Уже под утро я тихо встал, оделся и, воспользовавшись потайным ходом, покинул сладкие объятия несуществующей любовницы. Пройдя несколько шагов по коридору, я остановился и заглянул в маленькую, прорезанную в стене щелку. На небольшом стульчике одиноко сидела Серпулия, подперев рукой голову, взгляд ее устало смотрел в одну точку, на лице лежала тень бессонной ночи, нетрудно догадаться, что все это время она охраняла покой своей хозяйки. Я потянул за рычаг, дверь бесшумно повернулась, и я, словно из-под земли, встал перед Серпулией.
Не успела она вскрикнуть, как я уже был возле нее и зажимал ее рот рукой, но она с бешенством начала вырываться и пребольно укусила меня за руку.
– Тише, тише, дурочка, это же я, Андрэ, – ласково прошептал я.
Серпулия уставилась на меня со страхом и изумлением.
– Неужели ты не узнала меня, милая? Ты не будешь кричать?
Серпулия помотала головой, и я убрал руку.
– Ты демон! Я слышала, демоны могут принимать любое обличие. Откуда ты узнал об Андрэ? – со страхом спросила она.
– Потому что я сам и есть Андрэ!
– Но…
– Послушай, Серпулия, я прошу тебя, никому и никогда не говори, что знаешь меня, что я не демон и что ты моя жена, умоляю во имя всего того, что я сделал для тебя. Для всех я – каро, повстанец, изменник, моя жена мертва! Ты сможешь сделать это для меня?
Глаза Серпулии заблестели и из них ручьем потекли слезы.
– Ну вот, – сказал я, вытирая ладонью ее щеки.
– Андрэ, – тихо выдохнула она и крепко меня обняла.
– Ну а кто же еще? – рассмеялся я, чувствуя, как старое заполняет мое существо воспоминаниями. – Что ты вчера сказала набожнику?
– Кика велела сказать, что мне померещилось от ее курений, да я и сама так подумала, – улыбаясь, ответила она. – Но тебе не о чем беспокоиться, я никогда и никому не расскажу, кто ты есть.
– Даже Кике?
– Даже ей.
– Как я рад тебя видеть, Серпулия, – радостно прошептал я, держа ее за руки. – В мире у меня нет друзей ближе и дороже, чем ты и Марци. Где он?
– Он служит музыкантом, набожник осыпает его милостями, а меня взяла в свою свиту Великая Кика. Ты ведь ничего не знаешь! Когда мы приехали в Город Семи Сосен, у нас не осталось денег, сначала мы продали коня, потом Марци поступил в стражу Города, а однажды набожник услышал его пение и игру, и с тех пор мы не знаем ни нужды, ни голода, а любовь заменяет нам весь мир.
– Я хочу увидеть Марци, – серьезно сказал я, радуясь за счастье друзей.
– Если ты тот, о ком говорит вся страна, то я мало что могу сделать для тебя, – грустно сказала она. – С тобой всегда либо стража, либо набожник, либо Кика, к тебе не пускают никого, так пустят ли музыканта? Тебе лучше просить об этом Кику, ты ведь ее… – запнулась она.
– Да, Серпулия, я ее любовник, это правда, но вряд ли она позволит мне увидеться с Марци, к тому же она стремится владеть мною одна.
– Но что я могу сделать для тебя? – умоляюще спросила она.
– Ваши хотские обычаи изворотливы, милая, ты могла бы принести мне и Кике по бокалу вина, но в один насыпать сонного порошка, – прошептал я, надеясь, что она согласится, и душа моя пела. – Если Марци поможет мне бежать из замка, я готов присягнуть на верность набожнику, чтобы обрести большую свободу. Я даже на это пойду, Серпулия, я не могу быть пленником здесь, мне необходимо найти одного человека там, за решетками, за оградами, в большом Мире. Для этого я должен бежать из замка и Города. Но мне нужна помощь!
– Если так, – задумчиво произнесла она, – то я, возможно, смогу тебе помочь, это будет расплата по долгам, за то, что ты сделал для меня и моего любимого.
