Глава 19. Суд
Бледный туман клубился по земле. Первые рассветные лучи пронзали его, делая золотым и под натиском тепла превращая в капли росы. Вода промокала землю и одежды.
– Так, все мы уже знаем, в чем обстоит дело, – верховный оторн расположился на грубом деревянном стуле, несмотря на мучающую его подагру, – Эти люди, имена которых Сильвер и Асгред, наплевали на данную ими клятву, совершили дерзкое нападение на мирных пекарей, собиравшихся кормить всех нас на этом турнире. Считаю это недопустимым. Их судьба решится здесь и сейчас, по всей строгости священного кодекса. Учтите, они называют себя рыцарями, а, значит, и отвечать должны как рыцари, – верховный оторн Бельтрес схватился за полы плаща, дабы закутаться в него, но лицо его тут же скривилось, сделавшись недовольным. Он с раздражением откинул ткань на плечо, будто она не достойна сохранить для него кусочек тепла, – Оторн Каллахан счел нужным поднять нас на рассвете, чтобы свершилась справедливость. Оторн Каллахан решил, что этот случай достоин нашего внимания. Оторн Каллахан… ох… Что ж, значит, так хочет Воин, – казалось, старческое лицо не могло сморщиться сильнее, но Бельтресу это удалось. Он окинул присутствующих сварливым, не выспавшимся взглядом из-под бледных бровей, – Страдание плоти закаляет дух. Это всем известно. Помните, что для Воина не существует титулов и оправданий. Его не подкупить, не разжалобить, не обмануть и уж точно не запугать. Пусть наши решения окажутся справедливыми. Ох… моя подагра… начнем суд и покончим с этим быстрей.
Напротив храмов-шатров, прямо за живым забором из солдат, расположился загон для кулачных боев. Они собрались именно там, чтобы Воин видел, и Воина видели. Верховный оторн посчитал, что обоюдоострое зрение сделает суд более верным, но, если быть честным, надеялся, что таким образом он закончится быстрее. Драки на кулаках развлекали не только толпу, но и скучающих солдат, ведших круглосуточную караульную службу. Поглазеть на то, что творится за спинами возбужденной толпы стражникам удавалось не всегда, но зато они всегда знали, чем окончился бой. Находилось достаточно доброжелателей, рассказывающих в красках о том, что творилось за настоящими деревянными заграждениями, хотели те этого или нет. Иной раз краснощекий зевака с булкой в руках в красках ведал стоящему без движения уже несколько часов кряду стражнику о том, почему бить кулаком снизу плохая идея, когда нужно бить кулаком сверху. Булка за пухлыми щеками выдавала в нем человека знающего, хотя бы потому, что он рассмотрел все вблизи. Ну, а стальная макушка шелкового шатра всегда видела то, что творится внизу. Воину – воиново.
Песок бойцовской площади был мелким и легким на подъем, но на рассвете отяжелел от влаги. С десяток бледных и загорелых, хрупких и коренастых, маленьких и больших ладоней обхватили деревянные древки ограждений. Заспанные, но любопытные взгляды устремились на двоих пленных, стоящих на коленях перед собранием клириков-оторнов. Рассветных холодок согревался паром горячих дыханий. Здесь собрались те, кто не засыпал ночью и те, кто привык вставать с первыми лучами солнца. Клирики не звали никого специально – на турнире каждая ерунда собирала толпу, сколько бы света не лилось с неба. В толпе можно было заметить и тех, у кого на бедрах висели мечи. Рыцари частенько болтались около храма, раздумывая, какими по счету зайдут внутрь после окончания турнира. Удостоившийся войти в числах первых мог рассчитывать на большую сумму, привилегии и место в королевской страже.
Верховный оторн сидел на грубом стуле, но только потому, что был верховным, и его мучала болезнь. В ином случае остался бы стоять ровно так же, как и остальные оторны – любители поистязать собственную плоть и помахать мечами, не в пример остальным клирикам. Многие сомневались, клирики ли они вообще, но с возражениями никто не лез. Бельтрес был одет в серую сутану с двумя ровными стрелками на груди – стальными, идущими до самого подола и ещё более серый шерстяной плащ с булавкой на плече в виде руки, держащей меч. На груди у него висела печать, точно такая же, как и у оторна Каллахана – высшая степень отличия оторнов и духовной власти. Такая была только у него и у огненноглазых, имевших не меньше полномочий, чем он сам. Благо, таковых в церковных свитках зафиксировано не много, и на его веку жив был только один – Каллахан. Обычно огненноглазые ходили по свету и доставляли мало неудобств, но не в это утро.
