая снежная крупа. Но Китти везло. У одного из домиков, у притворённой двери стояла маленькая девочка.
– Лаванда, – Китти быстро подошла к ней, присела на корточки, чтоб не смотреть сверху вниз. – Лаванда, хочешь со мной в Ринордийск? Там хорошо, большой город, красивый. Тебе понравится.
Девочка отступила на шаг назад.
– Нет, – она помотала головой, сердито глядя на Китти исподлобья. – Я дома останусь.
– А, ну если дома, – Китти натянула улыбку. – Тогда, конечно, другое дело. Я тоже скоро буду дома.
«Если только не помешает что-то в последний момент», – добавила она про себя.
У самой таблички, пока поезд медленно подъезжал к месту остановки, Китти встала и оглянулась.
Ей не нравилось то, что открывалось с этого места. За Ниргендом, там, где должна была пролегать полоса моря, что-то темнело над горизонтом – будто бы тучи, огромные, чёрные, даже от их вида становилось не по себе. Сколько ни убеждала она себя, что всё нормально и ничего страшного в этом нет, все чувства говорили об обратном.
Один месяц быстротечного, но близкого знакомства. Китти был симпатичен этот посёлок, хотя жить в нём она бы не стала. Но, пожалуй, хотела бы, чтоб он и дальше стоял под этим небом, радовался сам себе, своей маленькой жизни, и чтоб с ним ничего никогда не случилось.
Надо будет потом проверить в новостях, как они справились с бураном. И, пожалуй, приехать сюда ещё как-нибудь – за рамками практики, просто навестить знакомое место.
Так она убедила себя. Хотя не покидало чувство: она прощается с Ниргендом на пороге его гибели, когда посёлку остаются считанные дни.
(Так может, подождать и тебе в таком случае? Какой ещё Ринордийск… Какой может быть Ринордийск для подобной сволочи).
Из кабины машиниста раздался короткий требовательный свисток. «Дамочка, вы долго стоять будете? Поезд ждать не станет», – слышалось в нём.
Китти развернулась и быстро пошла к вагонам.
Отдалившись на некоторое расстояние от бараков, Эрлин закурил сигарету. Затянулся сладковатым дымом, от которого приятно першило в горле.
Там уже агония, можно не оставаться.
Он практически не курил. В виде исключения позволял себе одну сигарету, когда что-то очень важное и масштабное его стараниями завершалось удачей.
Сейчас удача была полная и несомненная. В руке ещё оставалось ощущение удобной тяжести и последнего горячечного тепла, при таком близком расстоянии улавливалось каждое вздрагивание, каждая судорога, и они до сих пор отдавались в его существе каким-то не до конца насыщающим, но крайне приятным чувством.
Желая продлить это чувство ещё немного – пока не кончилась сигарета, – а потом законсервировать и оставить на память, Эрлин снова затянулся, смешал его с дурманящими клубами дыма.
…В самом конце пути он ещё раз на минуту остановился – напоследок окинуть её взглядом, прежде чем втолкнуть в барак. В свете фонаря было видно отлично: голова запрокинута, волосы растрёпаны, выбившиеся прядки вымокли от снега, в котором она ползала… (Да, теперь он видел всё). От неестественной бледности она казалась стеклянной: сжать чуть сильнее – и можно сломать эти хрупкие косточки, можно сделать сейчас вообще всё что угодно.
Но он не будет. Одного осознания этого факта ему было достаточно.
Эрлин докурил сигарету, бросил в снег. Всё странно будоражившее, выходившее за границы привычных будней, всё, чем были наполнены последние месяцы, – всё это завершилось и завершилось именно так, как надо.
Не оглядываясь больше, Эрлин зашагал к станции. Оттуда первый же поезд помчит его в Ринордийск – к нормальной столичной жизни.
Китти прошла в вагон; миновав шумных и суетящихся пассажиров, нашла своё место. Состав небольшой – старый дымный паровоз, три или четыре вагона, другие поезда по северу не ходили. Но, пробежавшись по маленьким заполярным городам и посёлкам, они в итоге наполнялись под завязку.
Китти залезла на верхнюю полку. Глянула было в окошко – как раз удобно обозревать, – но из-за сумерек и из-за снега ничего не увидела. Она отвернулась.
