Охотники за душами

5

– У тебя все в порядке в школе? – спрашивает мама, когда я дрожащими руками накладываю себе ужин в тарелку.

Она сидит за столом напротив меня, прихлебывая минералку из стакана, и сверлит меня взглядом своих светло-голубых глаз. Светлые нордические волосы стянуты в пучок на затылке.

– Да… Все нормально, – бормочу я, погруженная в свои тревожные мысли.

Тот странный бомж на рынке напугал меня даже больше, чем парень в синей бейсболке. Он тоже… обернулся. Как оборотень. Не только поведением – у него и голос изменился, он просто всем собой превратился в кого-то совсем другого. И французский у него прорезался такой беглый, чистый, как родной… Конечно, нельзя судить о людях по внешности, может, он родом из Франции или когда-то раньше там жил… Но, ей-богу, сперва он говорил с таким густым южнолондонским акцентом! Какова бы ни была его жизненная ситуация, у бедолаги, очевидно, большие проблемы с психикой, если он способен так быстро переключаться между субличностями… Ну, если исключить вариант, что он гениальный актер!

– После вечеринки у Мэи в субботу ты что-то невероятно тихая, совсем в себя ушла, – мама настойчиво продолжает развивать тему. Наконец она снимает очки и подходит, чтобы ласково положить мне руку на голову. – Вы с ней, случаем, не рассорились?

– Нет, у нас все хорошо, – ровным голосом выговариваю я, однако же стараюсь не встречаться с ней глазами.

Не хочу, чтобы мама догадалась, насколько же я подавлена и потрясена. Я люблю родителей, у нас отличные отношения… Но все равно я не готова рассказать им правду о случившемся. Они придут в ужас, замучают меня вопросами, на которые у меня нет ответа… И для себя-то нет, не только для них. Я знаю только одно: мне страшно, и я в таком сильном смятении, что сомневаюсь даже в собственной оценке произошедшего. Например, мне могло показаться, что парень в бейсболке за мной следил. Что же до бродяги… А вдруг мне все примерещилось из-за панической атаки? Вдруг это был посттравматический приступ после нападения подростковой банды? Хотя поведения сумасшедшего с нефритовым ножом все равно ничего не объясняет… Я всерьез начинаю беспокоиться, уж не схожу ли я с ума.

– Может быть, у тебя проблемы в классе? – вступает в разговор папа, который, как всегда, пытается взять быка за рога. – Тебя, случаем, не пытаются травить?

На лбу его собрались тревожные морщинки, ноздри раздуваются: он правда сильно обеспокоен. На вилку его уже наколот кусочек курицы, но папа не торопится отправлять его в рот, дожидаясь моего ответа.

Я только качаю головой, гоняя по тарелке очередную горошинку.

– Тогда что случилось? Проблемы с парнем?

– Нет, пап! – вскрикиваю я, от неожиданности роняя вилку. Запоздало доходит, что он имеет в виду любовные отношения, но слишком уж метко он умудрился попасть своей фразой. Аппетита и так не было, а теперь он совсем улетучивается, и я отодвигаю тарелку. – Можно, я пойду к себе?

Мама в ужасе:

– Доченька, но ведь ты почти ничего и не съела! – Она прикасается ладонью мне ко лбу. – У тебя, случаем, нет температуры?

Я отодвигаю стул, ножки его скрежещут по полу. Поднимаюсь на ноги.

– Нет, я точно не заболела. Просто очень много учебы сейчас, вот и все. Контрольная по истории на носу.

– Понимаю, – кивает папа, жестами советуя маме оставить меня в покое. – Эти старшие классы – всегда огромный стресс. Иди к себе, конечно, если хочешь, а понадобится что-нибудь – зови нас.

Я с трудом изображаю веселую улыбку в адрес мамы, целую папу в щеку и наконец убираюсь из столовой. Прикрывая за собой дверь, из вестибюля я слышу приглушенные голоса родителей.

– С Дженной происходит что-то однозначно скверное, – это партия мамы. – Она последнюю пару дней на себя не похожа.

