Три секунды до

– Замечательно, – говорит она, а потом обращается к отцу: – Посмотри, что ты сделал с нашей дочерью.

Она разворачивается и уходит, папа преследует ее, кричит как безумный. Я прислоняю руку к щеке, чувствую, как она горит. Секунда – и я начинаю плакать. Истошно и истерично плакать.

Я опираюсь о стену, хочу сползти на пол и там умереть. Но неожиданно меня подхватывают, обнимают, не дают повалиться с ног. Приоткрыв глаза, я вижу Тома.

– Эй, бельчонок, – он прижимает меня к себе и гладит по спине, – все хорошо. Все хорошо. Я с тобой.

Этими словами он как бы дает разрешение на любые эмоции. Я утыкаюсь ему в грудь и плачу, плачу, плачу. Сжимаю со всей силы его футболку, оттягивая вниз. Том стойкий. Понимающий. Я всем телом чувствую его сожаление.

Я так и не успокаиваюсь, только слезы заканчиваются, и я начинаю задыхаться. Внутри противное чувство: хочется плакать еще, но больше нечем.

Родители так и не возвращаются, никто из них. Я не знаю, что будет дальше.

– Белинда, эй! – Том заглядывает мне в лицо. – Поехали отсюда, м? Я тебя здесь не оставлю. Все будет хорошо.

– Ладно. Ладно.

По правде говоря, я действую на автомате, во всем этом хаосе тянусь к порядку, спокойствию и защищенности. Том тоже пьян, но сейчас он больше остальных подходит под эти понятия. Он выводит меня на улицу, сажает в такси и отвозит туда, где, по его словам, «все будет хорошо».

3

В доме Тома меня прорывает, и я блюю в туалете около часа. Он все заходит, проверяет, приносит воды. После этого, с опухшими, воспаленными глазами и больной головой я отрубаюсь прямо в зале на диване. И просыпаюсь только вечером, часов в пять.

Просыпаюсь от режущего, отвратительного, невыносимого чувства тревоги. Словно кто-то воткнул нож в область желудка и прокрутил. Дыхание сбивается; я резко сажусь, голову сразу ведет в сторону, она кружится.

Я пытаюсь дышать, ищу, за что бы зацепиться взглядом. Нахожу Тома, спящего рядом с диваном на полу, на белоснежном пушистом ковре. Он лежит лицом вниз, на своей вытянутой руке. Волосы разметались так, что глаз не видно. Я делаю вдох, выдох. Спускаюсь взглядом ниже: его белая футболка задралась, оголяя живот. Клепаный ремень на штанах расстегнут.

Я отворачиваюсь, потому что становится еще хуже. В памяти всплывает конец дня рождения, и я не выдерживаю, вскакиваю с дивана, огибаю его и убегаю в ванную, потому что это единственное знакомое здесь место.

Там взгляд сразу останавливается на зеркале – потому что с таким отражением я не готова была столкнуться. У меня на щеке огромный синяк. Я приближаюсь к стеклу, рассматриваю лицо. Прямо под глазом несколько налившихся кровоподтеков. Прикоснувшись к ним, я чувствую боль. Сосуды лопнули, из-за чего вся щека усеяна синими пятнышками. Мне становится больно от такого вида, я не хочу так выглядеть. Глаза красные, опухшие. Мое лицо буквально рассказывает о том, что со мной было вчера.

Я быстро начинаю смывать остатки размазанного макияжа. Прямо мылом – ничего другого здесь нет. Становится лучше, но ненамного. Тогда я залезаю в душ, мою голову, отмываю тело от вчерашних грязи и пота. От дерьма в душе́ все равно не отмыться. Я заканчиваю и начинаю драить облеванный утром туалет – хочу стереть все следы произошедшего.

Тревога и отвращение выворачивают меня наизнанку. Я словно в абсолютной пустоте, оставленная всеми, наделавшая кучу ошибок, понятия не имею, куда двигаться. Вокруг ничего, и я не знаю, что делать.

Не знаю, как выбраться отсюда, где искать дорогу. А самое главное, я не знаю, у кого ее спросить.

Когда приходит время выходить, я понимаю, что у меня нет одежды. Вся вчерашняя скинута в корзину для белья, и, надеюсь, Том ее просто выбросит. Я заворачиваюсь в полотенце и выхожу в гостиную.