В конце концов, всё, что было в её силах, она сделала. Предупредила старосту, предложила ехать Лаванде… Не её вина, что они отказались.
И должны же у них быть какие-то свои способы защититься от стихии – староста правильно сказал, они привычные. На крайний случай есть спасательная вертолётная бригада. Вылетят, если потребуется, всё сделают как надо. Они профессионалы, лучше справятся.
Да и вообще, странная это была идея, с Лавандой. Похищение ребёнка, без чьего-либо согласия и ведома… И как такое пришло в голову?
А если бы Лаванда согласилась – что тогда? Привезла бы её в Ринордийск, а дальше? Поселила бы у себя? Вот мама-то обрадуется. И так работает допоздна, не хочет, чтоб Китти отвлекалась от учёбы («Не дёргайся, придёт ещё твоё время»). А тут ко всему прочему чужая малолетка на голову.
И чего ей далась эта Лаванда… Только потому, что напомнила Сибиллу? Ну так перед Сибиллой она ни в чём не виновата. Пообещала когда-то, что ничего ей не сделает, и продолжает выполнять обещание. При чём тут вообще Сибилла?!
Как это часто случалось после приступов самообвинения, на Китти накатила волна злости. Почему, собственно, она должна вечно чем-то жертвовать, искать какие-то невыполнимые сверхзадачи и, независимо от результата, считать, что этого недостаточно, искать снова, жертвовать снова? Только потому, что её дальний родственничек был сволочью? Она сама никому ничем не навредила. Между прочим, он успел и ей заочно попортить крови, так что и она в какой-то степени пострадавшая сторона. Но почему-то все остальные люди живут и радуются жизни, не думая особо о делах минувших дней, – хотя закрути Нонине гайки, стань вторым Верховным Правителем, что бы тут началось. А помнить о всех былых преступлениях должна только она, должна видеть тени прежних, тёмных времён там, где другие не видят ничего – лишь набившие оскомину исторические реалии, что давно превратились в картонные декорации. И ей же поручено ловить порой в воздухе тревожные предзнаменования эпохи грядущей. Но ими даже делиться бесполезно: всё равно никто не примет всерьёз.
Ну, значит, сами дураки.
Китти устроилась поудобнее, нащупала в кармане шпильку, вытащила её, чтоб можно было смотреть. Это успокоило, вернуло нормальное настроение и чувство, что не всё потеряно. Бывают и хорошие времена, когда жизнь светла и невесома, как прозрачный тюль на окне. Если не у неё, то у кого-то другого – сейчас или когда-нибудь в будущем. А если и тогда нет, то уже точно было раньше, у тех людей, и это само по себе придаёт всему смысл. Ей вдруг представилась обладательница шпильки. Не в том виде, в каком Китти обычно её представляла, – совсем по-другому, безоблачно и легко: как она натягивает чулки, чуть подкрашивает губы красной помадой, а за окном стоит ясный весенний день. Интересно, – подумалось Китти, – если убирать волосы в пучок, это удобнее, чем хвост? Она не очень понимала, как это делается, но, определённо, надо попробовать.
Крепко сжав шпильку в ладони, она заснула.
Китти вошла в кабинет, где уже который год пылился старый бумажный архив. Притворила за собой дверь, чутко прислушалась.
Нет, все спали. По крайней мере, в этой части дома никто не ходил.
Она подготовилась и взяла с собой фонарик, чтоб не включать верхний свет. Впрочем, на столе обнаружился металлический подсвечник, плавно изгибающий три своих рожка со свечами. Китти аккуратно подожгла их, убедилась, что света достаточно. Так должно быть удобнее, сидя здесь, перерывать бумажные залежи. Если в комнату действительно не заходят, никто и не увидит, что свечи немного оплыли.
Она не знала, что ищет конкретно. Становилось просто невыносимо интересно: кем всё-таки был этот человек, из-за которого у неё столько неприятностей.
Старые документы, отчёты, вскрытые письма – свои и чужие… Всё могло бы пригодиться, каждый факт, каждое лишнее слово, – ещё один штрих к общему, но само оно, это общее? Невнятный силуэт, мелкое фото в учебнике истории, – всё не о том, слишком абстрактное, слишком далёкое, чтоб хоть как-то к нему относиться.
