Глава 23. Взгляд Воина
Он шел медленной хромой походкой, мерзлый рассветный ветер теребил полы грубого плаща. В это утро Бельтрес кутался в шерстяную ткань, будто забыл о данных обетах лишений плоти. Наверняка, оторн Каллахан был бы доволен, что он встал так рано, вот только тот находился уже далеко и не почтит суд своим присутствием, второй по счету за турнир. Каллахан и Асгред теперь странники, отправившиеся на край света – туда, где море впадает в бездну.
Высокий титул требовал пышности окружающего. На этот раз для суда было выбрано турнирное поле, вместившее в себя остальные высокие титулы, любопытно взирающие на стражников, втыкающих факелы в окропленную росой землю. Пологую возвышенность, плавно стекающую с подмостков горы Перемен, усыпали неравнодушные зеваки. Те встали задолго до начала суда, а некоторые и не ложились вовсе. В эту ночь в зияющие глотки рассказчиков пролилось много вина и крепкого эля. Вино рассказывало людям, что вепрь свиреп и умел, и это будет знатный бой. То, что состоится суд поединком, стало известно накануне – это был праздник Воина, могло ли быть иначе? Не часто доводилось видеть алую кровь на доспехах знатных кабанов, как и доспехах шипящих змей, падающих звезд, рыб в пенящихся волнах морей и всех остальных знатных и не очень особ. В это утро народ в очередной раз показал любопытство до чужой крови.
Мягкий песок расходился под ногами, но не мешал ходьбе: земля под ним оставалась тверда, как и всегда. Лошадиные копыта знали толк в хорошем беге, их знания пригодятся и человеческим стопам. Турнирное поле оцепили стражники. Все гадали, кто из них разобьёт стройную цепь вороненых стальных жемчужин, подняв прямой меч на противника. Каждый из них казался высок, статен и непобедим. Северная скала против южного вепря – шеи тянулись к небу, превращаясь в гусиные.
Глубокие ложи, раскрыв свои рты, усадили лордов, леди и их наследников в удобные стулья с мягкими обивками, и те походили на пестрые зубы в улыбке задорного шута. На ветру трепыхались палантины, призванные защищать от солнца и озноба. Но в это утро прохлада пробиралась не со стороны ветра, и зябли все. Рассвет только зачинался, в сумерках просыпающегося дня многие не могли разглядеть друг друга. Этого и не требовалось – то, что имело значение, было освещено как нельзя хорошо. Высокие факелы оцепляли бойцовую площадь, призванные пролить свет на справедливость суда. Факельное пламя шкварчило, выплевывая искры. Оранжевый свет разрезал сумерки, отплясывая весёлый танец на заспанных лицах. Лорд Уолгот Бордовый сидел ближе к полю, прямо над ложами, находящимися ниже соли. Он все время менял положение тела, и его внушительный живот ходил ходуном, словно желе.
После того, как прибыл Верховный оторн, проковыляв к твердому стулу, находящемуся на бойцовой площади, затрубили трубы. Бельтрес встал, а за ним все остальные. Король Реборн Блэквуд занял свое место после того, как старательный герольд назвал все чины и титулы. Королева своим присутствием суд не почтила. Вид крови пугал монаршую особу, и никто даже не удивился, что Исбэль Блэквуд отсутствовала.
Наступила гнетущая тишина. Под любопытные взгляды толпы король оглядел присутствующих, задумчиво уперевшись локтем о трон и положив седеющий подбородок на крепкие пальцы. На него смотрели лорды и леди, их дети, пажи и слуги, трезвеющие подданные и только набирающие хмель повесы, его стража, оторны, собравшиеся вокруг верховного и даже факелы, глядящие оранжевым пламенем прямо ему в лицо.
Король Реборн Блэквуд кивнул, не нарушая тишины. Толпа оживилась, прошел ропот. Оторн Бельтрес сделал хромой шаг вперёд, оставив позади своих помощников. Плащ свисал с его плеч, казавшихся больше, чем обычно.