Подхожу к Тому, до сих пор валяющемуся на полу.

– Эй, Том, – трясу его, – проснись, давай.

– Что? – сквозь сон говорит он, а потом удивляется: – Белинда?

– Где у тебя одежда?

Он пытается продрать глаза, что-то понять. Я повторяю:

– Одежда. Мне надо одеться.

– На втором этаже справа гардеробная.

Гардеробная. Ладно. Я поднимаюсь в нужное место и обнаруживаю там целую комнату аккуратно развешанных стильных вещей. Все они – это Том. На стене слева от меня висят пиджаки – в два ряда, одна перекладина под потолком, другая на уровне глаз. Миллион пиджаков разных цветов и расцветок наверняка от Вивьен Вествуд. Я подхожу и проверяю этикетки у нескольких – так и есть. Тут же рядом тонна рубашек, внизу еще полтонны всякой обуви: конверсы, вэнсы, криперсы. У Тома до черта ремней, все одинаковые.

Мне становится легче, потому что это все – очень понятные и знакомые вещи. Я натягиваю на себя первую попавшуюся футболку, из ящика с нижним бельем достаю боксеры и надеваю их как шорты.

Когда я спускаюсь в гостиную, сразу заглядываю в окно, чтобы понять, где нахожусь. Мы в высотке прямо в центре Окленда. Отсюда до моего района ехать минут двадцать. Раньше мы жили рядом, но после развода Том съехал, и теперь в доме по соседству были только Марта и Джоуи. Интересно, куда съеду я, когда родители разведутся. Думать об этом тошно, так что я быстро перехожу на кухню посмотреть, что можно съесть.

В холодильнике нет ничего, кроме газировки и пива. А чего я ожидала, оказавшись в доме рок-звезды? Взяв банку колы и сев за барную стойку, я опускаю голову на ладони и сижу так, пока на кухню не заходит Том.

Он берет из холодильника бутылку пива и садится напротив. Когда заглядывает мне в лицо, то опускает взгляд. Я тоже опускаю, мне становится стыдно. Какое-то время мы сидим так, а потом Том говорит:

– Не знал, что у вас все так плохо.

Я хрипло отвечаю:

– Никто не знает.

– Мне очень жаль.

– Все нормально.

У меня болит в груди. Я добавляю:

– Том, прости…

– За что?

– Ну, за то, что было вчера. Ты не должен был стать частью всего этого дерьма.

Мы сталкиваемся взглядами, он вздыхает, качает головой. Говорит:

– Не неси чушь, если бы меня не было, все могло бы закончиться хуже.

– Да, да. Ты прав. Спасибо тебе.

– Не за что, Бельчонок.

Том выглядит растерянным.

– Еще, знаешь… – он делает паузу, подбирая слова, – ты можешь остаться здесь, если хочешь. Я позвоню Биллу и скажу, что ты со мной.

Он смотрит на меня таким сочувствующим взглядом, что я сейчас расплачусь.

– Спасибо… – опускаю глаза, смущенная и растроганная.

– Малышка, только не плачь! – Он накрывает мою ладонь своей.

Я киваю, потому что если что-то скажу, точно зареву. Том убирает руку, продолжает говорить, но я сконцентрирована только на том, чтобы не расплакаться.

* * *

Чуть позже мы заказываем китайскую еду. Том – вегетарианскую, ведь он не ест мясо, а я – рис с курицей и ананасами. Мне становится немного лучше, потому что мы болтаем, потом смотрим телевизор.

Недолго думая я спрашиваю:

– Слушай, Том, давай выпьем пива?

Не отрываясь от экрана, он говорит:

– Хочешь снова напиться?

– Нет, просто немного расслабиться.

– Ладно. Погоди секунду. – Он встает и отходит.

Я глубоко вдыхаю и радуюсь, что Том не послал меня. На телике включен какой-то очень стремный фильм. Том возвращается с двумя бутылками, которые мы тут же открываем.

С каждым глотком голова становится все легче и легче, а тревога отступает. Том тянется к журнальному столику, вытаскивая с нижней полочки сигареты. Я усмехаюсь.

– Так вот зачем нужна собственная квартира. Чтобы никто не запрещал курить прямо в ней.

