8.
Утро было поганым. Я открыл глаза, но тут же закрыл их, не желая видеть серенькое небо и противный дождик. Сквозь сон я слышал, как возится на кухне мама, как собирается на экзамен Маринка, тихо ворча на свой удивительный фингал. Потом все стихло, и я опять погрузился в сон. Нехороший это был сон, поверхностный и тягостный, уже тогда я подумал, что такое случается, когда близка простуда или какая-нибудь отвратительная болезнь.
Голова раскалывалась от одной только мысли о том, как я буду объясняться с двумя своими женщинами – Маринкой и Леной, одна из которых была чертовски проницательна, другая ангельски простодушна.
Я застонал и повернулся на другой бок, но глаза, тем не менее, открыл, что бы то ни было, беду надо встречать с открытыми глазами. Я потянулся за часами и изумленно заморгал: да, все верно, стрелки на циферблате показывали полдень, в жизни не позволял себе так долго валяться в постели, даже после сумасшедшей попойки.
В прихожей раздалось сопение и тихие ругательства – я понял, что пришла Маринка, сколько помню, она не могла просто тихо войти, всюду сестра приносила с собою шум и веселье, ну что поделаешь, такая она у меня непоседа…
Она недобро уставилась на меня заплаканными глазами и в голос разрыдалась. Я подскочил и горячо обнял ее, догадываясь, чем мог быть вызван такой поток слез.
– Я не написала, ничего не написала… ответила только на основной блок, и то, наверное, на тройку… – сквозь рыдания жаловалась она мне. – Я это знаю, я потом с отличниками разговаривала, столько ошибок… И почему?! Стоило так меня мучить… что я маме скажу, а?
Маринка в полном отчаянии сотрясалась от рыданий, слезы буйным потоком заливали мою голую грудь. Наконец, она затихла, оторвалась от меня и попыталась вытереть лицо кончиком одеяла.
– Ну и ничего страшного, – попытался я ее успокоить. – Подумаешь… Что теперь поделаешь. Ну и черт с этим экзаменом, не расстраивайся…
– Хорошо тебе говорить! – обиженно оборвала меня Маринка. – Ты умный, школу с золотой медалью окончил. Тебе не понять моего горя. Что мне теперь мама скажет, – в отчаянии прошептала она, и слезы опять обильно потекли по ее щекам.
Я сокрушенно вздохнул, представив, что скажет ей мама, взял Маринку за руку и отвел на кухню; налил стакан воды с лимонным соком и попытался заставить ее выпить.
– Что ты со мной возишься, как с маленькой! – брыкалась она, пытаясь оттолкнуть стакан.
– А ты и есть маленькая, – ответил я, поднося стакан к ее губам и пытаясь насильно влить сок.
Маринка, хоть и невесело, но смеялась, борясь со мной. Вот так у нее всегда: слезы и смех вместе.
Наконец, она сдалась и выпила сок. Видимо, окончательно успокоившись, она сидела, грустно подпирая рукой голову и водя пальчиком по ободку стакана.
– Мама опять будет кричать, что у меня мозгов нет, что я лентяйка и, вообще, никудышная. Лучше бы я алгебру учила, а не по мальчикам бегала… – грустно сказала она. – Она меня не любит.
– Ну что ты. Мама желает тебе добра и очень любит, просто она немного строга и требовательна, ей же хочется, чтобы ее дети были счастливы…
– Андрей, не глупи, – перебила она мои успокаивающие речи. – Ты знаешь, что это не так. Не считай меня слепой и дурой: я все вижу и все понимаю, и в состоянии определить разницу между заботой и непомерной требовательностью. Она так и ищет повод, чтобы упрекнуть меня. Марина, это не так, то не этак, и что я ни делаю, все неправильно, все плохо.
Маринка всхлипнула, но подавила слезы. Я сочувствовал ей всей душой, потому что никого в жизни так не любил, как свою непутевую сестру. И она была права – порой мамины замечания были жесткими даже по самым пустяковым случаям; я представлял, во что выльется ее недовольство сегодня вечером, и я нашел выход.
