9.
В час заката на пустынной дороге, ведущей из Ситула в Касарай, показались два всадника. Они представляли собой такое разительное отличие, что бросались в глаза, но никого не было на пустынной дороге, и некому было подивиться на них.
Первый всадник был уже немолод. Бывший когда-то черным, как смоль, кудрявый волос поседел, живые глаза запали, потускнели, но время от времени в них проскальзывал озорной огонек молодости. Лицо, покрытое сетью мелких морщинок, от солнца стало темно-коричневым, что делало его еще более хмурым и спокойным. Всадник, судя по всему, скотовод, имел великолепные усы и бороду. Он был одет так же, как и все скотоводы из провинции Лакха. На нем были кожаные штаны, простая рубаха, короткая, выкрашенная в зеленый цвет, довольно поношенная и потертая куртка, теплая шапка, а ноги обхватывали обычные сапоги. Его вороной и почему-то породистый жеребец с горячим темпераментом то и дело брыкался и с вожделением и лукавством поглядывал на соседку – белую молодую кобылу. Сбруя коня отличалась прочностью и простотой, что все равно не могло умалить великолепия жеребца.
Второй всадник был довольно молод, на вид ему можно было дать лет тридцать, не больше. В отличие от грубой внешности скотовода, он был очень красив и отличался той особой мужественностью, которая так нравится людям обоих полов. Непослушные пряди волос были надежно скрыты под шапкой, стальные глаза и бледная кожа, чуть тронутая загаром, сильно контрастировали с внешностью скотовода. Он был отлично сложен. У него не было ни усов, ни бороды. Ловкие сильные пальцы постоянно перебирали поводья, что свидетельствовало о некоторой нервозности, но в лице было столько силы, уверенности и ума, что заставляло воина увидеть в нем воина. Одет он был изящнее и лучше скотовода. Штаны он носил не из кожи, а из хорошей мягкой шерсти, вместо куртки – плащ, в ухе болталась золотая сережка, расстаться с которой его не заставило бы ничто на свете, на пальцах нанизаны перстни, один из которых был символом особого расположения Тобакку; если бы не поношенность одежды, его с легкостью можно было бы принять за хотера или артака. Его белая лошадь была спокойна и уверенна, как и ее хозяин, в ней чувствовалась порода.
Узнали ли вы этих всадников? Нет?! Тогда прислушайтесь к их разговору.
– Послушайте, Маркуэлл, – сказал старший из спутников, серьезно глядя на друга. – Мы уже две недели скитаемся по провинции Лакха, но все безрезультатно. В поисках разгромленной армии повстанцев мы рискуем лишиться голов. Слышали вы вчера, как судья Ситула сказал господину градоправителю проверить нас ну хотя бы на предмет правильности взглядов?
– Уж не поэтому ли ты, милый Ролес, силой увлек меня оттуда? – улыбаясь, спросил красавчик.
– Именно, именно, господин мой, уж очень вы в открытую играете, я бы на вашем месте залег на дно где-нибудь на границе Империи, в горах, где среди отребья никто не станет расспрашивать о прошлом. И хотя, видит бог, вы ловко врете, но всегда можно оступиться, если под ногами у вас устойчивой правды.
– Именно в горы, Ролес, мы и направимся после Касарая. Если и в Чикидо я не найду хоть кого-нибудь из «старых друзей», – на этом слове лицо господина Маркуэлла приняло жестокое выражение, – то мы с тобой должны будем разбежаться, Ролес, я останусь навеки гонимым странником, а ты сможешь остаться среди добытчиков камня и заделаться одним из них!
– Тьфу, на вас, господин мой! – вознегодовал Ролес. – Я же сказал, что никогда не брошу вас.
Маркуэлл ничего не ответил, лишь нахмурился.
В это время из-за далеких вершин перевала медленно выплывала темно-синяя грозовая туча, отдаленно грохоча и сверкая яркими молниями.
– Нам надо поторопиться, скоро пойдет дождь, – совсем не весело сказал Маркуэлл.