7.
Через неделю после этого разговора я присягнул на верность набожнику. Рожа Тобакку представляла собой довольный масляный блин, когда он накидывал на меня цепь, подтверждающую принадлежность, и надевал на палец один из его перстней в знак особого расположения. А я, глядя на его довольную физиономию, злорадно представлял, какой удар его хватит, когда он узнает, что демон удрал в неизвестном направлении.
По словам Серпулии все было почти готово. В определенную ночь Кика выпьет сонного зелья, предложенного мною, чтобы разогнать тоску. Серпулия проведет меня, закутанного в наряд Кики, по замку до первого этажа в комнату, где жили они с Марци, там мне предстоит вылезти в окно, решетки которого уже подпилены, под окном будет ждать Марци с конем и припасом на первое время, он посадит меня в мешок и вывезет из Города: охрана не посмеет обыскать его в моей цепи и с кольцом Тобакку. Безупречный план! Всего-то нужно было немного удачи. Мне должно было повезти, должно!
На следующий день после прилюдного объявления меня советником набожника должен был состояться побег. В тот вечер мы с Тобакку сидели в маленькой гостиной и, обсуждая государственные дела и грядущий сбор налогов, играли в махер. Тобакку постоянно выигрывал и от этого был доволен и добродушен; мне же было не до игры, в голове я в тысячный раз прокручивал все варианты, раз за разом совершая тот путь, что мне предстоял. Тобакку что-то говорил о политике, я бездумно соглашался, радуя его своей проницательностью.
Сославшись на головную боль, я удалился в свои покои в сопровождении усиленного отряда стражи, несмотря на то, что я стал доверенным лицом, доверия ко мне не прибавилось. Покоя не было мне, я метался по комнате, ожидая, когда придет Серпулия, смутные сомнения и тревоги терзали меня: опять стать изгнанником, бежать ото всех, искать старика Пике в огромной стране, ради малосбыточной надежды вернуться домой, да и сможет ли что сделать Пике? Ведь это только мои домыслы, что в Книге Мира написано, как вернуть меня домой, а если нет там ничего? То все, жизнь моя с таким трудом налаженная, опять развалится. А теперь, несмотря на всю шаткость моего положения, я не чувствовал себя одиноким, у меня были друзья, была любовница, был враг, была работа, в конце концов, это все же лучше, чем бродить и скрываться. Но для меня была невыносима мысль зависеть от своего врага, оставить саму надежду на возвращение, если конечно, оно возможно.
Серпулия, наконец, появилась, красивая, свежая, цветущая, она являла собой образец женской молодости и обаяния. Я взял кувшин с вином, два золоченых кубка и заранее принесенный Серпулией сонный порошок. Все было готово. Сообщница пожала мне руку, и в сопровождении охраны мы двинулись в башню. Оставив, как всегда псов у входа в небольшой сторожевой каморке, я с замиранием сердца вошел в комнату и принял в объятия Кику. Она горячо поцеловала меня и, глядя в глаза, спросила:
– Отчего ты сегодня так не весел?
– Да вот, пришел поднимать настроение, – деланно улыбнулся я, доставая кувшин. – Хочу, чтобы сегодня ты была в розовом.
Кика улыбнулась.
– Сейчас же прикажу Серпулии принести мое лучшее розовое платье.
– Нет, – остановил я ее. – Лучше сходи и переоденься сама, мне приятней будет такой сюрприз.
Если Кика и удивилась, то, во всяком случае, не показала вида, еще раз поцеловала меня и ушла переодеваться.
Я открыл вино и разлил его по кубкам, добавив в один сонный порошок, я боялся пересыпать зелья, ведь тогда моя красавица не проснется никогда, а смерти я ей желал меньше всего, мне было жаль обманывать ее, но другого выхода не было. Я бросил в огонь остатки порошка, и он полыхнул прекрасным зеленым оттенком.