– Может, просто подростковые гормональные скачки? – со вздохом предполагает отец. – Вспомни себя в ее возрасте…

– Стив, это не шутки – на ней лица нет! И в глазах сосудики полопались! И ты хочешь, чтобы я не волновалась…

– Совершенно нормально, что ты волнуешься, что мы волнуемся оба. Мы же ее родители. Но давай дадим ей время отдохнуть, как следует выспаться, и посмотрим, как дела будут обстоять наутро. Может, она просто подцепила вирус и за пару суток выздоровеет. А если проблема посерьезнее, мы найдем способ ее решить. Все вместе.

Губы мои невольно искривляются в грустной усмешке. В нашей семье главный решатель проблем – это папа, так всегда было и есть. Всегда готов выслушать, помочь найти выход… Но вот сейчас я далеко не уверена, что из моей ситуации найдется простой и безнапряжный выход – даже с помощью папы.

Я наконец-то у себя в комнате, в своем личном убежище, в своей крепости. С тяжелым вздохом я плюхаюсь за стол. В углу – моя широкая белая кровать, удобная, с пирамидой подушек, на вершине которой гордо восседает Коко – плюшевый кролик, игрушка детства, совсем старенькая, но любимая: ни за что не выкину. На стене в изголовье кровати на пробковой доске пришпилены любимые открытки из семейных путешествий, постеры, вырезки из журналов – в основном фотографии певцов моей любимой группы, The Rushes. У противоположной стены – книжный шкаф. Целая длинная полка занята историческими романами, полкой выше – школьные сертификаты и наградные грамоты, посредине – главная гордость: золотой кубок школы по спортивной гимнастике. Слева от шкафа – большое подъемное окно, выходящее на череду соседских садиков – обычный пригородный пейзаж, обрамленный гирляндой, которую я зажигаю по вечерам, и занавесками цвета фуксии.

Это моя тихая гавань, где я всегда чувствую себя в безопасности. Здесь и встреча с сумасшедшим бродягой кажется дурным сном, не более. И даже нападение в парке как-то отстраняется во времени и в восприятии, словно это произошло с кем-то другим. Но все равно изнутри меня сосет острая тревога. Чтобы отвлечься, я достаю из сумки учебники. Так, математика подождет, география тоже… Я открываю учебник истории на месте закладки. По странному совпадению, темой контрольной будет именно Французская революция. Я включаю ноутбук, чтобы делать заметки, и погружаюсь в чтение:

«Так называемый период Террора – фр. La Terreur – длился с 5 сентября 1793-го по 28 июля 1794-го. Его начало было спровоцировано конфликтом между двумя ведущими политическими фракциями – жирондистами и якобинцами…»

Я записываю даты и названия фракций. История никогда не казалась мне бессмысленным нагромождением чисел и событий – это на самом деле мой любимый предмет. В отличие от большинства одноклассников, которые считают ее скучной, для меня история – нечто очень живое и лично задевающее. У меня есть любимые периоды, вроде времени Тюдоров или Второй мировой войны, в которых я особенно хорошо разбираюсь – могу перечислить факты и события так точно, словно бы они имели место вчера. А если хорошенько сосредоточиться, то у меня даже получается словно бы перенестись туда и увидеть внутренним взглядом, как все было на самом деле.

«La Terreur был отмечен массовыми казнями так называемых врагов революции. В целом экзекуции было подвергнуто более 40 000 человек, из них 16 594 казни были выполнены посредством…»

Чок!

«…посредством гильотины, а больше 25 000 жертв на всей территории Франции казнены самочинно, без суда. Практически вся аристократическая верхушка Франции…»

Чок!

Я, вздрагивая, отрываюсь от чтения на третьем тупом коротком ударе, который слышится из-за окна. Наконец выглядываю наружу, чтобы увидеть, как наш сосед мистер Дженкинс возится в своем садике, одетый в зеленую ветровку, знававшую лучшие дни. Сейчас он под старой яблоней рубит коротким топориком груду оставшихся после обрезания кустов веток. Сейчас всего-то сентябрь, но мистер Дженкинс человек основательный и любит заранее набить дровишками для камина свой дровяной сарай. Я возвращаюсь к чтению под стук топора, создающий неровный, но постоянный ритм на заднем плане: «Чок… Чок… Чок».

