И тысячу лет спустя. Ладога

Глава 4. Заячья губа

Ярл Харальд еще отхлебнул эля и стукнул кубком о стол, возвращая его на место тяжелой неуклюжей рукой. Он смотрел на ребенка уже второй час, но так и не смог принять решение. Голубоглазая девочка лежала перед ним на столе, и ее маленькое красное тельце разрывалось от слез. Она родилась еще утром, но ее матери так и не удалось подержать ее на руках.

– Иттан этого не переживет, – Утред битый час пытался отговорить брата от убийства младенца, и только этими уговорами девочка до сих пор была жива.

– Пока Рёрика нет в крепости, я здесь принимаю решения! – Харальд рявкнул в ответ, но от выпитого эля голос его звучал неуверенно. – Ларс отказался от девочки! У меня разве есть другой выбор?

– Так дождись Рёрика! Он конунг! И… почему бы Ларсу самому и не убить свое дитя? Неужто трусит?

Крик ребенка усиливался до тех пор, пока не превратился в хрип и кашель. Казалось, тонкое горлышко младенца вот-вот надорвется и лопнет. Утред ходил кругами.

– Она тебя не простит, – он покачал головой и, скрывшись в тени, сел в дальний угол. – Сестра не простит тебя, брат.

– Почему ты так глуп? – процедил сквозь зубы средний брат. – Кто будет кормить и воспитывать эту девчонку? Помрет сама, если я этого не сделаю! Посмотри на ее уродливое лицо! Только лучше сделать это сейчас, чем дождаться, когда Иттан приложит ее к груди, а потом мы эту девчонку от этой груди же и оторвем! А если она выживет? Кто женится на такой?

– Конечно, – тихо ответил Утред. – Ты прав. Ты всегда прав. И мне никогда не быть тебе равным. Ни в твоей правоте, ни в твоей жестокости. А ты помнишь, как родился я? Наша мать носила меня в чреве всего семь месяцев, и вот я здесь!

– И вот ты здесь. Совершенно бесполезный и трусливый.

Харальд и Утред всегда хорошо ладили, но все же часто спорили, хотя никто не сходился характерами с первым. Единственное, что между ними было общего, – старший брат Рёрик. Тридцатилетний Харальд, которого на самом деле все здесь звали Синеусом, был викингом сильным и телом, и духом. Синеусом его стали звать местные славяне за густую черную бороду, отдающую синевой даже в солнечных лучах. Так новое имя и прижилось. Рёрик стал звать Харальда Синеусом в шутку, поддевая его хорошими отношениями со славянами, а Харальд стал представляться Синеусом, чтобы насолить Рёрику.

Синеус был выше остальных воинов на целую голову и потому смотрел на остальных сверху вниз не только в переносном смысле. Также многих удивляла его смуглая кожа – такой не то что среди викингов было не сыскать, а во всей Франкии. Он не был красив собой и потому брал умом и силой все, что ему было необходимо. Однако, он не был уродлив, и даже в его медвежьем лице таились некая своеобразная красота и харизма.

Двадцатилетний Утред уродился викингом хоть и красивым, но неудачливым. Он был нежен и мягок по своей натуре, не любил ходить в бои, не спал с женщинами, и потому за его спиной о нем говорили как о трусе. Харальд оберегал младшего брата, потому как знал, что если он пустит его в бой, то тому не протянуть и часу: слишком слаб он был и ничему не обучен. Потому Утред с самого детства занимался ремеслом: мастерил и чинил лодки, оружие и другие мелкие вещицы. Руки у него были ловкие, пальцы длинные, тонкие и шустрые. Теперь, пока их старший брат, конунг Рёрик был в отъезде, Утреду жилось легче: не приходилось терпеть бесконечные упреки, издевки и грубость, которая часто не имела границ. Особенно если Рёрик прикладывался к бутылке, а зимой он делал это чаще обычного.

Синеус сделал еще глоток эля, вытер усы, положил свою огромную руку на шею младенца, но помедлил, так и не решившись сжать пальцы. Он взглянул на ее лицо. Девочка родилась с заячьей губой. Глубокая расщелина шла от левой части верхней губы до самой ноздри, и оттого крошечный носик казался вывернутым наружу. Она никогда не сможет самостоятельно есть и пить, и уж тем более выйти замуж или стать хорошим воином.