Кика вернулась в очень открытом бледно-розовом платье, затканным белыми розочками, платье соблазнительно подчеркивало линию талии и грудь, страстно вздымающуюся под розовой материей. Сама она зарумянилась, как заря, и была невероятно красива. Сердце защемило от тоски и, чтобы спрятать замешательство, я крепко обнял ее.
– Ты хотел выпить, – напомнила она, отстраняясь.
Я с тоской посмотрел на роковой кубок и подумал, что Кика ничем не заслужила подобного обмана, разве она не была добра ко мне, разве не любила больше жизни, разве не сделала для меня все, не спасла мне жизнь?! Я не мог решиться. Два пути было у меня: бежать и стать изгнанником, скрываться и бояться, но иметь надежду на возвращение, или остаться, быть любимым, уважаемым, но остаться навсегда. И я не знал, как мне поступить.
– Что с тобой, любимый? – нежно спросила Кика. – Ты, кажется, увидел в кубке призрака. Так давай выпьем и прогоним его!
– Нет, – я схватил ее руку, потянувшуюся к вину. – Пусть призраки остаются в прошлом, в конце концов, у человека должно быть и будущее. Какое будущее ждет нас?
– Нас? – улыбнулась она, но вдруг стала серьезной. – Я хочу, чтобы ты стал правителем Империи. Я очень могущественна, Андрэ, я могу все, но я – женщина; я не могу управлять страной, а властолюбие не дает мне покоя, я не хочу больше довольствоваться ролью любовницы. Я знаю тайну короны хотских набожников, хранящейся у моей сестры Верховной Жрицы Светлоокого. Эта корона может дать мне право властвовать над Хотией. Теперь ты – советник набожника, после смерти Тобакку некому будет претендовать на престол, а моя поддержка и поддержка преданной мне знати возведут тебя на такие вершины, о которых не может мечтать ни один смертный. Ты женишься на мне, и мы вместе будем править Империей, всем Миром. Мы объединим Мир, мы уничтожим раздоры и несправедливость! Я делаю это ради любви к тебе!
– Ты хочешь убить Тобакку? – спросил я вне себя от изумления.
– Да, – твердо ответила она. – И я сделаю это для тебя, считай, что он понесет наказание за все мучения, причиненные тебе. Только рядом со мной он без оружия, без охраны, и не боится ничего, у яда острое жало! Тогда никто и ничто не помешает нам быть вдвоем! Мы должны быть вместе: так суждено небом! – страстно воскликнула она.
– Да! – в каком-то исступлении прошептал я, – мы суждены друг другу небом!
В порыве страсти я начал покрывать ее горячими поцелуями, стащил с ее груди платье, зарылся лицом в шелковистые волосы. Упоенные желанием мы не видели и не слышали ничего.
– Да будет проклят день, когда змея свила гнездо на моей груди! – прогремел над нами яростный голос.
Я, как ужаленный, отскочил от Кики и закрыл ее собой от гнева Тобакку.
– Шлюха! Ты достойна смерти! – прорычал он, вынимая из ножен меч.
– Брось ты, – стараясь быть спокойным, сказал я. – Ты что, серьезно подумал, что это она соблазнила меня? Ну, тогда ты еще более дурак, господин, если не знаешь, как слаба женщина. К тому же мне было приятно отомстить тебе таким способом.
Разъяренный Тобакку отбросил меч и кликнул стражу.
– Ты, – как гадюка, прошипел он. – Теперь ты хлебнешь свою чашу страданий, демон. Ты с жадностью будешь вспоминать и сожалеть о том, что я не убил тебя сегодня. Я готов был приблизить тебя к себе, но ты выбрал путь неповиновения и так и не сбросил груз изгнанника. Отныне ты станешь им навеки. О нет, я не убью тебя, но жизнь покажется тебе такой длинной, что ты будешь молить прервать ее. В Замок Роз его, в Обитель Тишины!
Охрана скрутила и буквально выволокла меня из комнаты, у двери я заметил сжавшуюся от страха Серпулию и тысячу раз пожалел о том, что втянул ее и Марци в свою никчемную жизнь.
