Kristen Perrin
How to Solve Your Own Murder
© 2024 by Kristen Perrin
© Рокачевская Н., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Посвящается Тому
Сельская ярмарка в Касл-Нолле, 1965 год
– Я вижу в твоем будущем скелет, – мрачно изрекает мадам Пеони Лейн первую фразу предсказания, которое определит всю оставшуюся жизнь Фрэнсис Адамс.
В отличие от двух хихикающих над этим дурным спектаклем подружек, притихшая Фрэнсис не сводит глаз с сидящей перед ней женщины. Все здесь буквально кричит о голливудщине самого низкого пошиба, от украшающих шатер аляповатых занавесок из бусин до шелкового тюрбана Пеони Лейн. Самой Пеони Лейн не больше двадцати, хотя она добавляет к голосу хрипотцы в попытке выглядеть существом без возраста. Но получается не очень. Вообще-то получается настолько неуклюже, что почти никто не принимает ее всерьез. За исключением Фрэнсис.
Она впитывает каждое слово с религиозным рвением. И с каждым новым предсказанием ее лицо еще сильнее напрягается. Фрэнсис как горячая вода, почти доведенная до кипения – от нее вовсю поднимается пар, но все-таки она пока не булькает.
Когда девушки выходят из темного шатра гадалки, Фрэнсис даже не моргает на ярком августовском солнце. Ее длинные распущенные волосы отливают красноватым золотом. Продавец яблок в карамели бросает на нее долгий взгляд, но она его не замечает. Она вообще ничего не замечает, после того как услышала мрачное предсказание.
Эмили берет Фрэнсис за левую руку, а Роуз за правую, и три девушки идут как венок из ромашек, пробираясь между лотками с антиквариатом и безделушками.
Они отворачиваются от мясника, продающего сосиски, но останавливаются, чтобы поглазеть на серебряные ожерелья, нагретые солнечными лучами. Эмили покупает изящную цепочку с подвеской в виде птички, хотя это всего лишь уловка, чтобы переключить внимание Фрэнсис. По словам Эмили, это хороший амулет.
Наконец Роуз все-таки говорит напрямик:
– Фрэнсис, выглядишь так, словно уже умерла. – Роуз пихает подругу локтем в попытке вернуть ее к жизни, но лицо той становится еще мрачнее. – Ты же понимаешь, что все это чушь? Никто не может предсказать будущее.
Эмили связывает длинные белокурые волосы лентой и застегивает на шее цепочку с птичкой. Подвеска вспыхивает крохотным эхом сияющих на солнце ножей на прилавке с охотничьими принадлежностями за спинами девушек. Фрэнсис в ужасе смотрит на цепочку.
– В чем дело? – спрашивает Эмили беспечным голоском, но с серьезным видом.
– Птица, – шепчет Фрэнсис и щурится. – Гадалка сказала: «Тебя предаст птица».
– Тогда у меня есть отличное решение, – заявляет Эмили. Она ныряет в толпу и возвращается через несколько минут. В ее ладони сверкают две серебряные цепочки с птичками. – Для тебя и Роуз, – хитро улыбается она. – Так ты никогда не узнаешь, какая птица тебя предаст.
Она, как свойственно ее натуре, простодушно и искренне смеется.
Фрэнсис в отчаянии смотрит на Роуз, надеясь на понимание, но та тоже смеется.
– Я правда считаю, что это отличная мысль. Возьми судьбу в свои руки!
В качестве демонстрации Роуз надевает цепочку.
Фрэнсис колеблется, но все-таки кладет цепочку в карман юбки.
– Я подумаю.
– Да ладно тебе, Фрэнсис, – фыркает Эмили. – Если будешь такой кислой, мне точно придется тебя убить.
В уголках ее глаз появляются морщинки, словно она вот-вот снова засмеется, и Эмили вновь сплетает руки с руками подруг.
– Может, вы обе уже перестанете делать вид, будто это было совершенно не страшно?
Фрэнсис выдергивает руки и резко останавливается. Она вытирает потные ладони о простую хлопковую юбку и скрещивает руки на груди. Из кармана юбки торчит треугольник миниатюрного блокнота, а на ее пальцах виднеются чернильные пятна – она лихорадочно записывала каждое слово гадалки.