«…Гильотина, которую тогда прозывали Великой Национальной Бритвой, стала своеобразным символом революционного времени, приобретя страшную славу тем, что именно на ней были казнены главные фигуры уничтоженной монархии – в том числе король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта».

Внизу страницы иллюстрация – репродукция картины маслом, изображающей казнь Марии Атуанетты на площади Революции 16 октября 1793 года. Мне очень легко внутренним взором воспроизвести эту сцену в действии – как если бы я стояла среди толпы. Низложенная королева в белом платье, с белой шалью на плечах, в белом чепце с черной лентой… Она с королевским достоинством сходит с открытой повозки под улюлюканье и свист собравшихся на площади. Ее конвоиры одеты в красно-сине-белые туники, цветов революции; они злорадно скалятся, грубо подталкивают ее вперед, к эшафоту… Она поднимается по ступенькам и по пути случайно наступает конвоиру на ногу – само собой, с ее губ слетает вежливое Pardonnes-moi. Палач – тот самый Шарль-Анри Сансон, чудовище, чье имя осталось в веках, – грубо состригает длинные волосы Марии, чтобы удар лезвия гильотины пришелся на открытую шею. Бывшая королева преклоняет колени для тихой последней молитвы – и ложится на доску. Привычным деловитым движением Сансон слегка сдвигает королеву вперед – и фиксирует ее шею в деревянной колодке…

Толпа безмолвствует. Глаза каждого зрителя кровавой драмы прикованы к ней, все жадно ожидают, когда с лязгом упадет огромный нож…

Коротким движением Сансон высвобождает лезвие, и… ЧОК!

Голова Марии-Антуанетты, отделенная от тела, падает в корзину, и народ разражается возбужденными криками: «Vive la Nation! Vive la République!»

Сансон за волосы выхватывает голову из корзины и высоко поднимает ее на всеобщее обозрение, толпа вокруг ревет от восторга – и в этот самый момент кто-то хватает меня за запястье. Я в ужасе оборачиваюсь и вижу перед собой физиономию мужчины, щерящегося в щербатой усмешке. Это лицо… я знаю его – это лицо сегодняшнего бродяги с рынка! Только здесь и сейчас он гладко выбрит и одет в мундир национального гвардейца.

– C’est elle! C’est elle! – вопит он, вздергивая мою руку, чтобы Сансон заметил.

Палач резко оборачивается, его черные, как угли, глаза полны недоверия и ярости. Он швыряет в мою сторону отрубленную голову королевы и орет по-французски во весь голос: «Казнить ее! Казнить ее во имя Революции! Свобода, равенство, братство!»

Множество рук, вцепившись со всех сторон, тащат меня к эшафоту, потом вверх по ступеням, пока толпа возбужденно скандирует: «На гильотину! Á la guillotine! Á la guillotine!»

Меня, пытающуюся сопротивляться, укладывают на доску, пристегивают ремнем, который больно впивается в тело. Со стуком падает деревянная колодка, зажимая мою шею меж двумя планками. Теперь, когда голова моя зафиксирована, я могу только смотреть перед собой – в намокшую от крови плетеную корзину. В груди поднимается отчаянный крик, но быстро обрывается, когда стальное лезвие падает и…

Я рывком просыпаюсь, выпадаю обратно в реальность. На губах угасает невольный крик, переходя в слабый стон. По виску течет струйка холодного пота. Я неосознанно хватаюсь рукой за шею. До чего же яркий кошмар – я будто бы еще чувствую, как острое лезвие касается кожи, разрезает плоть…

Настольные часы показывают двенадцатый час. В окно проникает холодный лунный свет, лучи достают до моей кровати. Кролик Коко сидит на подушках боком, под странным углом, уши свесились на одну сторону – вид у него такой, будто шея сломана.