– Отнеси ее к реке, – Харальд повернулся к брату, сидящему в углу. – Оставишь там… главное, чтобы Иттан об этом не знала. А то пойдет за ней…

– Харальд, если даже тебе такое не под силу, то я уж тем более… – Утред не успел договорить, как в дверь постучали и, не дождавшись приглашения, зашли внутрь.

То был правая рука Харальда и его личный трэлл по совместительству. Молодой парень вспотел и запыхался, словно только что вернулся с охоты. Копна рыжих волос прилипла ко лбу. Щеки вспыхнули румянцем.

– Ее нашли, – не отрывая горящих глаз от вопящего ребенка на столе, он обратился к Синеусу. – Линн здесь.

– Веди ее сюда.

Парень нырнул обратно во двор и через мгновение вернулся с девушкой под руку. С ее головы сдернули серый мешок, и кудрявые огненные волосы рассыпались по плечам. Увидев двух бородатых мужчин перед собой, облаченных в одежды викингов, Мирослава на мгновение подумала, что теряет рассудок. По пути сюда у нее было достаточно времени, чтобы подумать обо всем, что с ней произошло за последние сутки с момента падения в воду.

Первой догадкой было то, что она попала в какую-то историческую реконструкцию, но жестокость мужчин, доставивших ее в крепость, опровергала эту догадку. Теперь Мирослава была почти уверена в том, что она не в своем уме и, возможно, уже давно лежит в больничной палате, подключенная к аппарату. Викинги, люди, говорящие на древних языках, – все это лишь одержимость книгой и кома в одном коктейле.

– Вы ненастоящие. Верно? – Мирослава вдруг смело заговорила, и весь ее страх куда-то пропал.

Она повернулась к парню, который держал ее за локоть, и ахнула, подскочив на месте.

– Ты… Ты же…

Она смотрела в глаза своего захватчика и не могла договорить то, что казалось таким очевидным. Он выглядел таким, каким она его создала когда-то в своем воображении. Волосы того же цвета, что и у нее самой. Глубокие зеленые глаза. Острые скулы. Широкая мужественная челюсть и щетина, что так неестественна для викингов, ведь все они носили бороды.

– Райан… – прошептала она, убрав ладонь ото рта.

Услышав свое имя, парень перепугался, ослабил пальцы и выпустил девушку. Райан был совсем потерян: девушка, которую он привел сюда с мешком на голове, была точно не Линн. В темноте лесов он не мог ее рассмотреть, а после вел ее в крепость уже с мешком на голове. Она прочла это в его глазах и лишь убедилась в правдивости своих догадок. Мира была в коме. Все увиденное и услышанное было лишь плодом ее воображения.

«Если это все в моей голове, может, я тогда могу управлять тем, что происходит?»

Мирослава зажмурилась и представила, как в комнату входит ее муж. Ничего не вышло. Еще раз, а потом еще и еще. Ничего. Остальные мужчины смотрели на нее как на призрака, который вместо того, чтобы пугать других, устроил целое представление, будто королевский шут. Во Франкии таких любили.

– Довольно! – Харальд ударил кулаком по столу, где до сих пор лежал охрипший ребенок. – Это не она! Что за полоумную девку ты сюда привел?! Где Линн? Ты что, слеп? Она же рыжая, как ты! Разве Линн рыжая? Разве тут есть хоть кто-то рыжий, кроме тебя?

Мирослава не понимала, о чем спорили мужчины между собой. Все ее внимание привлек плачущий ребенок. Она подошла к столу, чтобы взглянуть на младенца, и девочка тут же замолчала. Харальд, Утред и Райан обратили на это внимание. Уродливое лицо младенца не удивляло ее, не вызывало отвращения. Она знала, чей это ребенок. Она также знала, кто сделал этого ребенка таковым, и если и чувствовала отвращение, то только к самой себе. Мирослава вспомнила, как поздней ночью листала толстый и уже пожелтевший от старости медицинский справочник по болезням. Ей нужно было выбрать ту, что вызовет у читателя отвращение, а также будет веской причиной для викингов убить едва рожденное дитя.