Роуз в два больших шага сокращает расстояние между ними и обнимает Фрэнсис за плечи, ее короткие черные волосы касаются щеки подруги.
– По-моему, та девица над тобой подшутила.
– Но убийство, Роуз! Я не могу просто выкинуть это из головы!
Эмили закатывает глаза.
– Да брось, Фрэнсис! Хватит. Пошли.
Она откусывает каждое слово, как хрустящий кусочек яблока. При взгляде на Роуз, похожую на Белоснежку, и сияющую золотом Эмили Фрэнсис вдруг кажется, что все они – сказочные персонажи. А в сказках, когда ведьма предсказывает судьбу, лучше к ней прислушаться.
Эмили и Роуз снова берут Фрэнсис под руки и идут по ярмарке дальше, но теперь медленно, как будто сквозь вату. Солнце еще палит, из бочонков в передвижных киосках по-прежнему льется рекой эль. Воздух кажется липким от горелых леденцов и слабого запаха дыма, но Фрэнсис ступает тяжело и целеустремленно. Она снова и снова шепчет себе под нос слова гадалки, пока они не впечатываются в память.
«Я вижу в твоем будущем скелет. Когда зажмешь в правой ладони королеву, начнется твое медленное увядание. Остерегайся одинокой птицы, ибо она тебя предаст. И с этого момента едва ли повернешь назад. Но дочери – ключ к правосудию, найди одну нужную и не отпускай от себя. Все указывает на то, что тебя убьют».
Предсказание было настолько нелепым, что следовало бы расхохотаться. Но эти слова посеяли сомнения в голове Фрэнсис и уже пустили маленькие отравленные корни.
Подруги постарались весело провести вечер, и вскоре смех звучал не так натужно. Снова посыпались шутки и сплетни – все мелочи, так украшающие их дружбу. В шестнадцать лет взлеты и падения так же естественны, как дыхание, а эта троица дышала глубже большинства.
Но цифра три оказалась для них несчастливой. Всего через год трех подруг не станет. Одна из них исчезнет, и отнюдь не Фрэнсис Адамс.
Дело так и останется нераскрытым, а в папке с коротким отчетом о пропавшей будет лежать лишь одна улика: маленький полиэтиленовый пакетик с серебряной цепочкой и крохотной птичкой на ней.
В такие душные летние вечера воздух кажется настолько густым, что в нем можно плыть. Когда я выныриваю с прогулки по Пикадилли-лейн, даже затхлая атмосфера станции «Эрлс-Корт» ощущается глотком свежего воздуха. Преодолевая три лестничных пролета по пути наверх, я копаюсь в рюкзаке в поисках бутылки с водой. Однако нахожу только термос с остывшим утренним кофе.
Пока я глотаю остатки кофе, мимо, как городские газели, несутся поджарые мужчины. Как бы ни было противно глотать кофейную гущу, мне нужен кофеин. Гудит телефон, и я вытаскиваю его из кармана, подавляя желание посмотреть почту, и отвечаю на звонок.
– Дженни. – В мой голос наконец просачивается истощение. – Умоляю, скажи, что ты уже в пути. Я не могу снова оказаться в мамином подвале без поддержки. Убираясь там на прошлой неделе, я наткнулась на пауков. Огроменных.
– Я уже тут, – отвечает она. – Стою на крыльце, дожидаюсь тебя, ужасно не хочется, чтобы твоя мама таскала меня по дому и рассказывала, какие стены собирается снести.
– Отлично. И кстати, вряд ли ей разрешат сносить в доме стены, он ведь ей не принадлежит.
– Веская причина. А у нее, видимо, сейчас очередной приступ дизайнерской лихорадки, ведь не за горами ее персональная выставка в «Тейт».
Я морщусь. Мама – художница, довольно известная и успешная. Точнее, была, пока интерес к ее работам не поугас. К сожалению, заминка в карьере совпала с потерей денег, заработанных ранее, поэтому бо́льшую часть моего детства мы балансировали на тонком канате между жизнью бездомных скитальцев и неприхотливых представителей богемы.