В ту же ночь избитого и связанного по рукам и ногам меня доставили в Замок Роз. Я даже не думал когда-нибудь вернуться туда, но злодейка-судьба, вернее, злодей, вновь бросил меня в сооруженный людьми ад. Сумбур в голове, кипящий котел отчаяния, я ничего не видел впереди, кроме конца, страшного, безвоздушного, нелепого конца. Слезы ярости готовы были сорваться с глаз, но воля не позволяла покрыть им мои щеки.
В последнюю ночь зимы двери Замка Роз второй раз захлопнулись за мной, второй и последний, я был обречен не видеть больше никакого мира, только мир чахлого подземелья.
Меня грубо втолкнули в темную камеру, и кованая железная дверь захлопнулась, навсегда похоронив, отделив от мира, мне казалось, что этот грохот был громче и ужасней, чем все слышанные мною. Все: теперь не будет ничего и никогда! Я ударился головой о дверь и в отчаянии заколотил по ней кулаками, какой злой рок преследует меня, я теряю все, что только успеваю полюбить!
– Кхе-кхе-кхе, – послышалось в полутьме, я вздрогнул и подумал, что в этой камере, кроме меня, сидит монстр. – Это бесполезно, молодой человек, – раздался скрипучий голос. – Я стучал в эту дверь двадцать лет кряду, но она так и не отворилась.
– Кто здесь? – испуганно спросил я.
– Тэннел я, – сказал голос. – Твой сосед по темнице. Давно никого не подселяли ко мне, отсюда только выносят, а я вот как-то живу и не помираю.
– Где ты?
– В левом дальнем углу.
Держась за стену, я добрался до угла и нащупал человека. Тэннел схватил мою руку, его ладонь была сухой и костлявой, меня невольно передернуло.
– Ты кто? – спросил Тэннел.
– Андрэ, демон, – со зла, решив попугать старика, сказал я.
– Правда? – удивился он. – Вот уж никогда не слышал, чтобы демона можно было удержать с помощью каменных стен.
– Меня можно.
– Ну, тогда ты не настоящий демон.
– Я каро, изменник и повстанец.
– Да ну? – удивился он. – Значит, повстанцев еще не разгромили? Как-то сидел со мной один тип, так он мне все уши прожужжал о повстанцах. Я думал, Шанкор уже стерли с лица земли вместе с ее бравыми ребятами.
– И Шанкор, и ее бравые ребята еще живы и скоро нападут на этот проклятый Город. Я буду молиться, чтобы они разнесли его по камушку и сравняли с землей, чтобы Шанкор, наконец, сняла голову с подлеца Тобакку, а потом подохла сама!
– Какая в тебе злость! – воскликнул он. – Похоже, ты ненавидишь всех и вся.
– О да! – рассмеялся я, – я ненавижу весь твой Мир, я домой хочу!
– На Северный мыс?
– При чем тут Северный мыс?! – разозлился я. – Я хочу домой, в Озерки.
– Отсюда ты не выберешься никуда, – прокаркал Тэннел. – Только на небо, если ты вел достойную жизнь, но тебе, я уверен, его не видать.
– Слушай, ты, пророк, пророчь лучше свою судьбу! – резко сказал я.
– Не злитесь, господин, – с усмешкой сказал сосед. – Не я посадил вас сюда, я просто предположил, что в жизни вы сделали нечто посерьезнее, чем оторвали мухе крылышки, иначе вы бы не оказались здесь; хотя в наше время и за это могут посадить, если муха принадлежит знатному лицу. Не злитесь, злость не прорвется сквозь каменные стены Замка Роз, не прорвется даже через вашу кожу, но испепелит сердце. Вы теперь пленник, и очень скоро научитесь смирению, дни сотрутся, ночи исчезнут, останется чистая длительность, но и та больше не имеет для вас значения, есть только конец, а он будет естественным – вас вынесут отсюда вперед ногами, мой господин. А что насчет моей судьбы, то боюсь, она нисколько не отличается от вашей с этого момента. Смиритесь и ждите конца.