Подул ветер. Сначала это был маленький, чуть заметный ветерок, который порывами наращивая скорость, превратился в настоящий ураган. Ветер пригибал к земле тонкие молодые деревца и с треском ломал сучья больших, поднимал пыль с дороги, застилая глаза спутникам и лошадям. Хлынул дождь. Крупные его капли ударили по лицу, и уже очень скоро одежда друзей стала такой мокрой, будто бы их окунули в реку. Ветер с силой ударял капли о тела коней и людей, заставляя их вздрагивать от жгучих ударов, которые оставляли после себя горящий след. Сильно похолодало. Темные тучи неслись по небу, раздавались оглушающие грозовые удары. Ядовито-оранжевые стрелы молний вспыхивали то там, то тут, и одна из них к ужасу перепуганных лошадей ударила в стоящее у дороги дерево, расщепив его надвое.
Ролес повернул коня и, прикрываясь, насколько это было возможно, воротником куртки, прокричал Маркуэллу:
– Мы должны повернуть! До Касарая еще добрых два часа езды, а буря разыгралась не на шутку. Здесь неподалеку я видел хижину перевозчика через Ситул, там мы могли бы переждать грозу!
Пришлось два раза прокричать этот призыв, прежде чем Маркуэлл смог разобрать некоторые отрывки речи Ролеса.
Всадники повернули к лесу. Здесь ехать было легче, так как капли дождя застревали в густых кронах деревьев. Но леса провинции Лакха отличалась непроходимостью, и у всадников ушло вдвое больше времени, так как местами дорогу приходилось вручную расчищать. Мелкие колючки жутий успевали впиваться в любое существо, пробирающееся через эти заросли, рвали одежду, оставляли царапины.
Наконец, путь окончился, и всадникам открылась великолепная картина дикой природы и, не будь они в столь плачевном состоянии, Маркуэлл, любивший красивые пейзажи, не преминул бы полюбоваться необычайным видом. Там, за Ситулом, небо было лазорево-голубым и абсолютно чистым, как слеза. Красная заря отбрасывала на разбушевавшуюся реку малиновые блики. Эту романтическую картину довершала маленькая хижина перевозчика, сотрясавшаяся под порывами грозы.
Ролес пришпорил коня и начал спускаться вниз с довольно высокого холма, сделав Маркуэллу знак следовать за ним.
Вскоре они подъехали к хижине. Это было крохотное полуразвалившееся сооружение из гнилых палок, перевитых веревками, а вместо крыши были настелены ветки сагорового куста. Дверь была открыта, и ветер безжалостно терзал ее.
Друзья привязали коней к большому раскидистому дереву, по возможности укрыв их от непогоды, а сами вбежали в хижину.
Убожество царило в ней: маленький закопченный камелек в углу, груда тряпок вперемешку с сеном вместо кровати, грубо сколоченный стол; хозяина в доме не было.
Ролес стянул с себя мокрую куртку и, разводя огонь, сказал:
– Беднягу перевозчика буря, наверное, застигла на том берегу Ситула, но мы воспользуемся его гостеприимством, маловероятно, что он вернется до утра.
Маркуэлл снял плащ, развесил его над чадящим камельком, а сам подсел к огню.
– Теперь до утра придется сидеть здесь, – с досадой сказал он. – Как ты думаешь, Ролес, унесете нас ветром вместе с хижиной или нет?
– Мне нравится, господин, – сказал Ролес, усмехаясь, – что вы в любой ситуации не теряете чувства юмора. Но не бойтесь, хоть бури в Лакхе и сильны, они не уносят домов.
Так, весело переговариваясь, сидели два друга у огня.
Ну что, узнали вы их? Да-да, господин Маркуэлл, бездельник-вельможа, странствующий по Империи, ни кто иной, как я. А Ролес? Конечно же, Ролес – Тэннел, принявший божеский вид и таскавшийся повсюду за мной.
Ограбив на дороге пару путешественников, мы смогли сменить одежду палачей на мирное платье и присвоить себе новые имена.
Вот уже почти пол года я искал Шанкор, изъездил пол страны, я шел, видимо, за нею по пятам. Все, что я хотел, – спросить, где Пике, где чертов старик, способный отправить меня домой, а если не сможет – я останусь с ним, чтобы вдоволь беседовать о философии антиподов и правильном устройстве мира.