– За пролитую кровь принято расплачиваться пролитой кровью, – Бельтрес зарыл носки сапог из мягкой кожи в мокрый песок вместе со своей подагрой. Судьи расположились прямо на кулачном поле, без всяких изысков, в гуще будущей битвы. Пара стражников стояли позади, но, случись чего, клирики справились бы сами – вместе с регалиями они носили на поясах мечи, прямые, как и завещал Воин. Однако, брат Ольхрест, длинный и всегда задумчивый, любил с собой таскать еще и булаву, – Стоило бы отрубить тебе голову, – верховный поднял морщинистый палец на дрожащего не от холода Асгреда, – Но, тогда, боюсь, оторн Каллахан не будет удовлетворен, – Бельтрес подумал, стоит ли помянуть свою подагру, ведь она свербила каждый раз, когда он думал о Каллахане, – Справедливость будет решаться боем. Раз уж все мы здесь собрались… пусть суд пройдет не так скучно, как все остальные, – Бельтрес помялся на стуле, приподняв затекший зад. По головам собравшихся прошелся одобрительный ропот. Заспанные лица начали оживляться, – Согласно закону, бой совершается меч к мечу, с добавлением по одному мечу за каждую загубленную невинную душу. Отрок Асгред, именующий себя рыцарем, загубил одного пекаря, отсюда следует, что он вступит в бой с одним воином, с добавлением еще одного за каждую загубленную душу. Итого… две супротив одного. Первого воина предоставит суд, другой может находиться среди вас, – Бельтрес ткнул морщинистым пальцем толпу, как делал уже это с Асгредом, – Кто посчитает справедливым, может предложить свою кандидатуру. Воин это оценит, не сомневайтесь… не сомневайтесь… – Бельтрес задумался, взглянув на Сильвера, не в пример Асгреду свирепо взиравшему на него. Рыцарь все порывался встать на ноги, отчего уже пару раз получал по хребту. Он все время озирался, размышляя, получится ли у него бежать. Глядя на него, Бельтрес все время покачивал головой – и как такой умудрился угодить в рыцари? Мозгов у него было явно меньше, чем дерзости, – А с этим что делать, ума не приложу, – палец сместился на Сильвера, – Оторн Каллахан, может, подскажите? Есть у меня пара мыслишек, но, боюсь, вы потом снова поднимите меня посреди ночи.
Настроение верховного оторна не располагало к подсказкам, Каллахан слышал это по недовольному тону. Быть может, следовало подождать пару часов, пока взойдет солнце, подумалось ему.
– Поступайте так, как считаете нужным, – произнес он, слегка кивнув лысой головой.
За ночь Каллахан преобразился, сменив сукно на плотный хлопок и тафту, короткие прямые узоры покрывали свободные одеяния. С плеч свисал все тот же старый, поношенный плащ. На груди висела печать, на этот раз он ее не спрятал.
– Пекарь был убит руками юного Асгреда, Сильвер же не принимал участие в расправе, – оторн Кирлиан склонился над Бельтресом, прижав к груди руки под широкими рукавами. Одет он был попроще, только в длинный холщовый балахон, перепоясанный широким пурпурным кушаком, но был так же лыс, как и остальные. Лысину он предпочел не щадить, спрятав под длинный капюшон, тянувшийся по спине сзади. Холод лизал кожу, заставляя морщиться кожу ушей, – Для него следует избрать другой способ. Может быть, выкуп, быть может, удары плетьми. Но я предлагаю сослать его на рудники – скажем так, на десять весен, за тарелку похлебки и кусок сала. С живого больше пользы, чем с мертвого. На рудниках не хватает рук. Ну, а если куска сала будет мало, правосудие его настигнет, рано или поздно… Могилы всегда готовы принять своих постояльцев.
