***
Баблгум получил временную прививку реальности и кое-как досидел, привязанный, до конца разгона. Скандал он устроил гораздо позже. Ведь, когда в кают-компании появились посвежевшая Гунилла и озабоченный думами Донненквайн с весёлым Дымовым, маленький профессор мертвецки спал, измученный бездельем хуже, чем перегрузками. Он не мыслил себя без работы, но и без голопроектора был как без рук. Потому за восемь часов почти свёл себя с ума муками вынужденного безделья.
После разгона экипаж корабля, кроме дежурного пилота, вполне мог бы объявиться в кают-компании, но Петрович своим решением превратить Баблгума в юлу создал некую дистанцию между теми, кто едет, и теми, кто везёт. Командир отправился спать, второй пилот остался у пульта, а Петрович, которому тоже положено было по графику отдыхать, закопался в спецификациях корабля, тренируя мозги на случай ЧП. Ну и звук включил из кают-компании, чтобы не особенно скучать.
Профессора как раз начали очередной спор о назначении и предполагаемом устройстве артефакта, быстро переросший в очередную перепалку. Особенно страдал сериец. Его мышление отличалось от земного более чёткими структурными связями, а ещё он постоянно пылил по пустякам, не понимая, что предмет спора потерян не более чем за разными терминами.
Гунилла скоро устала, вооружилась мини-проектором и стала рисовать розовых пони, запуская их гулять по каюте. Пони получались страшненькие, но Дымов и Донненквайн весьма хвалили профессора Кроуз и слегка выпали по этой причине из научной дискуссии, а сериец и Добромир Слободовский зацепились языками так, что икалось всему Сант-Московскому университету.
– Это же невозможная ваша школа, уважательный профессор! Это же есть солипсизм голой воды! Берём что угодно – делаем что угодно! Вы не есть научно обоснованный! Настоящий научный! Без… лошадок!
Розовая пони как раз проскочила в это время между серийцем и Донненквайном, вызвав у Дымова клоунскую улыбку от уха до уха.
Добромир надулся, разбух и начал заикаться басом. У Слободовского, и многие это признавали, имелось некое особое научное «чутьё», само наличие которого сериец считал антинаучным.
– А что вам не нравится в гипотезе, что н-наши параллельные артефакты – п-просто примитивные ворота в другую галактику, государь мой? Истинно же говорю – лишь гипотеза, не более т-того! Чаю, она вам не к сердцу?
– Нет! Да! Нет! – нервничал сериец. – Откуда ворота могут быть на орбите, уважательный? На орбите могут быть искусственные или естественные тела! – садясь на любимого конька он почти терял акцент.
– Так почему искусственному телу не быть одновременно воротами? – подлил масла в огонь Дымов, видя, что сериец снова запутался в категориях англо-русского и сам себе противоречит.
– Потому что тело – это научно! А дверь никто на орбиту не повесит! – распалялся сериец! – Двери есть делают в домах! В домах, уважательные! До-ма-х!
– А вы, профессор, представьте мышь? – предложил Донненквайн. – Вот бежит она… и вдруг – ловушка! Невидимая. Допустим… гм… стеклянная банка…
– Кто есть мышь? – сердито пискнул сериец.
– Маленькое серенькое животное без разума, – подсказал ехидный Дымов, отгоняя снова встрявшую между профессорами розовую пони.
– Мышь! Именно! Мышь! Она б-бежит в леторослях и не видит споны! – подхватил Слободовский, продолжая заикаться. – П-потом вдруг взлетает на воздуся! Мышь может не веровать в банку! Но сущность же такова, п-понимаете?
Нервничая, Слободовский крепко вцепился в бороду.
– Ни одним глазом! – соврал сериец.
– Вера в отсутствие б-банки – б-бессмысленна! Банка всё равно существует!
– Мышь не верит в банки, но это не мешает нам поймать её. Так же и с дверями. То, чего мы не знаем – не есть ненаучно… – пояснил Донненквайн. – Мы просто ещё не знаем, что в космосе могут существовать двери. Для мыши – пустота и полёт. Для нас – парные артефакты. А для кого-то – дверь. По аналогии с мышью? Ясно вам? Нам даже в голову не придёт такой ракурс, а он – есть.
– Не понимаю! – сериец подскочил и зарысил по кают-компании, разгоняя пони. – Не по-ни-ма-ю! Дверь – это один артефакт и одна дырка! А у нас есть два артефакт! Одинаковый!
– Это нам кажется, что одинаковый, – фыркнул Дымов.