– Ну мамина дизайнерская лихорадка помогает мне без конца не проверять пустую папку с входящими, так что я поддержу любые ее начинания. Мой рюкзак забит образцами краски и едва сдерживаемым разочарованием. Я готова взяться за подвал. Но только кроме пауков – это твоя задача.
– Ого! Собственная армия пауков! – мурлыкает Дженни. – Всю жизнь мечтала. – Она на секунду умолкает, словно тщательно обдумывая следующую фразу. – А почему тебя беспокоит отсутствие писем? Ты снова отправила роман в издательство?
Дженни – моя лучшая подруга с девяти лет. В прошлом месяце меня сократили с низкооплачиваемой офисной работы, и Дженни выступила идеальной смесью «плеча», чтобы выплакаться, и личного мотивационного коуча. Она заявила, что это отличная возможность исполнить мою мечту – писать детективы, ведь не у каждого начинающего писателя есть мама с домом из восьми комнат в центре Лондона, где можно жить бесплатно, выполняя разные странные поручения.
Нетипичные условия для девушки двадцати пяти лет – вернуться домой и терпеть переменчивое мамино настроение. Именно этого я и пыталась избежать, когда от нее съезжала, так что мое теперешнее положение выглядело как шаг назад. Зато в моем распоряжении оказался целый этаж дома в Челси1, так романтично приходящего в упадок. В моей детской висит пыльная хрустальная люстра с отсутствующими подвесками, отбрасывающая призрачный свет на старинную пишущую машинку, обнаруженную в шкафу. Я ей не пользуюсь, только время от времени клацаю по клавишам для создания атмосферы. У нее пластмассовый клетчатый футляр в духе шестидесятых, а я их обожаю.
– Я начала рассылать последнюю рукопись литературным агентствам, – признаюсь я и прикусываю губу, когда Дженни не отвечает. – Первое письмо я отправила всего неделю назад. – Вытираю пот с затылка и выхожу на Эрлс-Корт-роуд, лавируя между людьми. Рюкзак весит тонну, но в книжном была распродажа, и я не устояла. К тому же у меня есть оправдание для покупки семи романов Агаты Кристи в переплете – это учебное пособие. – Но мне уже кажется, что книга ужасна.
– Вовсе не ужасна.
– Нет, правда. Я просто этого не понимала, пока не отправила.
– Но ты была так в ней уверена! – восклицает Дженни.
Я слышу в ее голосе особые переливы – она готовится перейти в режим группы поддержки.
Однако я успеваю ее прервать:
– Да, но теперь я поумнела. Знаешь, как бывает, когда к тебе случайно подходит чей-то малыш, и его мама вся сияет, думая, что тебя он умиляет так же, как и ее. А у ребенка текут сопли, и к одежде прилипли крошки.
– Э-э-э, ну да.
– Так вот, я вроде той мамаши, разослала всему миру роман с сопливым носом, решив, что все будут воспринимать его так же, как я.
– Так вытри ему сопли и покажи во всей красе.
– Ага, кажется, именно для этого и существует редактирование.
Я слышу, как Дженни вздыхает.
– Энни, ты хочешь сказать, что разослала книгу литературным агентствам, даже не отредактировав ее?
Дженни долго и заразительно смеется. Я ничего не могу с собой поделать и широко улыбаюсь, сворачивая на Тригантер-роуд.
– Я была словно на крыльях! – сиплю сквозь смех. – Я наконец-то это сделала, понимаешь? Написала столько слов и дошла до конца.
– Ага. И я тобой горжусь, но ты должна была как минимум дать мне почитать роман, прежде чем посылать его агентствам.
– Что?! Нет!
– Если ты даже мне не даешь читать, то зачем отправляешь его незнакомым людям?
– Ладно, отключаюсь, я почти у дома.
Я ковыляю к концу улицы, где меня дожидается Дженни, сидя на ступеньках крыльца.
Мамин дом притулился в самом конце вереницы роскошных домов, как неуместный гость на вечеринке. Я машу Дженни; она стряхивает пыль с шикарной юбки и проводит рукой по длинным черным волосам. У нее безупречный вкус, и я разглаживаю свое пышное летнее платье, жалея, что купила эту громадину. По какой-то причине меня как магнитом тянет к платьям, в которых я выгляжу как призрак Викторианской эпохи. А бледная кожа и белокурые локоны только подчеркивают эффект, так что, наверное, бороться с этим бесполезно.