– Слушай, Марин, пойдем сегодня вечером со мной в гости, я встречаюсь со старым другом, думаю, он не будет против твоего присутствия. У него такая жена замечательная, вы друг другу понравитесь. Ну как?..
Глазенки ее быстро забегали, слезы испарились, а на губах заиграла довольная улыбка. Она счастливо потрепала меня за ухо и радостно воскликнула:
– Конечно, пойду!
Я рассмеялся: ну вот опять, где твои слезы, сестра, где твой убитый вид и страдание?
– Та-а-к… – медленно протянула Маринка, и я понял, что пришел мой смертный час. – А где это ты вчера был и с кем?
– Ой, ну избавь меня от сцен, – шутливо отмахнулся я.
– А зачем тогда назначать одной девушке свидание, если уходишь с другой? – обличающее спросила она.
Господи! Лучше бы она плакала, чем устраивала мне разносы. Я неопределенно пожал плечами, желая избежать дальнейших вопросов, но этот номер не прошел.
– Нет, ты не увиливай от вопроса, будь добр ответь. Я еще постою за свою будущую сестру.
– Будущую сестру? – удивленно переспросил я.
– Да, вот именно. За твою невесту. Или ты уже передумал жениться? – гневно спросила она.
– А что, Лена вчера приходила? – осторожно спросил я, пытаясь нащупать почву.
– А ты как думаешь? Ее вдруг заинтересовало, почему она часами должна ждать тебя на свидание, потом звонить недоступному абоненту. Ну, знаешь, братец, это по-свински.
– Знаю, – утвердительно кивнул я. – Но у меня села батарейка, просто не было возможности ей позвонить или как-то еще предупредить, что не смогу прийти…
– А где, кстати, ты был?! – разбушевалась сестренка.
– Маринка, что это такое! Мне уже надоел твой допрос, – вполне справедливо возмутился я, учитывая разницу в возрасте между нами.
Но Маринка никак не хотела успокаиваться, не узнав все до конца, и я, конечно, мог бы просто отмахнуться от нее, но я слишком любил сестру, чтобы так поступить.
– Ну, так как? – она выжидающе замерла, не сводя с меня разгневанных глаз. – Кто она?
– Просто знакомая, – сдался я, наконец, своей проницательной сестре.
– Настолько просто, что ради нее можно не прийти на свидание? Кстати, она совсем не красивая, – презрительно фыркнула она.
– Да она просто знакомая.
– Ага, теперь попробуй объясни это Лене.
– Ты ей сказала? – тревожно спросил я.
– Я, что, похожа на предательницу?! – оскорбилась она, гордо вздернув подбородок. – Сказала, что не знаю, где ты, вот и все.
– Спасибо.
Я легонько поцеловал Маринку в гордый лоб и пошел одеваться: одно объяснение меня миновало, но минует ли другое?!
В тот день Лена был выходная. Я с полминуты потоптался возле подъезда, и решительно вошел, тщетно придумывая, что же мне сказать в оправдание своего гадкого поступка.
Лена открыла почти сразу, как я постучал. Она была небрежно одета во второй свежести халат, голова ее была внушительно опутана мокрым полотенцем, но и в этом наряде она казалась необыкновенно соблазнительной и прекрасной. Лена решительно оперлась о дверной косяк, не желая пускать к себе. Меня глубоко разочаровал этот жест, полный обиды и недоверия.
– Привет, – бодро поздоровался я и, удовлетворившись сухим кивком головы в ответ, продолжил. – Я приволок тебе огромные извинения.
Я вытащил из-за спины большой букет красных роз и просительно протянул ей. Лена заколебалась, принять ли ей подарок. Желая предотвратить отказ, я начал оправдываться:
– Вчера я встретил старого друга, ты ведь помнишь Кольку Устинова, я договорился, что он продаст мне свою пекарню. А сообщить тебе, что не приду, я не мог, потому как в это время упорно строил наше будущее.
Я миролюбиво улыбнулся и решительно протянул Лене букет. Она приняла его и выжидательно глянула на меня.
– И?
– И я прошу у тебя прощения и предлагаю пойти вечером в гости к Кольке.
Лена облегченно улыбнулась, мне даже показалось, что я вижу, как напряжение уходит с ее лица, делая его вновь живым и любимым.