Том смеется. Закуривает и протягивает мне пачку. Потом меняет положение и ложится головой на мои колени. Мы хихикаем, курим, смотрим в телик. Я заглядываю Тому в лицо, его глаза полуприкрыты. Он улыбается.

Сюжет фильма крутится вокруг мужика-сексоголика. Если бы я была трезва, мне бы стало неловко, но сейчас мне смешно. Главный герой постоянно с кем-то трахается. Все это перемежается тупыми шутками и тем, как он ходит на терапию.

– Он как ты, – говорю я и начинаю хохотать. Если честно, мне всегда очень сложно держать свой глупый язык за зубами.

– С чего вдруг?! – возмущается Том и смотрит на меня.

– Тоже рок-звезда!

– Он больной.

– Смотри, сколько у него секса.

– Ты думаешь, у меня столько же?

– Наверняка у тебя было много девушек, – стараюсь я вытянуть шутку, спасти положение, но, похоже, это бесполезно. Том затягивается в последний раз, приподнимается, тушит окурок в пепельнице. Я вдруг остро ощущаю необходимость вернуть его голову на свои колени.

– Совсем нет, ты правда такого мнения обо мне?

– Разве это плохо?

– Я еще год назад был женат, Белинда.

– И ты не изменял?

– Нет.

– А почему тогда вы развелись?

Том вздыхает, потирает переносицу.

– Много всего может быть кроме этого, ты ведь понимаешь.

– И как давно ты трахался? – без стыда спрашиваю я.

– Недавно, но это было ужасно.

– Да ну? Почему?

– Просто секс с проститутками не вставляет.

– Но почему с проститутками?

– Да будь это даже не они, мне нужна эмоциональная связь. Когда хочется просто слить сперму, это подойдет, но можно и просто подрочить.

Я смеюсь. Мне забавно, что он еще не потерял терпение и отвечает мне. Я продолжаю:

– Ты точно мужчина?

– Можешь проверить.

Я молчу. Том добавляет:

– А тебе нравится секс без чувств?

– Не знаю. У меня еще не было секса.

– Ясно.

– Что тебе ясно?

Он снова ложится на меня, и я выдыхаю.

– Каждому свое, на самом деле, – переводит он тему. – Ну а ты?..

– Что я?

– Сильно хочется, наверное?

– Очень, – стыдливо опускаю я глаза, поддерживая этот вечер откровений.

– Видишь, ты же не трахаешься с кем придется, даже несмотря на то что тебе очень хочется.

Я задумываюсь.

– И правда. Почему в жизни все так сложно?

Том заливается смехом, и неожиданно для себя самой я задаю вопрос:

– Слушай, а какая у тебя сейчас стадия?

– В смысле?

– Ну, знаешь… я про то самое. Маниакальная или депрессивная?

– А, ты об этом… ну, я пью таблетки. Так что сейчас все ровно, – он машет рукой, – иногда забываю, тогда начинаю ужасно злиться.

– Жестко.

Том смотрит на меня сонными глазами. Почему он кажется мне таким… красивым? Я вспоминаю:

– Знаешь, говорят, все гениальные люди страдают биполярным расстройством.

– Им много кто страдает, – пожимает плечами Том.

– Да, но… про скольких еще мы не знаем? Да никто даже не знает про тебя.

– Не хочу, чтобы весь мир был в курсе, что я психбольной.

Я закусываю губу.

– А еще говорят, в маниакальную фазу человек чувствует себя настоящим.

– Я бы описал по-другому, – задумывается Том.

– И становится чрезвычайно креативным. Все, что он делает, получается исключительным.

– Это неправда.

– И это называют по-настоящему здоровым состоянием человека. Знаешь, когда нормальное состояние оказывается патологией, а патология – самой здоровой формой.

Том щурится, улыбается и говорит:

– Я ни черта не понял, что ты сказала.

Мы смеемся.

– Это похоже на эффект от кокаина или амфетамина, – добавляю я.

– Вот с этим соглашусь.

Мы молчим, потом я спрашиваю:

– И как ты пишешь песни, когда у тебя «все ровно»?

– Никак, – тихо отвечает он.

Том как бы ставит точку в разговоре этим словом. Я даже немного расстраиваюсь, но ненадолго. Все потому, что он наконец переключает этот глупый фильм на концерт «Ван Хален»^[2]. До того, как отправляемся спать, мы смотрим его.