Она искала и что-то даже находила – и становилось понятнее, подкатывало ближе, хотя бумаги изобиловали казёнными сокращениями, а многие имена Китти ничего не говорили. Но ворох старых слов и названий будто бы сгущался по мере накопления, свиваясь в изящный чёрный силуэт у неё за спиной. Лениво прислонясь к стене и улыбаясь чуть иронично, тень, наверно, снисходительно поглядывала на Китти – что это за глупостями она занимается.
Китти сделала вид, что не замечает.
Здесь можно было рыться бесконечно, открывая всё новое и новое и всё больше проникаясь отвращением, но почему-то быть не в состоянии прекратить. Словно для того, чтоб убедиться, что это существо и вправду отвратительно и должно было быть уничтожено, – как будто не много лет уже, как это невозможно в принципе.
Что-то стукнуло в доме – не так далеко. Китти замерла, настороженно прислушалась. Кто-то проснулся, ходит? Если и так, дверь прикрыта плотно, никто не подумает войти. Но всё же время ограничено, надо об этом помнить.
Если б какой-то указатель подсказал ей, где самое важное… Китти сама усмехнулась этой мысли: надо же, никто не потрудился надписать – видимо, специально для неё. Она несколько устало окинула взглядом стол, и тут маленькая чёрная книжка попалась на глаза.
Китти открыла её, перелистала пожелтевшие страницы, исписанные каллиграфическим почерком – её почерком, как это мило. Похоже было, что это ежедневник – краткие пометки сугубо для личного пользования, персональный отчёт в планах и хроника достижений. Слова здесь сокращались до предела, иногда и вовсе заменялись значками, однако Китти обнаружила, что с лёгкостью понимает их. В. или В.П. – это Верховный Правитель, стрелка вверх – удача, вниз – неудача. Что-то прорисовано несколько раз с нажимом и заключено в кружок – нечто важное, очень важное, такое, что хоть трава не расти. Буква Р…
Р. или фр. Р. Что-то это напоминало Китти. Что-то, что она видела совсем недавно, может, даже сегодняшним вечером…
Точно. Этим вечером. Книжка, с которой она сидела в беседке. Китти перелистала блокнот назад, переглядела несколько страниц, пролистнула вперёд. Фр. Р. Ну конечно… Как же сразу она не догадалась.
Дочитав до конца страницы, Китти отложила блокнот. Немного постояла у стола, закрыв глаза. Почему-то болела голова, и на душе было мерзко.
Ещё и «трофей» себе прихватил. Интересно, что это было. Теперь уже не узнать – наверняка забрал с собой за океан.
Китти открыла глаза, скользнула взглядом по столу и пристально всмотрелась в потёмки у самой стены. Ей показалось, что там, за штабелем бумаг, блеснуло что-то маленькое.
Осторожно протянув руку, Китти достала эту вещицу, поднесла к огню, чтобы лучше рассмотреть. Пальцы её держали небольшую изогнутую проволоку – довольно толстую и крепкую, но сильно изъеденную ржавчиной. Однако маленький камушек на изгибе дуги по-прежнему блестел, время и все тяготы будто не коснулись его.
Так вот он, «трофей»… Не возникало никаких сомнений.
Китти быстро огляделась по сторонам. Ни одного свидетеля нет. Она спрятала шпильку в карман: красть украденное не так уж плохо, в конце концов. Будет её талисманом, нечего ей пылиться здесь.
Вот теперь, пожалуй, и всё. Китти ещё раз окинула взглядом завалы архива: не осталось ли чего-то важного, неучтённого.
Нет, ничего. Это старьё можно теперь просто уничтожить – всё равно оно никому не нужно.
Да, так и надо сделать – здесь и сейчас. Искоренить этот призрак прошлого даже в таком виде. Если не в отместку за других, то хотя бы за себя.
Накатила волна хорошо ей знакомой холодной ненависти. Обычно у Китти получалось её сдержать, но не на этот раз. Резким взмахом она опрокинула горящие свечи на стол.
Пламя подхватило листки бумаг, быстро перекинулось на дерево и обои. Вот и пожар… Китти попятилась к двери. Похоже, она переборщила с огнём.