В Ситул нас забросил тонкий намек, сделанный мне бродягой, которого я по доброте душевной накормил; он сказал, что видел в Ситуле чертовку Шанкор. Но, прибыв в Ситул, я не обнаружил и следов ее. Теперь мы с Тэннелом хотели посетить Касарай, а затем Чикидо, причем Чикидо оказался последним местом, где она могла скрыться. Я чувствовал, что близок к цели и готов поймать удачу за хвост.
Нас искали. Приезжие из Города Семи Сосен рассказывали, что в столице ужесточился контроль, и теперь без специального разрешения невозможно ни попасть в Город, ни покинуть его. Да и в крупных городах, которые мы иногда посещали, стража внимательно осматривала всех подозрительных. Подозревать меня не позволял перстень набожника, красовавшийся на указательном пальце. Хоть Тобакку и засадил меня в Замок Роз, он в порыве ярости не побеспокоился лишить меня своей милости, и его милостью меня не могли теперь поймать. Я смеялся и ликовал, представляя, как бесится теперь мой господин!
Опустошив скудный ужин перевозчика, мы с Ролесом уселись у огня и предались веселой болтовне. Он рассказывал, какие страшные бури видел в молодости, они вырывали из земли с корнями деревья и уносили крыши. Я буду называть его Ролесом, с вашего позволения, так я привык его вспоминать, имя Тэннел вызывает во мне образ темной сырой камеры в Замке Роз и ничего более, но об этом я не желаю больше думать.
Гроза бесновалась за стенами нашего маленького убежища, буря гудела в трубе, раскаты грома сотрясали стены, дождь ручьями лился через плохо залатанную крышу, но нам было все нипочем у яркого огня. Я сказал Ролесу, что не завидую путнику, попавшему в такую передрягу, и как картинка к моим словам, этот путник не замедлил явиться.
Сейчас я думаю, что это был перст судьбы, которая, что не делает, все делает к лучшему, и в мудрости направляет нас, а тот, кто не умеет читать знаки судьбы, сам виноват в своих бедах.
Дверь в хижину сотрясалась от чьих-то сильных кулаков, Ролес глянул на меня и сказал:
– Никак хозяин пожаловал.
Он поднялся и, отворив дверь, впустил путника, мокрого, закутанного в плащ и, видно, очень замерзшего. Он просил о крове, и я узнал его голос. У меня хорошая память, уж поверьте, и я не мог не узнать этого вестника судьбы.
– Проходите, артак Нао, – насмешливо сказал я, вставая, – обогрейтесь у скромного очага, если конечно, вас устроит наша компания.
Нао побледнел, покачнулся и схватился за косяк.
– Не может быть, – прошептал он бескровными губами.
– Вы, я вижу, знакомы, – глубокомысленно заключил Ролес.
– Если у артака короткая память, – сказал я, чувствуя, как злость заполняет меня, – что ж, мне не трудно напомнить о себе.
– Не ожидал, – коротко сказал Нао, снимая плащ и подходя к огню. – Я думал, вас давно нет на свете, господин Андрэ.
Нао устал, это было видно по его лицу, измученному гонениями и неудачами, не от хорошей жизни глаза утратили блеск, а на лбу появилась глубокая морщина, делающая его лицо хмурым.
– Меня не просто убить, как вы помните, – усмехнувшись, ответил я.
– Если после всего того, что с вами случилось, вы сумели выжить и оказаться здесь, то преклоняю колено перед вашим мужеством, хотя вы этого не заслуживаете, как предатель.
Последние слова глубоко задели меня, и я непроизвольно начал защищаться.
– Если мне не изменяет память, стать им меня заставило ваше предательство! – тоном оскорбленного достоинства сказал я.
– Разве? – насмешливо спросил артак.
– Да! ведь это же вы с Шанкор бросили меня подыхать в Замке Роз, а потом подослали убийцу, чтобы покончить со мной?!