– Нет, нет и нет!
– Хорошо, – вздохнул Донненквайн. – Обратимся к более научной гипотезе плазменных шаров, захваченных притяжением Юпитера. Как тогда объяснить их видимую и расчётную симметричность? И орбита? Вокруг чего они вращаются?
***
Вот так Петрович в свободное от дежурства время от скуки слушал разговоры в кают-компании и с мысленно разбирал и собирал ком-реактивный двигатель. Просто так, для разминки. Иногда, кстати, Слободовский уставал спорить и неплохо пел басом под электромуз.
За спорами допилили до Юпитера. Впрочем, трёх суток Гунилле как раз хватило, чтобы раздать авансы обоим соискателям, и Дымов с Донненквайном с каждым днём всё больше напоминали кобелей на выгуле. Между ними читалось настолько явное напряжение, что исключительно научный этикет, словно шлейкой, удерживал их от драки. Впрочем, возможно Донненквайн, имевший вид классического кабинетного учёного, просто слегка побаивался накачанного всесибирца.
Перед торможением Петрович лично явился в кают-компанию и предупредил Баблгума, что хотя бы в амортизационное кресло ему придётся сесть. Таким образом, штурман нажил себе сразу восемь остепенённых врагов, ведь перед лицом внешней угрозы вся профессура как один встала на сторону рассеянного тихидца.
Торможение, однако, прошло в штатном режиме. Капитан уверенно положил корабль на рассчитанную орбиту, и межсетевик, похожий на бумеранг с двумя округлыми двигателями на концах, поплыл в пространстве вокруг аномалии, что пока читалось на экранах пультовой лишь как слабая помеха датчиков гравитации. Расстояние между зеркалами было в пределах погрешности, не более десятка километров.
На корабле забурлила жизнь. Нужно было развернуть аппаратуру наблюдения – модули слежения, приборы для улавливания излучений и магнитные «бублики» для создания искусственной гравитации, запустить на орбиту небольшой телескоп с гравитационными линзами – драгоценное наследие серийцев, ещё не воспроизведённое землянами.
Споры и ухаживания были временно забыты. Тонкая настройка требует цифр и цифр. Работы и ещё раз работы. Утомительной, аккуратной, точной.
Гунилла то и дело смахивала с лица прилипающие локоны, Слободовский потел и вытирал лоб мокрым платком, Дымов тихо ругался, раздражаясь, когда что-то не выходило с первого раза, и подсовывал недоделанное неутомимому Донненквайну. Устал даже семижильный Баблгум, только сериец чувствовал себя, наконец-то, в своей тарелке.
К концу вторых суток этого сумасшедшего режима корабль, двигавшийся вокруг аномалии по эллиптической орбите, вошёл в ракурс, с которого зеркала было видно невооружённым глазом. Собственного свечения они не имели, но отражали ледяной блеск галилеевых спутников Юпитера.
Кают-компания приняла трансляцию с телескопа на стены, превратившись в огромную обзорную площадку, и обессиленные профессора решили устроить пассивное наблюдение за объектом, плавно переходящее в отдых.
Зеркала слегка мерцали, и мерцание это, как полагал сериец, было вызвано возмущениями магнитных полей Юпитера. Так или иначе, но зрелище двух бледных полумесяцев, по мнению профессуры, имело высокое эстетическое и научное значение.
Корабль медленно продолжал движение вокруг артефакта, состоящего из двух параллельных друг другу условных эллиптических фигур, профессора пили кофе, чай и слегка коньяк, когда замечательный серийский, модифицированный людьми, двигатель вдруг выдал несвойственную ему судорогу, а потом банки с напитками полетели в одну сторону, а профессура в другую.
Корабль развернуло, закрутило, не хуже Баблгума и…
***
От удара в пассажирских и грузовых помещениях корабля погас свет. Завыла сирена, сигнализируя, что под угрозой герметичность одного из шлюзов.
Петрович как раз шёл к пультовой, чтобы сменить с дежурства второго пилота Унура Мамаутова. Его как следует припечатало физиономией о переборку, лишило связи и макнуло в темноту.
Очнувшись, штурман первым делом выругался, не без этого. Он стряхнул с лица кровь, набежавшую из разбитого носа, подумал пару секунд, потом, ориентируясь по свечению направляющих на стенах коридора, отыскал аварийный контейнер, вытащил и надел комбинезон средней защиты, снабжённый шлемом, включил нагрудный фонарь и проплыл, вызывая капитана, в рубку.