* * *

Том показывает мне свободные спальни на втором этаже, в одной из которых я и провожу ночь. Я почти не сплю, вместо этого думаю, что делать. Никто из родителей пока что не интересовался мной, но завтра мать обязательно начнет обрывать телефон. Отец, скорее всего, даже не спохватится. Я не хочу возвращаться домой, не собираюсь этого делать. Когда мать это поймет, то доберется до любого, в том числе и до Тома. И если отцу будет все равно, то она не оставит это просто так. Мне в любом случае придется вернуться.

Ставить Тома в положение «выдать меня матери или быть убитым» я тоже не хочу. Так что логичным было бы уйти отсюда. Но куда?

На следующий день я окончательно решаю уйти. Краду у Тома пару футболок и одну толстовку, думаю вернуть, когда мне удастся проникнуть домой и забрать свою одежду. Его нет весь день, и я не могу уйти, оставив квартиру открытой. Когда под вечер он приходит, я целый час сижу на диване одетая и с портфелем, полным подарков с дня рождения.

Том смотрит на меня из коридора и говорит:

– Ты куда?

– Ухожу.

– Домой?

– Нет.

– Тебе есть куда идти?

– Ну как сказать… – Я отвожу глаза, а он подходит и садится рядом.

Вздыхает. Говорит:

– Не вижу смысла тебя отговаривать. Но если что, звони. Мой дом для тебя всегда открыт.

– Спасибо, – искренне благодарю я.

Я хотела именно этого. Не попыток меня остановить – ультиматумами, мольбами, физически. Просто принятие моего выбора.

– Слушай, я знаю, как буду звучать, – говорит Том, – но лучше сообщи родителям, где ты находишься. Чтобы они не начали искать тебя вместе с полицией.

Я вздыхаю. Киваю. Напоследок говорю:

– Я скучала по тебе.

– Я тоже.

– Спасибо, – повторяю, – до встречи.

4

– Что ты тут опять забыла?! Тебе больше некуда ходить?

Я сглатываю желание съязвить в ответ. Скотт кричит на меня сразу, как замечает, что я приближаюсь к трейлеру.

– Можешь успокоиться, я ненадолго.

– Проваливай скорее.

Я закатываю глаза. Алиса выходит на улицу и машет мне рукой. Наверняка ее я тоже достала.

– Привет, де… Боже, что у тебя с лицом?

– Неважно. Я ушла из дома.

– Оу, вот оно как…

– Мне надо где-то пожить, – говорю.

– Только не здесь! – кричит Скотт. – Вали отсюда!

– Я и не прошусь к вам, придурок.

– Скотт, прошу тебя, – устало говорит Алиса, но я-то знаю, что мое заявление мало кому понравится.

– Я хотела спросить… может, ты знаешь места, где я могу перекантоваться пару дней… ну, пока не придумаю, что делать? Знаешь, что-то такое, похожее на…

– Притон? – договаривает она.

Я хотела сказать «хостел», но неважно.

– Детка, тебе там не место. Иди домой.

– Алиса, пожалуйста! Это очень важно, иначе я буду ночевать прямо на улице!

– Белинда…

– Ну, пожалуйста!

– Ох… – Она смотрит на Скотта за моей спиной. – Ладно. Есть один вариант, но лучше бы ты еще раз все обдумала. Открой карты.

Я открываю нужное приложение, и Алиса начинает объяснять. Из рассказа я узнаю о месте на самом севере города, на границе с Беркли. Она говорит, что есть места и поближе, но мне лучше туда не соваться. Сомневаюсь, что Беркли – лучший вариант, но выбирать не приходится.

Алиса дает мне точный адрес и говорит:

– Не забывай – они наркоманы. Почти все продают наркоту. Там опасно. Тебе реально там не место.

– Я буду аккуратна и не задержусь там надолго, – уверяю я, хотя на самом деле у меня нет никакого плана действий.

Я прощаюсь с ней и Скоттом, который выглядит абсолютно довольным моим положением. Не понимаю, почему он так ненавидит меня. Алиса говорила, что это – его обида на всю несправедливость мира, ведь на самом деле он хороший. Просто у меня есть все, а у него ничего. По крайней мере, он так думает.