– О, заячья губа, – она довольно ткнула пальцем в страницу, взяла карандаш и обвела название. – Или все-таки оставить ее без конечностей?

Как легко и весело она решила ее судьбу прежде, а теперь смотрела в красное и заплаканное лицо этой девочки. Она казалась такой живой и настоящей, будто Мирослава вовсе не была в коме и все это ей не снилось.

– Прости меня, – прошептала она. – Прости меня, Брита.

– Брита? – ухо Синеуса выхватило это слово из непонятной речи чужестранки. – Что за Брита? – он посмотрел на Утреда, но тот пожал плечами.

– Она бы так назвала ее, если бы я… если бы ребенок… Ее мать хотела назвать свою девочку Бритой.

Конечно, никто из мужчин не понял ее. Иттан, мать девочки, была одной из самых любимых женских персонажей у писательницы, пусть и второстепенным. Мирослава вложила в нее все самые достойные качества, какими бы хотела обладать сама: истинная женская красота, за которой прятались еще и мужество, и мудрость. Мирославе всегда казалось, что без мужа она теперь ничто. Он, или она сама, или они оба убедили ее, что Мира – лишь неспособный ни на что, жалкий и трусливый ребенок, застрявший в теле женщины, с которым она и сама не знает, как обращаться и как мужчину возбуждать, и даже как выносить дитя.

Мира поднесла ладонь к своим губам. Ужас овладевал ею. Девочка смотрела на нее большими и такими неподвижными голубыми глазами, будто спрашивала: «За что ты так со мной?»

– Она успокоилась, – удивился младший брат и вышел из темного угла.

Мирослава протянула руки, собираясь взять младенца, но Харальд преградил ей путь.

– Не смей! Она еще не стала человеком! И не станет!

Мирослава судорожно пыталась вспомнить отрывки из своей книги, чтобы предугадать его следующие шаги, и все, что она помнила, звучало так:

«Иттан, сестра Рёрика, не могла вынести горя: ее едва родившееся с заячьей губой дитя оторвали от груди и забрали на верную смерть. Ее муж Ларс отказался от ребенка, от ее Бриты, еще до того, как Иттан перерезали пуповину. Впрочем, Иттан была уверена, что даже имея самую красивую дочь с самыми прекрасными губами, созданными для будущих поцелуев, она бы не смогла удовлетворить Ларса. Ведь это был не сын».

Райан не сводил глаз с Мирославы, застывшей в пространстве. В его ушах все еще звенело имя, произнесенное ею с акцентом.

– Райан! – Харальд позвал своего трэлла. – Возьми этого детеныша и утопи. Сейчас же! – и хотя Синеус кричал, чтобы казаться сильным, всем было понятно, как ему тяжело. – Отнеси волкам! Что угодно!

– Я не могу это сделать, – не сомневаясь ни минуты, твердо ответил ирландец, хотя перед ним стоял его хозяин. – Господь не простит мне этого греха.

Он знал, что Харальд не посмеет наказать его, так как трэлл был слишком дорог ему. И пусть Харальд был заносчив в обществе других, он любил Райана и прикипел к нему душой за десять лет, что тот у него служил. Но Райан исповедовал христианство с самого рождения, и потому его ответ был…

– Нет? – Харальд выходил из себя.

– Нет, – повторил Райан.

– А ведь… я накануне думал, что готов сделать тебя свободным человеком. Спасибо, что дал мне возможность передумать и больше не терзать себя мыслями об этом, – Харальд выпалил со злости.

Мирослава продолжала смотреть в пустоту. Ее зеленые глаза стали красными от слез. В голове продолжали пробегать строчки: «Синеус выдернул из-за пояса огромный нож и подошел к младенцу…»

Мирослава вздрогнула. Опомнившись, она бросилась к викингу, чтобы остановить его, но было уже слишком поздно. Длинное рваное лезвие вошло в живот девочки, будто в тушку животного, по самую рукоять. Кровь потекла ручейками во все стороны, впитываясь в серые простыни на столе, пока не образовалось огромное алое пятно. В комнате повисла оглушающая тишина.