Как и моя мама, мы с Дженни учились в колледже искусства и дизайна имени Святого Мартина. Ее родители переехали в Лондон из Гонконга, когда она была еще совсем маленькой. Они замечательные люди. Я никогда не признавалась в этом маме, но временами я тосковала по стабильной семье с отцом, братьями и сестрами, поэтому после школы шла не домой, а к Дженни. Даже когда та уходила на занятия теннисом или еще куда-то. Ее родители позволяли мне делать у них уроки, и я болтала со всей семьей и вдыхала ароматы настоящей домашней еды.
Окончив колледж, Дженни так твердо встала на ноги, как будто уже получила работу мечты. Она отвергла предложение заняться дизайном Королевского Альберт-холла и вместо этого присоединилась к команде, украшающей витрины в «Харродс». Она посвятила этому всю себя, создавая шедевры, в особенности на Рождество.
– Ну что ж, – вздыхает она, беря меня под руку, – посмотрим, что приготовил для нас подвал твоей мамы.
Мы на мгновение останавливаемся, чтобы посмотреть на дом. По бокам от монументальных каменных ступеней, ведущих к парадной двери, находятся два мрачных эркерных окна. Когда-то давно дверь, видимо, была зеленой, но краска с годами облупилась, а дерево немного покоробилось. Но я все равно люблю эту дверь. Над мостовой возвышаются четыре этажа выбеленного былого величия, а окна до сих пор закрыты старыми бархатными шторами.
– Спасибо, что согласилась помочь, – говорю я.
Не понимаю толком, за что благодарю, ведь я выросла в этом доме. И хотя в нем всегда жили только мы с мамой, я была здесь счастлива. Думаю, я просто благодарна за то, что Дженни появляется, стоит только позвонить, даже если это предложение вместе разгрести старый подвал.
– Легче легкого, – отзывается Дженни. – К тому же на прошлой неделе ты уже сделала самую тяжелую работу.
– Ох, не напоминай. Там столько коробок и сундуков было! А грузчики, которых я наняла, настоящие деревенщины, просто закинули все в свой фургон. Кажется, я слышала звон битого стекла. Но я вписала свою фамилию и отправила все тете Фрэнсис, в ее странный дом в Дорсете2. Надеюсь, она не слишком рассердится, когда неожиданно прибудет ее старое барахло, но мама настаивает на превращении подвала в студию.
– Дом ведь принадлежит Фрэнсис, да?
– Именно так.
– Почему я так мало о ней слышала? И не знакома с ней? – удивляется Дженни с легким намеком на напряжение, как будто подозревает, что я не поделилась с ней чем-то важным.
– Не принимай на свой счет. Я тоже никогда с ней не встречалась. Она не любит Лондон и вообще домоседка. И так богата, что даже не проверяет, что здесь происходит. Похоже, она каждую неделю посылает маме деньги. Это глупо и старомодно, как деньги от родителей в детстве, но мама не такая гордячка, чтобы отказываться. Однажды я спросила маму, почему тетя Фрэнсис присылает деньги, а она просто отмахнулась и пожала плечами.
– Хм, – фыркает Дженни, переваривая новую информацию. – Неприятно это говорить, но что будет, когда она умрет? У нее есть дети, которые выкинут вас из дома?
– Нет, все унаследует мама.
Я мысленно готовлюсь к реакции Дженни, потому что лучшая подруга на протяжении последних шестнадцати лет вроде бы уже должна быть в курсе. И я ничего от нее не скрывала, просто эта тема никогда не всплывала в разговорах. Тетя Фрэнсис настолько далека от нас, что для меня дом как будто наш. Я и забыла о ее существовании, пока не пришлось разбираться со старым барахлом.
Но Дженни только присвистывает.
– Фамильное состояние, – говорит она, закатывая глаза. – А я-то думала, это все выдумки, и такое бывает только в кино.
Мы толкаем тяжелую входную дверь – конечно, незапертую. Мама никогда ее не запирает, говорит, если кто-нибудь решит ограбить дом на Тригантер-роуд, то выберет другой. Я обвожу взглядом кирпич на стенах в коридоре и редкие клочья штукатурки. Мама права – грабителю достаточно взглянуть на отслаивающиеся обои, и ему тут же станет ясно, что брать здесь нечего.