Я добираюсь до нужного места, когда уже почти темнеет. На улице становится сильно прохладнее. Снаружи дом выглядит довольно прилично, но мне все равно до жути страшно. Район отдаленный и неблагополучный, что заставляет дергаться и вздрагивать от любого шороха. Сердце горит от страха. Несколько минут я жду, прежде чем решаюсь позвонить. Почти сразу из дверей вываливается парень, выпуская на улицу дым и музыку. Его волосы с одной стороны покрашены в розовый, а с другой – в черный. Он улыбается и жует жвачку.

– Ты кто? – оглядывает меня с головы до ног.

– Я от Алисы.

– А, от Алисы… проходи.

Он запускает меня, и я тут же оказываюсь окутана сигаретным дымом, запахом травы и пота. Музыка играет негромко, но басы такие, что вибрирует пол. Слышатся голоса, смех. Чувствую себя неуютно, но иду за ним, а он все улыбается и пытается меня рассмотреть.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

– Белинда.

Мы заходим в гостиную. Тут куча людей.

– Я Скифф. Да расслабься ты, – касается он моего плеча, – вот, выпей, – хватает со стола открытую бутылку пива и засовывает мне в руку. – Ты себя видела?

– Чего?

– Рожу свою, говорю, видела?

– Отвали, а.

– Значит да. Хрена се синяк. Кто тебя так?

– Не твое дело.

Скифф ухмыляется.

– Там кухня, слева от коридора толчок. Наверху две спальни, кто первый успеет занять кровать, тот и спит. Еще у нас есть спальные мешки и матрасы. Диван. Но я рекомендую тебе спать со мной на чердаке.

– Ты живешь на чердаке? – удивляюсь я.

– Да.

– Какой стрем.

Он смеется. Кидает на меня заинтересованный взгляд и отходит на кухню. Я глотаю из бутылки, что он мне дал, и осматриваюсь: дом маленький. Кухня и гостиная здесь – одно помещение, слишком тесное для того количества людей, что здесь находится. Я вглядываюсь во всех находящихся здесь, хочу рассмотреть каждого человека. На диване два парня, смахивающие на панков: латинос и белый. Пьют пиво и оживленно спорят. У белого прямо на лице, над бровью татуировка «ОТБРОС». Рядом с ними шляются еще человек десять, ходят туда-обратно, надолго не задерживаясь. У многих цветные волосы. Девушки все разные, больше всего мое внимание приковывает афроамериканка с короткими белыми волосами до плеч. Она в коротком розовом топе и голубых джинсах, на шее болтается серебряная цепочка. Почему Алиса сказала, что мне здесь не место? Я бы смогла сюда вписаться.

– Хэй, я Стейси, – подскакивает ко мне смуглая кудрявая девчонка.

Я представляюсь. Скифф маячит рядом.

– Ты такая милая, – хихикает она. Я улыбаюсь, не могу сдержаться.

– Если что, она моя, – говорит Скифф. Я закатываю глаза.

– Что, правда? – Стейси смеется. – Я сомневаюсь.

– Даже не думай, – отвечаю ему.

– Это мы еще посмотрим, – бросает он.

Стейси переводит тему:

– Откуда ты?

– Эм… Я из Окленда, всю жизнь тут.

– Ясно, а я из Миннесоты.

– Далековато тебя занесло.

– Мои родители умерли три года назад, и я решила уехать в Калифорнию.

– О черт… – поражаюсь я, – сочувствую…

– Все нормально, – улыбается она и отмахивается. Слишком обдолбанная, чтобы обдумывать сказанное.

Я допиваю пиво. Стейси берет меня под руку и ведет на задний двор. Скифф, словно собака, следует за нами.

– Смотри, как тут красиво… – Она обводит небо рукой. На нем россыпь звезд.

– Чем занимаешься? – спрашивает.

– Только школу закончила.

– Поздравляю! – Стейси смеется. – А я работаю в баре.

– А я пишу музыку, – с гордостью вклинивается Скифф, чем вызывает у меня смех.

– Что смешного? Думаешь, это смешно?

– Нет, что ты! Это так, само собой…

По его взгляду видно, что он не верит, но мне все равно. Стейси начинает болтать со мной, а Скифф куда-то пропадает. Я расслабляюсь, мне нравится с ней общаться. Стейси проявляет ко мне огромное внимание, так что я моментально притягиваюсь к ней, словно магнитом.