Мой взгляд сам собой возвращается к странице с картиной казни Марии-Антуанетты. Я различаю среди толпы женщину, чье лицо кажется пугающе знакомым… По спине пробегает волна дрожи, и я захлопываю учебник, отталкивая его от себя.

Просто у меня разыгралось воображение. Я очень эмоциональная… Все это только воображение.

Нетвердой походкой я иду к постели, по пути выключаю гирлянду на окне и задергиваю занавески. За окном мне мерещится призрачная фигура, замершая напротив, под яблоней в соседском саду. Высокая тень неподвижно стоит возле толстого бревна, в которое вонзено лезвие блестящего под луной топора.

Подавив крик ужаса, я плотно закрываю занавески и наконец ныряю в постель, зарываюсь под одеяло. Зажмурившись и сцепив пальцы рук, я начинаю отчаянно молиться, потому что знаю – в темноте под моим окном действительно кто-то стоит. Следит за мной. Выжидает.

6

Наутро, в ясном свете дня, страшная темная фигура под яблоней оказалась рабочей курткой мистера Дженкинса, повешенной на сучок дерева. А в ночной темноте призрачный наблюдатель казался таким реальным! Психика играет со мной страшноватые шутки… Но все равно я не могу толком отделаться от ощущения, что в саду в самом деле кто-то был.

Чтобы не пугать родителей, я стараюсь следить за собой – милое выражение лица, побольше улыбаться, и все будет как надо. Спустившись в столовую, я с непринужденным и веселым видом принимаюсь за завтрак. Кажется, маму с папой немного попустило – в их лицах я уже не вижу тревоги, хотя моя собственная тревога никуда не делась, просто затаилась до срока. Я быстренько набираю сообщение Мэи – и она немедленно соглашается встретиться со мной у моих дверей, чтобы идти в школу вместе, хотя ей вовсе не по пути и придется сделать крюк.

– Спасибо, что пришла, – говорю я, закрывая за собой воротца.

– Да не за что, для того и есть друзья на свете, – отзывается она, беря меня за руку. – Может, объяснишь, что с тобой происходит?

Я честно рассказываю ей все от начала до конца… Ну, почти все. Я рассказываю о парне в синей бейсболке, о бродяге, который внезапно начал кричать по-французски. О призрачной фигуре в соседском саду. Только о кошмаре про гильотину я решаю промолчать. Не хочу, чтобы Мэи думала, что у меня совсем крыша поехала.

Подруга выслушивает меня очень сочувственно, только на эпизоде с курткой на суку прыскает смехом:

– Ну вот, даже старые куртки против тебя ополчились!

– Типа того, – отзываюсь я.

Должно быть, Мэи различила страх в моих глазах, потому что смех ее тут же прерывается, улыбка исчезает.

– Этот чертов Дэмиен со своей бандой устроил тебе настоящий стресс! – На всякий случай она оглядывается, стреляя глазами по обеим сторонам улицы. Выражение лица у нее крайне серьезное. – Если увижу, что хоть кто-нибудь пытается тебя преследовать, им придется иметь дело со мной.

– Здорово иметь собственного крутого телохранителя, – вымученно улыбаюсь я. Но улыбка что-то не получается, губы кривятся – и все тут. Я прямо и честно заглядываю подруге в глаза: – Ты ведь не думаешь, что я просто все это выдумала?

Мэи качает головой – но притом и легонько пожимает плечами, что не ускользнуло от моего внимания.

– После того случая в воскресенье я совершенно не удивлена, что у тебя нервы ни к черту. Также вполне возможно, что кто-то из членов банды и правда за тобой следит… Хотя и маловероятно. Знаешь что, давай я пока что буду тебя каждый день провожать в школу и из школы. Да, для меня это крюк, но ничего страшного. Мне легче потерять немного времени, чем видеть тебя все время на нервах.

– Слушай, ты не можешь постоянно со мной нянчиться, – возражаю я, хотя ее предложение меня весьма трогает… И мне правда намного легче, когда она рядом.