Она смущенно и радостно взяла цветы, открывая дверь. Сказать вам, чувствовал ли я себя в тот момент подлецом? Зачем?! Все равно вы мне не поверите. Осуждая себя, я лишь доказывал бы свою двуличность и коварство. Я не обладал ни первым, ни вторым качеством, о чем сейчас глубоко сожалею. Да, сейчас я могу лишь сожалеть, изменить что-либо, увы, не в моей власти. Так думаем мы о прошлом, перебирая в памяти воспоминания о давно ушедших событиях, сожалеем о нечаянно сказанном слове, о порывистом, необдуманном действии, нам порой бывает стыдно за совершенные поступки, хотя сами они перестали существовать, потеряли свою живую суть, отношение к нашему настоящему и будущему. Вы не согласны со мной? Может быть, каждый в этом мире имеет право думать по-своему; и я тогда думал так, как думал бы молодой легкомысленный петушок, уверенный, что набрался достаточно жизненного опыта, чтобы совершать взвешенные поступки. Не знаю, мог ли я тогда, подобно флюгеру под порывом свежего ветра, повернуться в сторону перемен, не знаю, но я считал себя властелином своей жизни и не видел в этом ничего плохого.
Лена была целью, мечтой, возможно, попыткой добавить света и радости в жизнь, только теплые чувства испытывал я к ней; и в ту минуту не существовало для меня ничего и никого, кроме моей невесты, моей нежной грезы. Удивительная она была девушка, никогда не встречал лучше ее, а какое у нее было сердце! Но я отвлекся. Близится к концу прошлая моя история, как камень, столкнутый с горы.
Несмотря на то, что весь день моросил мелкий противный дождик, к вечеру небо прояснилось, ветер принес с полей прохладу и сырость. Я натянул теплый свитер и, оставив для мамы записку, вышел с Маринкой на улицу. Она поежилась и сказала:
– У-у-у, какая погода противная, не люблю дождик.
Я ничего ей не ответил и пошел за Леной. Она, к моему удивлению была уже совершенно готова; серый костюм подчеркивал ее стройность и женственность, мне оставалось лишь заключить ее в объятия и крепко поцеловать.
Странное состояние владело мной, родившись утром, к вечеру оно выросло и вылилось в липкую тревогу и ощущение неподвластности происходящего – странное подобие тоски.
Колька жил в соседнем дворе, так что нам не пришлось долго идти по серым противным сумеркам. Дверь нам открыла Аня, та самая хрупкая жена моего друга, она была ловко опоясана синим фартуком, а из квартиры в коридор лились божественные ароматы чего-то мясного, сытного и, видимо, очень вкусного.
Аня тепло встретила нас, сразу став центром внимания и восхищения моих спутниц. Она увлекла мою сестру и невесту на кухню, сделав мне знак, чтобы я проходил в комнаты.
Колька сидел в кресле и скучающе листал местную газетенку; заметив меня, он небрежно бросил ее на журнальный столик и поднялся для приветствия.
– Что за город?! – недовольно пробурчал он, крепко пожимая мне руку, – даже газету нормальную выпустить не могут. Скорее бы уже убраться отсюда.
– Собираешься уезжать? – вежливо осведомился я, устраиваясь в кресле напротив и беря в руки отвергнутую им газету.
– Да, а черта здесь делать? Глушь она и есть глушь! Поеду в областной центр, может, там жизнь веселее будет. А здесь что, – Колька развел руками, – здесь никакой перспективы развития и быть не может, те же сопли изо дня в день.
– Вот видишь, как получается, – улыбнулся я, внимательно изучая знакомое Колькино лицо и пытаясь найти в нем какие-то ответы. – Ты уезжаешь, а я, наоборот, вернулся.
– И на кой черт? – презрительно спросил Колька.
– Понимаешь, всему есть предел. Я хотел приключений, романтики, я их получил, успокоил, что называется, свою мятежную душу, теперь хочу пожить нормально, как все, и нафиг мне больше не нужна новизна и острые ощущения, хочу завести семью, дело, наладить новые отношения. Как ты, хочу.