На площадь ввели подсудимого. Желе на животе лорда Уолгота Бордовея вовсе потеряло свой покой. Зрители стали перешёптываться, закрывая ладонями уши слышащих, будто это скрывало то, о чем они говорят. На самом деле слова эти были не для кого секретом – говорили-то все одно и то же. О вдове и старике, которого затоптал дикий вепрь. А ещё говорили, что Фолкмар этот – чудовище. С огромными клыками, красными глазами и когтями, роющими землю. Потому и выжил. Кто же уйдет живым от кабана? Другие утверждали, что никакое он не чудовище, а просто дряхлый старик, не забывший своих обетов. А выжил он потому, что вепрь оказался не кабаном, а свиньёй. А такая даже если и собьёт, то никакого проку от того не будет. Свинью оседлать может и старик, и даром, что ему стукнуло восемьдесят.
Но все сошлись в едином мнении – ежели северная скала побьет вепря, вестимо, не вепрь это, а свинья. А рыцарь не чудовище вовсе, а просто тот, которому повезло получить мечом в плечо. Ведь находились умники, которые утверждали, что меткая свинья попала прямо в прореху в ржавом вороненом доспехе. Хотя другие спорили, что Фолкмар был и вовсе без доспехов. Но всё решит Воин: его суд зорок, он-то точно видел сверху, как сталь прорезала лунный свет, просочившийся в щели давно не латаной конюшни. Его последнее слово ответит на все вопросы, хоть сказано оно будет кровью.
– Лорд Дамиан Бордовей, первый крови почтенного дома Бордовеев, хранителей центральных земель и дубовых рощ, признаешь ли ты свою вину – нарушение клятвы, данной при посвящении в рыцари – защищать вдовиц? – проскрипел Бельтрес, сжимая цепкими пальцами полы плаща, чтобы их не унес ветер.
– Не признаю. Я не нарушал никакой клятвы, девушка согласилась сама. Таков уж мир, женщины любят золото и красивые одежды. В том нет ничьей вины, так рассудила судьба. Вдовицы те же самые женщины, хоть и носят черные одежды. Но любят золото так же, как все.
По головам прошёлся ропот, и, если кто посмотрел на отца молодого мужчины в прекрасном стальном доспехе, то заметил бы, что он усиленно кивает, в такт тряске своего живота.
Молодой лорд Дамиан Бордовей был прекрасен в отблесках пламени: его доспех, от плеча до плеча прорезанный сдержанной узорчатой ковкой сиял, словно слезы дракона после умелой огранки ювелира. Оранжевые тени отплясывали на стали, на его золотых локонах, на крепких ногах в стальных поножах и на прямом стальном мече, вычищенном до глянца и заточенным до крови на глазах при взгляде на него. В другой руке Дамиан держал шлем, рядом было воткнуто копьё. Оторны рассудили, что, помимо меча, будет уместно ещё одно оружие.
– Признаешь ли ты вступление в поединок с воином возраста на тридцать вёсен более почтенного, чем дозволено кодексом? – задал второй вопрос Бельтрес, услышав ожидаемый ответ на первый, – Признаешь ли ты и то, что осквернил тело павшего, сбросив в канаву, а не предав огню?
Кто знает, что произошло там, под худой крышей? На стороне Бордовея его друзья-лорды и золото, на стороне вдовы – полуслепой старик да спящие стоя кони, которые смотрят большими умными глазами, а говорить не умеют. Да и женщины, вестимо, любили золото. Для Бельтреса это не было удивительным, он и сам не гнушался брать любовь за золото, когда ещё был молод, силен и не задумывался о священном сане. Очевидно, судить лордика за это никто не собирался.
– Дуэль была честна, – Дамиан отвел руку, сжимающую меч в подтверждении своих слов, – Он поднял свой меч, я поднял в свой – точно так же, как сейчас. Возраста его я не спрашивал, – (лорд Бордовей усиленно избегал имён, хотя правильно было бы произнести имя старого рыцаря полностью, вместе с прозвищем), – Очевидно, он стар. Но что делать тому, в чье брюхо тычат остриё клинка? – лордик теперь развел обеими руками, будто произносил очевидные истины непонятливым слушателям. Он повернулся, оглянув зрителей высоких и зрителей пониже, как по росту так и по статусу, – Послушайте! Видят Боги, этот старик чудовище! Иначе как объяснить, что этот рыцарь, хоть моя душа и сопротивляется этому названию, выжил после того, как я пронзил его грудь клинком? Прямо в грудь! Насквозь! После такого не выживет и молодой, полный сил муж. Что и говорить, я бы сам не выжил после такого. Чудовищу не место на погребальном костре. Его место в канаве. И в том тоже нет моей вины.