– Я думаю, что Анна и Приша тоже будут в деле, когда узнают твои расклады. – Мэи улыбается и пожимает мою ладонь: – Давай-ка поторопимся, мы опаздываем.

Мы ускоряем шаг. Остановившись у перехода, я невольно оглядываюсь, почти ожидая увидеть парня в синей кепке… Или вчерашнего бродягу… Или еще кого угодно подозрительного.

– Расслабься, мониторить обстановку – моя работа, – усмехается Мэи и вынимает из сумки темные очки. Нацепив их на нос, она грозно хмурит брови: – Ты же не забыла, что я теперь телохранитель?

Я наконец искренне смеюсь над тем, как она картинно озирает окрестности, а потом прокладывает мне путь через дорогу, будто я – важная персона или знаменитость. Может, Мэи и не самый грозный телохранитель в мире, но она точно-преточно моя лучшая подруга.

В течение следующей недели Мэи, Анна и Приша по очереди работали моими телохранителями, провожая меня в школу и обратно домой. Сперва я страшно напрягалась, все время казалось, что кто-то следит. Я подпрыгивала при виде любой тени, постоянно оглядывалась, все ловила на себе чужие взгляды… Мы с подругами то и дело меняли маршруты, чтобы разобраться, правда это или мое воображение.

Однако же после нескольких дней подряд, когда не происходило ровно ничего, я немного успокоилась. Начала думать, что у меня просто острая реакция на стресс и что-то вроде паранойи и надо уже приходить в себя и переставать глупить. Но подруги хором твердили, что лучше перебдеть, чем недобдеть. С каждым днем мне становилось все яснее, что опасность существует только у меня в голове. В конце концов, вот уже несколько недель на меня никто не набрасывался из подворотен, никто не нападал… И даже странные сны и галлюцинации прекратились. Может, папа был прав, когда говорил, что дело в половом созревании и в гормонах?

К концу недели мне стало окончательно ясно, что никто меня не преследует и не хочет убить. Так что я честно сообщила своим телохранителям, что, похоже, больше не нуждаюсь в их услугах. Подруги пробовали возражать, но я-то знала, что они на самом деле жертвуют лишними часами сна, чтобы встречать меня около дома и проводить до школы. Так что я искренне сказала им, что я в полном порядке… Только вот Мэи настояла, что в понедельник все равно меня встретит поутру, чтобы убедиться, что я не опоздаю на контрольную по истории. «Это последний день моей работы телохранителя», – с улыбкой уверяла она.

Ну что же, последний так последний. Я честно жду ее у дверей с полной сумкой учебников на плече – и тут мне на смартфон приходит сообщение:

«Дж, прости. Заболела. Сегодня лежу дома. Ты сама справишься или как?»

Я невольно усмехаюсь при мысли, что, может быть, Мэи симулировала болезнь, чтобы только не ходить на контрольную. Она ведь ненавидит историю! Но нет, вряд ли, лучшая подруга ни за что бы меня не подвела, не будь у нее очень серьезной причины, не заболей она по-настоящему сильно. Я набираю ей бодрое сообщение, что, разумеется, я отлично дойду одна и желаю ей поскорей выздоравливать, и убираю телефон в сумку. После чего открываю воротца и в одиночку ступаю на тротуар… и меня немедленно накрывает тревогой.

Так, не глупи, говорю я себе. Больше чем за неделю не произошло ничего странного и неприятного – после того случая с бродягой. Никто за тобой не следил, никто не ходил хвостом… Ну, по крайней мере, ты никого не заметила, добавляет мерзкий голосок в голове. Я твердо решаю его игнорировать, закидываю сумку на плечо и решительно шагаю вперед.

Я выбираю путь по самым оживленным кварталам и постоянно оглядываюсь, бросаю взгляды по сторонам, не позволяю себе расслабиться. Но все вокруг мирно спешат по своим делам, обычная школьница, которая торопится на занятия, никого особо не интересует. Я выхожу на главную улицу и снова бросаю взгляд через плечо – и тут же налетаю на пожилого джентльмена в полосатом костюме.