– Почтенный Кирлиан заделался торговцем, – снисходительно улыбнулся Таролли, полноватый и грузный, но это не помешало ему нависнуть над Бельтресом, как и остальным пяти судьям, не считая Каллахана. Оторны походили на стальных ворон, гогочущих над ухом верховного оторна, каждая свое, – Торговля, несомненно, приносит свои плоды. В основном, золотые. А некоторым хозяйственникам еще и почтение… Но где золото – там всегда жажда наживы. Где жажда наживы – там обман. Где обман – там ложь, а где ложь, справедливо предположить, что нет истины. Воин поклялся защищать истину. Золото и Воин никогда не пойдут рука об руку. Предлагаю его утопить.
– А мне сдается, Кирлиан прав, – произнес молчавший до того Оривва – оторн возраста такого же почтенного, что и верховный. Как только последнее слово сорвалось с его сухих, тонких и обветренных губ, трое клириков за его спиной тут же закивали – по обыкновению своему, они всегда соглашались с ним, – Этот рыцарь не отнял ничьей невинной души. Судить его наравне с душегубом не справедливо. Следует выпороть его, назначить мзду за грабеж и, быть может, прогнать голышом по полю. Только и всего. Ах, да. Прежде чем снимать с него портки, надобно лишить его титула рыцаря. Нехорошо, когда воин трясет своим концом на всеобщее обозрение…
– Все может быть не так, как кажется, – решил все-таки выразить свое мнение Каллахан, – Сильвер наставник Асгреда, тот еще совсем юн. Каждый из нас привык видеть в своем наставнике пример, не поддающийся сомнению. Идея разбоя принадлежала не Асгреду. Он пошел, куда позвали. Его вина лишь в том, что юнец оказался молод и доверчив. И, если эта вина не равноценна провинности Сильвера, то точно не больше его.
– Каждый, кто взял в руки меч, несет ответственность, доверчив он или нет, – колыхнул щеками Таролли, суровость которого совсем не соответствовала его внешности – добродушного, сытого булочника, – Ему пятнадцать, вполне сознательный возраст, чтобы понимать, если режешь острым концом клинка – режешь до смерти.
За прошедшие минуты солнце окончательно озолотило туман, прижав его к земле. Тот прятался в траве, плача кристальными слезами росы. Толпа притихла, вслушиваясь в разрозненные споры, но могла уловить лишь громкие возгласы, знаменующие спор. Людей прибавилось – быть может, на турнире будет и побольше железа, коней и причудливых зверей на шлемах и щитах, зато зрелище здесь намечалось поинтересней. Здесь пахло безысходностью и смертью.
Каллахан взглянул на верховного оторна. Он сам сказал, чтобы тот поступал так, как считает нужным. Лицо Бельтреса имело такое выражение, будто он уже знал, как нужно.
– Хватит бесполезный разговоров, – прервала жаркие споры Бельтресова подагра, верховный скривился, почувствовав резкую боль в левой щиколотке. На лицо оторна выступило страдание, – Наставник и ученик, а теперь уже и рыцарь, встаньте, – Сильвер и Асгред встали, один смотрел как зверь, другой не поднял головы, – Каковы бы ни были ваши намерения – а они все как один мерзкие, отвечать вы будете одинаково. Оба выступите против двоих, каждый… – Бельтрес ткнул в воздух, – …каждый против двоих. В бою решится ваша судьба. Из оружия у вас будут только прямые мечи. Из защиты только милость Великого Воина. Если он рассудит, что вы достойны жизни, даст вам силы, умение и удачу. Ну, а если нет… – Бельтрес кивнул оторну Кильриану, и тот засуетился, отправившись к начальнику храмовой стражи – они выбрали лучших воинов, которые и должны были сразиться с подсудимыми, – Что ж, деритесь доблестно, чтобы суд свершился как должно.
– Я отказываюсь драться, – подал голос Асгред, не поднимая головы.
– Что? – вскинул бледные брови верховный оторн, – Юный отрок отказывается драться? Он трус? Если ты не поднимешь меч, тебе просто отрубят голову.
– Я знаю, – отозвался Асгред, – Я больше не рыцарь, ведь я нарушил клятву, которую давал.