– Ах ты, шельмец, – рассмеялся Колька, пригладив жиденькие рыжие усики. – Смотри, потом волком будешь выть от этого города и своих семейных отношений, попомнишь тогда старого глупого друга.
– Не пожалею, – уверенно ответил я, в глубине души все же сознавая Колькину правоту. Сколько я протяну – год, два, пять лет, а что потом, долго ли я выдержу спокойной жизни?
Маринка весело залетела в комнату, неся на одной руке, на манер восточной красавицы, блюдо с салатом; сделав замысловатую фигуру, она поставила его на накрытый белоснежной скатертью стол, стрельнула глазками в Колькину сторону и вновь упорхнула на кухню.
– Это твоя драгоценная сестренка? – спросил Колька, пряча под усиками улыбку мартовского кота.
Я укоризненно покачал головой и с радостью подколол его:
– Смотри, как бы твоя зеленоглазая женушка не обломала о твои кудри пару чугунных сковородок.
Легка на помине, Аня просунула свое узенькое личико между шторками, висящими на двери, и поманила пальчиком мужа. Колька мгновенно подчинился безмолвному приказу и чуть ли не вприпрыжку побежал к ней.
Мне подумалось тогда, неужели я буду так же раболепно бегать за своей женой, подчиняясь капризному движению маленького пальчика? И бегал бы и подчинялся, не сложись моя судьба так глупо и неожиданно. Я завидовал Колькиному счастью, я мечтал построить такое же уютное гнездышко и посадить в него своего нежного ангела. При мысли об этом сердце переполняла томительная нега и ощущение огромной радости, жизнь озарялась новыми красками. Но прав Колька, надолго ли?..
Когда стол был полностью накрыт, мы чинно уселись: я рядом с Леной, Колька с Аней, Маринка завладела маленьким Ромой, который был в восторге от новой няньки, выделывавшей с ним такие штучки, что малыш захлебывался от звонкого смеха.
Кулинарные способности хозяйки были выше всяких похвал: непревзойденный оливье, чесночно-поразительное жаркое из свинины, истекающее сочным мясным духом, пронзенным запахом пряностей, а когда мы добрались до чая и поданным к нему яблочному пирогу, в мягкой и нежной глуби которого томилась восхитительная начинка, восторги по поводу угощения заняли всю нашу беседу.
Что и говорить, зеленоглазая Аня была бесподобной хозяйкой, но и в беседе она была неподражаема: вежливо-корректна, она успевала поговорить с каждым гостем, оделить его добрым словом и чарующей улыбкой, умела вовремя пустить в ход тонкие шутки и серьезную патетику; в общем, к концу обеда все были очарованы рыжей колдуньей.
Когда с чаем и пирогом было покончено, объевшиеся гости расползлись по креслам и диванам. Вниманием девушек завладел Рома; три щебечущие птички обсуждали чисто женские проблемы, а мы с Колькой устроились в уголке, чтобы спокойно обсудить насущные дела.
В ходе недолгих переговоров была установлена оптимальная цена, благородство Кольки превзошло все мои ожидания, он также согласился по старой дружбе и налаженным связям подготовить необходимые документы, мне оставалось лишь вручить ему деньги и поставить свою подпись под договором купли-продажи хлебопекарни.
Колька достал из секретера большую амбарную книгу и четко, в нескольких словах, обрисовал обстановку дел на вверенном мне производстве. Доход был стабильный, но не выливался в долгожданную радужную цифру; это положение вещей я надеялся исправить некоторыми нововведениями, чем с удовольствием поделился со старым другом. Колька похвалил мою деловую сметку и в наставление рассказал о некоторых налоговых хитростях, лишний раз подтверждая мою версию о том, что он большой пройдоха.
Наконец, когда с делами было покончено, мы удобно устроились с чашечками кофе в руках, и беседа, как ручеек, заструилась по нашим губам.
– А как вы познакомились? – с любопытством спросила Аня, обращаясь ко мне и Лене.
– Да, как обычно, – скромно ответила Лена. – Как все, вечером на лавочке; я первая красавица двора, он самый крутой парень, а потом «тили-тили тесто, жених и невеста». Все началось в шутку, а кончилось всерьез. Потом Андрей уехал после окончания школы, а я его ждала.