– А разве это не ты присягнул на верность набожнику и сдал все наши планы, разве не из-за тебя провалилось наступление? – спокойно спросил Нао, поймав меня за руку и разглядывая перстень. – О! Так я понимаю, ты до сих пор служишь своему господину. Какое же нечеловеческое задание закинуло тебя в этот богом забытый уголок земли?
– Я не служу набожнику! – воскликнул я, вырывая руку. – Я не служу никому и больше не собираюсь. В этом вашем Мире мне не осталось места.
– Каждому человеку в мире положено его место, иначе бы он распался, – с улыбкой почти совсем дружелюбной сказал Нао, но меня не могло обмануть показное расположение, я знал его, как облупленного.
– А что бы ты сказал, узнав, что я, возможно, занимаю чужое место, вытеснив с него хозяина? – ехидно спросил я.
– Если хозяин еще жив, тебе следует проявить благородство и освободить ему место.
– Именно это я сейчас и намереваюсь сделать, Нао, – грустно сказал я и спросил. – Ты можешь мне помочь?
– Не имею желания, – гордо ответил артак. – Ни желания, ни жалости.
– Я всего-то хочу найти Шанкор!
– Шанкор?! – нахмурился он. – Зачем? Чтобы она убила тебя собственноручно?
Я вспылил.
– Зачем ей пачкать руки, когда это может сделать ее паршивая шавка! – зло рассмеялся я.
– Что?! – Нао побледнел от злости и вынул меч. – С удовольствием! Завтра она получит твою голову.
– Не здесь, – спокойно сказал я, доставая меч.
Ролес всполошился, но сохранил благоразумие и не стал вмешиваться, понимая, что это личное, он лишь сделал мне знак, прося успокоиться.
Мы вышли под ливень, ветер дул такой сильный, что трудно было даже удержаться на ногах на мокрой глине, а не то, что сражаться. Я не боялся, что Нао убьет меня, я боялся другого – что я не смогу совладать с собой и убью его.
Это была самая глупая и невозможная битва, мы постоянно падали, но тут же вставали, вставший первым имел преимущество – он мог успеть занять устойчивое положение. Мечи сверкали, как молнии, вспышки которых освещали наши искаженные бешенством лица. Я выбил из рук Нао меч тем приемом, который он не мог знать, ибо я научился ему совсем недавно. Артак упал на землю, безоружный, и острие моего меча уперлось в его грудь. Я был очень близок к тому, чтобы безжалостно проткнуть его, но то, что осталось во мне от того Андрэ, который называл его братом и единственным другом, не позволило сделать это.
Я подобрал его меч и, не сказав ни слова, ушел в хижину.
Увидев мое измученное и расстроенное лицо, Ролес заключил:
– Вы его победили, но не убили.
Я закинул мечи в угол и сел к огню. Мне было плохо и грустно: разве два года назад я смог бы подумать, что когда-нибудь буду на шаг от того, чтобы убить человека, которого любил и которому верил.
– Мое сердце разбито, Ролес, – задыхаясь от тоски, сказал я, – видит бог, лучше бы я убил его, мне было бы легче.
Я молча уставился на огонь, слушая, как дождь барабанит по стенам хлипкого жилища перевозчика. Я завернулся в подсохший плащ, лег на пол и попытался уснуть, но сон не шел, в сердце, разбуженном, бушевали шторма.
Нао вернулся только через час. Не сказав ни слова, он лег у порога и, видимо, уснул. Я тоже забылся сном, но лишь под утро, когда серый моросящий рассвет стал проглядывать в щели в стенах. Сон мой был тяжек и беспокоен.
Разбудил меня Ролес. Утро настало и в распахнутой настежь двери цвело великолепными красками, омытыми дождем.
– Не стал бы вас будить, но тот человек, ваш э… друг, хочет с вами поговорить.
Я встал и без лишних слов вышел из хижины. Нао стоял у берега Ситула и поил свою лошадь. Я быстро спустился с холма и подошел к нему.
– Вчера я ездил за лекарством в Ситул, – грустно сказал он без вступлений, – Шанкор больна и, видимо, скоро отойдет в мир иной, открылась рана, полученная ею в бою у стен Города и обезобразившая ее лицо. Стоит ли тебе видеть ее?