Мирослава сделала несколько шагов назад и столкнулась спиной с Райаном. Он поймал ее за локоть.

– Почему это в моей голове? – прошептала она вслух. – Еще никогда я не ощущала себя реальнее, чем сейчас. Пожалуйста, проснись…

Мирослава начала щипать кожу на запястьях до тех пор, пока не появились кровоподтеки, но ребенок никуда не исчезал. Он был настоящим. Кровь была настоящей. Хотелось накинуться на убийцу, закричать, заплакать, но тело перестало слушаться и просто застыло в пространстве. В ушах звенело.

Синеус выдернул из тельца нож и вытер лезвие простыней.

– Уберите здесь все, – строго произнес он и в последний раз взглянул на Мирославу. – С этой делайте что хотите: верните туда, откуда взяли, оставьте себе… но чтобы завтра же Линн была здесь. Мне отвечать перед Рёриком.

Детоубийца вышел в дверь напротив и скрылся в других комнатах. Утред еще раз взглянул на малышку, уже ничем не отличающуюся от разделанной тушки кролика или петуха, что лежали у кухарки на столе, покачал головой и последовал за братом. Мирослава смотрела на окровавленное тельце и задавала себе один и тот же вопрос: «Кто здесь все-таки убийца?»

Райан завернул младенца в чистые ткани, но они тут же снова пропитались кровью и стали алыми. Он что-то сказал Мирославе, вероятно, просил подождать его, и вышел с ребенком наружу. Его не было около получаса. По крайней мере, так показалось Мирославе. Какая-либо связь со временем давно была потеряна, и она не ориентировалась ни в днях, ни в часах. Мира села на лавку, на которой прежде сидел Утред и прятался в тени.

– Я только что видела Райана… Я только что видела этого ребенка… ребенка, которого я убила сама… своими руками… которые это написали…

Она рукавом утерла слезы и вздохнула, чтобы собраться с мыслями.

– Они существуют лишь в твоей голове… Это все нереально… не правда… не правда…

Мирослава соскочила с лавки в поисках того, что можно было бы проверить на вкус и запах. Она металась из стороны в сторону, трогая то один, то другой предмет. На глаза попалась кружка с недопитым элем Синеуса. Она жадно сделала несколько глотков, поморщилась и закашляла. Начались рвотные позывы, но Мирослава сдержалась.

Она вернула кружку на место, сделала еще несколько кругов по жилищу, попыталась открыть двери, но они оказались заперты снаружи на засов. Тогда Мира вернулась к столу и снова посмотрела на кружку.

– Это слишком мерзко на вкус, чтобы быть только сном…

Когда Райан вернулся, Мирослава уже еле стояла на ногах. Он многозначительно посмотрел на нее и снова задал какой-то вопрос на своем языке.

– Райан, – Мирослава подошла к ирландцу и посмотрела в его лицо. На его лбу еще остались капли крови. – Райан. Ты ли это, сын ирландского судьи?..

Она улыбнулась той самой защитной улыбкой, и ее глаза заблестели от слез.

Ирландец отошел к столу, чтобы прибрать на нем следы недавнего убийства.

– Или не Райан ты вовсе? Или я сошла с ума?.. – прошептала она ему в спину и так и осталась стоять посреди комнаты, словно призрак или брошенный ребенок.

Мирослава смотрела, как Райан равнодушно оттирает стол, будто на нем всего лишь готовили мясо к обеду. Ей было непонятно то равнодушие. Наконец, он закончил со столом и повернулся к девушке.

– Откуда ты знаешь мое имя?

Мира ничего не ответила. Только взяла ладони Райана в свои, чтобы посмотреть на его шрамы. Он тут же сжал кулаки и вырвал свои руки из ее.

– Я знаю, как тебе было больно, Райан, – и тогда, наконец, слезы оставили ее глаза. – Прости меня. За то, что я сделала это. С тобой… с Бритой… я… я чудовище…

– Откуда ты знаешь про них? – Райан говорил о шрамах, и его глаза тоже блестели. Только от гнева. – Откуда? Кто ты?..