Скривившись, оторн ударил о деревянный подлокотник морщинистым кулаком:
– Это я решаю, кто рыцарь, а кто нет! Великий Воин не говорил, что рыцарства лишаются из-за нарушения клятвы. Он говорил об искуплении кровью. Как ты смеешь бросаться оскорблениями суду?! – верховный был зол, он тряс кукишем на вытянутой руке, – Отказаться от поединка?! Негодник! Если ты не возьмешь в руки меч, твое имя вырежут на позорном столбе, и оно будет висеть, пока тот не сгниет! И тебя повесят там же, пока и ты не сгниешь. Имя твое висеть будет дольше, это точно!
На этот раз Асгред поднял бледное лицо, и в его глазах читались печаль и страх.
– Будешь сражаться или нет?! – взревел верховный, выплюнув добротную порцию слюны.
Асгред испуганно закивал.
– Хорошо, – мгновенно остыл оторн, оглянув довольную толпу сердитым взором из-под густых бледных бровей, – Есть ли среди вас тот, кто хочет взять часть справедливости на себя?
– Есть! – мгновенно отозвался на зов чей-то решительный голос.
– Кто ты, назовись.
– Я – Маркус Галеган, и я рыцарь.
– Кто может доказать, что ты рыцарь?
– Мой дядя – Ланноэль Галеган, мой герб гордый гогочущий гусь, мой род владеет поместьем Виноградных лоз, и я посвящен в рыцари в свидетельстве оторна Каллахана.
– Это так? – прищурив один глаз, с интересом повернулся к Каллахану Бельтрес.
– Так, – лицо Каллахана стала непроницаемо, словно каменная маска, – Он Маркус Галеган и он рыцарь. А завтра первый день лета.
– Ну, что ж, раз так… – Бельтрес занял свое прежнее положение, не без усилий повернувшись к возбужденному Маркусу, – Почему ты хочешь сразиться на стороне суда?
Маркус пригнулся, нырнув под деревянное заграждение и тут же оказался в тисках мягкого, но мокрого песка. Он выпрямил спину, сделав взгляд гордым:
– Потому что они заслуживают смерти!
Глава 20. Закрытые двери
«…радуйся… я награждаю тебя бессмертием….»
В ушах звенели холодные, бесстрастные слова, вынесшие ему приговор. Подошвы чувствовали огненный песок, по которому прошлась сотнетысячная глиняная армия, раскаленная жаром изнутри. На этот раз он – за ней, прожигая пятки насквозь. Фолкмар устало влачил ноги, гадая, дойдет ли пламя до его костей. Радуйся… это награда…
На прикрытых веках, дрожащих, словно испуганный цыпленок, все еще отражался плачущий кровавыми слезами горизонт. Под ним кишел бескрайний океан змей и неведомых гадов, таких огромных, что те могли одним вздохом поглотить самого большого кракена Агатового моря. Сквозь сон он чувствовал рану на груди, огромную и больную. Рана пульсировала, напоминая о бескрайней муке, ждущей его, как только он поднимет веки. Ликуй, бессмертный, ты недостоин…
Впервые Фолкмар не захотел променять кошмар на реальность, в которой его ждал еще больший кошмар. К боли нельзя было привыкнуть. Он научился жить с малой болью, но большая была невыносима. Когда он поднял над головой клинок – прямой, словно стрела – он приготовился к большой боли, но не изменил своего решения. Радуйся, Фолкмар Упрямый…. Фолкмар Упрямый пронзил глянец Безумного. Крича истошным звоном, колодец раскололся на тысячу осколков. В них отразились картины несуществующего. Прямо в лицо вспорхнула испуганная чайка, застряв в глазах осколком раскаленного льда. Она была черная, словно смола, и взгляд ее был настолько же черен. Крик походил на скрип мачты, которую вот-вот сорвет шторм. В осколках, в тысячах больших и малых, словно крупицы пыли, показалось его настоящее, прошлое и будущее. Настолько ужасное, что он зажмурился от страха, но это не помогло – глаза продолжали видеть сквозь веки. Ты снова сделал неверный выбор… Это не закончится никогда. А потом он упал, и все повторилось вновь.