В толпе простолюдинов послышался сдержанный ропот. Бельтрес повернул голову – вельможи тоже шептались. Только делали они это чинно склонив головы.
«Какая разница, с каким приличиями разносятся сплетни, ежели итог один?» – подумалось Бельтресу, у него возникло острое желание сбросить с себя плащ раньше времени.
– Лорд Дамиан Бордовей, старший сын почтенного лорда Уолгота Бордовея, хранителя центральных земель и дубовых рощ, утверждаешь ли ты, что очи королевского лекаря сира Туруна Хардрока подвели, когда тот не нашел под доспехами Фолкмара Упрямого того, что полагается иметь чудовищу?
– Некоторые чудовища искусно притворяются людьми. Так вещают метрополы Идущего по Небу.
– Утверждаешь ли ты, что очи нашего светлейшего Величества Реборна Блэквуда и ее Величества Исбэль Блэквуд их подвели?
На этот раз Дориан Бордовей не сказал ничего, нервно поджав тонкие губы. Лицо Его Величества оставалось невозмутимым под натиском отблесков пламени. Ни единого члена тела не двинулось у короля Реборна Блэквуда, даже не дрогнуло веко, когда сотни пар глаз вперились в него.
– Наш король прозорлив, – громко объявил Верховный оторн, – Двадцать вёсен назад он одолел Безумного и его чудовищ. Не поэтому ли мы все собрались здесь? Если взгляд сира Туруна Хардрока мог его подвести, то взгляд Его Величества остр и не совершает ошибок. Он зрел чудовищ, прежде чем уничтожить их, узрел бы и сейчас. Но этого не случилось. Это всего лишь старик.
Реборн Блэквуд легонько кивнул, соглашаясь со словами верховного оторна.
– Последнее слово за Воином, – объявил Бельтрес, – Тебе назначен соперник. Если он одержит победу, ты либо попросишь пощады, лишившись титула рыцаря, либо умрешь с почестями. Ежели одержишь победу, услышав слова мольбы, сохранишь и титул, и жизнь. Считаешь ли ты это справедливым?
– Считаю, – с готовностью подтвердил Дамиан, вздернув подбородок.
Бельтрес смотрел на Дамиана бесцветными глазами из-под дряблых век: тот вел себя нагло и уверенно, как и полагается избалованным смельчакам. А ведь он мог лишиться титула рыцаря, если проиграет. Но его будто бы это не заботило. Бельтрес испытал гнев при этой мысли. Только южане не держатся за то, за что следовало бы держаться в первую очередь. Для Дамиана все это было показушничеством, демонстрацией блестящих доспехов, которые никто бы и не надел в настоящем бою. Где это видано – узоры на стали? Видать, он пришел сюда танцевать, а не биться на мечах.
«Нет, просто жизнь ему дороже, чём титул рыцаря», – при этой мысли в оторне вскипела ярость. Дамиан знал, что не одолеет того, кто выбран ему в соперники. Трудно победить опытного вороненого рыцаря северных земель, для которого меч – вся его жизнь.
Он заранее решил сдаться. А эти разукрашенные доспехи, дерзкий взгляд и гордо выпяченная грудь… Дамиан всем своим видом показывал, что стоит на своем.
Южный дурак.
«А я дурак северный», – решил Бельтрес.
Дамиан зарубит его, зарубит, видят боги, но перед своей смертью верховный оторн Бельтрес хорошенько отделает этого задиру. Так, что он не сможет сесть на коня, чтобы ездишь к распутным девкам пристраивать свой хрен. Не много чести быть зарубленным южаниным, но этот Дамиан дышал на тридцать вёсен меньше, и ноги его были крепки, и бегали, а не ковыляли. Бельтрес отдаст ему победу и сохранит титул рыцаря, а Дамиан подарит ему славную смерть. Справедливый обмен.