Она убрала слезы со своих щек.

– Если все это сон, то почему я не понимаю тебя? Как мне проснуться?

Мирослава говорила медленно. Язык заплетался, и она глотала многие слова.

– Как же ты много разговариваешь, – Райан бросил окровавленную тряпку в угол комнаты и почесал лоб.

– Ты чем-то озадачен. Я знаю, – грустно подметила она, голос ее был подавленным. – Ты всегда так делаешь. Я имею в виду, чешешь свой лоб, когда чего-то не понимаешь.

Мирослава снова принялась ходить по комнате и ломать пальцы рук. Она была похожа на обезумевшего человека. Ее глаза были округлены и блестели, как два изумруда. Каждый раз, когда Райан бросал на нее взгляд, ему казалось, что девушка одержима бесами. Ей было тяжело дышать, воздуха не хватало. Мирослава напоминала щенка, которого бросили хозяева на холодном дворе, а он только и грустит о хозяевах, а не о том, что вскоре замерзнет насмерть.

Она вдруг подошла к Райану вплотную, почти касаясь головой его груди, и ощутила его ровное горячее дыхание. Мирослава вдруг сделалась спокойной и умиротворенной.

– Могу я еще раз прикоснуться к тебе? – не дожидаясь ответа, она осторожно коснулась кончиком указательного пальца его груди и тут же отдернула руку. – Ты живой! И впрямь живой…

– Ты что, напилась эля? – трэлл сморщил нос, ощутив ее горький хмельной запах изо рта.

Его дыхание участилось. Грудь начала вздыматься. Можно было услышать, как бьется его большое сильное сердце.

– Ну конечно… – подавленно прошептала Мирослава. – Ты никогда не был с девушкой. Христианская моя ты душа… И не будешь, пока не встретишь Марну… Я всегда любила тебя, Райан. И если бы я знала, какую боль тебе причиняла всеми этими словами… Прости меня, пожалуйста…

– Марна? – повторил Райан с акцентом.

– Марна. Да.

– Марна… У тебя очень красивое имя. На языке норманнов оно значит «из моря»… Откуда у тебя такое имя? Ты не похожа на датчанку… Кто ты?.. Почему девушка с датским именем меня не понимает?

Райан вытащил из-под лавки сундук и принялся что-то искать среди тряпок. В тесной комнатушке, согнувшись в половину, он выглядел нелепо со своим массивным телом и длинными ногами.

– Тебе нужно чистое платье, – он протянул Мирославе кусок серого полотна. – Я вижу, что на тебе рубашка словенов, но ты не одна из них. Ни словенка в словенских одеждах, ни датчанка с датским именем. Из какого же ты племени?

Он вышел наружу, дав Мирославе переодеться. Когда все было готово, ирландец отвел ее в соседнюю комнату, чтобы переждать ночь. Он дал ей лечь на деревянную лавку, устланную соломой и шкурами, а сам устроился на полу.

Ночь казалась бесконечной. В ушах до сих пор звенел крик младенца, мерещился запах крови и железа. Перед глазами так и были ладони Райана, изувеченные шрамами от гвоздей. И если она взаправду видела то, что сама когда-то написала, то убийство младенца на ее глазах… было лишь наименьшим кошмаром, который ее ждал впереди.

Наконец, она уснула. Противилась этому, но все же уставшее тело взяло то, что ему было нужно. И тогда сон и реальность снова поменялись местами. Мирослава видела мужа, она видела его в их туристическом домике. Он сидел на кровати и читал ее книгу. Отчего-то она была уже напечатана, и Мира слышала завораживающий шелест бумаги. Однако теперь муж волновал ее больше, чем сама книга. Писательница даже не взглянула на обложку.

– Мне приснился очень плохой сон… очень плохой, – шептала она мужу, сев в его ноги. – Я так рада, что снова вижу тебя.

Мира взяла книгу из рук мужа и отложила ее, погладила его пальцы. По ее щеке скатилась слеза.

– Что тебе приснилось, Мира?

– Я оказалась в своей книге.