Сердце горестно заныло: женщина, которую я любил и ненавидел так сильно, умирает, разве стоит вспоминать прошлое, которого не было?
– Она умирает? – глухо спросил я.
– Да, если ты едешь, то стоит поторопиться, мне хотелось бы попрощаться с ней.
Я опустил руку на шею лошади и погладил ее, если Шанкор ненавидит меня, то приятно ли ей будет узнать перед смертью, что я жив и невредим, несмотря ни на что?
– Но она ненавидит меня? – полуутвердительно сказал я надтреснувшим голосом.
– Не думаю, – тихо ответил Нао, сочувственно глядя на меня, – скорее наоборот. Так ты едешь?
– Да-да, я готов, – сказал я и побежал к хижине.
Ролес уже седлал коней, и я удивился его расторопности.
– Я подумал, господин, что вы захотите как можно скорее покинуть это место, – улыбаясь, сказал он.
– Да, я уезжаю, – подтвердил я, борясь с волнением.
– А я? – с надеждой спросил он. – Я не останусь, я поеду с вами. Клянусь, вы даже не заметите беднягу Ролеса.
– Хорошо, – сказал я.
10.
Утро было великолепным (кажется, я уже писал что-то подобное), после дождя все преобразилось, трава стала изумрудной, деревья блестели, небо было прозрачно-чистым, а бурный Ситул утих и плавно нес свои синие воды.
Мы с Нао ехали впереди, Ролес значительно отстал, чтобы, как он считал, не мешать нам, но мы молчали. Я не находил темы, на которую стоило беседовать с артаком, Нао вообще не считал разговор со мной необходимым.
Меня мучили сомнения: а правильно ли я сделал, согласившись ехать к умирающей Шанкор, будет ли с этого толк, знает ли она, где Пике, захочет ли видеть меня, и еще я, кажется, до сих пор ее любил.
– Что произошло, Нао? – наконец, решился я нарушить молчание. – Почему вы оказались разбиты, ведь план был хорош?
– А кто ему следовал, этому плану? – с сарказмом спросил он. – Мы атаковали Северные ворота, но у Тобакку было слишком много воинов, сама императорская охрана выступила против нас. Зажиточные горожане испугались грабежей и встали на сторону набожника. Мы даже не успели войти в Город, а уже были разбиты. Шанкор отказалась от двойного нападения, ведь ты, наверняка, посвятил Тобакку в этот план?
– Нет, – тихо ответил я. – Я, можешь себе представить, оказался в Замке Роз только потому, что не хотел открывать тайну подземного хода, ведь тогда в доме Пике я мог вернуться через него и остаться свободным, но в таком случае набожник узнал бы про ход.
– Что ты говоришь! – иронично воскликнул Нао. – Разве ты не сам пришел к набожнику и предложил свою помощь?!
– И ты поверил слухам! – рассмеялся я. – Не будь дураком, артак, я пришел и сдался, и после этого Тобакку предал меня пытке, вот посмотри, – я остановил лошадь, задрал штанину и показал ужасные рубцы, оставшиеся на коже от игрушек Миатарамуса. – Да? И после этого он держал меня неделю связанным так, что я превратился в инвалида, и после этого он бросил меня на год в темницу?!
Нао выглядел растерянно, он удивленно смотрел на меня и качал головой.
– И это… это правда?! – воскликнул он. – Я не знал этого!
– Не знал! – я горько рассмеялся. – Как можно быть таким идиотом и поверить, что я способен на предательство, ведь ты же знал меня, понимал, ты говорил, что брат мне, что я твой друг! А, в конце концов, ты и Шанкор предали меня. Ни весточки не дали вы в Замок Роз, лучше бы вы подослали убийцу в камеру, чтобы избавить меня от пыток. Нет! Проще было поверить слухам, распускаемым Тобакку, чем верить в мою честь. А Шанкор написала набожнику письмо, она отказалась от меня, назвала пешкой, да я и был пешкой в ваших грязных руках. Что, по-твоему, мне оставалось делать, когда я был предан друзьями?! Друзьями, которые прислали убийц, когда я стал ненужным мусором хитроумных планов!