Он гневно топорщит усы, смотрит на меня c презрением, как на дурочку, своими слезящимися серыми глазами:

– Девушка, смотрите, куда идете!

– Извините, – бормочу я поспешно, отскакивая в сторону, и ухожу, по пути чувствуя на себе его взгляд.

Старик просто стоит и смотрит мне вслед – да так пристально, что мне это физически неприятно. Что это – обычное раздражение или… что-то вроде узнавания? Опустив голову, чтобы спрятать лицо, я стараюсь как можно скорее смешаться с толпой. На пешеходном переходе я останавливаюсь, чтобы посмотреть, как положено, сперва налево, потом направо… и тут замечаю парня в синей бейсболке и черной кожаной куртке. Он неподвижно стоит на той стороне улицы. Наши взгляды встречаются – так мы и стоим, пялясь друг на друга, в течение невыносимо долгого момента.

Что я могу сказать с уверенностью – это не Дэмиен. У этого парня глаза ярко-голубые, как сапфиры, и на смуглом, оливково-загорелом лице они кажутся неестественно светлыми, почти светящимися. Добавляют контраста длинные темно-каштановые волосы, спадающие на плечи крупными кудрями. На скулах и вокруг глаз видны темные следы заживающих синяков, костяшки правой руки – сплошная ссадина, как после недавней драки. Это кто-то из той банды? Или…

Внезапно у тротуара резко тормозит белый автофургон, заслоняя от меня парня и передним колесом заехав на бордюр. Из кабины стремительно выскакивают двое мужчин и без единого слова, без предупреждения подхватывают меня под локти. Боковая дверца фургона отъезжает в сторону, и раньше, чем я успеваю хотя бы испугаться, меня вталкивают в темноту и захлопывают дверцу снаружи.

Тут-то наконец меня накрывает ужасом. Меня похитили!

С разрывающимся от паники сердцем я вслепую ползу к двери. Снаружи слышен шум дорожного движения, голоса проходящих мимо… Отчаянно шаря руками по дверце, я ищу ручку.

Но никакой ручки внутри фургона нет.

Я со всех сил ударяю о стенку кулаками и обнаруживаю, что она покрыта толстой мягкой обивкой. Мои удары производят не больше звука, как если бы я колотила подушку. Я начинаю отчаянно кричать – неужели может быть, что никто не видел, как меня похитили и затолкали в машину при свете дня, в центре города? Но все происходило так быстро, а лондонцы поутру так спешат по своим делам, занятые исключительно собой и тем, чтобы не опоздать, что ничего вокруг не замечают… или даже не хотят замечать. У моих родителей нет никаких шансов узнать, что со мной случилось, куда я пропала!

Я лихорадочно копаюсь в сумке, выхватываю телефон. Экран зажигается, но сигнал отсутствует! Как же так, я в центре города, не может такого быть! Но тут меня накрывает осознанием, что обивка фургона, должно быть, сделана из материала, глушащего спутниковый сигнал. Осознавая, до какой степени хорошо подготовились мои похитители, я паникую еще сильнее, хотя не представляла, что такое возможно.

Снаружи слышится приглушенный крик, а потом мощный удар в стенку фургона, сотрясающий весь автомобиль, как если бы в него с силой врезалось что-то тяжелое… или кто-то тяжелый. Новые крики, вопль боли…

На миг все затихает, я слышу только грохот крови в ушах и собственное частое оглушительное дыхание. А потом дверь рывком открывают снаружи, и я моргаю от внезапного света. Обрамленный проемом, передо мной стоит парень в синей бейсболке – и он протягивает мне руку в темноту.

Замешкавшись от страха, я отшатываюсь.

– Верь мне, – произносит он с американским акцентом – мягко и успокаивающе. – Твоя жизнь – моя жизнь, как всегда.

Его слова пугают меня, я ничего не понимаю, однако же выбирать тут особо не из чего, и я хватаюсь за его протянутую руку.