– Столько лет?! – удивленно воскликнула Аня и, получив в ответ утвердительный кивок, заключила. – Тогда у вас действительно настоящая любовь. Я, честное слово, не смогла бы столько ждать парня, вышла бы замуж, и дело с концом, будет знать, как где попало шляться.
Лена улыбнулась и легонько обняла меня, прислонившись к моей щеке своею.
– Ну, он же у меня особенный. Таких больше не бывает.
Я решил взять инициативу в свои руки и спросил Аню:
– Расскажи лучше, как тебе удалось заарканить этого мартовского кота?
Аня взмахнула длинными ресницами и бросила на Кольку молниеносный взгляд, смысл которого был понятен только ему.
– Да, как обычно, – сказала она, вызвав своей шуткой взрыв искристого смеха.
– Ну расскажи, – прочирикала Маринка, обретшая в лице Ани нового кумира.
– Ладно. Однажды, ничего не подозревая…
Вот так и лилась наша беседа, а разошлись мы поздно-поздно вечером, довольные, объевшиеся, веселые. Это был последний счастливый вечер в моей жизни…
Отправив Маринку домой, мы с Леной стояли одни, в темноте, у подъезда. Ни звезд, ни луны не было видно на небе, лишь еще не уснувшие окна чуть освещали наши счастливые лица. Я легонько коснулся кончиками пальцев бархатной кожи ее щек и запечатлел на мягких губах страстный поцелуй, почувствовав улыбку. Лена крепко обняла меня за шею и тихо прошептала на ухо:
– Неужели мы скоро поженимся? Неужели совсем скоро я стану счастливой?
– А разве ты сейчас не счастлива? – тихонько рассмеялся я, нежно целуя ее в лоб.
– Счастлива, – Лена облегченно вздохнула и провела рукой по моим волосам. – Счастлива, но меня упорно преследует страх потерять тебя, я чувствую, что теряю тебя. Скажи, что это не так.
Я лишь рассмеялся в ответ на ее глупые страхи.
– Ну что ты, любимая, – попытался я успокоить ее, – не говори глупостей, мы всегда будем вместе.
Лена одарила меня очаровательной улыбкой и тяжело вздохнула.
– Ну что еще? – недовольно буркнул я.
– Пойдем сегодня ко мне? – ласково спросила она.
Я натянуто улыбнулся и ответил на ее призыв будничным: «Пойдем…»
9.
Этот день… до мельчайших подробностей вспоминал я его, пытаясь найти щелочку, лазейку, хоть малейшую зацепку, но все напрасно: он был так похож на остальные будни, но так разительно по духу от них отличался. Казалось, с самого утра что-то отвратительно навязчивое витало в воздухе; весь день меня преследовала песенка «Приходи ко мне, морячка, я тебе гитару дам…», которую, кстати говоря, я всегда не любил… Но все по-порядку.
Проводив Лену на работу (в тот день она подменяла подругу), я направил свои стопы домой, сгибаясь под сумасшедшей тяжестью солнечных лучей (погода обещала быть жаркой, что, впрочем, так и было) и отирая бегущий ручьями пот носовым платком.
Первое, что я услышал, придя домой, был натужный рев и раздраженное громыхание посуды, причина сего шума была мне известна и потому, не тратя времени на пустяки, я взялся за ее решение.
Первым делом я направился на кухню, где орудовала какофонией кастрюль мама, получившая подтверждение своим худшим опасениям насчет Маринкиного экзамена по алгебре. Она действительно была раздражена: по лицу ее метались тени недовольства и разочарования.
Я легонько обнял ее за плечи и, настойчиво заглядывая в глаза, спросил:
– Что произошло?
– А то ты не знаешь, – хмуро бросила мама, избегая моего взгляда.
– Мама, а что было у тебя по математике в школе? – хитро прищурившись, спросил я.
– У меня? – мама озадаченно посмотрела и вдруг смутилась, залилась краской и отвернулась к раковине.
– Ну, вот видишь, – облегченно вздохнул я. – А ведь она твоя копия от кончиков ногтей до кончиков волос, твоя дочь.