– Ты говоришь, что просидел уже двадцать лет, – резко сказал я, неприятно пораженный словами Тэннела, – сколько же тебе лет?
– Кхе-кхе-кхе, – прокашлял он, – я просто сказал, что двадцать, я не знаю, ни сколько мне лет, ни как давно я сижу здесь, говорю тебе: здесь нет времени. Мне было восемнадцать лет, когда я попал в Замок Роз.
– За что?
– Это долгая история, а сейчас я хочу спать. Погоди! – вздрогнул он, – какой теперь год, ты-то должен знать?
– 7229 от сотворения этого вашего долбаного Мира, – зло ответил я.
– Это значит, – старик что-то несвязно забормотал и захрапел.
Я потряс его за плечо, но он отпустил мою руку и уснул. Я толкнул Тэннела на пол и, держась за стены, пробрался к двери, приложив ухо, я прислушался, но только тишина ломила голову. Я сел на каменный пол и зарыдал от злобы и обиды. Вы думаете, мужчине стыдно плакать? Я тоже так думаю, но если бы я не разревелся тогда, то, наверное, сошел бы с ума. Сердце изливалось кровавыми слезами, освобождаясь от ужаса безысходности, и на место ему приходила надежда: разве Господь не спасал меня из еще худших ситуаций, разве в первый раз жизнь висит на волоске, разве не осталось в этом мире у меня друзей? Даже если Шанкор провалит наступление (а мне было далеко не все равно), быть может, Кика, Марци и Серпулия, быть может, Деклес, попытаются вызволить меня отсюда, а нет… так я буду зубами грызть камень, но выйду из Замка Роз, выйду не ради мести, но ради жизни – единственно ценной на самом деле. Чувства – дым и мираж, клятвы – слова, все остальное – иллюзии, но вот мгновение жизни – не дороже самой жизни. Все, что было со мной, – давало мне шанс жить не мгновением, но всей жизнью, и я каждый раз выбирал мгновение, я верил, что жить нужно здесь и сейчас, и куда завело меня это сейчас: оно стало темной каменной дырой, откуда нет выхода, сейчас оказалось в тупике, то, что составляло жизнь, струилось за стенами моего здесь, и все, чего я хотел, вырваться из мгновения в чистую длительность, как сказал Тэннел, как и я, застрявший в мгновении.
Там, за стенами, возможно, вот-вот начнется сражение, способное перевернуть этот проклятый мир, я побывал на обеих враждующих сторонах, и вот, как мусор, брошен из жизни. Чем бы ни кончилось сражение, оно теперь не означало для меня ничего, кроме смерти, ведь Шанкор, если она победит, не задумываясь, расправится со мной, проиграв, она оставит мне возможность медленно умирать.
А Кика, что может сделать Кика?! Она сама теперь, как на острие ножа, простит ли Тобакку ей измену, как он поступит? И не сидит ли она уже в соседней камере? А Серпулия и Марци, что теперь будет с моими друзьями? В какую извращенную форму выльется гнев подлеца Тобакку? Ах, ну почему я не бежал всего пятью минутами раньше, пять минут способны были все изменить!..
Кажется, спал я больше, чем бодрствовал, время куда-то исчезло, свернулось или растеклось, – черт его знает!
Сон мой был пуст, никакие видения не посещали его, просто отключение сознания; душа плутала по закоулкам паутины, а по возвращении забывала о своих путешествиях и погружалась в отупение.
Ничто и никто не нарушал наше с Тэннелом существование, только изредка, видимо, по утрам и вечерам, решетка на двери раздвигалась, и туда просовывался тазик, прикованный цепью, с отвратительной баландой; ни человек, ни существо материальное не посещали нашего жилища. Питание не способствовало укреплению моего духа, который день ото дня терял по каплям надежду на спасение: никто не попытался вытащить меня, значит, Кика погибла, Шанкор, вероятно, тоже. Две женщины, способные спасти меня из ада, пребывали, видимо, именно в нем.