«Верховный оторн всю жизнь пил вино, допившись до подагры, но умер как истинный воин. С мечом и топором в руках, защищая справедливый суд», – от этих мыслей у Бельтреса сердце билось чаще и нога, вроде как, болела меньше. Он уже чувствовал жар погребального костра, что объял его тело на закате дня, и в костях его потеплело. Больная нога сделала уверенный шаг вперёд.
– Прими своего соперника, – твердо объявил верховный оторн, скидывая с плеч грубый шерстяной плащ. Взорам простонародья, рыцарям, лордам и леди, страже и королю предстала плотная кираса из вареной кожи со стальными вставками, защищающую грудь. На толстом кожаном поясе Бельтреса висело оружие: прямой меч по правую руку и топор по левую, с лезвием острым, что мог до костей разрезать сам воздух и обухом таким тяжёлым, что мог эти самые кости раздробить. Ноги оторна были защищены сталью, но левая только наполовину. Ниже колена сталь причиняла невыносимую боль его подагре, так что болезнь позволила натянуть только сапог из мягкой кожи и штанину лёгкой ткани.
Толпа ахнула, ропот нарастал пчелиным жужжанием, готовый лопнуть упавшим наземь ульем, окончательно выпустив гулкий рой. Только король не поменял своего положения, как не поменял и выражения лица. Но если бы кто подобрался к Реборну Блэквуду, так близко, как это могла сделать только королева, уловил бы на его лице лёгкую улыбку, с едва приподнятыми уголками губ. Король одобрительно кивнул.
– Дуэль допускается только между соперниками тридцати вёсен разницы, не более. Мне пятьдесят пять, Дамиану Бордовею – двадцать пять. Через четырнадцать лун мы не сможем быть соперниками, но сейчас чисты перед взором богов. Шлем мне! – приказал оторн и молодой оруженосец подал ему шлем.
Вогнав голову в сталь одним непримиримым движением, оторн все же нашел мгновение, чтобы поправить сбившуюся ткань подшлемника:
– Бой проходит до смерти либо до мольбы о пощаде. Но ежели какой соперник принимает только один исход, его право оставить за собой смерть. Таковы правила, таковы слова Воина, – произнес оторн громко, чтобы слышали все, – Другой обязан подчиниться этому решению. Я отвергаю мольбы о жизни, сражение будет проходить до смерти. Моей, – Бельтрес ударил в грудь топором, – Либо твоей, – оторн указал оружием на Дамиана, – Другого не дано. Согласен ли ты с решением твоего противника?
С огромным удовлетворением, сравнимым раз что с радостью дракона, поглотившего надоедливого странника, Бельтрес наблюдал метания в надменном взгляде лордика.
«Знает, что не может не согласиться и трясется, как загнанная хозяином курятника лиса, хоть и старается не подавать виду. Откажись, и сразу пойдешь на виселицу. Согласись – получишь шанс жить. Таковы правила», – пронеслась мысль в голове оторна, прежде чем он услышал долгожданное «согласен» от Дамиана, не без дрожи в голосе.
– Да будет так, – Бельтрес выудил топор из-под пояса и вогнал его в податливую землю, прорезав острым лезвием мягкий песок, – Взяться за второе оружие можно когда ладонь лишится рукояти меча. Я оставляю свой топор, ты – свое копьё. Да будет суд прямой, как клинок Воина!
Толпа взревела. Простанородье поднимало руки и кричало, прославляя Воина, даже те, кто почитали иных богов и те, кто вовсе в них не верил и пришел поглазеть сюда на драку великих господ.
Только Бельтрес произнес имя своего бога, тут же вынул меч из ножен, отразив начищенной сталью блеск огня и возбужденных душ. Казалось, крики отражались от поверхности клинка, заставляя его звенеть. Но на самом деле это звенел сок огненного плюща в его голове всякий раз, когда медленно подбирался к гузну. Оторн попытался сосредоточиться, чуя монотонное биение в висках.