– Я же хочу, как лучше, – зло буркнула она, яростно составляя чистые чашки на полку.
– И я тоже, и Маринка, – все хотят, как лучше, а получается… – я невольно запнулся, – так, как получается. Надо быть проще, надо уметь мириться с фактами, ведь от них все равно не скроешься. Что, из-за этого экзамена теперь весь мир развалится?
– А ты, однако, решил меня поучать, да? – совсем уже без злобы, скорее весело, спросила мама. – Не дорос еще.
Я облегченно рассмеялся и, чмокнув ее в щечку, пошел успокаивать обиженную сторону.
Маринка сидела на кровати, крепко обняв плюшевого медвежонка и, обильно поливая его слезами, являла собой довольно печальное зрелище.
Я примостился рядом с нею и сурово рявкнул:
– Прекратить!
Маринка сразу замолчала и изумленно захлопала ресницами, сгоняя пелену слез.
– Хватит строить из себя маленькую глупую девочку, пора научиться самой решать возникшие проблемы, а не забиваться в угол и лелеять униженную гордость, упиваясь жалостью к себе.
Я увидел, как в глазах сестры зарождается праведный гнев; она кинула мне в лицо заплаканного медведя и оскорбленно возмутилась:
– Это я упиваюсь жалостью?! Нет, это уже переходит всякие границы, мало мне было унижений от родной матери, так теперь еще и ты!
Тирада моя вызвала ожидаемое действие, слезы и плаксивое настроение уступили место оскорбленному самолюбию.
– Марина, – ласково сказал я, теребя медведя за ухо. – Давай, будем взрослыми людьми, а взрослые люди умеют принимать неприятные для них заявления, не выказывая недовольства и гнева.
Я протянул ей руку, и она крепко пожала ее. В глазах Маринки неожиданно загорелся веселый огонек, и она прощебетала:
– Будем взрослыми людьми!
– И не вздумай обижаться на маму, – строго предупредил я.
Обед начался в напряженном молчании, говорил только я один, пытаясь вовлечь в разговор то одну, то вторую враждующую сторону, и к концу трапезы мои героические усилия возымели действие: мама и Маринка скупо, но все же разговаривали друг с другом.
После обеда, чрезвычайно довольный собой, я прилег немного отдохнуть (ночь, да и начало дня выдались нелегкими); я закинул руки за голову и мечтательно закрыл глаза: все складывалось удачно, очень удачно, если бы не одна маленькая иголочка, пощипывающая мое чувствительное сердце…
Разбудила меня Маринка, глазенки ее весело сверкали и хитровато щурились.
– Чего тебе? – недовольно пробурчал я, пытаясь перевернуться на другой бок.
– Там к тебе девушка пришла, ну та, старая знакомая, она тебя на улице ждет…
Не успела она договорить, как я соскочил с кровати и принялся приглаживать свою помятую одежду и взлохмаченные волосы.
Маринка понимающе и нагло улыбалась, следя за моими действиями, что привело меня в раздраженное состояние духа. Ничего не сказав в ответ на любопытный взгляд, я вышел из дома.
Люся стояла у подъезда и нервно теребила свою маленькую черную сумочку. Сердце мое сильно забилось, когда она неуверенно улыбнулась и подала для приветствия худенькую ладошку.
– Здравствуй, – сказала она, слегка пожимая мою руку.
– Привет.
– Прогуляемся немного? – Люся жестом указала на небольшую аллею, тянувшуюся от детской площадки к парку.
Я кивнул, и мы пошли. С минуту Люся угрюмо молчала, а затем прямо, без обиняков заявила мне:
– Я тебя люблю.
Я почувствовал себя крайне неловко; остановился у старого ясеня и прислонился к его стволу, сложив на груди руки. Люся тоже остановилась, но избегала смотреть на меня, в то время как я внимательно рассматривал ее осунувшееся как-то сразу личико.
– Зачем? – так же прямо спросил я.
– Не знаю, – пожала она плечами и, наконец, подняла на меня глаза. – Не знаю, просто так суждено. Ты ведь не бросишь свою невесту, да?