И это будет ошибкой, потому что многие мамины картины стоят целое состояние. Но она не продаст ни одну из ранних работ, хранящихся в доме, потому что слишком сентиментальна.
– Я здесь! – раздается мамин голос из кухни, находящейся в глубине дома.
Мы на цыпочках проходим по двум огромным комнатам, которые большинство людей использовали бы как гостиные, но мама сделала в них студию. К стенам прислонены огромные полотна, а пол заляпан пятнами краски. Уже много десятилетий назад мама перестала накрывать пол тряпками. Через два эркерных окна сочится желтоватый мутный свет, пробиваясь сквозь двадцатипятилетний слой городской грязи. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь мыла окна, но уже настолько привыкла к этому освещению, что, если б окна вдруг помыли, свет показался бы слишком резким и ярким, как будто снял темные очки в солнечный летний день.
Мамины пепельные волосы подвязаны на макушке зеленой банданой, а в руке она держит почти пустой бокал красного вина. Еще два полных дожидаются на столе. Она нависает над массивной плитой и жарит лук – единственное, что умеет делать на кухне. В духовке что-то томится, и подозреваю, это какой-то полуфабрикат, который будет приправлен жареным луком.
– На столе тебя ждет почта, – сообщает мама, не поворачиваясь.
– И тебе привет, Лора, – поддразнивает ее Дженни, и мама немного смущенно поворачивается и быстро целует ее в щеку.
Затем она вроде бы собирается поздороваться со мной, но вместо этого вручает почти пустой бокал и берет со стола новый.
Я чувствую запах газа, но мама меня опережает.
– Секундочку, духовка выключилась.
Она зажигает длинную спичку от конфорки под сковородой, затем выключает газ и открывает дверцу духовки. Плита настолько старая, что приходится залезать внутрь и с риском для жизни зажигать ее от настоящего пламени. Я знаю, что лучше не говорить о замене духовки, потому что мы слишком часто это обсуждали на протяжении многих лет. Мама считает, что ретроплита – это круто. Я же, напротив, изо всех сил стараюсь не вспоминать самоубийство Сильвии Плат3 всякий раз, когда смотрю на эту духовку.
Опускаюсь на жесткий деревянный стул рядом со своей сумкой и беру толстый конверт с моим именем. Сердце на секунду замирает, ведь недавно я участвовала в нескольких литературных конкурсах. Но уже много лет никто не присылает результаты по почте; все происходит онлайн. Мозг просто тупит в ожидании, что кто-то заметит меня и мое творчество. Я допиваю оставшийся глоток столового вина из супермаркета. На вкус оно уже напоминает головную боль.
Вскрываю тяжелый конверт и достаю письмо на фирменном бланке.
«Мисс Аннабелль Адамс!
Вам необходимо присутствовать на встрече с вашей двоюродной бабушкой, мисс Фрэнсис Адамс, в офисе компании «Гордон, Оуэнс и Мартлок». Мисс Адамс хочет обсудить обязательства, возлагаемые на единственную наследницу ее поместья и активов».
Я прерываю чтение.
– Погодите-ка, это же от адвоката тети Фрэнсис, – говорю я. – Похоже, он ошибся адресатом, там должно быть написано «Лора». Это о наследстве.
Дженни наклоняется над моим плечом и просматривает письмо.
– Тут написано «двоюродная бабушка», – она указывает на слова. – Не похоже, что это ошибка.
– Ох, не может быть, – буркает мама.
Она подходит к столу, вырывает письмо из моих рук и так долго его изучает, что лук начинает издавать запах горелой карамели. Потом бросает письмо на стол, возвращается к плите и снимает чугунную сковородку с конфорки, пока лук не сгорел окончательно.
Дженни читает письмо до конца, бормоча себе под нос.
– «Пожалуйста, приходите в офис… бла-бла-бла…». Это указания для встречи. Через пару дней, где-то в Дорсете, в местечке под названием Касл-Нолл. Боже мой, одинокая тетя в сонной деревушке? – шепчет она. – Загадочное наследство? Прямо как в кино!