Дамиан несколько помедлил, наблюдая за тем, как движется Бельтрес. Насколько неспешно, не слишком проворно и как сильно волочит больную ногу по песку. Созерцал он эту картину недолго, даже не имея зоркого глаза нетрудно было догадаться, что происходящее лишь бравурный фарс отчаявшегося в своей болезни калеки.
Дамиан атаковал первым, заставив Бельтреса защищаться. Тот вскинул меч, звякнула сталь о сталь, послышалось возмущенное трение мечей-соперников, будто неистовый спор заядлых врагов, не желавших примириться. Когда мечи разошлись, Дамиан невольно откинулся назад, удивленный, что старик оказался не так немощен, как выглядел все это время. Бельтрес вскинул ногу, ударив Дамиана в живот, и тот удивился ещё раз, повалившись на песок.
Для смелого маневра оторну пришлось опереться на больную ногу, воздух разрезал крик боли.
«Чертов огненный плющ! Он так же бесполезен, как и Врачеватель», – с досадой подумал Бельтрес, боль пронизывала ногу, прошлась по мышцам, проникла в кости. Теперь Дамиан не станет совершать ошибок, присущих глупым глазам, его рука почувствовала соперника, его нутро отведало сапога, теперь-то бой начнется по-настоящему.
Дамиан медленно встал, осторожно, словно торширский кот, прокрался по песку мимо соперника. Ладони его крепко сжимали меч – он так и не выронил его, звякая сталью о землю.
«Этот избалованный лордик не так прост».
«Эта старая развалина крепче, чем кажется».
Для быстрой атаки у Бельтреса недоставало проворности, Дамиан кружил вокруг него, словно хищник, выискивающий слабое место у равной ему добычи. В пламени факелов нескорого рассвета это походило на танец, в котором он походил не кабана на своем гербе, а на гибкую кобру.
– Ну же, чего ждёшь?! – ударил мечом себе в грудь Бельтрес, поклявшийся себе атаковать в следующее мгновение, если Дориан будет продолжать отплясывать свои танцы.
К счастью, Дориан освободил его от исполнения клятвы, подскочив прямо в упор, а потом ловко ушел влево, туда, где больная нога Бельтреса не давала быстро повернуться. Оторн успел вскинуть меч, чтобы защититься от косого выпада, коже его доспехов досталась рана, не дошедшая до кожи под ним. Уворачиваясь от второго удара, Бельтрес провернул в песке горящую подагру. Крутнувшись вокруг себя, оторн показал, что тоже умеет танцевать. Только его танец походил на попятную северного медведя, вставшего на дыбы. И сила в его руках на мгновение стала такой же – Бельтрес сжал рукоять меча до боли в костяшках пальцев, опустив на шлем Дориана меч, ставший быстрым от неуклюжего танца. Удар пришелся на крепкую сталь шлема, лезвие стекло по глянцевому металлу, так и не испив крови. Слегка пошатнувшись, лордик все же удержался на ногах, ошалело мотнув в воздухе головой. И дальше ждать не стал. Поступил он правильно, используя свое самое большое преимущество – молодость. Он нападал и нападал, отплясывая свои то ли кошачьи, то ли змеиные танцы, приводя в восторг и зрителей, и самого оторна.
«Неплох, этот избалованный повеса, ох неплох!» – довольно думал Бельтрес, предвкушая пересуды после своей смерти.
«Верховный оторн лег от кошачьего танца. Видит Воин, старику было не уйти от острых когтей этого вепря. Но он умер, как надо».
Бельтрес едва успевал отражать стремительные атаки, ран на его доспехе становилось все больше. Какая-нибудь окажется так глубока, что дойдет до сердца.
Цепкие пальцы оторна держали меч, пару раз встреча клинков высекла искры на потеху осмелевшей толпы. Она ахала и охала, не стесняясь болеть то за верховного, то за лордика, в зависимости от того, кто в очередной выпад находился поближе к смерти.
«Хватит стоять, как мешок с соломой, который служит тренировкой для семилетних мальчишек», – подумал оторн перед тем, как напасть. Два больших шага вперёд не прошли бесследно для его подагры, но боль уже не имела значения. Сталь его клинка проткнула воздух, когда Дориан увернулся, а потом вернул свой должок: пнул Бельтреса сапогом, вот только не в грудь, а в самый центр гузна. Оторн сделал пару неуклюжих шагов и упал ничком на песок.