«Но Сибилла сказала, что я не погибну от огня!» – подумалось вслед за этим почти радостно, пока пламя разрасталось и начинало ползти вверх по оконной шторе. Пусть разрастается ещё сильнее, пусть подчистую уничтожит всё – всё до самого основания, чтоб не осталось вообще ничего. Дикий и неподконтрольный экстаз охватил Китти, хотя от дыма уже першило в горле и слезились глаза.
«Ну да, ты умрёшь не от огня, а от угарного газа. Действительно глупо».
Закашлявшись, Китти отступила к выходу, но у самой двери остановилась. Там, с той стороны, слышались шаги и голоса. Они проснулись и, видимо, идут сюда. Нет, она не может сейчас выйти к ним – она только что устроила пожар в их доме… Нельзя показываться им на глаза.
Значит, остаётся окно. Сквозь дымную завесу Китти быстро подошла к нему и, откинув в сторону штору, распахнула настежь.
С улицы внутрь ворвался свежий ночной воздух. Он немного разогнал едкие клубы, и Китти жадно глотнула его. Воздух давал силы, давал надежду.
Китти забралась на подоконник, осторожно глянула вниз. Первый этаж, рыхлая земля внизу… Нестрашно.
Перед тем как прыгать, она последний раз обернулась – будто что-то дёрнуло посмотреть. За дымом было плохо видно – так или нет… Но казалось – там, за столом чернеет знакомый мужской силуэт, не обращая внимания на языки пламени: что ему, призраку, от них сделается. Он приветствовал Китти плавным взмахом узкой кисти, как бы говоря: «Беги-беги, далеко не убежишь. Если что – возвращайся, я всегда тебя жду».
Китти притворилась, что не слышит, и спрыгнула вниз.
В саду царила умиротворённая темнота, и воздух был наполнен терпким ароматом ночных трав. Они скроют её след, никому не укажут, куда она побежала. Ринордийск недалеко… Хотя на самом деле ей было всё равно, куда бежать, – лишь бы прочь отсюда.
Китти проснулась от того, что поезд стоял на месте.
Это было странно: наутро должны были прибыть в Ринордийск и вроде бы никаких стоянок в расписании уже не значилось. Может быть, техническая задержка? Или остановились по ошибке на каком-нибудь полустанке…
Она протёрла окно, выглянула наружу: может, что-нибудь там подскажет, где они, хотя бы примерно. Но нет, там ничего не было: ни платформы, ни здания станции, ни каких-либо других зданий, – один лишь нетронутый снег и темнота. Даже фонари не горели.
Похоже, они стояли в чистом поле.
Судя по шуму и переговорам в вагоне, другие пассажиры тоже удивлялись этому обстоятельству и тоже безрезультатно гадали, почему так. Не присоединяясь к их взаимным расспросам, – всё равно никто из них не знал и не мог знать – Китти отправилась искать машиниста.
– Так рельсы вон замело, видите, какие сугробы, – машинист указующе махнул рукой.
– А где мы хотя бы? – поинтересовалась Китти.
– Да мы уже тут, под Ринордийском. Была бы дорога, за полчаса бы доехали, а так… Придётся тут стоять, пока не расчистим.
– И сколько примерно будем стоять? – уточнила она.
– Как пойдёт… Может, день, может, два. Это если чистильщики будут, по такой вьюге и связь накрыться могла.
– Понятно. Спасибо.
Отойдя немного от состава (из его недр уже начали высыпать люди, и стоять в их толпе не тянуло), она задумалась. День-два – это значит, что она заведомо не успеет к сроку (общий сбор и обсуждение – нынешним утром). Это нестрашно, стандартная ситуация, что кто-то задерживается из-за транспорта, тем более что сообщение этой зимой поддерживается еле-еле. Да и репутация вполне позволяет ей, едва ли кто придерётся. Но два дня сидеть здесь, когда оставалось только полчаса… Это было нечестно.
К тому же голос – требовательный, слегка капризный голос в голове – сказал, что всё ерунда и она успеет сегодня, если захочет, до Ринордийска отсюда можно дойти и без всякого поезда, просто она не решается, поэтому они по-прежнему здесь.
Китти несколько сомневалась в реалистичности такого плана, но всё же всмотрелась вдаль – в ту сторону, где, по её прикидкам, должен был лежать город. Сначала она ничего не увидела. Но затем… Может, показалось, но как будто на самом горизонте блеснули жёлтые огоньки – ночные огни ринордийских улиц. (Прямо как в том старом стихотворении, – отметила Китти).