Его сердце обливалось кровавыми слезами, когда утренняя прохлада летнего ветра нежно лизнула его разгоряченную ладонь. Боль нахлынула внезапно, колким саваном опутывая тело. Фолкмар простонал. Если бы пришлось выбирать между прожжёнными до костей стопами и этой болью, он бы выбрал первое. Глаза Безумного видели в нем только куклу. Куклы никогда не удостаиваются того, чтобы оторваться от рук кукольника.
Вслед за ветром Фолкмар ощутил тонкую детскую ладонь, осторожно сжавшую его грубую руку. Он так и не решился открыть глаз. Вокруг было удивительно тихо.
– Сьер Фолкмар? Вы снова дышите. Как вы? – услышал он встревоженный голос Дуга. В детском горле застряли слезы. Наверняка, открой он глаза, тут же увидит красные глаза и вспухший нос. Дуг… славный Дуг… хороший мальчишка. Фолкмар долго изучал взгляды, но он все-таки в нем ошибся. Дуг его не бросил.
Фолкмар шевельнул пальцами, пытаясь ответить на тревожное прикосновение, но был еще слишком слаб. Его силы не превосходили мальчишеские.
– Теперь-то веришь мне? – прохрипел он, язык его не слушался. Рыцарь не был уверен, что Дуг его понял.
– Я всегда вам верил, сьер, – услышал он ответ.
– Всегда…
Фолкмар открыл глаза. Наступило лето. Это чувствовалось в воздухе, сквозь боль. Удивительное дело – солнце все так же светило, и сегодня было не холоднее и не жарче, чем вчера, птицы не стали петь как-то иначе, мухи не стали менее надоедливыми, но было сразу понятно – лето. За такое короткое время весна отступила, отбросив и последние отголоски зимы.
Он сидел под одинокой осиной, росшей далеко от остального пролеска. Прямо как одинокая башня на его щите, которого у него не было. Местность здесь была не ровная, осина росла на небольшом пригорке, но зато трава была мягкой, словно шерсть зимнего животного. Слабые пальцы утопали в зелени, прохладной и сочной. Где-то там, вдали, шумел праздничный город. За городом возвышалась гора Перемен, но здесь, вокруг, никого не было. Только деревья и холмы, сплошь покрытые молодой порослью и колючими кустарниками. У ног валялся котелок, наполненный прозрачной водой. Фолкмар уловил слабый запах серы, сквозь свежесть первых летних дней. Значит, Дуг таскал воду, пока он лежал здесь. Небо проваливалось в безупречную голубизну, без единого облачка. Тишина оглушала.
– Пить…
Дуг отнял ладонь. Юркое тельце взвилось, вскочив на ноги. Он провозился совсем недолго, притащив откуда-то кружку. Мальчик зачерпнул воды из котелка и поднес ее к иссушенным губам старика:
– Вот, сделайте глоток. Не слишком противно?
– Нет, в самый раз, – у Фолкмара не получилось улыбнуться, хотя он и не хотел.
– Я искал везде, но нашел только в дальнем источнике, он не так сильно похож на лужу. Остальные уже заняты банниками. Они всегда прогоняют, а в их источниках постоянно валяются голые люди, и мужчины, и женщины. Но чаще все вместе. А другие так воняют, будто стадо баранов наелось бобов и напустило прямо в воду.
Дуглас отнял кружку от губ, и снова пропал. Вернулся он уже с куском ткани, который смочил в оставшейся в котелке воде. Он начал протирать Фолкмару вспотевший лоб, шею, грудь… Больно. Старик почувствовал прохладу мази, легшей на свежую рану. Боль почти сразу начала утихать, но только снаружи. Внутри она была настолько огромна, что вылечить ее могла только… Фолкмар не знал, что могло ее вылечить. Она жила с ним много весен, и появилась далеко не прошлой смертью. Но рядом был Дуг, и ему на удивление становилось легче. И не важно, сколько мази осталось в этой чертовой стеклянной банке. Главное, что сейчас он был не один.
– Чемпион… – выдохнул Фолкмар, и больше ничего не смог произнести – легкие пронзила боль.