Через полчаса я успеваю напиться. Ничего нового. Я снова ненавижу себя, но пока Стейси тараторит рядом, получается не думать об этом. Чуть позже она знакомит меня с некоторыми ребятами; почти все из них обдолбаны или пьяны, так что я понятия не имею, какие они на самом деле.

– Ладно, Белинда, мне пора, – говорит Стейси, когда дело идет к ночи.

– Как? Куда? – разочарованно спрашиваю я.

– Домой. Я тут не живу.

Она прощается со всеми и уходит. Я вдруг окунаюсь в черное, непроглядное, пьяное одиночество. Мне неожиданно становится так тоскливо, что это сшибает с ног, и я сваливаюсь на единственный свободный матрас на втором этаже. Начинаются вертолеты. Очень скоро лежанка подо мной прогибается, и кто-то обнимает меня сзади. Чьи-то руки гладят мое тело, причем так нежно, что я не хочу, чтобы это кончалось. Человек прижимается к каждому моему изгибу, и отчего-то становится понятно: это Скифф. Он утыкается носом мне в шею и опаляет своим дыханием. Целует. Один раз, затем второй. Меня неразумно сильно тянет к этой ласке, я разворачиваюсь, переплетаю свои руки и ноги с его. Он целует меня в губы.

Тело, расслабленное, потерявшее контроль, взрывается. Мы целуемся и целуемся, мне хочется еще и еще. Я не знаю, кто такой Скифф, понятия не имею, чем он живет, что любит, как думает, но его тело… оно такое… твердое. Желанное. Я держусь за него и понимаю, как хочу, чтобы такого в моей жизни было больше.

Мы целуемся очень долго, но ни я, ни Скифф не переходим границ. Где-то посередине этих ласк алкоголь и усталость берут верх, и я вырубаюсь.

* * *

На утро просыпаюсь от звонков матери. Как я и ожидала, она начала обрывать мне телефон. Прошло почти двое суток с того момента, как я последний раз была дома, и ее железная уверенность в том, что я скоро вернусь, таяла с каждой секундой.

Но все мои мысли занимает не мать. Все мои мысли занимают вчерашние поцелуи. Как же я давно ни с кем не целовалась. А мне хочется целоваться. И хочется большего. Тело требует, просто кричит о своих нуждах. Это невыносимо терпеть. Хочется, хочется, хочется. Даже дышать становится тяжело.

К обеду меня немного отпускает, а промежутки между звонками матери почти пропадают. Я вдруг вспоминаю слова Тома о том, что родители начнут искать меня с полицией. Ладно. Выхожу из дома на улицу и решаю ответить.

– Я тебя слушаю, – говорю.

– Алло, ты где? – ледяным голосом говорит она. – Почему тебя до сих пор нет дома?

Я вдыхаю побольше воздуха и со всей решительностью заявляю:

– Мам, я больше не приду домой.

– Что? Ты… что? Хватит молоть чушь, вызывай такси и поезжай домой.

– Мама, нет! Не приду. Я больше не буду с тобой жить.

– Ну и куда ты пойдешь? – издевательски спрашивает она. – Кому и где ты нужна? Будешь работать проституткой?

– Мам, хватит. Прекрати меня оскорблять!

Но она не слушает. Продолжает давить и говорить, какая я отвратительная. Я хватаюсь за голову. Боже.

– Я больше так не могу, – говорю.

– Бедная, несчастная, – язвит мать. – Думаешь, приятно иметь такую дочь, как ты? Глупую бездельницу и алкоголичку. Тащи свой зад домой, Белинда.

Я присаживаюсь на корточки и обхватываю себя рукой за колени.

– Все, перестань, – выплевываю, – я не вернусь домой, понятно? С тобой невозможно нормально общаться, ты постоянно меня оскорбляешь. Просто забудь о том, что я существую, и нам обеим станет лучше!

– Забыть?! – вспыхивает она. – Я-то забуду, только ты потом будешь ползать на коленях и просить принять тебя обратно.

– Ладно. Хорошо. Если ты так думаешь, пускай. Как скажешь. Прощай. – Я кладу трубку и блокирую ее номер.