С надеждой душевного спасения я обратился к Тэннелу, но старик либо спал, либо нес околесицу, которая была куда похлеще моих отчаявшихся мыслей, да и не любил он говорить, привыкнув за годы заключения к молчанию. Иногда он все же сохранял ясность суждений – это были минуты его просветления, тогда он расспрашивал меня о жизни Империи, о набожнике. Но с каждым днем мне становилось все больше и больше не о чем говорить с ним, о себе он рассказывать не любил, а обо мне знал уже все наизусть. Я много чего наврал бедняге, и раз от раза врал все больше, но он вроде этого и не замечал даже, а может быть, так оно было интереснее.
Однажды между нами случился такой разговор.
– Тэннел, – спросил я, – ты не пытался бежать из Замка Роз?
– Как? – удивился он.
– Да хотя бы когда из камеры выносят труп, ты мог бы прикинуться вместо него, все равно ведь темно, я читал об этом в одной книге.
– В Книге Мира? – оживился он. – Ты читал Книгу Мира?
– Нет, а ты что, читал?
– Не читал, но видел! – горделиво ответил он. – Я был большим человеком в прошлой жизни.
Я заволновался.
– А знаешь ли ты хота Пике?
– Хота Пике… – задумчиво произнес Тэннел, потом что-то про себя пробормотал и, в конце концов, ответил. – Нет, такого хота я не знаю.
– Ну, тогда скажи, – пристал я к нему, – может быть, ты знаешь, что пишут в Книге Мира о демонах, как вернуть их обратно?!
– Чего ты прицепился, как муха, – психанул он и отполз в другой угол. – Ничего не знаю, – раздалось оттуда.
Я последовал за ним.
– Нет, знаешь, гнида, – прошипел я, хватая Тэннела за шею. – И расскажешь все, как миленький!
– Не знаю ничего, – прохрипел он, отбиваясь.
Мы фактически подрались, старик разодрал мне зубами плечо, я чуть не удавил его. Я мог бы его убить, но видимо, что-то человеческое еще во мне тогда оставалось. После этого мы не разговаривали долго. Первым молчание нарушил он.
– Я ничего не знаю,– гордо сказал Тэннел.
– Я тоже, – уныло сказал я.
Мы дрались еще пару раз, но уже из-за баланды. Большую опасность для меня представляли зубы и ногти противника, которыми он наносил очень болезненные раны, я старался поломать ему что-нибудь, однажды мне это почти удалось: старик взвыл и поведал, что я чуть не сломал ему руку. С тех пор он остерегался, и при моем приближении убегал в другой угол. Когда мне надоедало гонять старика, я ложился и засыпал.
Вспоминая об этом, я испытываю к себе сильнейшее презрение и отвращение, я превращался в животное, которое только ест, спит и иногда думает: мысли были примитивны и носили характер воспоминания о доме, прошлой жизни, о Люсе. Я с улыбкой думал, что когда увижу ее опять, обязательно расскажу, что со мной случилось, ведь она мне верит, она меня любит, женщины любят меня, они всегда за мной бегают, у меня есть харизма… далее мысли сбивались в невероятный, зачастую похотливый клубок и кончались Тэннелом, но к счастью для последнего, здесь я засыпал.
Хоть надежда почти покинула меня, иногда ее невзрачные искры тревожили потухающее сознание, тогда я молился, молился богу с таким пылом, с каким не обращался к нему прежде. Я с мукой то просил его послать мне смерть, и тогда я вспоминал Тобакку, пророчившего мне долгое и отвратительное существование; то продлить жизнь, какой бы невыносимой она не была. Одно могу сказать: дух мой был сломлен, и только злоба и обида поддерживали полудохлый огонечек жизни.
Однажды произошло следующее.
Тэннел проснулся и жалобно воззвал ко мне из своего угла:
– Демон, кажется, я умираю, подойди ко мне.