– Боже, о Боже! – повторял Нао, он выглядел потрясенным и растоптанным. – И после всего этого ты не убил меня, хотя мог?!
– Да, у меня все-таки есть честь, пусть она не стоит ни гроша, но она есть, и я не убиваю безоружных. Но кончено! Теперь я свободен ото всех клятв и обещаний, и все, чего я хочу – уйти в свой мир, вернуться в свой дом или кануть в небытие, это уж как придется.
Нао молчал, по лицу его бродили тени сомнения, оно выражало то страдание, то гордость.
– И она, она знала?! – в волнении воскликнул он.
– Да. Она не могла не знать.
Нао с раскаянием посмотрел на меня и сказал:
– Теперь ты даже не захочешь пожать мне руки, но клянусь, я ничего этого не знал! Когда ты не пришел в назначенный час, я отправился тебя искать, но тщетно, как в воду канул, никто не знал, не видел. Я сообщил об этом Шанкор. А потом из дворца пришла весть, что ты переметнулся на сторону Тобакку. Я не верил, но Сахет своими глазами видел тебя у трона, по левую руку от набожника! – Нао в ярости сплюнул. – И погибло все, погиб Сахет, пожертвовавший жизнью ради попытки убить предателя, Сахет! – начальник императорской стражи, единственный стоящий полководец в нашем разношерстном воинстве! Андрэ, клянусь тебе, все так и было!
– Верю, – буркнул я и тронул лошадь.
Больше мы не разговаривали. Я угрюмо смотрел перед собой, раздумывая о превратностях судьбы, так неожиданно и так вовремя столкнувшей нас с артаком.
К полудню мы въехали в лес и направили лошадей по небольшой дорожке, змеившейся среди деревьев. Через некоторое время она вывела нас к крохотному лагерю, раскинувшемуся на поляне. Это были остатки грозного войска повстанцев, уставшие, гонимые, но гордые духом люди, преданно охраняющие покой умирающей предводительницы.
При появлении Нао люди вскочили и побежали к нему.
– Лекарь Ситула умер, и в округе не осталось никого, способного оказать помощь.
– А кто это с тобой? – спросил один, не узнав меня.
– Этот господин снимает с душ грехи и очищает их от зла, – с вызовом ответил Нао.
Толпа расступилась, и мы втроем проехали к шатру. Спешившись, я отдал поводья Ролесу и велел быть наготове, лошадей не уводить, и ждать здесь. Он понимающе хмыкнул, и ничего не сказал.
Нао предостерегающе посмотрел на меня и велел подождать снаружи, а сам, откинув полог, вошел в шатер, из которого пахнуло сыростью и гнилью.
– Позвольте сказать, господин, – прошептал Ролес. – Не нравится мне здесь, эти люди загнанные злые собаки. Вам здесь небезопасно.
– Мне небезопасно везде, где бы я ни был.
Сердце гулко билось, в волнении подскакивало и дрожало, ох, как непросто мне было перебороть чувства и быть спокойным, унять дрожь и нервозность.
Воины на поляне в беспокойстве собирались в группки, недоверчиво и очень недружелюбно глядя на меня, я сильнее натянул капюшон и закутался в плащ, хотя холодно не было. Нао долго не возвращался, и я начал волноваться, не в силах больше скрывать нетерпение. Наконец, он вышел, лицо его было печально, видно было, что он с трудом сдерживает слезы.
– Ты можешь войти, – тихо сказал он, кивая на вход. – Постарайся не обращать внимания на запах. Она хочет тебя видеть и говорит, что это знак свыше.
Я вошел в шатер, и в глазах у меня помутилось, я на мгновение зажмурил их. Внутри был полумрак, отвратительно пахло разлагающимся мясом. Я подошел к небольшой кровати, на которой лежала Она, вся закутанная в одеяла, лишь одни огромные глаза, выражающие мучительную физическую боль, с тоской глядели на меня.
Превозмогая себя, я подошел и сел на край кровати, затем скинул капюшон, открыв лицо.
– Не думала, что увижу тебя на земле еще когда-нибудь, – чуть задыхаясь, глухо сказала она. – Ты изменился, страдания закалили тебя, теперь ты настоящий мужчина.