Терпеть больше невозможно, и я начинаю плакать. Прикрываю глаза ладонью, сажусь задом прямо на землю. Стараюсь сдержаться, но получается плохо. Рядом со мной на землю садится человек. Я поднимаю глаза и вижу Скиффа. Он спрашивает:

– Че плачешь? – И не дождавшись ответа, продолжает: – Прикинь, Кевина стошнило на меня вчера, прямо после того, как я ушел от тебя. Черт возьми, ты заснула! Просто взяла и заснула! А еще я споткнулся и разбил коленку. – Он ковыряется в дырке на джинсах, показывает мне рану. – Сегодня я мылся в душе, и отключили холодную воду. Прямо когда я был в пене! Пришлось обтираться прямо так. Это из-за тебя? Ты меня прокляла?

– Скифф, отвали. Не до тебя сейчас, правда.

– Да ну. Кажется, у тебя проблемы.

– Это тебя не касается.

– Плакса Белинда.

– Ты придурок.

Он широко улыбается, смотрит исподлобья.

– Так и есть.

Я нервно вздыхаю, потому что я в бешенстве, ведь Скифф не дал мне поплакать. Поднимаюсь и ухожу внутрь, а вслед слышу:

– Пла-а-акса! Белинда – плакса!

* * *

Какой-то парень, чьего имени я не запомнила, падает на диван прямо посреди гостиной. У него закатываются глаза и трясется подбородок. Неужели он… Вот черт. Кажется, я понимаю, что с ним происходит. Я ем лапшу из общей кастрюли и смотрю на это. Аппетит быстро пропадет. Отложив еду, я словно в бреду подхожу ближе и наблюдаю за ним. Поднимаю взгляд и натыкаюсь на Скиффа. Придурок. Он улыбается. Я скорее разворачиваюсь, чтобы слинять, но он окрикивает меня:

– Эй, плакса, куда собралась?

– Не называй меня так!

– Че сразу обижаешься? – Он приближается и опускает мне руку на плечи. – Кайфануть хочешь? – Скифф вытаскивает из кармана пакетик с белыми кристаллами и показывает мне. – Я знаю, что хочешь.

Я сглатываю. Очень хочу. Смотрю на него, но молчу. Не могу говорить, когда дело касается наркотиков. Но Скиффу и не надо ничего объяснять: он понимает все по моему лицу и утягивает за собой на чердак. Мое сердце колотится.

У него тихо играет музыка. Мы садимся на скрипучий диван, и я тут же выхватываю у него пакетик. Я знаю, что потом буду жалеть. Знаю, что убиваю себя, что добровольно принимаю яд, но… тяга к этому сильнее.

Мое сознание – белый, чистый лист. Это секундное, постоянно ускользающее, эфемерное чувство безмятежности. Это удовольствие продлится недолго, и потом будет только хуже, но сейчас…

Сквозь этот стремительный поток пробивается Скифф и снова целует меня. Наркотики – странная вещь. Под ними кажется, что целуешь самого любимого человека на планете, даже если на трезвую голову ничего к нему не чувствуешь. Вот и сейчас: наш поцелуй взрывает меня изнутри, по венам растекается сумасшедшая любовь. Прямо сейчас я люблю этого придурка самой безумной любовью, какая только существует. Я уверена, он чувствует то же самое.

Мы целуемся и утопаем друг в друге. Скифф лезет ко мне под одежду. Вдруг краем уха я слышу странный вой. Прерывающийся, подсознательно вызывающий сильный страх. Я не понимаю, что это.

– Скифф, – встревоженно говорю.

– Не ломайся, ну же…

– Ты слышишь звук?

Он молчит. Я понимаю, что это – вой сирен. Тотчас вскакиваю с дивана и подхожу к окну.

– Скифф, – сглатываю, – Скифф, тут полиция.

В окне я вижу две черные тонированные полицейские машины и несколько копов, на жилетах которых написано: DEA POLICE^[3].

– Это ОБН! – Мой голос срывается, все тело начинает дрожать. Рукам становится холодно, голове – горячо.

– Ты прикалываешься?

– Нет, господи, нет, мы пропали! – Я чувствую жгучий парализующий страх. На глаза наворачиваются слезы. Скифф подскакивает ко мне и смотрит. Несколько ужасных секунд молчит.

– Вот дерьмо…

Снизу слышится стук в дверь. Очень громкий, такой сильный, что кажется, будто отдача чувствуется даже здесь. Стук повторяется. Скифф прикладывает палец к губам, и мы слушаем.