Послышались разрозненные смешки, которые все же отличались сдержанностью и почти сразу прекратились: народу было весело, но смеяться над верховным, вроде как, считалось не совсем приличным, да и безопасным тоже.
Опыт ему подсказал: не поворачивается лицом, сразу уходи в сторону. Вправо, влево – не имеет значения, Бельтрес ещё раз убедился в этом, когда меч разрезал песок в том месте, где он лежал ещё мгновение назад. Уйдя от удара, оторн встал на одну ногу, согнув колено, до которого ещё не дошла болезнь, боги пощадили его в этом. Дамиан оказался так близко, что Бельтрес рубанул мечом по его ладони, кровавой раной выбив из его рук меч.
Тот упал на песок, смешивая металл, землю и кровь, Бельтрес звуком стали о сталь подвинул клинок прямо к себе, нависнув над вражеским оружием, словно коршун.
– Твой меч теперь мой! – вскричал верховный.
– Воля твоя, старик! – прокричал молодой Дамиан, держась за порезанную ладонь. Он отошёл недалеко, вернувшись не со своим оружием – топором, способным порезать пёрышко на лету, – Забирай меч, – выдохнул лордик, – А я, пожалуй, заберу твою голову.
Пару раз мотнув головой от залившей глаза крови, струйкой стекавшей по лбу, Дамиан замахнулся топором, Бельтрес преградил его путь мечом. От удара топора о лезвие зубы Бельтреса клацнули, чуть не откусив язык.
«Силен, шельмец!» – в восхищенном отчаянии подумал Бельтрес.
Второй замах и второй удар. Оторн отскочил назад, оставив без присмотра свой трофей – вражеский меч. Но вместо того, чтобы поднять его, Дамиан продолжал наступать, вероятно, стараясь исполнить свое обещание – отрубить голову. Редкое качество для южанина – с таким рвением стараться выполнить обещанное. В один из таких выпадов рука Бельтреса дрогнула, пальцы не выдержали силы удара, разница в тридцать вёсен заставила разжать ладонь. Меч выскочил из руки, отлетев на добрые пару метров. Даже дальше чем копье, воткнутое неподалеку в песок. До того оторн уже упал на песок, пятясь от противника на пятой точке. Когда Дориан настиг его и навис грозной скалой, сияющей сталью доспехов в отблесках пламени, Бельтрес пытался дотянуться до копья, шаря пятерней по воздуху.
Удар – Бельтрес завалился на бок, уйдя от топора, прямо в сторону копья. Когда он схватил его, поменявшись с соперником должным оружием, ткнул Дамиана в грудь, поцарапав его стальной доспех. Но он целился не в грудь – в голову. Второй раз он чуть не проткнул Дамиану глаз, когда тот пытался приблизиться к его голове.
– Не хочешь отдавать голову, старик?! – зло выкрикнул Дамиан, поняв, что не одолеет оторна на расстоянии длины копья, – Тогда ты отдашь мне не только ее!
Не став подходить ближе, Дориан замахнулся топором и со всей дури опустил его на ногу верховного оторна, прямо туда, где она не была защищена. В этот момент настала внезапная тишина такой глубины, что народ услышал треск перерубаемой кости. Сталь вонзилась в плоть, порвав кожу, словно старую пергаментную бумагу в древней библиотеке. Она разошлась, уступая лезвию путь до мышц, дальше – до кости, жил и крови. Дамиан взмахнул ещё раз, чтобы взять то, что не смог взять в первый удар.
Оторн закричал от боли. В толпе закричала какая-то женщина. В ложе длиннолицего лорда Торкуада лишилась чувств молодая девица.
Руки Бельтреса затряслись, он весь побледнел и выронил из руки копьё в окропленный кровью песок.
– Что, теперь-то ты готов отдать мне голову? – довольно спросил Дамиан, стряхивая с топора кровь.
Он в одно мгновение преодолел расстояние копья, которого теперь не было. Мотнул еще раз головой – кровь снова мешала его взгляду. Нырнув пальцами под стальную защиту носа и глаз, Дамиан тщетно пытался протереть глаза.