– Я был им всегда, – с дрожью в голосе сказал я, ее я сдержать не смог.
– Разве теперь это имеет значение, – грустно сказала она. – Для чего ты пришел?
Говорить ей было трудно, она задыхалась и запиналась, голос ее изменился, исчезли властные нотки и гордость, это был голос смертельно уставшей женщины.
– Я пришел простить тебе все грехи. Я пришел узнать, где Пике.
– Свои грехи я возьму с собой, – с усмешкой сказала она. – Для чего тебе Пике? Старик не причинил тебе зла, если хочешь мстить, мсти лучше мне.
– Старик может причинить мне благо. Он нужен мне, Шанкор, пойми! – почти взмолился я.
– Он любит тебя, – задумчиво сказала Шанкор, и глаза ее улыбнулись. – Скажи… ты… ненавидишь меня?
– Нет, – тихо ответил я.
– И ты прощаешь мне мою ошибку, мои амбиции, недоверие к тебе? – тихо спросила она.
– Мне нечего тебе прощать, ты сделала то, что считала лучшим для своей страны, а я для тебя всегда был на втором месте, – дрогнувшим голосом ответил я, чувствуя необъяснимую жалость к себе.
– Но ты прощаешь меня? – требовательно спросила она.
– Прощаю, – выдохнул я.
– О спасибо, спасибо Бог, что ты не сделал его злым и черствым, спасибо, что у него сердце человека и душа святого, что бы я делала, если бы он оказался непримиримым и не прощающим, если бы он не смог забыть все беды и прийти в мой последний час, чтобы отпустить в зеленые луга, – она минуту помолчала, отдыхая, затем продолжила. – Ведь я не встретила бы тебя там, хотя надеялась. Теперь я могла бы умереть спокойно, если бы тяжелый камень не влек мою душу ко дну. Только ты один можешь освободить меня от него.
– Что я могу сделать для тебя? – спросил я, беря ее высунувшуюся из-под одеяла руку, она была красная, горячая и распухшая, рука не нимфы, а ужасного монстра.
– Тебе не противно касаться меня… теперь? – с беспокойством спросила она.
– Разве мне может быть противно касаться тебя? – ласково возразил я.
– Мое тело распухло и покраснело, горло сдавила невероятная тяжесть, трудно говорить… лицо обезображено, я гнию изнутри и снаружи, это страшная смерть, за гордыню небеса послали мне ее, – с горечью сказала она. – Сохранилось ли в твоем сердце место для жалости ко мне? Думаю, нет, но какое теперь это имеет значение, все, что было с нами, лишь прошлое для меня.
– Не говори так много, тебе вредно, – сказал я. – Где Пике?
– Пике! – рассмеялась она. – Я не скажу, где Пике, пока не вырву у тебя одно обещание. Позови Нао.
Я крикнул артака, он вошел бледный и сдержанный.
– При тебе, артак, хочу я продолжить этот разговор, – задыхаясь, сказала она, – о, надо спешить, я умираю. Я верю, что ты, Андрэ, спасешь Империю и вернешь ей традицию, потому что незыблемое нельзя заменять гнусным, ибо тогда все рухнет. Мы слишком погрязли в своих амбициях, тебе же не нужно ничего. Пике говорил, что в тебе есть и сила и доброта. Все, чего хотела я: сохранить традицию, по которой власть всегда была в руках Императора, справедливого и милосердного. Я из гордости считала, что это моя честь и мое бремя, но я умираю. Я думаю, что и ты достоин чести нести это бремя. Клянись всем дорогим для тебя, что сделаешь это, я передаю тебе свою власть, не освободиться тебе, пока ты не вернешь в Империю порядок, я беру тебя в свидетели, артак. Клянись, Андрэ, скорее, я умираю и могу не успеть! Ну же! – воскликнула она, и в голосе ее я услышал исчезнувшую Шанкор. – Скорее, клятву в обмен на Пике!
– Клянусь! – не видя другого выхода, произнес я.
Тишина воцарилась в шатре, только Шанкор дышала часто и тяжело.