«Это полиция, откройте!»

«У нас ордер на обыск!»

Естественно, им не открывают. Копы начинают выламывать дверь, мое тело сотрясает крупная дрожь. Я чувствую, как отдаюсь звериному страху, полностью теряю контроль.

– Скифф, что делать, Скифф?.. – хватаюсь я за его руку. – Нас посадят…

Он молчит, быстро закрывает мне рот рукой. Мы стоим в гробовой тишине, только снизу доносятся встревоженные голоса. На первом и втором этаже начинается беготня, крики, плач. Люди в панике. Слышатся шаги на лестнице, кто-то поднимается на чердак… Скифф срывается к двери и закрывает ее на щеколду. К нам начинают стучаться и дергать за ручку.

– Скифф, открой! Сукин сын, я знаю, что ты здесь, если не откроешь, я сдам тебя! Я снесу эту дверь!

Скифф и не думает никого пускать. Он хватает единственный стул, что здесь есть, и подпирает им дверь.

– Скифф! – кричат за дверью.

Он показывает мне рукой на окно в стене напротив, жестом говорит: «Открывай». Я делаю это, холодными трясущимися руками еле справляясь с заданием. Аккуратно выглянув в окно, я понимаю, что за углом куча полиции.

К нам на чердак продолжают ломиться. Скифф копается в комоде, скидывает какие-то вещи в рюкзак. На самом дне одного из ящиков он достает пистолет. Меня прошибает пот и накрывает ужасом – резким, оглушительным. Он засовывает пушку себе за пояс джинсов, кладет в портфель остатки наркотиков. Скифф – просто бомба замедленного действия. Идеальная цель для полиции.

Я хватаю свои вещи, и мы подходим к окну. Слышу, как внизу дверь слетает с петель, люди начинают вопить. Скифф ждет пару минут, а потом высовывается из окна и осматривается.

– Чисто, – говорит он, – но это ненадолго. Надо срочно сваливать.

Он вылезает наружу.

– Нет, нет, там же высоко, ты что! – шепчу я.

– Ты знаешь путь лучше?!

Мне приходится заткнуться. Он еле просовывается в маленькое окошко, прокатывается по пологой крыше и повисает на карнизе. Мне кажется, что он вот-вот упадет и разобьет себе голову. Но Скифф оказывается ловким: пролетает два этажа прямо в кусты и встает на ноги.

Он смотрит на меня и жестом показывает спускаться к нему. Мне очень страшно, все тело трясет, но ничего иного сейчас придумать невозможно. Я неуклюже спрыгиваю прямо Скиффу на руки, он падает, бьется головой и спиной об асфальт, я ударюсь вообще всем, чем могу. В глазах на секунду темнеет от боли. Превозмогая ее, как можно скорее поднимаюсь. Скифф берет меня за руку и тянет за собой.

Аккуратно, по стеночке, мы продвигаемся к задней стене дома. Оттуда перебегаем к производственному зданию напротив, уходим вглубь жилых массивов. Сердце колотится так, что занимает собой всю грудную клетку. Позже, когда кажется, что угроза миновала, меня отпускает, становится очень больно и резко клонит в сон.

Мы плетемся по пыльному тротуару спального района, хромые, вымотанные и помятые. По дороге тихо проезжают машины. Мне плохо. Хочется вывернутся наизнанку от тошноты и усталости.

Когда я теряю всякое ощущение реальности, то слышу визг тормозов и свист шин. Только не это… Нас подрезает полицейская машина. Копы включают сигналки, выходят и направляют на нас пистолеты. Я стою без движения, в голове только мольбы о том, чтобы они не стреляли.

Один из полицейских подносит ко рту громкоговоритель:

– Оставайтесь на своих местах, иначе мы будем стрелять. Не двигайтесь и поднимите руки. Так, чтобы мы видели ваши ладони!

Они подходят, лапают нас, вытаскивают у Скиффа пушку. Потом скручивают, грубо надевают наручники.

– Вы задержаны по подозрению в хранении и распространении наркотиков. Мы отвезем вас в участок для досмотра. Сопротивление будет расцениваться как признание вины.

Я теряю дар речи, от страха перед глазами мелькают звездочки. Полицейские запихивают нас в машины и увозят прочь.