– Я забрал его еще той ночью, – и все же, плакал мальчишка. И говорил так, будто его распирает тревога. Фолкмар увидел красные глаза, хоть Дуглас и храбрился. Он был из тех, кто не привык показывать свой страх, – Я пришел в таверну, но вас нигде не было. Тогда мне сказали, что вы ушли во двор, и чтобы я забрал коня. У трактирщика была огромная шишка на лбу, и он был очень злой. Я забрал Чемпиона, но вас все равно не нашел. Когда я выезжал со двора, то встретил того богатея… помните, мы встретили его по дороге в Перилеск? Он был со своими друзьями и почти не стоял на ногах. Они смеялись, и надо мной смеялись и над Чемпионом. Один сказал, чтобы я поискал вас в канаве, авось и найду. А еще сказали, чтобы я поторопился, потому что вы можете превратиться в крысу. Потому что такие как вы никогда не станут львами. Я так не считаю, сьер Фолкмар. Это очень обидно. Я пошел, куда они сказали и в самом деле нашел вас. Чемпион помог вас вытащить. Но я не смог поднять вас на седло, поэтому перевязал веревками и тащил. Простите меня. У вас не болит спина после этого?
– У меня все болит, – грустно усмехнулся Фолкмар. – Спина не самая большая забота.
Где-то позади заржал Чемпион, Фолкмар знал, что он опять жует траву. Здесь ее было много. Весенняя трава вобрала первые соки лета, и еще не успела стать жесткой. Наверняка, такая ему пришлась по вкусу. У уха он почувствовал горячее дыхание, пахшее сеном и немного серой.
– Чемпион… – прошептал старик, ему удалось поднять руку, и положить ее на иссиня-черную морду коня, – Хорошо, что ты уделил мне минутку… и все же, трава лучше, чем я, – Он погладил бархат лоснящихся волосков, гладких и плотных. Удивительно, ведь конь совсем не знал изысков, а уродился таким прекрасным. Чемпион легонько ткнулся мордой в щеку Фолкмара, сделав дыхание совсем горячим, а потом отстранился, – Вот так… хорошо… Пойди погуляй.
Подняв голову к безоблачному небу, рыцарь нахмурился, будто вспоминая что-то.
– А доспехи?… Меч? Все на месте? – спросил он.
– Все на месте! – с готовностью закивал мальчишка, – Я сейчас, все на месте, сьер!
Дуглас опять-куда-то запропастился, и опять совсем ненадолго. В руках он держал склянку с красной мазью, шерстяное одеяло, мешочек с орешками, в другой волочил меч.
– Этой не мажь, – предостерег его Фолкмар, – Красная жжется.
– Я помню, – ответил Дуглас, бросая скарб ему под ноги. Меч он положил рядом с Фолкмаром, у его руки – так, что пальцы касались холодной рукояти.
Быть может, так ему будет легче, подумалось Дугу.
– Хватит, не таскай больше… Потом придется запихивать обратно… Чемпион не любит, когда долго возишься у него на боку. Я понял, все на месте… А ты славно справился, – на выдохе произнес Фолкмар, и дыхание вдруг у него сбилось. Прошло лишь мгновение, – Маркус… – прохрипел он, и попытался встать. Боль прошила от груди, прострелила плечо и обосновалась в воспаленных кишках, – Маркус… я должен… он ждет, он ждет меня…
– Лежите, раны еще долго не заживут, – Дуглас положил руку на плечо Фолкмара, но ему совсем не нужно было останавливать старика. Если бы даже захотел, тот все равно не смог бы подняться, – Вам не нужно к Маркусу… Уже лето, сьер, турнир начался.
– Как же так… – Фолкмар сглотнул ком, застрявший в горле, – Быть может, еще не поздно… Быть может… распорядитель вроде как шел мне навстречу… он внесет меня в списки… а Маркус…
Дуглас опустил глаза и отвернулся. Фолкмар нахмурил и без того хмурый лоб. За болью он совсем не ощутил предчувствие, которое уже и предчувствием назвать было нельзя – он уже все знал, хоть уши его еще и не услышали.
– Говори, – потеряв силы, сказал Фолкмар, откинулся на шершавый ствол дерева и окончательно обмяк.
Дуглас вытер рукавом сопливый нос.