– Уверена, письмо предназначалось маме. Тетя Фрэнсис страшно суеверна и вряд ли внезапно передумала, лишив маму наследства. Хотя… – медленно добавляю я, – учитывая все, что я слышала о тете Фрэнсис, это вполне в ее духе. – Посмотрев на недоуменное лицо Дженни, я понимаю, что должна просветить ее насчет странностей тети Фрэнсис. – Это семейное предание. Я точно тебе никогда не рассказывала? – Дженни качает головой и отпивает вина из оставшегося на столе бокала. Я перевожу взгляд на маму. – Не хочешь рассказать историю тети Фрэнсис? Или я расскажу?
Мама снова борется с дверцей духовки и вытаскивает алюминиевый противень с чем-то не поддающимся определению. Потом вываливает на него жареный лук с чугунной сковородки, берет три вилки из корзины с разномастными столовыми приборами и ставит все это между нами, втыкая вилки под странными углами. После чего опускается на стул, отпивает вина и слегка качает головой.
– Ну что ж, – старательно произношу я голосом чтеца. Дженни наполняет мой бокал из бутылки. – Это случилось в далеком 1965-м, когда тете Фрэнсис было шестнадцать. Она пошла на сельскую ярмарку с двумя лучшими подругами и там посетила гадалку. И та ей нагадала что-то вроде: «Тебя убьют, и ты превратишься в груду костей».
– О-о-о, прямо в яблочко, обожаю такое, – произносит Дженни. – Но если ты собираешься писать детективы, Энни, и я говорю это от чистого сердца, надо поработать над подачей.
Мама снова берет письмо, изучая его, словно улику с места преступления.
– Нет, не так, – тихо говорит она. – Там было вот что: «Я вижу в твоем будущем скелет. Когда зажмешь в правой ладони королеву, начнется твое медленное увядание. Остерегайся одинокой птицы, ибо она тебя предаст. И с этого момента едва ли повернешь назад. Но дочери – ключ к правосудию, найди одну нужную и не отпускай от себя. Все указывает на то, что тебя убьют».
Я втыкаю вилку в густую массу – как подозреваю, запеченного картофельного гратена из морозилки ближайшего супермаркета.
– Точно. В общем, тетя Фрэнсис всю жизнь верит, что предсказание сбудется.
– Это же… Даже не знаю, не то трагично, не то очень мудро, – тянет Дженни и поворачивается к маме: – Так Энни никогда не встречалась со своей двоюродной бабушкой?
Мама вздыхает, ковыряясь в луке.
– Мы просто предоставили тете Фрэнсис жить в своем большом доме и справляться самостоятельно.
– Погодите, так у вас есть тетя с огромным поместьем и вы ее просто игнорируете?
Мама взмахивает рукой, словно отгоняя слова Дженни.
– Фрэнсис игнорируют все. Она же с приветом. Настолько, что стала местной легендой – чокнутая старушенция в огромном поместье и с кучей денег, которая пытается накопать грязь на всякого, кто встретится ей на пути, вдруг именно он окажется ее убийцей.
– Так ты позвонишь адвокату насчет этой путаницы? – спрашиваю я.
Мама трет переносицу и отдает мне письмо.
– Не думаю, что это путаница. Я бы поехала с тобой в Дорсет, но Фрэнсис неспроста выбрала такую дату.
Я снова смотрю на нее.
– Твоя выставка в «Тейт», – медленно говорю я. – То есть она сделала это, чтобы ты не приехала?
– Может, Фрэнсис и с приветом, но очень расчетлива. И любит играть с людьми.
– Ладно, – вздыхаю я. При мысли о том, что придется пропустить мамину выставку, у меня опускаются плечи, но, похоже, от этой встречи зависит наше будущее. Остается лишь надеяться, что первый день выставки пройдет хорошо и за ним последуют другие. – Но почему я?
Мама громко выдыхает.
– Всю ее жизнь определило это предсказание, и долгие годы я была единственной наследницей именно из-за него: «дочери – ключ к правосудию». Я единственная дочь в семье, мой отец – старший брат Фрэнсис.
– Вторая часть предсказания, – бормочу я. – «Найди нужную и не отпускай от себя».
Мама кивает:
– Похоже, Фрэнсис решила, что я не та дочь.