Она снова оглянулась на поезд. Пассажиры слегка разбрелись вокруг него, но далеко не отходили. На Китти никто не обращал внимания. Наверно, не хватятся, и если она исчезнет.
Бредовая несколько затея… Впрочем, сейчас, в конце пути становилось уже всё равно.
Китти развернулась и, не останавливаясь, пошла вперёд.
– Кто идёт? Документы!
– Я иду, – спокойно ответила Китти и протянула паспорт.
Пока охранник проверял его, подсвечивая листы фонариком, другой подал голос:
– Куда направляетесь?
– В Ринордийск.
– Пропуск у вас есть?
– Пропуска у меня нет, – ответила Китти, почти сразу догадавшись, что произошло за это время. – Когда я уезжала месяц назад, их ещё не ввели.
Война же на юге… Всё к тому шло.
– Без пропуска вы не имеете права входить в Ринордийск.
– Как неудачно, – посетовала Китти. – А мне непременно надо быть там сегодня утром, не позже. У нас сбор в университете, надо будет всем собраться и обсудить практику. Нет, ну не могу же я не прийти…
– Никто не имеет права вторгаться в город при экстренном положении, – затвержено повторил охранник.
– Но я ведь и так оттуда, – Китти убеждённо смотрела на него, широко распахнув глаза. – Я же не вхожу из соседнего региона, а просто возвращаюсь.
Хорошо, что поезд застрял: на нём бы точно не пропустили. А так, особым порядком, когда они имеют дело только с ней, – может быть, и получится. Главное, убедить их, что она своя, что её можно пропустить «под честное слово» и ничего от этого не будет.
Охранник замешкался, будто что-то его сбивало, путало схемы. Он кивнул тому, что возился с паспортом:
– А что там для выездных? Они же без пропуска?
Тот хотел было ответить, но и сам запутался:
– Им тоже что-то выдают… Транзитные билеты какие-то, – он раздражённо помотал головой и кивнул теперь куда-то за спину первого. – Спроси у него лучше.
Первый тут же скрылся – кажется, направился к какому-то темнеющему коробу поодаль. Наверно, здание блокпоста.
Китти, покосившись, проследила за этим передвижением, вернулась взглядом к оставшимся двоим.
– Там, где я была, пропусков не делали, я бы в любом случае никак не смогла его получить, – сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь, будто просто рассуждала сама с собой.
– А где вы были? – спросил третий, который до сих пор молчал. Он смотрел с некоторым любопытством: может быть, гадая, откуда здесь вообще взялась эта девушка, когда на километры вокруг никакого жилья.
– В Ниргенде.
Тот, что возился с паспортом, присвистнул:
– Это в заполярье? Нехило вас занесло.
– Это практика? – третий кивнул на папку, которую Китти держала в руках.
– Да.
– Можно посмотреть?
Китти протянула ему папку, мысленно пожав плечами. (Ну, пусть посмотрит, если ему так хочется. Интересно, что он надеется там найти).
Вернулся первый, из-за спины у Китти произнёс:
– Тем, кто выезжает на время, выдают транзитную карту, ещё в Ринордийске… Последние две недели так, по крайней мере.
– Но я выехала месяц назад, а тогда никаких транзитных карт не выдавали, – возразила Китти. Третий охранник оторвался на секунду от плана репортажа:
– Можно ваш студенческий?
– Пожалуйста.
Первый вопросительно посмотрел на того, что с паспортом, ничего не сказал. Китти перевела взгляд на горизонт. Те едва заметные огоньки, которые она то ли увидела, то ли нет в начале пути, – это и в самом деле был Ринордийск. Ничего, ещё недолго. Они должны её пропустить. В конце концов, человек – это сложная система кнопок и рычажков и на него можно воздействовать, если правильно подобраться, можно заставить сделать так, как надо тебе, а не ему. Главное – найти нужную точку и угол приложения. Китти не особо понимала, как это производится, и не любила прибегать к этому методу без крайней необходимости, но иногда у неё получалось.