– В ту ночь вы совсем не дышали, я испугался, что вы совсем плохи. А потом вы задышали и у вас началась горячка. Вы хватали меня за руки и все время бормотали что-то о Маркусе. К рассвету я вывез вас из города, но вы все просили и просили, чтобы я его нашел. Мне пришлось оставить вас, сьер, чтобы отыскать этого рыцаря…
– И что же? Ты нашел его?
– Да, – кивнул Дуглас, – Он вызвался на дуэль с Асгредом, вы же его помните? Оторн Каллахан созвал суд и верховный оторн решил устроить поединок. Он сидел очень недовольный, будто его на кол посадили. С таким лицом ничего хорошего не жди, особенно от суда, – Дуглас почесал затылок, а потом сбегал за кружкой, в которой еще осталась вода. Фолкмар с жадностью приложился к глиняной кайме, а Дуглас продолжил: – Асгред и его наставник… не помню, как его звали, каждый вышел против двоих. Наставника убили сразу – какой-то рыцарь, весь в железе с головы до ног проломил ему голову. Кровища хлестала во все стороны, а людям это понравилось. А мне не понравилось, я не люблю кровь, съер, от нее у меня кружится голова.
– Быть может, потому что ты не воин? – спросил Фолкмар и губ его коснулась добрая улыбка.
– Я не знаю, – пожал плечами Дуглас, – Но ведь воины тоже могут не любить кровь. А я хочу стать рыцарем.
– Твоя правда, – кивнул старик, он уже смирился со всем и совсем не волновался, – Продолжай.
– Он сказал, что они достойны смерти…
– Сказал бы он что-нибудь другое, я бы удивился.
– Асгред тоже вышел против двоих. Там был еще один в железе, в черном. Наверное, оно было очень тяжелое, но рыцарь был таким огромным… и сильным, и двигался быстро. И Маркус тоже. А у Асгреда был только меч и больше ничего.
– Он хотя бы умер как воин, – вздохнул старик, – Хоть и не заслуживал этого. А, может, и заслуживал, нам ли это знать?
– Как воин, – кивнул Дуглас, – Но он бился хорошо, все это кричали. Что он хорошо дерется. А потом Асгред проткнул его мечом в живот, и он умер.
– Асгред убил его? – Фолкмар не понимал, почему удивляется. Ведь он ожидал что-то подобное, просто услышав это, ему стало не по себе, – Но ведь и мальчишка тоже не вышел с поля, так?
– Его только ранили, совсем немного. В плечо, и больше ничего.
– Как же так? – Фолкмар был поражен.
– Он был быстрый, как ветер, сир. Я никогда не видел, чтобы люди так быстро двигались. Верховный оторн сказал, что ему помогал сам Безумный, или все-таки Воин. Но Воин сильнее Безумного, поэтому все все-таки сошлись на втором.
– Погоди, а как же второй рыцарь, тот, что в доспехах? Он тоже его одолел?
Дуглас кивнул.
– Быть такого не может! – поразился Фолкмар, – Ему же всего пятнадцать!
– Он нашел зазор между плечами и головой и ранил того в шею. Говорят, что он вроде как жив, но тогда, на рассвете, весь песок пропитался кровью. Все клялись, что он умер. А Асгред вонзил перед верховным оторном кровавый меч в песок и сказал, что уважил суд.
– Вот так чудеса… – Фолкмар был настолько поражен, что даже забыл посетовать о Маркусе. – И что же потом решили?
– Он выиграл поединок. Верховный объявил, что все справедливо. Оторн Каллахан поручился за Асгреда и сказал, что теперь его наставник он. Они ушли вместе, как только солнце стало в зените.
– Сир Ланноэль расстроится, – грустно сказал Фолкмар, – Не передать словами, как. Я бы тоже расстроился, если бы у меня остались на это силы. Не скажу, что Маркус был славным рыцарем, да что вообще рыцарем тоже. Единственное благородное дело, что он успел сделать после того, как произнес клятву – это починка телеги.
Фолкмар вздохнул и замолк.