– Аааа! Чертов шлем! – вскричал молодой лордик, движением руки сбросив с себя ненавистную сталь.
Шлем упал на песок, с обратной его стороны алела когда-то белоснежная ткань подшлемника.
Дориан занёс над головой топор и качнулся.
– Что-то голова кружится, – пробормотал он вдруг, чувствуя, как по его волосам струйками течет кровь. Она уже залила ему уши, липкой мокротой пробралась за шиворот. До сего момента золотые кудри, лёгкими волнами обрамляющие голову Дамиана, словно корона, теперь слиплись и осели, превратившись в сплошное месиво плоти, крови и осколков черепа. Отблески пламени украшали страшную рану россыпью рубинов.
Топор перевесил вдруг исчезнувшие силы молодого юноши. Но перед тем, как она упал наземь, словно мешок с мукой, он выронил его, умерев без оружия в руках.
Не проходящую тишину, залившую турнирное поле плотной смолой сумерек, пересекла высокая плечистая фигура серого сира. Раскинув полы шерстяного плаща то ли с меховым, то ли перьевым воротником, Турун Хардрок плыл по песку, будто у него нет ног. Когда он оказался рядом с Бельтресом, в его руках уже чернел кожаный пояс, Турун склонился над оторном.
– А ну прочь с поля! – еле выдохнул бледный, обессиленный оторн, – Тут… тут бой…
– Бой окончен, – ответил Хардрок, перетянув болтающуюся кровавую культю ноги Бельтреса. Король дал знак страже, чтобы не вмешивалась, – Вот так. Кровь остановится, и вы, быть может, останетесь жить.
– Это тебе твои духи сказали, лекарь?
– Это видят мои глаза.
Дамиан так и не встал. Его обступили оторны, по всем правилам узрев смерть.
– Мертв! – вскричал обезумевший от горя Уолгот Бордовей.
– Мертв! – вскричала радостная толпа, получившая невероятное зрелище.
– Свинья выдавала себя за кабана – ново ли, нищее духом рядится в великое! – донесся до слуха Бельтреса крик какого-то басистого мужика из толпы простанородья.
«Жив», – не мог поверить самому себе Бельтрес, глядя на малую жертву, лежащую рядом.
– Что ж, суд свершился, – говорил серый сир, затягивая ремень на ноге Бельтреса туже – выше колена, – Воин сказал свое последнее слово. Сир Фолкмар теперь не чудовище, а Дамиан Бордовей – не рыцарь. Вы довольны?
– Я буду доволен, если ты не станешь докучать мне своими запретами и правилами, – проворочал бледный Бельтрес.
Потеря ноги, делавшей его скверным, казалось, ничуть не повлияла на его характер. Отсеченная конечность лежала тут же, прямо перед носом верховного, как нечто чужое и одновременно родное.
– Нога отсечена выше колена. Ваша подагра даже не подобралась к месту среза. Воин действовал наверняка, с большим заделом, – поджал тонкие ниточки губ Хардрок, – Врачеватель против отсечения мирных болезней. Подагра мирная болезнь. Нехорошо это. Миру – мир. Воину – воиново. Таковы правила.
– Аааа! – махнул рукой Бельтрес и Хардрок понял, что не хочет, чтобы он произносил это во второй раз, и третий тоже, – Твой Врачеватель ничего не смыслит. Отдай ногу. Она всё-таки ещё моя, надо сжечь, как полагается. И все же согреет погребальный костер сегодня мои кости.
Бельтрес смеялся, отбирая свое добро у лекаря, который хотел, наверняка, утащить ногу к себе в шатер. Ходили слухи, что он разрезал плоть и изучал ее, словно алхимик свои камни и зелья. Верховный прижимал ногу к груди, как ребенка, когда его начали обступать оторны и его помощники.
– Что ж, Великий Воин все же исцелил вас, – мрачно произнес Хардрок, возвысившись над Бельтресом и взглянув в его повеселевшие глаза, – Надеюсь, и вы исполните свои обещания, заведете тарелку к ложке и отныне будете добрее.