Позади хлопнула дверь, первый охранник рванулся туда. Похоже, стал что-то говорить тому, кто вышел на улицу, о чём-то упорно его спрашивал. Человек, покинувший короб, прошёл немного; Китти, слегка повернув голову, смогла его увидеть. Он был не старше остальных, если не наоборот, но как будто поглавнее – что-то в нём выдавало. Шёл он, судя по всему, к черневшему поблизости внедорожнику.
– Так, всё, отвалите, я домой, – раздражённо бросил он в ответ на расспросы. – Сами, что ли, не можете разобраться? – ему что-то виновато, но настойчиво проговорили в ответ, он оборвал. – Да вы вообще сами ничего не можете, – и прошёл к машине.
Психанул, отметила Китти. И, видимо, действительно здесь за главного – иначе бы эти выкрутасы ему не прошли.
Первый охранник вновь вернулся к ним – как раз в тот момент третий отдал Китти студенческий и папку с репортажем.
– Ну что, может, пропустим студентку? – негромко спросил третий.
Остальные двое переглянулись. Подумав немного, покивали друг другу. Второй вернул Китти паспорт, они расступились.
– Спасибо, – Китти чуть заметно улыбнулась и двинулась вперёд, чтобы продолжить путь.
Но только она отошла немного, как тот, что стоял у машины, поинтересовался:
– Девушка, а вы что, пешком пойдёте?
Китти обернулась:
– Насколько понимаю, транспорт тут не ходит.
Он покачал головой:
– До Ринордийска километров десять. Если не больше.
– Ничего, дойду.
– По двадцатиградусному морозу? Не валяйте дурака, – он парадным жестом открыл дверь машины. – Садитесь.
Китти настороженно смерила их взглядом – его и большую чёрную морду авто.
– Зачем?
– Я тоже в город. Подкину.
– Опять, начальник, девушку кадришь? – рассмеялся один из охранников.
– Я её правда просто подкину, – он удивлённо, как бы оправдываясь, взмахнул руками. – Она же не дойдёт, – и обернулся к Китти в поисках подтверждения. – Вы же не дойдёте.
Она постояла немного, прикидывая все за и против. Этому человеку не следовало доверять, – Китти прекрасно знала. Но было холодно, и она устала… Наконец, плюнув на эти прикидки, она прошла к автомобилю.
– Спасибо, – сказала она второй раз, усаживаясь на переднее сидение.
Внутри было тепло. Китти отстранённо подумала, что садиться в авто к незнакомому мужчине – вообще не самая хорошая идея. Но от тепла становилось спокойно и даже немного клонило в сон, и она не стала ничего делать.
Начальник блокпоста – или кем он там был – сел с другой стороны, завёл мотор.
– Значит, в Ринордийск, – уточнил он, весело и лукаво глянув на Китти.
– Да, – спокойно ответила она.
– Ну, поехали…
Когда огоньки впереди вытянулись в искрящиеся линии набережных и пятна зажжённых окон, тревога нахлынула на неё, та тревога, когда ещё чуть-чуть – и будешь в безопасности, но до последнего момента неизвестно, успеешь или нет. Здесь, на финальном отрезке как раз и случаются все подлянки и все насмешки этого мира – когда ты почти поверил, что их не будет. Здесь слетаются тени и требуют расплаты, и требуют возмездия, просто потому…
Просто потому, что она это заслужила. Все это заслужили.
Тайком от водителя она опустила правую руку в карман, изо всех сил сжала шпильку пальцами.
«Говори со мной, мне страшно».
Мгновенная паника отступила, немного притупилась. В напряжённом ожидании Китти следила за проплывающими по диагонали огнями.
– А вы студентка – на каком факультете именно? – поинтересовался вдруг начальник блокпоста.
– Журфак, – Китти невозмутимо подняла взгляд на водительское зеркальце.
– Надо же… Никогда бы не подумал.
– Почему? – Китти изобразила удивление.
– У вас глаза ссо-шника. Такое ни с чем не спутаешь.
Призрак на заднем сидении усмехнулся и развёл руками – мол, я же говорил.
Китти быстро опустила взгляд, чтоб не смотреть больше в зеркальце. Мило улыбнулась:
– Странно, какое забавное совпадение.
Здесь, у железнодорожного моста, невдалеке от гор строительного хлама возвышался белый, ровно оттёсанный камень. От заострённого верха спускались ровные покатые грани. На одной из них выделялась чёткая надпись – «Жертвам Чёрного Времени».