– Разве ты этому не рада? Разве об этом не мечтает каждая писательница?

– До тех пор, пока кровь не становится лишь словом. До тех пор, пока их собственные руки не запачканы этой кровью. Я больше не хочу писать, Саша.

Мирослава поцеловала руку своего мужа и положила голову на его колени. Он гладил ее волосы.

– Пожалуйста, прости меня за то, что я сказала вчерашним утром. В том сне, когда я оказалась без тебя, я поняла, как я люблю тебя. Ты прав. Ты всегда был прав. Я очень труслива и малодушна. Моя смелость заканчивается там, где заканчивается документ в моем ноутбуке.

– Я рад, что ты это поняла. Теперь ты будешь слушать меня?

– Я только хочу, чтобы ты любил меня.

– Я люблю тебя, Мирослава.

Она подняла влажные глаза на мужа. Она впервые слышала от него эти слова. Так прямо и так точно, и так громко. Ее сердце билось о ребра. И даже сам мозг испытал такой сильный скачок окситоцина, что перевозбудился и оборвал сладкий сон. Мирослава открыла глаза, и из них по щекам скатились две слезы.

– Саша, – прошептала она и сжала губы, чтобы сдержать плач.

– Почему ты не спишь? – донеслось до нее на непонятном языке.

Райан что-то еще недовольно пробормотал, поднялся с пола, чтобы подойти ближе и проверить, все ли в порядке.

– Почему ты плачешь?

Мирослава легла на бок и посмотрела на Райана.

– Райан, где я?.. – прошептала она, зная, что не получит ответ.

Трэлл немного помолчал, убедился, что чужестранка в порядке и вернулся на свою подстилку на пол. Незнакомка по имени Марна не давала ему покоя. Она была так непохожа на остальных женщин, что он видел в своей жизни. Ее кожа была ровной и белой, будто она никогда не знала работы и болезней. Рост выдавал неместное происхождение. Пока все женщины-викинги были не выше ста шестидесяти сантиметров, в Мирославе были все сто семьдесят. Она была хороша собой, говорила на чужом языке, знала его имя.

– Кто же ты и из какого племени? из какого народа?.. – прошептал Райан и повернулся на бок.

Быть может, он и казался смиренным христианским рабом, но то было лишь временной уловкой. Мирослава приготовила для него иную судьбу.

В то утро Райан проснулся раньше, чем обычно. Еще до рассвета и до первого петуха. Райан кожей почувствовал на себе чей-то взгляд. И действительно, когда он открыл глаза, он увидел девушку, сидящую рядом с ним на полу. Мирослава, не стесняясь, таращилась на него.

– Прости. Просто теперь тебя лучше видно, – тихо и медленно сказала она. – Ты и впрямь как живой… видно каждую пору и волосок. Я думала, что проснусь уже дома или в больнице, но вот я снова здесь. Здравствуй. Без твоих снадобий здесь не обойтись. На трезвую голову я бы не смогла снова этого вынести.

Райан привстал и огляделся. У ног девушки лежал небольшой перевернутый бочонок с брагой. Правда, пива там больше не было.

– Ты рылась в чужих вещах?.. – выругался Райан, агрессивно потирая веки, он совсем не выспался. – Это последнее, что у меня было!

Мирослава поняла, что находится в спальне трэлла, когда чуть посветлело и пришли утренние сумерки. Синеус позволил ему над своей лавкой повесить католический крест в виде двух скрещенных веточек березки. Видимо, Райан смастерил его сам, сорвав те веточки неподалеку от крепости. В остальном комната была абсолютно аскетична. Ни одежд, ни еды, ни свитков. Все, что она нашла, – крест на стене да бочонок пива под столом, который тут же высушила, еще не отойдя от эля. Этот бочонок подарил Райану Синеус. В отсутствие старшего брата, ненавидящего христиан, да и не только их, в крепости можно было расслабиться и позволить себе немного больше.