– Теперь, артак, уходи, – с большим трудом прошептала она.
Нао, молча и потрясенно, вышел из шатра.
Она сжала мою руку и совсем слабо сказала:
– Прости меня за то, что я вырвала у тебя эту клятву. У трона Светлоокого или в аду я буду молиться, чтобы ты исполнил ее. Пике ушел на Северный мыс. Там у Говорящих гор, есть маленькое поселение, где живет прорицатель Делт, к нему бежал Пике в надежде найти покой и мудрость. Но помни о клятве. Пике не мог ошибиться: ты тот, кто продолжит мое дело, доведет его до конца, только ты…
Она замолчала, закрыла глаза. Я сидел, напряженно всматриваясь в нее, и сердце мое рвалось на части.
Глаза ее улыбнулись, и она сказала:
– Я уже вижу свой путь и лодку у берега, в этой воде я омою наболевшее тело, и она очистит мою грешную душу, одно возьму я с собой: мою любовь к тебе, это все значимое, что я сделала в жизни, а остальное – мусор. Жаль, что я была так горда, и не приняла твою любовь, когда она еще была жива. Я всегда была слишком гордой, поэтому и погибла. Тот вечер у ручья – это лучшее, что было в моем темном существовании. Живи, любимый, и помни о клятве. Ты должен успеть до вечера, ведь вечером она уезжает, – ее язык стал заплетаться. – Она уедет, и ты никогда не увидишь ее более, поспеши, любовь моя, поспеши, а я ухожу, лодка уже ждет меня. Прощай, я люблю тебя, – с этими словами она умерла.
Когда я понял, что дух ее уже далеко, слезы сами брызнули из глаз, я упал ей на грудь и разрыдался.
– Я тоже люблю тебя, – прошептал я.
Нескоро я смог собраться с силами и встать, но это произошло. Я вышел из шатра: у входа стоял Нао и несколько воинов, изумленно смотревших на меня.
– Все, – тихо сказал я.
Нао и все остальные вошли в шатер, и послышалось тихое бормотание: они просили у умершей прощение за все зло.
Я сел на траву возле лошадей и прислонился к дереву. Я отпустил ее, там ей, наверное, хорошо. Знаю, мы обязательно встретимся, когда и я покину мир живых, и будем вместе навеки. Нет, я не грущу, родная, ты сделала все, что должна была сделать, у каждого свое предназначение, и каждый совершает ошибки; не забыть мне тебя и, возможно, не простить, нет, не за то, что ты предала меня, а за то, что вырвала клятву завершить начатое тобой, только за это.
Нао вышел из шатра и подошел ко мне, глаза его были красны, в них поблескивали еле сдерживаемые слезы.
– Не грусти, артак, – тихо сказал я. – Она бы не одобрила сожаления.
Нао сел рядом и задумчиво посмотрел вдаль, сквозь сосны и пространства, будто бы стараясь различить ее растворившийся дух.
– Что ты будешь делать теперь? – спросил он. – Я о том, станешь ли ты исполнять данное перед лицом смерти обещание?
– Лучше бы ты дал это обещание. Разве я смогу?
– Ты? – Нао улыбнулся сквозь слезы. – Ты сможешь. Я помогу тебе собрать новую армию, вдвое сильнее этой, армию настоящих, верных людей, не желающих быть рабами Тобакку. Мы пойдем в Город Семи Сосен, мы выполним твой план до мельчайших подробностей, будем повиноваться любому твоему приказу, мы станем силой, способной перевернуть Мир. Ты – станешь набожником, будешь повелевать нами, я верю, что ты благородный человек, раз смог простить Шанкор и отпустить ее душу. Мы свергнем Тобакку, вернем власть Императору, мы построим мир по твоему желанию. Не упускай шанс, мало кому выпадает такая удача, Бог протягивает тебе руку и отворяет врата, разве не об этом ты мечтал?
Что я мог ответить ему? Да, я мечтал не об этом, я мог бы стать большим человеком в этом Мире, но отдал бы все, чтобы стать никем в мире своем. Но я дал клятву, я повесил на шею огромный камень, что не давал духу Шанкор покинуть бренный мир.
Я согласился.