– Не брошу, – ответил я, ковыряя пальцем кору на дереве. Бурю моих чувств в тот момент не смог бы описать даже великий мастер слова, а я себя таким не считаю. – Я знаю, Люся, что в жизни хоть иногда нужно совершать решительные поступки, но я не брошу Лену, она мне нужна.
– Лена, – задумчиво сказала она, потеребив пальцами мочку уха. – Вот значит, как ее зовут, Лена…
– Послушай, Люся, – нетерпеливо оборвал ее я. – То, что было с нами, это было… здорово, просто прекрасно, это было, но прошло. Я испытываю к тебе, и не могу этого скрывать, большую симпатию, ты очень хорошая девушка, и однажды найдешь человека, который будет достоин твоей любви, но не я… У нас разные дороги.
Люся угрюмо молчала, чертя носком ботинка на земле какие-то фигуры, некоторое время я смотрел на ее манипуляции, затем продолжил, чувствуя не облегчение, а невыносимую муку, от которой хотелось бежать.
– Все сложилось неудачно, милая, встреть я тебя раньше, возможно, все было бы иначе, но теперь…
– Теперь у тебя есть невеста, – резко сказала она, не поднимая головы.
Я чувствовал, что оправдываюсь перед ней, и это меня ужасно злило, я не мог выразить мысли словами, и это меня злило, я хотел видеть ее глаза, но она упорно избегала моего взгляда, и…
– Люся, посмотри на меня, – почти взмолился я.
Она медленно подняла голову и впилась печальными карими глазами в мое лицо. Я сожалел, сожалел обо всем, что натворил, но у меня не было ни сил, ни смелости, чтобы сделать тот шаг, о котором просили эти горящие глаза. И Люся поняла это, поняла и перестала бороться, цепляться за последнюю ниточку, которая связывала нас.
– Я очень люблю тебя, красавчик, ни одна женщина никогда не будет любить тебя сильнее, чем я. Я столько лет скиталась по стране, чтобы увидеть эти твои глаза, и я даже не хотела большего. Я говорила с тобой, прикасалась к тебе, может быть, это смешно, но я счастлива этим, и только этим буду жить. Наверное, я просто одержимая. Вот и все. А сегодня ночью я уезжаю, и больше не вернусь в этот грязный городишко, но если ты хочешь, я останусь, останусь, ни на что не рассчитывая и ничего не прося. Все, что у меня есть, это глупое сердце и моя любовь, и все я предлагаю тебе и ничего не прошу взамен.
Я с тоской посмотрел на ее возбужденное лицо, на молящие глаза и, проклиная себя, ответил:
– Нет.
Люся судорожно кивнула, провела влажной потной ладошкой по моей щеке и, быстро пошла прочь; а я стоял и смотрел на ее удаляющуюся фигурку и маленькую черную сумочку, усердно постукивающую по бедру, стоял и смотрел…
«Приходи ко мне, морячка, я тебе гитару дам…» Я устало рухнул на постель. Мысли мешались, а восхитительный вечер крадучись вползал в приоткрытое окно. Я сильно надавил руками на веки, пытаясь прогнать блестящие точки, пляшущие перед глазами, но они не исчезали, а наоборот – множились. В голове стоял невообразимый шум всевозможных голосов: они шептали, уговаривали, требовали, угрожали, где-то гремела музыка – труба, джаз какой-то. Я дрожащими руками сжал голову, пытаясь избавиться от этого наваждения и сосредоточиться на одной мысли, и на какой-то миг мне это даже удалось, но и эта мысль была: «Я схожу с ума!» Затем голоса вновь заполнили мою голову. Меня обуял страх, он липкой путиной обхватил руки и лицо, и я ничего не мог с ним поделать. Всем существом моим завладела жуткая тоска, а где-то внутри назревало совершенно незнакомое неописуемое чувство. Хотелось кричать; не помню, кричал ли я, а безумный круговорот все сильнее и сильнее затягивал меня, и вот я уже перестал бороться, я отдался тому неизвестному чувству, что родилось внутри и оттеснило все другие. В последний раз я открыл глаза и сквозь узкую щелку увидел свою комнату и черное, слепое окно наступающей ночи… и погрузился в гнетущий, неуправляемый мрак, я почувствовал, словно под ногами обрыв и… и все.