К вечеру боль немного улеглась. Вздохи уже не приносили такой боли, иглы не вонзались в грудь и нутро. От подарка Безумного была и польза, Фолкмар болел сильно, но никогда – бесконечно. Да и мази делали свое дело, белая впитывалась глубоко, сбивая жар и рубцуя раны. Дуглас все таскал и таскал воду, часто приходя недовольный. Он говорил, что его все время допытываются о чем-то прохожие. И откуда им знать, что тут произошло? Он отвечал всем, что его сьер жив, и, если они не верят, могут сходить и посмотреть. Но никто так и не пришел, хоть все очень удивлялись и даже жалели. А когда на землю начали опускаться сумерки, Дуглас и Фолкмар, все так же сидевший у дерева, услышали топот копыт.
– Меня зовут Мерринт Дайлер, я оруженосец сира Дарлоса Коньеро, и меня послал его отец, лорд Дарлос Коньеро старший, – представился гонец, высокий стройный юноша в расшитом зеленой нитью камзоле, – Он просил передать вам ответ, который вы ждали.
– А что же он не явился сам? – спросил Фолкмар, но потом задумался, – А, впрочем… Что ему до меня. Говори, чего у тебя там.
Юноша сделал пару шагов вперед, стройные ноги утонули в сочной траве, приготовившейся ко сну. Он посмотрел на Фолкмара, видимо, подбирал слова.
– Господин Дарлос сказал, что намерен сдержать свое обещание. Но для этого есть условие. Он хочет, чтобы вы отказались от посвящения мальчика в рыцари, тогда он возьмет его к себе.
– А потом? – с надеждой спросил Фолкмар, – Потом он посвятит его в рыцари, когда он подрастет и придет время? Я знаю, у него есть сын, быть может, он, или кто другой? Твой сеньор говорил что-нибудь об этом?
– Нет, сир. Он передал только то, что я сказал. И еще передал, что, если вы откажетесь, он посчитает свой долг исчерпанным. Потому что за ваши решения ответственности не несет, – в глазах Мерринта можно было прочитать столько вопросов, но юноша был смышленым и смекнул, что сейчас не время для его любопытства, – Так что вы решили? Что мне передать?
Фолкмар посмотрел на Дуга, и тот опустил взгляд. Не поднимая светлой головы, мальчик пробурчал:
– Я не хочу уходить.
Он вложил свою ладонь в старческую, и Фолкмар нашел в себе силы, чтобы сжать ее.
– В моих обещаниях нет никаких условий, – грустно улыбнулся он, голос его дрожал, – Я дал их однажды, и сдержу. Это и передайте лорду Коньеро.
Но Мерринт не ушел, он еще несколько мгновений постоял в сумеречной тишине, которую пронзило стрекотание сверчка:
– Подумайте хорошо, сир, – жалость – вот что прочитал Фолкмар в глазах Мерринта. Он ненавидел жалость по отношению к себе. Быть может, он принимал сочувствие – ощущение благородное, но было ничего унизительней, чем жалость, – Откажитесь от посвящения, это все решит. Какое у мальчишки будущее?
– Достойное! – вспылил Фолкмар из последних сил, – Или лорд Коньеро приказал тебе еще и мести своим языком? Ты пришел, чтобы исполнить сказанное, так делай это! Мой ответ – нет! – упрямо ответил Фолкмар Упрямый, – Другого ответа пусть не ждет. И передайте ему, что все, что северяне говорят о южанах – правда.
Алая краска залила лицо Мерринта в одно мгновение, будто его ошпарило кипятком. Поджав губы, он развернулся гордо и прытко. И если бы Фолкмар передумал в эту секунду, в это мгновение – не остановился бы. Южане еще и очень горды – это Фолкмар уже знал по себе.
Дуг вскочил на ноги, когда Мерринт седлал коня, в его движениях он уловил раздражение и обиду. Когда растешь в трущобах, быстро учишься различать языки тела и выражения лиц. Когда конь пустился в галоп, мальчишка смотрел ему в след. Пегий конь поднял бы столб пыли, если бы сейчас была середина лета. Но земля еще оставалась сырой, и ничего, кроме пустого раздражения и резвых копыт Дуг не увидел.
– Скажи, Дуг, тебе удалось побывать в храме? – услышал он позади.
– Я был там, – ответил мальчишка.
– Ты… ты видел его?
– Высокого старца в синем и с длинной бородой?
– Да… да… его, – в голосе Фолкмара не чувствовалось надежды, только немощь. Ведь если бы Дуг встретил его, неужто бы не сказал?