Райан скрутил в рулон тряпки, на которых спал, и бросил их на лавку. Мирослава все так же таращилась на трэлла, разглядывая теперь его тело и сравнивая с тем, что нафантазировала когда-то сама. Он был около ста девяноста сантиметров, широкоплеч. Выглядел младше своих двадцати четырех лет (если ему и впрямь было двадцать четыре, как в ее книге). Мускулы под его рубахой перекатывались от каждого движения, как и полагалось рабочему человеку. Волосы вьющиеся, нечесаные, пыльные. В некоторые кудряшки вплелись соломинки. Ногти плохо срезаны, будто откушены. На носу черные точки. Но зубы светло-кремовые, и изо рта не пахло дурно. Два передних зуба – самые крупные, и их было видно, когда Райан расслаблял губы. Тогда он выглядел не так маскулинно и даже нежно.

Трэлл снял тряпичную сумку с крючка на стене, порылся в ней, вытащил что-то небольшое и светло-желтое, кинул в рот, разжевал, посмотрел на Мирославу и кивком спросил, хочет ли она. Девушка пожала плечами. Тогда Райан достал еще жвачки из сумки и протянул ей на своей широкой мозолистой ладони.

– Пчелиный забрус? – она понюхала его ладонь, но все же отказалась.

Теперь стало ясно, как именно этот трэлл чистил зубы и почему его губы пахли медом и пчелиным воском, когда он приближался к ней при разговоре или сидел рядом.

– И что же мне с тобой делать?.. – он сел на корточки напротив девушки, которая все никак не могла протрезветь. – Ты слишком красива. Они разорвут тебя на кусочки, когда увидят. Знать бы, из какого ты племени, да вернуть тебя туда. На скандинавском не говоришь. На словенском не говоришь. Что делала в лесу? Явно не из древлян, не словен и не кривичей. Может, из Франкии? Может, из… Ты на меня похожа…

Мирослава вдруг протянула руку. Она хотела коснуться груди Райана, почувствовать биение его сердца и убедиться, что ничего за ночь не изменилось. За первую ночь ее жизни после смерти. Он все такой же живой, а значит, она, скорее всего, теперь мертвая. Девушка выставила руку перед собой так, что Райан мог видеть ее ладонь. Он нахмурился и покачал головой, пытаясь сообразить, чего она хочет. Смешок слетел с его красных губ. Она позвала его ближе той же рукой, развернув ее, а затем снова выставила ее ладонью к нему. Райан подался вперед, и его обнаженная у ворота грудь нашла холодную ладонь девушки. Рубашка была расстегнута так, что Мирослава могла видеть очертания его груди, но не соски, и треугольник мягких, редких волос между ними. Она изучала его кожу своими пальцами, а он только повиновался ей, как ребенок, сидел смущенно и не двигался. Его нижние веки приподнялись, и вместо глаз остались одни только щелочки. Она слушала его пульс через пальцы.

– Ты и впрямь настоящий, – прошептала Мирослава и отдернула руку от груди Райана, как от горячего утюга. – Я чувствую твое сердце.

– Я ни слова не понимаю из того, о чем ты говоришь, – улыбнулся Райан и перекинул медовую жвачку языком с одной стороны зубов на другую. Его щеки горели.

– Райан МакДауэлл… – прошептала Мирослава, провоцируя и проверяя ирландца. Ей нужны были ответы. Еще больше ответов. Она была рада, что назюзюкалась в стельку. Иначе оцепенела бы от страха и ужаса. Ведь она всего лишь трусливый ребенок в теле женщины. Так ей говорил Александр.

Трэлл облизнул губы, громко сглотнул и поднялся в полный рост. Никто не знал его фамилии здесь. Ни другие слуги, ни сам Синеус.

– Кто ты такая? – хрипло спросил он, но его вопрос нашел только тишину. Шрамы на ладонях зачесались от пота.

Голова Мирославы вдруг скользнула по стене и упала на плечо. Она засыпала. Райан помог ей вернуться на лавку, накрыл куском ткани, служившим одеялом, и подложил такой же под голову. Теперь была его очередь смотреть на нее. Но он не стал. Поборол свое искушение, перекрестился, оглянулся, когда уходил к Синеусу за новыми поручениями, и улыбнулся, любуясь ею, сопящей и похрапывающей от выпитой браги.