Я подполз к нему, он схватил мою руку своей трясущейся и крепко сжал.
– Я умираю, и перед смертью предпочел бы поведать о своих мучениях служителю Светлоокого, а не демону, но судьба посмеялась надо мной, послав в минуту кончины полузверя.
Ужасная мысль, что я останусь в этом каменном узилище один, взбунтовала во мне остатки жизни.
– Даже и не думай умирать, старик, если ты, конечно, старик, хотя бы ради нашей мечты выбраться из Замка Роз живыми, заклинаю, не умирай! – завопил я.
– Нет, демон, – тихо сказал он, – дни мои сочтены. Что бы ни говорили тебе про беднягу Тэннела – ничему не верь, люди любят сплетничать о тех, кто сильнее, люди завистливы и не дадут спокойно умереть бедняге Тэннелу, как не дают мне умереть грехи, но видит бог, я уже сполна отплатил за них! Мне нужно облегчить душу, демон, помолчи, дай мне спокойно покинуть мир, каждому отведено свое время под небесами, вот и мое заканчивается.
Он перевел дыхание и замолчал, еще крепче сжав мою руку.
– Ты неблагодарная скотина, старик, – крикнул я. – Ты хочешь бросить меня одного!
– Все мы остаемся в одиночестве. Когда я отойду, в обед крикни стражам, что здесь труп, они сделают все необходимое.
– Но я не хочу, чтобы ты умирал, ты дорог мне, очень дорог! – взмолился я.
– Прошу не оплакивай меня, – сказал он, – мужчина никогда не должен плакать и, слышишь ты, сожалеть о содеянном, было ли оно дурным или добрым. Но за дурное нужно заплатить. Я не жалею ни о чем, я все оплатил.
Мне было восемнадцать лет. И я пришел в Город Семи Сосен из Хотии искать денег и славы, как и любой зеленый юнец, оставшийся без родителей и родных, их запороли на главной площади за кражу. Я бросил свой дом, скот и землю и убежал от позора в Город, который смывает все прошлое; и я наврал тебе – я был простым конюхом. Я много у кого служил, даже пару раз седлал коня для Императора, видел его, но никогда не разговаривал с ним, ни он, ни его жена не считали правильным разговаривать со слугами. Но это не имеет для меня никакого значения, я уже забыл о них, люди как люди, сколько я их знал, этих людей, на своем веку, не перечесть. Они все глупые, у каждого в душе зло и замкнутость, вот и ты тоже сидишь и злишься на меня за то, что я умираю. Будь мужчиной и посмотри правде в глаза: никто не придет и не спасет тебя, да, я знаю, это страшно, но ты мужчина, и не должен бояться, только смелость делает воина воином. Вот и я не боюсь умирать, я даже рад, жаль только, что не пережил тебя, я всех переживал.
Тэннел замолчал и вроде как заснул. Я попытался освободить свою руку, но он тут же очнулся.
– Погоди, – сказал он, – я еще не все тебе сказал. Знаешь, за что меня посадили? – он рассмеялся жутким смехом. – Я убил муху над головой своего хозяина-артака, чтобы она не укусила его. Но хлопка испугался артак и с позором упал в лужу грязи на глазах его врага, который забавный этот эпизод поведал всем. В тот же день я оказался здесь. Это было в 7197 году. Тридцать лет прошло, демон, тридцать лет за одну убитую муху, не много ли, а?
Я был поражен, слова Тэннела болью отозвались в сердце, я с жалостью прижал его к груди, и он громко разрыдался.
– Тридцать лет за одну муху! – сквозь рыдания произнес он. – Вся жизнь испорчена из-за этой мухи! Я бы добился успеха и славы, я знаю, знаю…
Я крепко держал его, содрогающегося от рыданий, от обиды, а он все повторял «муха, тридцать лет…»
Тэннел не умер ни тогда, ни в последствии. Очнувшись ото сна, я попытался напомнить ему о нашем разговоре, на что он неизменно отвечал: «ничего не знаю».